Армоган | Академия Амбрелла

Недостаток у жизни всего один — она конечна.

Тягучие капли после недавнего проливного дождя стекали по стене кирпичного здания. На холодном бетоне, сквозь который прорастали сорняки, образовались внушительные лужи. Даллас. Незнакомое место, неизвестная подворотня. Синяя вспышка неожиданно выбросила Пятого и Диего в воздух, и ребята полетели вниз, пытаясь ухватиться за что-либо.

Падение было быстрым, оба ударились о жесткую и влажную поверхность. Из носа Пятого потекла тёплая, скользкая струйка крови: не успел прикрыть лицо. Он быстро сориентировался, вскочил и начал осматриваться. Кроме крыс и Номера Два — никого.

Его брат корчился от боли, но быстро понял: что-то не так. Провернув бойцовский приём, он подпрыгнул и встал на ноги. Сейчас было не до боли — перед ним только Пятый, а остальные исчезли. Ребята обменялись испуганными взглядами и молча поспешили к основной улице.

Нужно срочно понять, в каком они году, — Пятый стремительно отыскал ежедневную газету.

— Даллас. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год, — сообщил брату юноша, вытирая кровь из носа тыльной стороной ладони. Кровь уже остановилась — удар пришёлся мимо костей и не задел ничего серьёзного. Боль от ушибов не отступала, она тихо пульсировала где-то внутри, отзывалась в каждом движении.

— А где остальные? — поинтересовался Диего. Они с Пятым переместились вместе, а значит, что-то пошло правильно.

— Без понятия. Нужно их найти, — бросил юноша и устремился вперёд, не дожидаясь реакции брата.

Позади раздалось:

— Эй! Ты куда?! — и Номер Два бросился следом.

Они оба не имели ни малейшего представления, что делать и где искать своих. Перемещение оставило после себя хаос и боль, но это не мешало действовать — только подстёгивало.

Забежав в ближайшее здание, у самого которого они и очутились, Пятый быстро поднялся на второй этаж. Возле одной из дверей он замер. Ещё внизу он заметил, как кто-то наблюдал за ними из окна. Этот взгляд был слишком сосредоточенным, чтобы быть случайным. Он должен был проверить.

Юноша не стал колебаться. За этой дверью мог оказаться кто-то из родных.

Диего не понимал, зачем они сюда пришли. Мысли брата оставались для него закрытой территорией, поэтому он не стал задавать вопросов — лишь наблюдал, как Пятый стучал в дверь с табличкой: «Мортимер Гуссман. Стоматолог-хирург».

Ждать пришлось недолго. Открылась соседняя.

На пороге стоял человек с вычурной внешностью. Его возраст трудно было определить: в лице не было юности, но и старческих черт он не нёс. Что-то между.

— Чего надо? — спросил мужчина, глядя Пятому прямо в глаза. Взгляд у него дрожал, будто за внешней резкостью пряталась настороженность.

— Здрасьте. Я продаю энциклопедии для школьников. Можно вас... — начал было юноша, но не успел договорить: дверь захлопнулась с резким щелчком.

Диего оставался поодаль, прижавшись к стене в стороне от двери. Он не вмешивался, надеясь, что брат справится сам. Но того всё равно не впустили. Пятый же не стал спорить. Он просто переместился — спокойно, бесшумно — и оказался внутри, застигнув мужчину врасплох.

— Как ты это сделал? — мужчина вскинул руку со скальпелем, держа острие на уровне груди юноши. Его голос сорвался, в нём прозвучал страх, спутавшийся с недоверием. — Ты из Пентагона?

— Определенно нет.

— ЦРУ? ФБР? КГБ..?

— Кофе свежий? — Пятый усмехнулся и переместился ближе к чашке, вновь вызвав у мужчины испуганный вздох. Тот закричал, отшатнулся, но юноша не обратил на это внимания — спокойно наливал себе напиток, будто был здесь давно.

Нахмурившись, Пятый мельком взглянул на хозяина комнаты. Мысли всплыли сами: Чего он такой нервный?

Мужчина продолжал метаться, словно не знал, куда себя деть. Поведение было странным, но Пятый не стал разбираться — времени на это не было.

Он повернулся к двери. Пора было впустить Диего. Брат всё это время оставался снаружи — молчаливо, будто ждал разрешения войти.

— М-м. Колумбийский? — спросил Номер Пять, делая глоток и смакуя вкус. Он уже подходил к двери, за которой их ждал Диего.

— Уже уходишь? — голос мужчины дрогнул. Он прижался к стене, будто надеялся слиться с ней.

Пятый бросил на него взгляд через плечо. В комнате не звучало ни угроз, ни требований. Он не делал ничего, что могло бы вызвать панику. Только показал, что умеет. И всё же страх в глазах мужчины не исчезал.

— Познакомься с моим братом, — Номер Пять снова усмехнулся и распахнул дверь.

В комнату ворвался Диего. Он бросил возмущённый взгляд на юношу, молча прошёл внутрь и уселся на диван. Спина коснулась мягкой обивки, и он больше не шевельнулся — будто нашёл единственное безопасное место в этом дне.

Мужчина отпрянул и нацелил скальпель уже на второго. Рука дрожала. Он сделал шаг назад, словно пытался держать обоих на прицеле сразу.

Поняв, что визитёры не торопились уходить, он резко повернулся и бросился к телефону. Пальцы соскальзывали с кнопок, когда он начал набирать экстренный номер.

— Алло! В мой дом вторглись какие-то люди! Я не знаю, чего они... — Мужчина не успел договорить. Нож просвистел в воздухе — Диего метнул его точно в провод, соединяющий трубку с телефоном. Связь оборвалась.

Пятый медленно подошёл к стене, на которой висели пожелтевшие плакаты: «Очевидцы летающей тарелки», «Странные огни. Гости из космоса?» — надписи были выцветшими, но вполне читаемыми. Он провёл пальцами по неровному краю одного из постеров.

— Слыхал когда-нибудь о Зоне Пятьдесят Один? — спросил он. Диван скрипнул, когда Диего потянулся. Юноша продолжил: — О Розуэлле?

— Я так и знал! — мужчина с радостным возгласом отшвырнул скальпель в сторону, — Мы не одни! Элеанор думала, что я чокнутый, но это все правда, да? НЛО, круги на полях...

— Ну, истина где-то рядом, — Пятый усмехнулся и подошёл к окну. К этому моменту он уже осмотрел комнату и собрал всю нужную информацию.

