Часть 2
***
– Мамочка, а почему мы не пустили наших друзей? – я едва дёргаю её за складки сиреневого платья, вставая на носочки. – Они пришли к нам в гости? Я хочу познакомиться.
Материнские глаза мечутся из стороны в сторону, не отыскав подходящего ответа. Она нерешительно открывает и закрывает рот, ища поддержку в глазах серьёзного папы. Сегодня заметили близ границы вооружённую стражу Бельвина, прибывшую без заранее оговорённой причины. Я не понимаю, почему они медлят, меня разрывает от нетерпения, но я продолжаю покорно ждать ответа на мой простой вопрос. Думая о чём-то своём, папа незаметно закусывает нижнюю губу и опускается рядом со мной на колени, чтобы быть наравне. Он всегда делает так при важных разговорах.
– Лира, наши соседи и правда хотели бы дружить с нами, – он делает паузу, продолжая на новом выдохе, – но не их король. Сегодняшняя встреча наших и их войск показала его озлобленность, но я хочу, чтобы ты знала, что народ не всегда на одной стороне с правителем. Бельвинцы нам не враги.
Я с непониманием смотрю на папу, не осознавая, зачем он начал читать мне нравоучения, ведь я и так знаю об их дружелюбии. Мне не ясно лишь одно: ради чего наши друзья пришли с оружием, в броне, и что они хотели. Боковым зрением замечаю едва заметные кивки мамы, она обхватила себя руками, как будто в комнате вдруг стало холодно.
– Помнишь, я рассказывал про твою тётю? – продолжает папа. – Она живёт по ту сторону стены, за далёкими лесами, но остаётся так же добра к тебе и нам.
Я вспоминаю её белоснежные волосы на небольшом портрете, что стоит под рамкой рядом с нашим семейным фото.
– Обещай мне, Лира, что бы ни случилось, ты не обвинишь во всём народ Бельвина, не озлобишься на них.
– Обещаю. – робко отвечаю я, не ожидая от него такой серьёзности.
***
Я сижу около самой решётки, поджав к телу ноги и оперевшись головой на холодные прутья. Лишь частые покусывания нижней губы выдают мою нервозность, ведь все мысли заняты неудавшейся попыткой затеряться в замке. Холодные капли воды стекают вдоль стены, впитываясь в мой кафтан, а кулаки сами собой сжимаются при воспоминании о каменных лицах родителей, в которых навечно застыл страх.
Я навсегда запомню эту кровавую картину в нашей некогда уютной прихожей. Не думала, что буду отдыхать в тюрьме врагов сразу после празднования своего двадцатиоднолетия. Прекрасный подарок для начала взрослой жизни. Скулы ноют от напряжения, когда я сосредотачиваюсь на главенствующем чувстве, которое прожигает чёрную дыру внутри. Злость пронизывает каждый уголок тела, заставляет напрягать все мышцы, будто при борьбе.
Как он мог отдать столь жестокий приказ? Как король этой страны мог пренебречь позицией своего народа?
В Левар еженедельно приходят тысячи писем от бельвинцев, обращённых к родственникам и детям, и столько же отправляются в ответ. Но все они вскрыты, заранее прочитаны и обысканы в Леваре на наличие недопустимой информации. Каждые строчки кричат о желании вновь встретиться, наплевав на разделяющий закон, установленный когда-то действующими правителями королевств. Раньше семьи могли состоять из обеих рас. Могли заключать браки, иметь общих детей, расчёсывать их непослушные рыжие или светлые волосы.
Но всё изменилось. Семьи начали разделять по расовому признаку – по цвету волос. Стало неважно, насколько сильно люди любили друг друга, насколько сильно ребёнку нужна была поддержка родителей. Всех разбили на две половины, огородив глухими стенами королевств.
Я, без сомнений, знаю виновника этого торжества, главного злодея, что решился нарушить шаткий мир двух стран. И поэтому я точно знаю, на какой шеи сомкнутся мои руки.
Я так ярко представила себе отмщение, что тело отозвалось мелкой дрожью в мышцах, я словно превратилась в стальную глыбу льда, которая вот-вот сама себя разрушит. Месть? Я медленно обвожу взглядом свою новую клетку, новый дом.
