II
Я всегда любил звёзды: пристрастился к их дивным рассыпным узорам, окроплявшим ночной небосвод, ещё в раннем отрочестве. Где-то там, вдали от понурых остроконечных башен и хмурых каменных цитаделей, далеко за необозримый горизонт простирался обворожительный шатёр, усеянный пестрящей рябью и украшенный живописью неисчислимых лиловых туманностей.
Мы были дружны — нам претила мысль проводить досуг порознь. Я, моя супруга, наш маленький сынишка — каждый вбирал в себя по толике того небесного волшебства, такого далёкого, непостижимого, но бесспорно прекрасного. Каждый зрил сквозь безукоризненную гладь мироздания, беззаботно рассуждая о чём-то своём, не утруждаясь мыслью о малозначимости момента и о скоропостижности суровых будней. Тогда мы распластывались на мокрой траве, языки костра щекотали наши лица, а в глубине зелёной рощи без умолку трещали цикады, сверчки, козодои да и прочие представители недремлющего лесного контингента. И лежали мы так быстротечными часами под сенью прихотливо сплетённого береста, созерцая непреступные космические красоты, благоговея пред их необузданной, девственной недосягаемостью. Мы болтали, шутили, мечтали, всецело предаваясь экой праздной непосредственности, однако то были поистине отрадные деньки... поистине счастливые...
Всё случилось быстро, спонтанно — настолько, что мой разум по сей неблагополучный день отвергает, пожалуй, даже смутную аллюзию на произошедшее. Что ж, раз уж заикнулся, то...
— А это какое созвездие? — просипел Дэнни.
— Хм... даже не знаю, — прошептала Сидни, поглаживая сына по разлохмаченным кудрям, — может, нам папа подскажет?
«Малая Медведица, чёрт тебя дери».
— Дорогой?
«Эта блядская головная боль в купе с её тупорылыми расспросами непременно сведёт меня в могилу».
Думаю, и без лишних тягомотных ремарок стало ясно, что настроение моё было... совершенно некстати, ибо в те июльские дни меня одолела страшная хандра.
«Дорогой, давай возьмём Дэнни, давай поедем за город, давай прихватим палатку, барбекю и угли. Дорогой, ты обязательно развеешься, мы все отдохнём, и ты вернёшься к привычному графику работы со свежей головой... Да что ты вообще ведаешь о работе? Мы притащим сюда угли, мясо в твоём тошнотном маринаде, а затем уж без всяких сомнений ты, моя благоверная, примостишь задницу подле костерка, пока я, горе-труженик, буду корпеть, препарируя поляну. Здорово придумала!»
— Билли?
«И что вы думаете? Так оно и получилось! Вот же»...
— Билл, ты чего?
— Ничего, — вымученно процедил я, — что стряслось?
— Мы с Дэнни не можем разобрать, что это за созвездие такое, — указала она на небо.
— Ещё бы...
— Билл? — скуксилась Сидни.
Недовольные манерой друг друга, мы нервно переглянулись, после чего я тяжело вздохнул.
— Это Малая Медведица, — обратился я к сыну. — Вот, видишь? — я обвёл пальцем мнимый звёздный контур.
— Вот так? — переспросил он.
— Да, почти... Вот, — я вложил его кулачок в свою ладонь (выглядело так, будто бы она его проглотила) и принялся водить по воображаемым отрезкам.
— Вытяни палец, дурачок, — улыбнулся я.
Дэнни смущённо сглотнул, после чего оттопырил крохотный указательный пальчик.
— Вот, посмотри какой ковшик получается: раз звезда, два звезда, три, четыре, пять...
— Шесть, — весело воскликнул он.
— Верно! Ты большой молодец.
— А как зовут ту звёздочку? — поинтересовался сынишка, завидев самую красивую. — Она такая яркая!
— Это...
Меня обдало волной оторопи.
— Папа?
Я не мог выдавить ни слова.
«Как же? Как же это? Разве они..?»
— Дорогой, всё в порядке? — заметно напряглась Сидни.
— Кохаб, — прокряхтел я. — Звезда Кохаб...
— Что с тобой? — вторила супруга.
— У меня всё хорошо, — пролепетал я механическим тоном, — просто настроение ни к чёрту...
— Эй, ну не при ребёнке же!
— П-прости... прости меня.
Тут я значительно обмяк и едва не угодил в жаркие объятья не на шутку распоясавшегося пламени. Благо Сидни тотчас спохватилась и отдёрнула меня назад.
— Господи! Да ты бел как алебастр!
— Мам, а что такое алебастр? — поинтересовался Дэнни, не вынимая пальца — коим ещё мгновенье назад водил по небу — из ноздри.
— А ну убери, нельзя так делать! У тебя же кровь пойдёт! Забыл, как я в прошлый раз всё за тобой вымывала? — запричитала супруга.
— Извини, мамочка...
Изрядно озадачив меня, небосклон неторопливо расплывался. «В ехидном оскале...» — выразился бы я, будь на то мочи. Однако видимая картинка в действительности стала неясной, расплывчатой. Должно быть, меня хватил удар.
— Что-то мне нехорошо, — пробормотал я вполголоса.
— Ну тише, тише, иди ко мне, — тут же отозвалась Сидни, принявшись хлопотливо приглаживать мои волосы, — всё хорошо.
— Сидни...
— М-м?
— Их семь...
— Извини?
— Их должно быть семь...
— Кого — «их»? — оторопела супруга.
— Звёзд. В Малой Медведице их семь...
— А-ах, — с облегчением выдохнула она, — так вот в чём дело! За звёздочку распереживался! Подумаешь — одной больше, одной меньше.
— Ты не понимаешь! — схватил я её за предплечье.
— Ай!
— Дэнни показал на Кохаб — «Бету Малой Медведицы».
— Ты делаешь мне больно, — сдержанно проговорила она.
— Но она, — не унимался я, — лишь вторая по яркости!
— Папа, ты обижаешь маму!
— Он назвал её яркой! Но куда подевалась Полярная? Где Полярная звезда?!
Здесь я поймал себя на мысли о собственной невменяемости. На то оно и походило: дебелый мужик вытрясает дурь из миниатюрной жены на глазах малолетнего сына ввиду загадочного исчезновения его любимой звёздочки с небесного полотна.
— Прости... Боже мой, прости меня!
Сидни смерила меня презрительным взглядом широких остекленелых глаз, в коих без труда читалось рвение взять всё необходимое — в том числе ребёнка — в охапку и подобру-поздорову слинять от спятившего супруга. Битый час мы просидели в томящей тишине, прежде чем семейная ругань возобновилась с новой силой.
Всю эту полуночную «идиллию», сотрясавшую, по всей видимости, значительную территорию поляны и близлежащего бора, нарушил истошный женский вопль, чьи отголоски, казалось, произрастали из самой дальней и неподступной лесной гущи:
— Кто-нибудь, помогите!!