— Нет-нет-нет! Истина... она... — Мужчина продолжал что-то говорить, но слова рвались на части, мешая друг другу. Мысли клубились, не складываясь в цельные фразы. Он приближался, глядя на Пятого широко раскрытыми глазами. — Она здесь. Прямо перед нами. Скажи, почему... — Пятый сделал шаг назад — не из страха, скорее из осторожности. Мужчина замер на месте, уставившись на него почти благоговейно, — Почему именно анальный зонд?

— Еще слово — и я расплавлю твой мозг, — произнёс юноша, натянув раздражённую улыбку.

Позади послышался сдавленный кашель — Диего захлебнулся попкорном, который нашёл на столике у дивана. Подниматься он по-прежнему не собирался.

— Понял, не наседаю, — торопливо отозвался конспиролог и отступил назад, освобождая Пятому пространство, — Я просто тут постою.

В окне на мгновение промелькнул падающий с дерева лист. Пятый снова посмотрел в сторону улицы.

По телу прошла дрожь — в толпе мелькнуло до боли знакомое лицо. Он уже видел его раньше. Тёмные волосы, изящный подбородок, нос с лёгкой горбинкой. Узнавание пришло сразу, обострённое, как рефлекс. Это был он. Тот самый. Человек, о котором они говорили с Катериной в Комиссии.

Пятый моргнул, как будто хотел сбросить с глаз плёнку. Посмотрел снова. Никаких следов. Ни фигуры, ни отблеска на стёклах машин. Словно его и не было.

Харгрвиз стоял неподвижно, ощущая, как тишина в комнате будто сдавливает воздух.

— Это твоя аппаратура на крыше? — Пятый задал вопрос почти машинально, будто желая вытолкнуть из головы то, что только что увидел.

— Ага. Сам все сделал. Я отслеживаю атмосферные аномалии. Просто жду, — мужчина говорил с нескрываемым удовлетворением, не скрывая гордости за результат.

Пятый мельком взглянул на него. Интонация зацепила:

— Чего ждешь?

— Тебя. Всех вас.

***

Эллиотт рассказывал, как отслеживал Харгривзов: они появлялись по очереди, каждый в своём году, пока череда не закончилась Пятым и Диего. Он вспоминал внешность каждого, в деталях описывая приметы — походку, манеру одеваться, выражение глаз. Казалось, он не пропустил ни одного из них.

Кроме одного.

Катерина. Её он не упомянул ни словом. Хотя именно она должна была запомниться — слишком яркая, чтобы остаться в тени. Пятый задумался, затем спросил прямо. Эллиотт покачал головой. Не видел. Возможно, она появилась где-то в другом месте.

Воспоминания о том дне возвращались с трудом, будто что-то мешало им всплыть полностью. Он по-прежнему винил себя за то, что в тот момент рядом с Восьмой не оказалось никого. Ни его. Он переместил всю семью вместе с Катериной в прошлое, надеясь спасти.

Опять она пропала. Он видел это слишком часто — почти привык, но каждый раз что-то сжималось внутри. Всех остальных ещё можно было отыскать, рано или поздно. Но с ней... всё всегда было иначе. Последнее, что он запомнил: девушка лежала без сознания, в крови, и он не мог к ней подойти. Он не знал, в каком она состоянии сейчас, не знал даже — жива ли. Надеялся, что да. Только это и оставалось.

Хорошо, что Диего был рядом. Можно разделиться. Так искать будет проще.

Пятый перевёл взгляд на брата. Тот сидел у стены, уставившись в старенький, едва работающий телевизор. На экране шло выступление Джона Кеннеди — действующего президента Соединённых Штатов. Пятнадцатое ноября. Пятый запомнил эту дату. Через неделю Кеннеди погибнет здесь, в Техасе. Двадцать второго. Это был его последний день.

Он взглянул на лицо Диего. Тот всматривался в экран с какой-то настойчивой сосредоточенностью, будто ловил в интонациях президента что-то личное. Слишком внимательно. Пятый вытянул руку и выключил программу. Сейчас было важнее другое. Семья.

— Эй! Я, вообще-то, смотрел!

— Диего, сейчас не до этого, — Пятый уже перебирал заголовки газет, просматривая даты, снимки, репортажи. Ему нужно было найти хоть кого-то из своих, — Лучше помоги мне.

— Ты хоть представляешь, что мы можем сделать? Предотвратить убийство Кеннеди!

— Конечно. А заодно создать парадокс. Ты — полный идиот!

— Какой еще нафиг парадокс? — Диего шагнул ближе, и, неохотно взяв одну из газет, начал вглядываться в вырезки. Его голос всё ещё звучал с раздражением, но он уже вовлекался.

— Внося изменения в прошлое, мы влияем на будущее. И эти изменения не всегда удачны и безопасны. Спасение Кеннеди понесет за собой непредсказуемые последствия. Возможно, ты даже не родишься. Многие исчезнут с лица земли, твои знакомые, друзья, родные. Это лотерея.

— Ну да, звучит не очень. Но ведь все может быть и хорошо? Мы хотя бы узнаем, кто на него покушался? — пробормотал Диего, потупив взгляд.

Пятый усмехнулся. Память откликнулась моментально, резким щелчком внутри — последнее задание, последнее имя в списке. Тогда он был Корректором. Он должен был проследить, чтобы покушение прошло без сбоев. Убедиться, что Джон Фицджеральд Кеннеди точно умрёт. А если что-то пойдёт не так — устранить цель лично. Без колебаний.

— Тебе не кажется, что жизнь наших близких важнее? — голос Пятого звучал тише, но в нем сквозило раздражение, почти сдержанная злость. Он даже не смотрел на брата — просто сжал кулаки, будто хотел достучаться до него не словами, а ударом по затылку.

— Смотри! Это же... — Диего воскликнул, развернув газету и ткнув пальцем в одну из рубрик. В нижней части страницы была фотография Вани.

— Тут указан номер.

— Да, только... мы не сможем позвонить, — Номер Два бросил взгляд на испорченный телефон. Провод всё ещё болтался из гнезда — след его собственного броска.

Пятый снова взглянул на брата, как на идиота. Очевидно, что они могли воспользоваться телефонной будкой на улице, нужно было лишь раздобыть немного денег.

— Эй, Эллиотт, — Пятый поднялся с места и направился к Гуссману. Само собой, деньги нужно было взять у него — с собой они не носили богатство Реджинальда, — Нам нужно позвонить.

