4
Это был взгляд в сторону. Не задевающий за душу, не заставляющий сердце скрипеть. Он был даже не пустой, хотя человек, смотрящий в даль, явно был подавлен. В нём отражались блики холодного солнца, не греющие его рваные джинсы, белые истоптанные ботинки или же футболку с Баксом Бани, плотно облегающую тело.
Зато оно грело человека рядом, чьи глаза были словно янтари. Два прищуренных золотых камушка, каким-то образом испачканных в песке. Человек был немного накачен. Имел под глазом шрам. Да, это был тот самый участковый. И его белые волосы на фоне таких странных глаз тоже смотрелись странно.
— Ну, вот мы и снова встретились, дорогой Ноа. — сипит мужчина, не смотря на стоящего рядом. А он хитро улыбается и раздраженно выдыхает сквозь зубы...
Часть 4
Если бы Дэни могла, она бы влепила ему просто за то, что он ворочается. Джек Найрас лежит в окровавленных бинтах, мычит во сне что-то нечленораздельное, а как только она кладёт ему руки на лоб, замолкает. Спит или не спит? Хотя какая разница. Для него она в сотый раз просто холод. Сквозняк залетающий в гости на очень вкусный чай из пыли и гнилой воды, испаряющейся из-под крана (возможно под домом есть катакомбы или подвал с опустошенными запасами).
Дэни Картер, в роли никудышной медсестры-полунедопризрака, с очень холодными руками, как у трупа. А тот факт, что она и есть труп, мы опустим. Это же кино! Тьфу, писанина. Тут чего только не бывает! А посему Джек Найрас в окровавленных бинтах, мычащий что-то во сне нечленораздельное и молчащий (ну зачем повторять несколько раз?), как только на лоб кладут руки, — пациент. Больной со стажем убийцы-каннибала. Больной с...
Дэни смотрит на Джека, на его серый торс. И на тряпки, валяющиеся около дивана. Хмурит свои бровки, подходит к спящему монстру и садится на корточки — нет, не чтобы проверить лоб — она обсматривает тряпки. Те самые чёрные лоскута с запекшейся кровью, блевотиной и чёрной хренью из его глаз. И среди всего этого нет того самого кармана с той самой дыркой.
Она замирает. Как и время вокруг.
Кармана нет... кольца нет... значит ли это?.. она точно может? Д-да?
Шаг. Второй. Третий. И она бежит к двери, но падает. Сверху сидит оно. С открытой пастью, где находятся пожелтевшие клыки. С повязкой на глазах. С этими ебанными бинтами, покрытыми кровью.
— Нет! Нет, нет, нет! Отпусти! — Джек хватает за горло, утробно рычит, скалится. Дэни орёт. Сценарий повторяется. — Не надо... мол... юууу...
И его руки касаются пола, снова проходят сквозь плоть. Конечно, зачем был этот флафф. Надо было просто оставить его там сдохнуть, с жжением она как-нибудь да смирилась. Это было так глупо. Так глупо! Все эти (бесполезныеее) перевязки, вся эта суета, волнение. Эта дрожь в руках. И спокойствие, когда он засыпал без боли. Эти тихие смешки про себя, пока он стонал и говорил какую-то ерунду.
В самом деле. Тут нет стокгольмского синдрома. Тут только даунизм. Дэни, только не говори, что у тебя есть 47 хромосома...
Дэни и не говорит. Дэни давно знает, что она дура. Полная дура. Которая сначала боится, потом сюсюкается, а после страдает от безответной эмпатии или того, что ей не сказали спасибо, хотя никто и не просил помогать.
Сколько таких ран было у Джека или будет? Было — много. Будет — непременно. Он привык. А Дэни нет.
И сейчас она плачет. Просто плачет. Призрак плачет. П л а ч е т. Невозможное возможно, да? Джек встает, опять ничего не понимает. Кажется, у него точно едет крыша. Вот бы увидеть то, что происходит. Но сейчас точно пахло орехами, он точно чувствовал под собой чье-то тело, и он точно слышал это противное «молю», которое кто-то проорал, как резаная свинья.
А может это просто реалистичный сон? Как и вся его жизнь. Но нет. Джек чувствует прохладу. Джек слышит крики. Джек осязает орехи. И Джек хватается руками за голову. Воет. Рычит. Раздражает.
Это все раздражает.
Эти бинты, эти повязки, эти сопли на щеках, эти запахи, эти крики, эти грязные волосы и эти бетонные, холоднющие стены, покрытые крысиным пометом.
Как же...
Топ-топ.
Да...
Топ...