Всё это время я с закрытыми глазами гонюсь за желанием расквитаться со своим врагом. Все эмоции, которые с старательно пытаюсь заглушить, нашли своё отражение в слепой мести. Неужели я позволю личной неприязни лишить королевство правителя?
Здесь пахнет смертью: каждый шаг, каждый угол, стены – всё пронизано болью. Я никогда отсюда не выйду, я сольюсь с этой камерой, запутаюсь в решётке, мои мысли найдут меня здесь, я больше не смогу убежать.
Правая рука непроизвольно тянется к левому плечу, приобнимая, когда дыхание начинает сбиваться. Лёгкими, почти невесомыми поглаживаниями успокаивая напряжённое тело.
Если есть в этом мире справедливость, то я готова сражаться за неё.
– Умеешь драться? – прерывает мои мысли мужской голос.
Я не сразу понимаю, откуда исходит странный вопрос, но взглядом нахожу еле заметную тень напротив. Он сказал это довольно тихо, понимая, что нас могут услышать.
– Желаешь проверить? – отвечаю я в неизвестную пустоту.
И откуда во мне нашлось столько уверенности?
Страх и ожидание опасности отовсюду сделали меня беспечной, поэтому слова почти выливаются из меня. Тень лишь ухмыляется, подвигаясь ближе к тусклому свету факелов в проходе, но оставаясь всё такой же... спрятанной. Я ощущаю странный холод по коже, будто по мне блуждает пара ледяных глаз.
– У тебя кровь, – вновь слышится ленивый голос, – там таз с водой, если ты вдруг не заметила.
Только сейчас я обращаю внимание на свою камеру, здесь, и правда, поставили таз и положили пару полотенец, а левее расположено что-то на подобие кровати. Гладкие стены, ни намёка на сколы или гниющие дыры, которые можно бы было расковырять. Ни одной забытой железки, маленькой щепки.
Взгляд падает на потемневшие руки от крови, которую я не замечала до этого. Чья это? Тех бельвинцев, может, моих родителей? Глаза начинает щипать от назойливых слёз, но я быстро смаргиваю их, не давая возможности показаться. Нужно смыть налипшую грязь, возможно, где-то есть раны, боль которых я пока не ощущаю. Неизвестно, как долго я пробуду здесь, потеряю ли рассудок от однообразной картинки или, может, сама наложу на себя руки. Мне теперь точно нечего терять. Эта мысль мёртвой хваткой сжимает виски, эта мысль никогда не отступит.
– Кто ты? – я подхожу к воде на негнущихся ногах, стягиваю прилипший кафтан и закатываю рукава рубашки, почти не глядя в сторону незнакомца.
Его молчание тянется долгих несколько минут, вместо ответа он выныривает из темноты, демонстрируя белёсые, словно свежий снег, волосы, которые едва достают до плеч. Бельвинец. Этот до тошноты неестественный цвет волос ярким пятном бьёт в глаза, вызывая куски нерастраченной ярости.
Передо мной предстаёт парень примерно моего возраста. На нём испачканные чёрные штаны и красиво расписанный светлый кафтан с серебряными вставками. Хоть поза и расслабленная, но видно, что он проводит немало времени на изнуряющих тренировках, наращивая крепкие мышцы. Лицо прикрывают выбившиеся волосы, но это не мешает мне отметить немного заострённые скулы и прямой нос. Цвет глаз, кажется, карий, но точно не разобрать из-за тусклого света. Выглядит знакомо. Парень вглядывается в моё лицо, словно ища на нём желанную реакцию, но, найдя лишь холодное спокойствие и плотно сжатую челюсть, смаргивает наваждение.
– Я... я правая рука принца, его телохранитель, – неуверенно добавляет он.
А мне сегодня везёт. Чуть ли не вслух вырывается у меня. Если он близок с королевской семьёй, возможно, у меня получится незаметно узнать интересную информацию, которая поможет мне.
Мне непривычно видеть волосы такого оттенка, ведь в Леваре у всех нас рыжие волосы, подобно восходящему солнцу. Не зря когда-то действующий разделяющий закон запретил проживать двум расам на одной территории.
– И что же здесь делает сам телохранитель принца? – с издёвкой бросаю я, продолжая полоскать руки в ледяной воде. Может, я и должна проявить уважение, но сейчас мы находимся на равных условиях.