— Позвоните, — отозвался конспиролог, не сразу уловив суть. Пятый посмотрел на него чуть дольше, чем требовалось. Молчание повисло, — Ах, точно! Держите! — Эллиотт хлопнул себя по бёдрам, полез в карманы и извлёк пару монет, — Этого должно хватить.

Темноволосый юноша сразу же испарился в синей вспышке, переместившись к ближайшей телефонной будке.

***

После последнего собрания Эй-Джею всё же удалось добиться того, к чему он шёл. Куратора отстранили от должности. Но чувство удовлетворения не пришло. Пустота — да. Глухая, вязкая. Казалось, этого было недостаточно.

Катерина продолжала возвращаться в мысли. Он любил её — не так, как положено, не как по учебнику. Но всё же любил. Почти как дочь.

Процесс её воспитания вспоминался с неожиданной теплотой. Тогда всё казалось проще. Девочка была тихой, почти прозрачной, не перечила, не задавала лишних вопросов. Сидела в углу с плюшевыми игрушками, смотрела снизу вверх и просила читать сказки. Иногда — дважды подряд одну и ту же. Иногда — до самой ночи.

Сказки выматывали сильнее, чем служебные отчёты. Именно они. В какой-то момент он сдался. Поручил кому-то из персонала научить её читать, и тогда всё изменилось. Она больше не тянула его за плавник. Не приходила. Не появлялась вовсе.

А потом пришла её юность. Словно холодный ветер сквозняком ударил в лицо. Катерина отдалялась всё дальше — спорила, игнорировала, провоцировала. И с каждой её репликой он всё реже узнавал в ней ту девочку, что сидела у его стеклянных стен с книгой в руках.

Время шло. Девочка взрослела — не рывками, не скачками, а постепенно, день за днём, упрямо. Возникла необходимость в образовании. И почему-то именно ему поручили её воспитание. Не кому-то из людей. Ему. Хотя он был... рыбой.

Никакого объяснения. Просто поставили перед фактом. Ни тебе педагогического стажа, ни методички, ни даже толкового напарника. Он же не откладывал икру где-нибудь на коралловом рифе, чтобы из неё вылупился малёк. Это не его биология. Но малёк был. И не просто малёк, а человеческий детёныш. Девочка. Не из его среды. Не из его логики.

Рыба не может правильно воспитать человека. Разве нет?

Эй-Джей перечитал всё, что мог найти. Медицинские справочники. Психологические труды. Женскую анатомию. Что происходит с телом в разные фазы. Какие фразы не стоит говорить. Как все не испортить — случайно или системно. Это был его способ справляться.

Если бы не эта подготовка, всё могло закончиться довольно странно. Или неловко. Или катастрофически.

Катерина подолгу не выходила из своей комнаты. Пряталась. От разговоров, от взглядов, от мира. Её гораздо больше интересовали книги, чем люди. Она перелистывала страницы с упрямством, которое редко проявлялось в других вещах. В Комиссии она почти ничего не замечала — да и не должна была. Для ребёнка многое оставалось за пределами допуска.

Так продолжалось до тех пор, пока не пришло время перемен. Пубертат изменил многое. Девочка словно выбралась из своей берлоги, встряхнулась и вдруг начала проявлять жадный интерес ко всему, что раньше обходила стороной. Появлялась в библиотеке, лезла в закрытые разделы, вертелась рядом с Эй-Джеем, засыпала вопросами. Хотела больше. Хотела знать.

Он не стал мешать. Напротив — отправил её учиться. Подобрал кураторов. Составил программу. Всё серьёзно: физика, математика, основы химии. И почти сразу стало понятно — не её. Формулы вызывали отвращение. Законы, которые казались очевидными, она отрицала. Убегала с занятий, пряталась, игнорировала всё, что не трогало за живое.

Заставить её не получилось. Ни словами, ни угрозами. Никто не нашёл подхода. Со временем просто перестали пытаться.

Работе Эй-Джея она явно не способствовала: постоянно копалась в его бумагах, заглядывала через плечо, пыталась понять, какие отчёты он составлял и откуда приходили сообщения. Её интерес не имел границ, и кабинет опекуна казался ей не менее захватывающим, чем любая из книг. Комиссия для неё существовала постольку-поскольку — как длинный коридор между её комнатой и местом, где сидел он.

Тактильность была для неё чем-то естественным. Она обнимала. Хватила за плавник. Могла прыгнуть на спину, словно играючи. Искала тепла, контакта, подтверждения, что он рядом, живой, не исчезнет. Он же отстранялся. Не резко — осторожно, сдержанно, но последовательно. Не знал, что с этим делать.

В их подводном мире тактильные жесты значили совсем другое. И никто не учил его, что это может быть формой доверия. Или просьбой о внимании.

Вот и выросла. Восемнадцать — возраст, после которого что-то меняется необратимо. Катерина больше не пряталась в своей комнате, не таскала за руку, не цеплялась за книги, словно за защиту. Перешла в другую стадию. Для него — все еще та самая девочка, которую он растил с осторожностью, будто держал на ладони.

Пришла пора поручить ей задания. Подготовить к будущему — не учебниками, а действиями. Основатель настаивал: Катерина должна быть рядом с Эй-Джеем. Всегда. Значит, так и будет.

Но без подготовки она бы не справилась. Не защитила бы себя. Не выдержала. Комиссия и в лучшие дни не была безопасным местом, а за её пределами ждали куда большие риски. И если она действительно должна была занять должность Корректора — следовало научиться защищаться, думать, выживать.

Кураторы приняли её без лишних слов. Их задача — сделать из неё оружие, если понадобится. Его — отпустить. Не вмешиваться. И верить, что в её глазах всё ещё останется хотя бы тень той девочки с плюшевыми игрушками.

Первое задание оказалось неожиданно простым. Требовалось устранить владельца шоколадной лавки — человека, ничем не примечательного, неопасного, но по каким-то причинам представлявшего угрозу для временной целостности. Катерина справилась быстро. Без ошибок. Без нареканий.

Когда вернулась, на ней не было ни капли крови, ни тени беспокойства. Поведение — сдержанное, точное, как будто она просто сдала экзамен. Эй-Джею оставалось только наблюдать. Ни вопросов, ни признаний, ни дрожащего голоса. Ничего.

Он вспоминал, как в детстве она задавала странные вопросы, но не про смерть. Не про то, что значит убить. Тогда он не торопился объяснять — не видел смысла. Пусть будет ребёнком подольше.

Но она читала книги. Десятки. В них были трагедии, страдания, насилие, потери. Она знала. Не могла не знать.