Нужно успокоиться.
— Хватит ныть, пожалуйста! — он закрывает свои заостренные, как у эльфов из ярких картинок, уши. Падает на землю, упираясь локтями. И тяжко дышит.
В голове очень болит, в мышцах вялость. Джек думает, было бы неплохо поспать. А Дэни сидит в одном из четырех углов, даваясь жаром, и закрывает рот ладошками, чтобы Джек не слышал. Чтобы не слышала Чёрная тварь, владеющая его телом.
Или это одно и тоже?
Джек... Чёрная... Найрас... Тварь...
Холод проходит по ногам, и она плюхается задницей на деревянный пол, готовый вот-вот провалиться под весом. Она даже не замечала, как противно он скрипит.
***
Культ Чёрного Клевера был создан в 1897 году учёным Билли Айвал. Билли была женщиной. Она же притворялась мужчиной. Она же создала первую четвёрку и создала правила, существующие и по сей день. Он не застал, когда она родилась. Его тогда и в помине не было. Но Ноа Труфэл — правильнее, наверное, один из рода Картеров — был братом Джона. Братом из того самого седьмого колена.
Билли Айвал, если её можно так назвать — была матерью. Матерью их прапрапрапра (сколько их вообще было?) дедушек\бабушек и так далее. Также Билли Айвал была очень красивая, но единственное, что им осталось в наследство — это её портрет. Длинные светлые волосы обрамляющие строгое лицо; нос с горбинкой, два разных глаза. Один — янтарь, другой — озеро, в которое он когда-то упал. И её муж — Эйван Картер-Труфэл. Рыжий ёж коротких волос, светло карие глаза и посох с надетым кольцом. Такое он видел однажды — у маленькой девчонки Дэни в 2008. Тогда он не специально взял дело и узнал об её существовании. Но кольцо ему приглянулось.
Ей оно шло. Висело на маленькой, тонкой шейке, которую хотелось сломать. И он сделал глупость — открыл своё имя, даже дал обещание...
Ноа никогда не давал обещание детям. Тем более родственникам. А если кому-то и давал, то только новому завету Чёрного Клевера — поклялся исполнять все поручения. Одним из которых было расследование дела Маринетт Картер. И когда он понял, кто (даже что) к этому причастен, то сразу же потерял след. Бесследно преступник исчез с поля боя. Какая восхитительная игра.
Но потом он понял. Он никуда и не исчезал, всегда мельтешил под носом.
И звали этого загадочно Ретрака не иначе как...
— Просто помоги мне найти дочь, я дам всё, что хочешь...
— Ты же понимаешь, что это невозможно? — Труфэл присаживается на скамью, запрокидывая назад голову и доставая из кармана ещё одну сигарету. — Ты не можешь дать то, что нужно мне... нам...
— Но! — мужчина поворачивает голову, заглядывая в его странные глаза.
...Джон Картер...
К а р т е р
Р е т р а к
Именно он был на той самой седьмой улице. Именно у него в доме валялась желтая резиновая маска с чёрными глазищами, и, напечатанными поверх материала, потёртыми зубами. Именно он так старательно отмывал на кухне ножи, молча плача.
Что же он наделал? Зачем? Чем его так вывела дорогая, любимая женушка?.. или он опять был пьян? Нехорошо...
— Ладно, но взамен ты должен кое-что сделать. — Ноа вспоминает, как брат впечатался в стенку поздно вечером и наблюдал за отражением в шкафу, нервно повторяя «он смотрит на меня... он убьет меня...» и хихикает. И даже слова их любимой тетушки «посмотри на ситуацию под другим углом»* ничем не помогает, лишь усугубляя ситуацию.
— Вступить в ваш чертов культ? — над ним нависают тёмные тучи. Джон хмурит брови
.— Мм... — блондин напротив лишь посмеивается, а потом выдает на полном серьезе прямо на ухо, чтобы слышал только Джон. — Расскажи о причинах смерти Маринетт...
Джон замирает. Слышит, как бьется его сердце, отдаваясь в ушах противным гулом. Видит, что его брат, который совсем не брат, сидит и ухмыляется. Чувствует, что они пожимают руки.
А еще в голове повторяется эта фраза...
Как же умерла Маринетт?..
Five
Он мог описывать Маринетт, как богиню. Мог как простую девчонку из подворотни, а мог сказать — она просто была для него дозой успокоительного, к которой он привык и, как ни странно, полюбил. Полюбил те глаза изумрудики, те огненные волосы, что вечно были растрепаны, те веснушки на её бледном, сгоревшем под солнцем, лице.