Вновь минутная пауза, отчего я вскидываю на него недовольный взгляд и замечаю сведённые на переносице брови. Не доверяешь, подбираешь слова... что ж, разумно.
– Так вышло, я пытался бежать из замка в город, – он рассматривает свой кафтан, разглаживая несуществующие складки, – к родным.
Он всё ещё одет в свою одежду, и волосы сохранили хоть небольшой, но блеск, выходит, его побег был не так давно.
– Неужто твой король так плох, что ты решился на бегство? – продолжаю гнуть свою линию, внимательно следя за реакцией сквозь решётки.
Слабая улыбка трогает его губы, но отвечать он не планирует. Я заканчиваю свои процедуры, выпуская окоченевшие пальцы из холодного плена, и теперь успокоившаяся вода отражает суровую реальность. Я не узнаю эту девушку: рыжие вьющиеся волосы местами слиплись и испачкались, скулы впали, вычерчивая грубые линии, а когда-то янтарные глаза потускнели, утеряли медовый оттенок.
Исследуя лицо осторожными касаниями, я натыкаюсь на тонкий порез на шеи, который уже затянулся.
– Ты обучена борьбе? Умеешь держать оружие? – вновь повторяет он.
– Зачем спрашиваешь? – я опять уклоняюсь от ответа, касаясь глади воды пальцами, не желая больше смотреть на измученное лицо.
– Что за дурная привычка отвечать вопросом на вопрос, – недовольно прыскает он.
Я лишь усмехаюсь, облокачиваясь на уже привычную холодную стену. Кажется, он понимает, что делиться подробностями с ним я не собираюсь, поэтому добавляет, понижая голос до шёпота:
– Я здесь не так давно, но примерно запомнил расписание их смен, – он небрежным движением вскидывает подбородок в сторону стражи, – к тому же, вечером нас поведут в купальни.
Я замечаю, как он копирует положение моего тела, продолжая сверлить взглядом. Чего он добивается? Его странное внезапное доверие выбивает меня из колеи.
– Другие люди, прибывшие с тобой, вряд ли очнутся до похода в купальни, а в этой части тюрьмы больше никого нет, кроме нас.
Разумеется, я улавливаю его тонкий посыл, но мне не понятно, почему он действует так неосторожно, продолжая делиться важными знаниями с незнакомым ему человеком.
Он не простой наивный слуга и, как никто другой, знает, кому может доверять. Неужели за такое недолгое время его поглотила крайняя стадия отчаяния? Но он не выглядит обезумевшим от одиночества, лишь постукивание пальцами друг об друга выдают его волнение, которое он всеми силами пытается скрыть. Возможно, он искал подходящего для его намерений человека.
Я не спешу с ответом, проверяя его слова: и правда, за всё время здесь не было ни единого постороннего звука из других камер, а остальные леварцы ещё под действием маковой настойки.
– К чему ты клонишь?
– В купальнях достаточно места, и, если сделать всё тихо, – он подаётся вперёд, ближе ко мне, – есть шанс сбежать.
Бельвинец выглядит заинтересованно, по-прежнему оставаясь с прямой осанкой. Он старается не выдать настоящих эмоций, скрываясь под напускной отстранённостью, словно делится со мной, чем сегодня завтракал и что предпочитает пить.
Непринуждённые покачивания ногой и блуждающий взгляд не длятся долго, незнакомец возвращает прямой зрительный контакт, ожидая ответа.
Я не собиралась оказываться в этом сыром помещении, но и подумать о побеге я не успела. Всё происходит слишком быстро, не давая времени обдумать и спланировать дальнейшие действия. С ним у меня гораздо больше шансов на удачный исход, но это не отменяет наше странное и быстрое сближение.
Я почти отказалась, мысленно понимая абсурдность ситуации, но что-то во мне воспротивилось, воззвало к другим мыслям.
А что я теряю?
– Уверен, что выведешь нас?
В ответ получаю короткое «да», этого становится достаточно.
Я чувствую, как сердце начинает гнать густую кровь быстрее, и чуть заметно киваю в знак согласия, держа долгий зрительный контакт. Возможно, я поступаю необдуманно, объединяясь с бельвинцем, чьим словам и поступкам я не должна верить, но сейчас у меня нет выбора. И если я не планирую оставаться в этих четырёх стенах, то придётся пойти на риск.