И всё же после выполнения задания — тишина. Ни напряжения в плечах, ни затуманенного взгляда. Как такое возможно?

Может, ей не было всё равно. Может, просто хорошо играла. Эй-Джей не знал. Она не делилась. Слишком многое держала внутри, а он... он слишком давно перестал задавать лишние вопросы.

Они были близки, но между ними всё равно оставалось расстояние. Это стало особенно заметно, когда Катерина подросла. Она больше не бросалась ему на шею, не хватала за руки, не тянулась за вниманием. Когда он звал её к себе в кабинет, она приходила, садилась и молчала. Что-то беспокоило — это ощущалось в взгляде, в тишине, в том, как она держала руки. Но Эй-Джей не спрашивал. Времени не хватало катастрофически. Он знал и продолжал молчать.

Тем временем она училась выживать. Комиссия не прощала слабости. Попытки устранения случались чаще, чем можно было бы подумать, но Катерина не делилась этим ни с кем. Не жаловалась. Опекун всегда был занят, перегружен, растворён в делах. Не до исповедей.

И она понимала. Принимала это как должное. Знала, что он не бросил её, что мог бы — но остался. Взял под крыло. Сделал то, чего никто не сделал бы. И пусть разговоров не хватало, эта мысль грела изнутри: она была не одна. Рядом был кто-то, кто о ней заботился — по-своему, сдержанно, но искренне.

Мальки растут. Уплывают. Так случилось и с ней. Оставалось только отпустить — не с равнодушием, а с поддержкой. С той самой, которой не хватало прежде.

— Отправьте это письмо в отдел Корректоров, — произнес Эй-Джей, протягивая красный конверт своему подчиненному. Он решил действовать лично, не оповещая Совет. Неважно, что произойдет, и как они будут недовольны. Вероятно, он лишится своей должности, но теперь ему было плевать. Опекун поддержит Катерину, позаботится о ее желаниях и мечтах. Иначе — он ей не отец.

— Случилось что-то? — уточнил сотрудник, разглядывая красный конверт в своих руках. Редко встретишь именно красные, они означали, что письмо было необычайно важно.

— Не твое дело. Выполняй задачу! — возмутился Эй-Джей, вызывая вздрагивание у подчиненного.

Человек поспешил в отдел Корректоров, скрываясь за массивной дверью. Рыба напряженно выдохнула пузырек воздуха и тихо произнесла:

— Удачи, малявка. Теперь все зависит только от тебя.

***

Ферма, на которой скрывалась Ваня, располагалась неподалёку, и Пятый с Диего добрались туда довольно быстро. Когда юноша позвонил по номеру, указанному в газете, на другом конце провода ответила женщина — или, возможно, девушка, по голосу было трудно понять. Она сразу обрадовалась, услышав, что кто-то откликнулся на объявление, и без колебаний продиктовала адрес. Не теряя времени, ребята отправились к своей сестре.

Они постучали в дверь, но внутри оставалось тихо, и никто не спешил открыть. Диего всё норовил вышибить окно, а Пятый с явным раздражением удержал его, бросив мимолётный, но выразительный взгляд, полный упрёка. Пришлось ждать ещё немного, но ответа так и не последовало, и тогда они начали осматривать ферму в поиске хотя бы кого-то живого.

Двери амбара оказались приоткрыты, и сквозь щель тянуло сухим, сладковатым запахом сена. Рядом, у стога, заметался ребёнок — мальчишка, который на мгновение появился в поле зрения, а затем, испугавшись, стремительно юркнул внутрь. Пятый с братом переглянулись и последовали за ним, ступая осторожно, чтобы не вспугнуть окончательно.

Внутри было прохладно и глухо. Свет пробивался только тонкими полосами сквозь щели в досках и ложился на взвихренную пыль, поднимающуюся с каждым шагом. Он не достигал дальних углов, не добирался до шатких лестниц и верхнего яруса, куда, судя по скрипу, и мог скрыться мальчишка. Воздух стоял тяжёлый — смесь старого дерева, ржавого железа, аммиака, разлитого вглубь веков. Мальчик будто растворился, и в этой тишине казалось, что за ними тоже кто-то наблюдает.

— Эй, пацан! Ты где? — кричал Диего, разглядывая каждый угол и даже... заглядывая под маленький камешек. Мальчик не откликался.

Пока Второй искал, Пятый стоял и наблюдал со стороны. Ему показалось, что их настойчивость выходила за рамки. Если ребенок спрятался, значит им стоило остановиться и дождаться кого-то еще.

— Да все, Диего, хватит, — отмахнулся юноша, разворачиваясь к выходу из амбара. Поиски все равно были бесполезны, ибо вытаскивать информацию из напуганного ребенка — плохая идея.

Пятый остановился, встретив неожиданное препятствие. Перед ним стояла Ваня, которая сначала ошарашено взглянула на юношу, а затем и на Номер Два. Она не понимала кто перед ней, что за люди, ведь ее сбила Сиси на машине, и Седьмая потеряла память.

— Привет, Ваня, — Пятый мило улыбнулся, радуясь встрече с сестрой. Главное, чтобы девушка не прибила их, потому что в последний раз, когда они виделись, она, помешанная благодаря номеру Восемь, уничтожила Луну. Вполне вероятно, что еще не пришла в себя.

— Вы кто?

— Как кто? Твои братья, — произнес Диего, подходя ближе.

***

— Что всё это значит, Эй-Джей? — в кабинет ворвался мужчина с необычными, чуть вывернутыми вверх усами, глаза полыхали возмущением. — Ты действительно распорядился выдать Корректору задание на устранение Куратора? Да ещё и ей? Она должна быть отстранена от заданий! Мы все это обсуждали!

Эй-Джей не сдвинулся с места. Спокойно, почти равнодушно взглянул на гостя поверх папок, лежащих перед ним.

— С чего бы вдруг? — голос был мягким, но не оставлял простора для возражений. — Она справляется. Это мой выбор. И он не подлежит пересмотру.

— Ты не имел права! — мужчина метнул руку в сторону стола, сбивая с него часть бумаг, которые плавно рассыпались по полу, как покинутые приказы. — Всё уже решено на Совете! Так какого чёрта ты творишь за нашей спиной?!

— Это не моя прихоть. Такова воля Основателя, — голос Эй-Джея был хлестким, почти металлическим. — Я служу ему. И вам, пожалуй, стоит сделать то же самое, если не хотите лишиться своих нагретых задницами кресел.