Он мог долго описывать, какие руки у неё были, когда они мыли посуду. Такие тонкие, длинные, нежные... такие хрупкие. Или длинные стройные ноги, стертые оттого, что она носила кроссовки без носков. Обычно они были одеты в сандалии, но Мари часто куда-то бегала — то были огромный гипермаркет неподалеку от дома, газетная редакция или же просто детский сад — высоченное здание, покрашенное всеми цветами радуги по нескольку раз.
Ещё Маринетт любила петь, особенно в душе, когда шла мыться после такого трудного, насыщенного беготней дня. Голос у неё был красивый, звонкий, громкий, а самое главное — ласковый. И Джон таял, когда она просто говорила с ним. Даже после мини свадьбы он неряшливо запинался, краснел, нервничал, чему она, Маринетт, умилялась. Джон расцветал под солнцем, именуемым Мари. Это было видно всем.
И в таком порядке у них прошло пять лет... а потом появилось оно. Оно было злым, какающим, писающим, воняющим, ревущим, блюющим, отнекивающимся. И это оно звали Дэни... Дэниэлла. Она была чудом. Такой малюсенькой, радостной. А ещё она росла. Росла быстро. Очень быстро.
Ребенка старались растить социальным, приспосабливающимся к жизни. И потом, когда Дэни было пять лет, у него что-то переклинило.
Джон начал чаще уставать и был каким-то не своим: вялым, измотанным, агрессивным. Нет, он не изменял своей жене, никого не бил.
Он странно улыбался. Маринетт начала бояться. Она забивалась в угол, отодвигалась на край, растерянно моргала, когда он брал на руки Дэни, но ничего не было.
А потом...
Потом он подошел к ней с просьбой поговорить.Вытащил уродскую, желтую маску с потёртыми белыми нарисованными зубами, с черными глазами. У Джона в левом ухе было две серебряные сережки. Он проколол ухо... он извиняющейся смотрел в пол, приоткрыв губы. На его лице ничего не было выражено, но она застыла, когда он поднял голову. Это была немая скорбь, и, прошептав глазами «прости», он вовлек её в отвлекающей поцелуй, простреливая живот холодным пистолетом.
Джон надел маску, навел прицел на голову и выстрелил в голову. Так, что вместе с кровью под Маринетт расплывались и мозги.
— Но каково было алиби?
Джон опускает голову. Его не было. Не было, как и самого Джона тогда, он подошел после, точнее, вселился после того, как Маска закончил расчленять тушу его жены... бывшей жены, любимой и далее по списку.
— Я... мне приказали.
— И ты согласился?
— Я не мог собой управлять, это было невозможно, меня как будто вытолкнули из тела и заняли другой душой, я просто наблюдал своими глазами, что он делал моими руками с её телом.
— А почему Дэни не тронули?
— Он не трогает детей, Дэни ему была не нужна... но я видел, что он хотел что-то сделать с моей малышкой, к счастью, на тот момент я уже мог себя контролировать, но от отчаяния впал в истерику.
Джон ещё полночи стоял у колыбельки, где вместе с Джесси, свернувшись клубком как котёнок, сосала пальцы Дэни. Точнее, это был Маска, и точнее, он сидел облокотившись спиной об одну из стенок кровати. Возможно, он думал об убийстве, но Джон оплакивал свою жену, так что даже и не заметил туманного взгляда убийцы на ребенка.
— Хм, — Ноа выпустил изо рта клубы пара, смотря невидящим взглядом на курево. Он сжал сигарету безымянным и большим пальцами, изредка поднося ко рту. Таким образом большая часть сигарету попросту догорела. — Это довольно интересная история с непонятными намерениями. Можно мне взглянуть на дом и ту самую маску?..
— Мы переехали из того места очень давно, я не знаю...
— Попробуй разыскать новых хозяев, ты ведь помнишь адрес, Джон? Маска же в подвале?.. или ты её выкинул?
— Я... Я попробую...
— Хорошо. Тогда я распрошу знакомых и соберу отряд на поиски Дэниель Картер.
— Дэниэллы! — запинается Джон, нахмурив брови.
— Не важно, главное разобраться с этим как можно быстрее... и, ты звонил в морг города?.. — Ноа хмыкает и негодующе качает головой, когда Джон мнется под его взглядом. — Значит нет... — бурчит он себе под нос.
***
— А теперь я с радостью послушаю, кто ты... — глоток из заплесневевшей бутылки, и пристальный взгляд, как будто он знает, откуда исходит звук. Хотя она не удивляется этому, потому что он и вправду знает.
________________
*город героев