Всё следующее время мы почти не разговаривали, погружённые каждый в свои мысли. По ощущениям прошло несколько часов, и сейчас должен быть вечер, а значит, совсем скоро нужно будет действовать. В желудке нещадно воет, но нас не собираются кормить, возможно, ожидая пробуждения остальных.
Который раз в моей голове эхом раздаются последние слова мамы. «Твоя настойка... не пей её». Она говорила о моём лекарстве, которое я принимала каждый день из-за моего слабого сердца с самого рождения. Последний раз я пила его до той кровавой ночи, утром своего дня рождения. Но почему она так сказала? Возможно, резкая головная боль была из-за прекращения употребления лекарства, но, если так, чего ожидать дальше? Рука непроизвольно потянулась к груди, где всё также гулко отбивало ритм сердце.
– Сколько с нами пойдёт стражников? – решаю я прервать тишину, по-прежнему разговаривая достаточно тихо.
– Два.
– Два? Телохранителю самого принца нужна помощь, чтобы разобраться с двумя стражниками? Ты поэтому спрашивал, умею ли я драться? – удивлённо выдаю я на одном дыхании.
– Нужно же было с чего-то начать наш диалог, но, к слову, их может быть больше. К нашей часть приставлены двое, но что им мешает перестраховаться?
Верно, всё-таки они знают, кто он и могут позвать ещё нескольких.
Мы успеваем обговорить детали нашего плана, когда я слышу приближающиеся к нам шаги.
Их больше, чем двое. Железная поступь становится тише, будто бельвинцы наблюдают за чем-то. Мои догадки подтверждаются, и до меня доносится обрывок фразы:
– Нет, они ещё спят.
Я механически поджимаю под себя ноги, когда ритм шагов раздаётся совсем близко. Тусклый факел освещает четырёх стражников, одетых в плотные чёрные штаны и рубашки со вставками брони. Они, ни мгновения не сомневаясь, со звоном отпирают мою камеру и приказывают выйти. На каждом прочная накидка на лицо, оставляющая открытыми только глаза и лоб.
Я лишь на секунду позволяю себе метнуть напряженный взгляд на незнакомца, прежде чем встречаю пару спокойных, будто берег реки, глаз.
– Вы... – начал было самый ближний бельвиец.
– И я не особенный, пойду, – перебивает заключённый телохранитель.
Я улавливаю синхронный кивок головы, который так и не был закончен.
– Не стоит, – ещё быстрее договаривает он следом, тоже выходя из камеры.
Хотели поклониться. Поравнявшись с бельвинцами, подмечаю их короткие мечи и несколько кинжалов на поясе, что маняще поблёскивают в полумраке. Двое из них обходят нас спереди, замыкая. Неужели они настолько уверены в нашей покорности, раз не стали связывать руки?
Мы начинаем продвигаться всё дальше от выхода, вглубь тюрьмы, где находятся другие заключённые. Я покорно переставляю ноги, пока мой взгляд сосредоточен на оружии впереди идущих. Мне уже видно ещё двоих стражников, приставленных к следующей части тюрьмы, что вяло поворачивают голову в нашу сторону. Самое главное наше преимущество – это внезапность, которое мы должны правильно применить.
Проход к купальням появляется слева, заставляя меня вырваться из мыслей. Поворот открывает новый коридор, в конце которого долгожданное место битвы. Первый.
Стены тянутся довольно далеко, они сами отводят нас от посторонних лиц, приглушая наши шаги. Движения моего напарника расслабленные, даже скучающие, но я почти физически ощущаю его сосредоточенность. Сердце пропускает гулкий удар, когда мы вновь сворачиваем налево. Второй.
Моё внимание сразу приковывают два факела, расположенные на стенах, как и говорил на бельвинец. Минуя ближний, руки тотчас напрягаются, готовые к схватке. До следующего остаются считанные шаги, и я сосредотачиваюсь на положении тела. Сковывающее напряжение вперемешку со страхом отвлекает, но я вовремя нахожу в себе силы. Сейчас.