Раздался глухой, оглушающий звук — его рука с силой ударила по столу, и хрупкие предметы подпрыгнули, несколько листов взлетели и опустились на пол, как пепел после взрыва. Тишина в кабинете стала натянутой, словно воздух больше не пускал в себя звук.

Под его крылом давно уже копошились змеи, которых он сам пустил в этот Совет, — сейчас это казалось непростительной слабостью. Он смотрел на этих людей, как на чумных: бесполезных, вороватых, эгоистичных.

Избавиться сразу от всех не выйдет. Но по одной — возможно. Сначала — заманить. Затем — прижать. А потом уж и ужалить в ответ.

Первая крыса — Фрэнсис Томпсон. Тот самый усатый, что сейчас сидел напротив, раздувая щеки от злости, будто не понимал, с кем заговорил. Рыба гниёт с головы, и, возможно, пришло время эту голову лечить — радикально, с хрустом позвонков. Эй-Джею не хотелось покидать свой пост, власть была не роскошью, а необходимым инструментом. Без неё он не мог гарантировать безопасность — не себе, не Катерине.

Когда-то у него была иная цель. Но теперь всё изменилось.

Теперь он обязан построить вокруг неё буфер — стену из решений, приказов, ловушек. Обязан защитить её от чужого влияния и любых угроз. Опекун сожалел о многом, слишком многом. О потраченном времени. О моментах, когда она просила внимания, а он отмахивался. О каждом случае, когда её имя мелькало в отчётах с пометкой «опасность», а он не поднял тревогу. Всё уже было. И всё прошло мимо.

Это не было виной. Это было чем-то тише, тягучее. Сожаление. Гложущее, как ржавчина, разъедающее изнутри. Он не успел. Не успел быть рядом. И теперь исправлял всё так, как умел — через кровь, страх и контроль.

План был готов. Не теоретический — настоящий, просчитанный до мелочей, выверенный на холодной решимости. Оставалось лишь привести его в исполнение. Избавиться от Томпсона — не столь сложно, как могло показаться.

Слабые места уже обнажились: Фрэнсис был рассеян, почти не замечал деталей. К тому же он слишком увлекался связями, которые давно вышли за рамки профессионального. Эти связи и станут его ловушкой.

Эй-Джей опустил взгляд на документ, лежащий перед ним. Оставалось лишь поставить печать и отправить в нужный отдел. Оттуда процесс пойдёт сам — по цепочке, безотказно. Тогда для Томпсона всё закончится. И никто не подаст ему руки.

Он погубил слишком многих. Сколько имён было вычеркнуто по его инициативе, под его молчаливым согласием, в результате его лени или сговора? Считать не имело смысла. Один из многих — да. Но с чего-то нужно начинать.

А начинать лучше с того, кто сидит ближе всех.

— Я никогда не допущу, чтобы эта наглая девчонка возымела власть! И не только я! Что она сотворит с Комиссией?! Ты только подумай! — продолжал возмущаться Фрэнсис. Он еще не знал, что его мнение не учитывалось, как и мнение остальных.

— Если бы она действительно стремилась разрушить всё и захватить власть, то уже давно бы это сделала. — Голос Эй-Джея был спокойным, почти ленивым, но каждое слово резало точно по нерву. — Ты и правда до сих пор не понял?

Томпсон побледнел. Щёки обмякли, усы слегка дрогнули, как будто на мгновение перестали подчиняться лицу. Он не ответил. Не нашёлся. Не предвидел — и именно это его и выдало.

Эй-Джей не поднял брови, не улыбнулся, не позволил себе ни тени триумфа. Всё выглядело буднично. Просто факт, поданный как диагноз.

Несмотря на это, Томпсон остался стоять. Его подбородок дрогнул, но взгляд не опустился. Он по-прежнему собирался отстаивать свою позицию — даже зная, что у него нет ни рычагов, ни права, ни правды. Даже зная, что шагнул в ловушку.

Томпсон всё ещё прожигал его взглядом, словно надеялся прожечь насквозь — от чешуи до кости, если бы таковая имелась. Над дверью, за черноволосой головой Эй-Джея, висело чучело рыбы — с пустыми стеклянными глазами и вечно распахнутым ртом. Он уловил этот образ боковым зрением и едва заметно усмехнулся. Что-то в нём было символичным.

Каждый раз, сталкиваясь с этим застывшим, беспомощным существом на стене, Эй-Джей испытывал странное облегчение. Он не был таким. Уже нет. Он мог больше, думал иначе, действовал свободно. Почти человек — почти.

И всё же иногда он забывался. Позволял страху руководить собой, будто снова становился тем, кого можно прибить к доске и повесить над дверью. Мысли текли медленно, как вода в аквариуме. Сколько решений он отложил, сколько шансов упустил, пока трясся над своим креслом, будто оно было последним якорем?

— Ты знаешь, что тебя ждёт. Я немедленно отправлю отчёт, где подробно изложу каждое твоё нарушение протокола. Желаю удачи на том свете, — Томпсон поднялся с места, лицо налилось краской, и, не дожидаясь ответа, с силой хлопнул дверью, будто хотел оставить за собой последнее слово.

Деревянная панель гулко отозвалась, и в кабинете на мгновение повисла тишина. Воздух чуть дрогнул от напряжения, словно в нём что-то тонкое и хрупкое только что оборвалось.

Эй-Джей даже не шелохнулся. Ни страха, ни тревоги. Пусть шлёт свои жалобы, строчит до посинения, ищет справедливости в отчётах и подписях — всё это не имело значения. Если его действительно уволят — что ж, он переживёт. Сбежит в другой год, растворится в воронке времени, и будет жить так, как сам сочтёт нужным. Без отчётов, без Совета, без Томпсонов.

Но до того... ещё многое нужно успеть.

Ряды Совета давно пора проредить. Осторожно. Последовательно. Чтобы влияние этих людей больше не касалось ни Комиссии, ни тех, чьи жизни они ломали одним росчерком пера.

***

Пятый и Диего без особых трудностей объяснили Ване, что произошло. Та действительно потеряла память — удар оказался серьёзнее, чем казалось на первый взгляд. Как выяснилось, её сбила машина, и именно владелица автомобиля приютила Седьмую, помогла с лечением и предоставила временный приют.

Про случившееся с Катериной — и тем более с Луной — Ваня не помнила ни строчки. В её голове зияла тишина, будто кто-то вырезал целый пласт жизни. Рассказ братьев звучал для неё безумием — всё это: борьба, уничтожение, кровь. Она не верила, что способна на подобное. Губы дрожали от неуверенности, и в глазах читался страх. Нужно было время, чтобы осознать, принять. Или хотя бы попытаться.

В квартире Эллиотта становилось тесно. И скоро станет ещё теснее — Диего и Ваня собрались за Лютером. Пятому удалось узнать, где он был и чем занимался, но, несмотря на желание отправиться с ними, его остановили. Сказали, что справятся сами, а ему поручили продолжить поиски остальных. Клаус, Эллисон, Катерина — на радаре не было даже тени.

Третья кружка кофе остыла в пальцах, но Пятый всё ещё пил её, медленно, не отрываясь от своих поисков. Газеты лежали слоями на полу, страницы шуршали под локтями, а из телевизора доносился тихий голос диктора, читающего новости, будто в пустоту. Он перерыл всё, что мог: местные публикации, телепередачи, обрывки старых объявлений, искал сигналы, пересматривал диаграммы, но ничего — ни одной зацепки, ни единого направления.

Отказываться от попыток он не собирался. Просто решил подойти иначе.

Если следов нет, значит, нужно просчитать. Рассчитать вектора возможного рассеивания по времени и пространству, исходя из той точки, откуда они прыгнули. Возможно, если наложить это на карту города, выделить условные интервалы, получится сузить поиски — отрезками, улицами, часами.

Семья разбросана, как спички по полу, но это не значит, что порядок невозможен.

Про Лютера уже знали — он оказался телохранителем у какого-то богатого типа, сам нашёл Ваню, заметил её неподалёку от кабаре. Но она его не узнала. Память, разбитая о лобовое стекло, ещё не сложилась обратно. А остальные... о них не было ни слуху, ни намёка. Клаус, Эллисон, Катерина — всё как в затмении. И это уже злило.

Когда Эллиотт вернулся домой с пакетами еды, первое, что он увидел — белые формулы, будто отпечатки чужого мозга, расползшиеся по стенам его квартиры. От потолка до пола — стены исписаны как школьная доска накануне экзамена. Он ахнул, но без злости — скорее с изумлением, как будто наткнулся на фреску времён Ренессанса, только в стиле «ядерный коллапс и квантовая агония».

Пятый сидел на полу, как ни в чём не бывало, с мелом в одной руке и маркером в другой, будто дирижировал хаосу.

Он всегда таскал это с собой — мелки, маркеры, иногда даже кусочки угля. Записывал, где бы ни оказался: на обоях, кафеле, бетонных плитах. Стены были продолжением его мозга. Да, технически это вандализм. Но если формулы могут спасти мир — разве есть значение, где они написаны?

— Позволь спросить, — Эллиотт, не отвлекаясь, спокойно раскладывал йогурты по полкам холодильника, — на других планетах тоже пользуются земной физикой?

— О, конечно нет, — Пятый усмехнулся, не оборачиваясь. — Ваша физика слишком примитивна. Ни теории криогенной изоляции, ни вечного двигателя, ни перемещений со скоростью света... Жалкие умы.

Он сказал это без намёка на серьёзность, но интонация была такая, что Эллиотт на секунду замер, задумавшись, и даже не осознал: над ним издеваются.

— Это звучит как... как величайшие открытия человечества! — Эллиотт придвинулся ближе, заговорщически глядя на Пятого. — Слушай, ну прошепчи, только мне, формулу одного из ваших изобретений... Совсем чуть-чуть. Я буду молчать, как рыба. Даже тише!

Он приложил ладонь к уху, наклоняясь, будто тайна уже летела сквозь воздух, чтобы обрушиться ему в голову.

— Займись чем-нибудь полезным, — буркнул Пятый, не поднимая взгляда, и без церемоний ткнул мужчину мелком в живот. — А то отправишься в космос не в ракете, а через ближайшую озоновую дыру.

— Ты прав... Наверное, стоит починить телефон, — Эллиотт напряжённо кивнул, пятясь назад, будто не хотел спиной поворачиваться к Пятому. Он двинулся к кухонным ящикам, лихорадочно роясь в инструментах. — К ужину... приготовлю желе. Не возражаешь?

Пятый не ответил. Даже не повернул головы. Мел заскрипел по стене, следуя за быстрой мыслью. Это молчание давило на Эллиотта сильнее, чем любой отказ. Он выдохнул, тихо, почти печально, и застыл на мгновение у открытого ящика.

Может, это и правда хорошая идея — приготовить что-нибудь. Простейший способ вызвать доверие. Кормить — значит приручать. Или хотя бы показать, что ты свой. Не угроза, тоже пришелец с планеты Нибиру.

Что-то не сходилось. В уравнениях не хватало переменных, словно кто-то намеренно стёр критически важные значения. По словам Вани, она прибыла в Даллас немного раньше, чем Пятый с Диего. По наблюдениям Эллиотта — остальные тоже появились раньше. Конспиратолог записывал точное время каждой вспышки в свой потёртый блокнот и передал его юноше, но толку от этого было немного.

Словно время не сходилось...

Да, по описаниям внешности можно было безошибочно идентифицировать всех Харгривзов. Кроме одной. Катерина — Восьмая — оставалась за пределами схемы. Её не было. Вообще.

Пятый начал допускать невозможное: она не опоздала, наоборот — появилась слишком рано. Или, ещё хуже, в будущем, которое ещё не наступило. Местное будущее. Это звучало абсурдно, но если взглянуть на закономерности... всё сходилось. Вероятно, она появится через год.

Только ждать Пятый не собирался. У него нет года. У него нет и недели. Он должен найти её сейчас.

Значит, нужен портфель. Один из тех, с помощью которых можно переместиться во времени. Если Катерина нашла способ — она бы уже была рядом. Следовательно, она так и не смогла его найти.

Он должен вытащить её. А для этого — как-то связаться с Комиссией. Достать портфель. Или украсть.

— Я скучаю... — произнёс он почти неслышно, больше для себя, чем вслух, убирая мелок в карман и устремляя взгляд на пол, исписанный формулами, которые теперь казались бесполезным шумом, пустыми контурами мысли, не имеющими веса без неё. В груди что-то сжалось, как будто кто-то незаметно перетянул изнутри всё живое — не оставив ничего, кроме озноба.

Пугающие образы настойчиво пробивались сквозь хрупкий щит логики: она была без сознания, её окровавленные руки, глаза, закрытые, слишком долго закрытые... А если всё-таки не успел? Если она умерла прямо там, пока он перемещался, пока судорожно считал, пока строил план спасения, который опоздал на долю секунды? Он резко мотнул головой, будто пытался вытрясти эти образы из черепа, как воду из ушей, и рванул к двери. Воздуха — нужно было больше воздуха, хоть каплю пространства, где можно не думать.