Дополнительный короткий шаг вперёд, и моя рука выхватывает кинжал быстрее, чем бельвинец успевает обернуться. Вонзившееся лезвие в его шее обрывает попытку предупредить остальный, и вместо слов вырываются только глухие хрипы. Мой союзник действует стремительнее, отобранным мечом он убивает ещё одного бельвийца и перехватывает на себя оставшихся двух, сражаясь с ними одновременно. Я замечаю у одного смертельную рану, за которую он хватается рукой, пытаясь остановить кровотечение. Но небольшого покачивания хватает, чтобы противник пропустил следующий удар.
Телохранитель принца полностью оправдывает свой титул, быстро заканчивая с последним бельвинцем.
Я оглядываю застланный кровью и телами пол, нам понадобилось не больше двух минут, чтобы избавиться от железной стражи. Мимолётное расслабление сменяется волнением, когда я вспоминаю, что мы всё ещё в тюрьме.
– Куда дальше? – выдавливаю я.
– Обратно, – сбивчивым дыханием ошеломляет он, стягивая с себя кафтан.
Не знаю, что больше меня удивляет: его слова или пальцы, которыми он ловко расстёгивает светлую рубашку.
– Отсюда нет выхода, – ухмыляется бельвинец, следя за моим мечущимся вдоль пуговиц взглядом.
Я стараюсь собрать рассыпающиеся, словно песок, мысли и выдавить из себя хоть звук. Мы не договаривались заранее с ним о дальнейших действиях, и теперь я, разинув рот и судорожно сжимая ручку кинжала, стараюсь понять его намерения. Чем на этот раз придётся рисковать? Бельвинец приподнимает с сырого пола наименее окровавленное тело и, придерживая его, неаккуратными рывками начинает снимать броню. Опомнившись, я присаживаюсь рядом и почти механически повторяю его движения, спешно поддевая холодные куски металла.
– Зачем мы... – запинаюсь я, оглядываясь на уходящий коридор.
Падающие мечи и тяжёлые тела могли создать посторонний шум и привлечь ненужное нам внимание. Возможно, сюда уже бежит остальная стража, почуявшая что-то неладное.
– Сними с него шлем, – не смотря на меня, быстро произносит он.
Стараюсь не вглядываться в лицо человека, который недавно пал от наших рук, но его остывшая кожа неприятными касаниями остаётся в памяти и на моих руках. Пока я стаскиваю защиту с повисшей головы, бельвиец начинает распахивать чужую рубашку лежащего стражника. Неужели хочет поменяться ролями, чтобы выйти сухим из воды? Не только в тюрьме полно стражи, но и за её пределами, это лучший способ, чтобы затеряться в замке.
Обнажённое тело солдата грузно возвращается обратно, и вслед за ним падает светлое парадное одеянии, намокая в кровавой луже. Бельвинец, не мешкая, покрывает рельефное тело чёрной тканью рубашки, что плавно перетекает в тёмные штаны, схожие с боевыми. Я сама тянусь к лежащей броне, закрепляя её на новом хозяине.
Последними штрихами становятся обувь и шлем. Теперь стоящего передо мной мужчину не отличишь от настоящего стражника, только брызги крови и потемневшая местами рубашка могут заставить сомневаться. Тканевая накидка на лицо спасает нас, скрывает наглую подмену на глазах у всех.
Но моя уверенность чахнет, когда я осознаю, что мы поступаем необдуманно: тяжёлая броня и тёмная одежда не смогут скрыть моего роста, а густые рыжие волосы все равно будут видны из-под шлема. Я уверенна, он продумывал все действия, неужели бросит меня прямо здесь? Ногти до боли впиваются в ладони, оставляя четыре полумесяца, а в груди просыпается уже знакомый жар. Он – бельвиец, что от него ещё можно было ожидать?
– Нет, – прочитав мои мысли, выдаёт он. – Нет, ты пойдёшь со мной, я обещал. Но так и останешься заключённой.
– Да о чём ты?
– Мы тратим время не на то, я поведу тебя как заключённую, дальше решим, – заканчивает он, разворачивая меня к выходу.
Его горячая рука легла на плечо, и от этого касания по телу разнеслись волны тепла. Странное чувство вмиг угасло, как только бельвинец отпрянул от тонкой ткани рубашки.