— Это ты мне? — удивился Эллиотт, сидевший на полу, склонившийся над телефонными проводами, которые безуспешно скреплял слоями серой изоленты, словно от этого зависела его вера в происходящее.

Пятый не ответил. Просто тихо, медленно вышел, прикрыв за собой дверь так, чтобы она не хлопнула, чтобы никого не потревожить — даже себя.

Воздух обдувал лицо — прохладный, чистый, как глоток в безмолвии, скользил по коже, врывался под воротник, проходился по волосам, заставляя те лениво колыхаться, будто и не было тревоги, будто весь город не знал о боли, застрявшей внутри. Пятый стоял на краю крыши, не слишком близко к краю, но достаточно, чтобы чувствовать пульс под подошвами, напряжение в бетонных плитах под ногами. Он не знал, как описать своё состояние, даже если бы кто-то спросил.

Раньше ему казалось, что он живёт в беспросветной катастрофе, но сейчас понял: всё это было лишь разминкой. Это — хуже. Хаос в голове не давал сосредоточиться: искать остальных или искать её? Катерину. Его Восьмую. Остальные справятся, в этом он не сомневался, каждый из них научился держать удар, выживать в любой реальности.

Но она... Она пострадала больше всех. Не только телом, но чем-то глубже. Взгляд её не отпускал, даже когда он закрывал глаза.

И сейчас она где-то там. Время разбросало их по углам, как детей в шторм. Она одна. Совсем одна. Без него.

А он ведь обещал...

Я здесь. Я рядом. Как и всегда. И никуда тебя не отпущу, как бы ты этого не хотела.

Стоя на крыше, он чувствовал себя обманщиком. Не бойцом, не гением, а идиотом. Человеком, потерявшим самое важное — и даже не знающим, где это искать.

Облокотившись на ржавые перила, Пятый молча наблюдал за улицей. Машины, один за другим, скользили по асфальту, будто волны — ровно, плавно, не зная, как под кожей у него всё дрожит.

Внизу, на противоположной стороне, внимание зацепилось за сцену из чужой, идеальной жизни: сорокалетний мужчина, усталый, но счастливый, вручал дочери стаканчик мороженого, а рядом стояла женщина с длинными иссиня-черными волосами — мать, жена, опора. Маленькая девочка, вцепившись отцу в шею, смеялась так звонко, что даже до крыши долетело это тепло.

Картина была невыносима.

Он тоже хотел этого. Не просто быть с Катериной. Хотел ходить с ней за руку по улицам, спорить, какое мороженое вкуснее, покупать не одно, а сразу десять. Хотел, чтобы они смеялись, когда их ребёнок испачкается в шоколаде, чтобы у них был свой холодильник, забитый до отказа сладостями, которые тот будет красть по ночам. Хотел, чтобы у них была целая жизнь, а не её обломки, не вырезки из будущего, которое он не успел построить.

Их ребенок.

Он больше не мальчишка. Уже давно нет. Пятый — взрослый мужчина, со всеми шрамами, с усталостью, с готовностью. И он хочет семью. Настоящую. Не как в бункере с манекенами, не как у Харгривза с номерами вместо имён. Настоящую. С Катериной. Только с ней.

Как она это сделала? Как смогла подобраться так близко, что теперь он не может представить рядом никого другого? Он, конечно, твердил ей, что любит за ум, за смелость, за силу, за то, как она смотрит на мир — но всё это слова, за которыми скрывалось нечто большее, необъяснимое.

Они вечно спорили, цапались, он грозился вышвырнуть её в другую временную линию, когда она его бесила... но теперь хочет, чтобы она родила ему ребёнка. Или двоих. Или троих. Да хоть целую команду — лишь бы был хоть один, хотя бы один, кто будет носить её улыбку и его упрямство.

Он чувствует: готов. Не боится бессонных ночей, истерик, перемен. Готов быть отцом. Но вот она — нет. Не потому, что не любит. А потому что боится. Катерина знает, что может исчезнуть в любой момент, оставить его наедине с чувствами, с памятью, с ребёнком, с их несбывшейся жизнью. Она слишком много пережила, слишком много потеряла. И она молода. Слишком молода для того, чтобы засыпать не от тоски, а от усталости после колыбельных и ночных кормлений.

Она хочет пожить. Почувствовать себя свободной, живой, полной возможностей. Он это понимает. И оттого больнее. Потому что хочет — сейчас, но ждать — умеет.

Девочка внизу с жадностью слизывала тающий шарик клубничного льда, её волосы ловили свет, а щеки порозовели от сладкого холода. Не прошло и минуты — и от угощения не осталось и следа. Отец, весело усмехнувшись, купил ещё одно, и вся троица, напоминая кадр из чужого счастья, двинулась по улице — размеренным шагом, в ритме собственного семейного времени.

Пятый не отводил взгляда, вцепился в эту картину, как в последнее напоминание, что всё ещё можно. И вдруг — надлом.

Когда мужчина попытался убрать кошелёк обратно в карман, резкое движение нарушило ритм сцены. Из ниоткуда возник человек в маске — выхватил бумажник и сорвался с места, исчезая за углом.

Отец бросился следом, инстинктивно, защищая то, что казалось важным, но не успел: грабитель обернулся и направил пистолет прямо в грудь мужчине. Внезапно улица стала тише. Люди вокруг замерли. Он поднял руки, сдался. Выбор между кошельком и жизнью не стоил секунды колебания. Семья осталась позади — испуганная, но целая. Вор скрылся. А у Пятого сжалось сердце. Потому что этот человек сделал то, что не смог он: уберёг.

Как только вор свернул за угол, растворяясь в толпе, Пятый исчез с крыши. Синяя вспышка — и юноша оказался в нескольких шагах позади. Он не собирался оставлять это безнаказанным. Нет, не сегодня. В груди всё клокотало: злость, страх, выгорание. Он давно не выпускал пар. И вот — идеальная мишень.

Преступник обернулся слишком поздно. В следующее мгновение Пятый уже был рядом. Одним точным движением кулак врезался в основание шеи, и тело вора будто отключилось на секунду — ноги подкосились, глаза закатились, оружие выпало из рук. Не дав оружию упасть, Пятый ловко выдернул пистолет, а другой рукой — кошелёк. Всё было так быстро, что воздух даже не успел среагировать.