Я последний раз бросаю взгляд на месиво, которое мы оставили после себя. Во мне даже ничего не шевельнулось, когда я лишала жизни невиновных людей. Всё это во имя мести? Или незримая цель одурманила мой разум, и стоит мне только приблизиться к ней, как она растает на моих руках, словно недавно выпавший снег?
***
Страх плотным кольцом сжимает шею, пока мы возвращаемся обратно, петляя по сырому коридору. Паника сделала меня послушной, и я больше не могу сопротивляться. Мой стражник твёрдой поступью следует сзади, и мы выходим на финишную прямую, проходя вдоль камер. Этот коридор тянется длинной цепью заключённых в одну сторону, мы же направляемся в противоположную, туда, где были посажены.
Я, немного пригнув голову, стараюсь не идти слишком быстро, чтобы не вызвать подозрений у стражи, оставшейся за нашими спинами. Мы рискнём быть схваченными прямо здесь, стоит бельвинцам просто перепроверить купальни или окликнуть нас сейчас. Куда больнее быть пойманной в шаге от манящей свободы.
Каждый новый шаг отдаёт в голову ударной волной, в сознании мельтешат все возможные молитвы, которые я знаю. Кажется, у нас получается. Мы поравнялись с нашими пустыми клетками, и только теперь у меня есть возможность незаметно оглядеть других леварцев. Нет, неверно... леварок.
Все они оказываются девушками, некоторые по-прежнему спят, другие только начинают осознавать, где находятся. Ногти больно впиваются в ладони, сдерживая порыв прильнуть к чужой решётке, забрать пленницу с собой, пообещать освобождение. Я ловлю один длительный пустой взгляд девушки, она ещё не до конца пришла в себя и, кажется, пытается сфокусировать мутное зрение.
– Не нужно, – цедит бельвинец сквозь зубы, заметив моё пристальное внимание.
Мы проходим дальше, оставляя леварку позади. Моя беспечность, глупое желание спасти могли сейчас очень дорого нам стоить. Меня всегда учили помогать ближнему, если есть такая возможность, но это правило утратило свою силу с тех самых пор, как я покинула родной дом. Многое изменилось, теперь нет никаких «ближних», я это прекрасно понимаю, но желание спасти их от тех эмоций, которые пережила я, сильнее.
Я задерживаю дыхание, проходя мимо последнего факела, который может осветить несовершенства: кровавые отпечатки убитых на одежде и наших руках. На пути нет препятствий, ведь оба стражника этого отсека сопровождали нас и сейчас уже не смогут нам помешать. Это кажется слишком беспечным, оставлять без надзора часть тюрьмы, но сейчас это как никогда кстати.
Я вспоминаю деревянные двери, которые, наконец, показываются перед нами. Они были последней преградой перед моим недавним спуском в это жуткое место. Я думала, их глухой удар ознаменовал победу надо мной, над моими надеждами добиться справедливости. Но прошло меньше одного дня в этих стенах, я не растеряла прежнюю злость и обиду, они по-прежнему движут мной, заставляя порой совершать поступки, к которым я не могу быть готова.
Моя нога достигает долгожданной ступеньки, когда двери резко распахиваются, своим скрипом выдёргивая из победных мыслей.
Бельвинец.
Вальяжной походкой нам на встречу входит один из стражников, напевая что-то себе под нос. Его брови слегка подскакивают, когда он неуверенно обводит нас взглядом.
– Уже повели? – поравнявшись с нами, задаёт он вопрос.
– Да, его величество хочет начать раньше, – ни секунды не думая, будто надиктованную кем-то речь произносит мой стражник.
Я почти не слышу протяжный выдох бельвинца напротив из-за шума в ушах собственной крови. Он, закусив нижнюю губу и сведя густые брови, делает мелкий шаг нам за спину. Но этого действия хватает, чтобы плотный ком в горле, наконец, провалился, и мы сдвинулись с мёртвой точки. Последние шаги даются тяжелее, чем обычно. Мы, словно во сне, медленно бежим, находясь во власти цепкого пола.
Дверь за нами закрывается, и только сейчас я могу приподнять голову, до этого склонённую к груди. Мы попадаем в коридор, где моё недавнее нападение не увенчалось успехом.
– Сильно не радуйся, – переведя дыхание, шепчет он. – Впереди самое интересное.
Сейчас я как никогда полностью согласна с его словами. Впереди, и правда, самое интересное.