Он не чувствовал удовлетворения. Только пульс в висках. И холодную злость, что так и не ушла. Но хотя бы стал дышать чуть ровнее.

Харгривз поймал себя на мысли, что повёл себя как Диего. Спас чью-то зарплату, предотвратил ограбление, не пристрелил никого на месте — да он почти гражданин года.

«Ну всё, теперь можно идти работать в полицию...» — хмыкнул про себя, и уголки губ чуть дрогнули. Иронично. Слишком. Но в этом была своя правда: помогать тем, кто слабее, кто боится — приятно. Человечно. Даже... правильно.

«Киллер остановил вора. Прекрасно. Просто чёртов парадокс,» — не удержался он от тихой насмешки, уже шагая обратно. Под ногами — хлюпанье луж, асфальт ещё хранил тепло солнечного дня, но небо снова начинало хмуриться.

— Прошу прощения. Думаю, это принадлежит вам, — спокойно произнёс Пятый, протягивая мужчине тёплый от рук кожаный кошелёк.

Тот замер, узнав вещь, и лицо его расплылось в облегчённой улыбке. Он выглядел так, словно ему вернули не просто деньги — а веру в людей.

— Ох, юноша, благодарю! — он сжал кошелёк обеими руками, будто боялся снова потерять. — Как ты... как ты смог его заполучить?..

Потер подбородок, глядя на Пятого с растерянной, почти отцовской попыткой разгадать. Его взгляд блуждал — от глаз юноши к его рукам, к плечам. Он не понимал. Там был пистолет. Там была угроза. Этот мальчишка... что он мог сделать? Подобрал кошелёк с асфальта? Выследил вора? Или... избил?

— Вор решил добровольно вернуть украденное и попросил меня передать, — Пятый самодовольно улыбался, спрятав руки в карманах штанов. Естественно, он не стал рассказывать всю правду, было бы глупо.

Маленькая девочка с угольно-чёрными волосами сорвалась с места и подбежала к нему, схватив за руку с неожиданной смелостью. Её пальцы липли от тающего мороженого, и Пятый едва сдержал гримасу. Она радостно тянула его из стороны в сторону, будто пыталась устроить победный танец.

— Спасибо, дядя! Папа теперь купит мне много мороженого и мармеладных змеек! — лепетала она с таким восторгом, будто мир только что спасся от гибели.

Пятый застыл. Дядя? Он чуть дёрнул бровью и сдержал недовольное хмыканье. Какой, к чёрту, дядя? Да он взрослый мужчина в юном теле, но никак не «дядя» — это же оскорбление, завуалированное сахарной невинностью!

— Я не дядя, — буркнул он почти себе под нос, но девочка всё равно его не услышала. Уже отплясывала на месте, представляя воображаемые коробки со сладостями.

Как только девочка неожиданно крепко его обняла, всё раздражение будто испарилось. Обмякла в его руках, прижалась, маленькая и тёплая, и это мгновенно что-то в нём выключило. Или наоборот — включило. Пятый не смог сдержать улыбки, искренней, почти забыто-человеческой.

Раньше дети его только раздражали, особенно когда он сам ещё был одним из них. Но теперь всё иначе. Сейчас он понимал. Мягко провёл рукой по её голове — не потому что хотел, а потому что должен был. Нельзя, чтобы она осталась без тепла. Не после такого.

— Ну всё, Эмили. Хватит приставать к нашему герою. Идём, — темноволосая женщина подошла ближе, протягивая дочери руку с усталой, но доброй улыбкой.

— Нет! Я пойду с ним! Он такой хороший! — возмутилась малышка, обхватывая его за талию так, будто не собиралась отпускать. — Он будет моим младшим братиком!

Пятый застыл. Что?.. Он почувствовал, как у него дёрнулся угол рта. Младший братик? Да ей же пять, а ему... больше, чем она может представить.

Но, чёрт возьми, они и правда были чем-то похожи. Темные волосы, одинаковый нос — один в один. Со стороны могло бы показаться, что они и правда семья. А для него это была пытка. Такой обычной, нормальной, невозможной жизни.

— Младшим? — удивился юноша, чувствуя, как у него нервно дёрнулся глаз. Прекрасно. Просто идеально. Теперь он не только «дядя», но ещё и «младший братик». С каждым разом всё лучше.

Её голосок звучал забавно, будто шелест бумаги. Не выговаривала половину букв, шепелявила, заикалась от переизбытка эмоций, но в её глазах горело настоящее убеждение. Пятый невольно снова улыбнулся.

Он потрепал её по голове, чуть сдвигая чёлку набок, за что та с возмущённым фырканьем попыталась увернуться. В её мягких волосах чувствовался запах клубничного шампуня — сладковатый, немного искусственный, такой же, как и это странное, невозможное мгновение.

— Ты младше меня, — мягко сказал он, заглядывая в её глаза. — К тому же, у меня уже есть сестры.

Эмили нахмурилась, будто пыталась осознать предательство. Затем надула щёки и грозно заявила:

— Тогда я буду твоей запасной! На всякий случай! И мне уже семь! — с вызовом выпалила девочка, топнув ножкой, будто тем самым закрепляла за собой титул претендентки.

На мгновение она замерла, нахмурившись, словно в голове её родился пугающий образ конкуренток.

— О нет! Кто они?! — закричала вдруг. — Надеюсь, они очень красивые... и у них есть коллекция волшебных единорогов... Вот у меня есть! — Эмили с жаром повернулась к своему рюкзачку, висящему за спиной на одной лямке. Он был в блёстках и с нашивками, пах детским яблочным лосьоном и мармеладками.

Она принялась судорожно рыться в нём, демонстрируя одному только Пятому свою готовность к конкуренции. Вскоре на свет появился розовый единорог с поломанным рогом и другой, в блёстках, у которого один глаз был вышит криво.

Юноша стоял, глядя на неё с таким выражением, будто она сейчас пыталась подкупить конфетами. С трудом сдерживал смех.

Если бы здесь была Катерина... Он даже не сомневался: она бы со всей серьёзностью включилась в спор, начала бы доказывать, что её выдуманная коллекция лучше любого единорога и что в семье Пятого нет вакансий. Но её не было. И от этого снова стало как-то пусто внутри.

Родители Эмили наблюдали за диалогом с молчаливым умилением, будто боялись спугнуть редкий, почти волшебный момент. Они не спешили вмешиваться, не пытались увести дочь прочь — наоборот, словно поняли: парню напротив это действительно нужно.

На лице юноши, в блеклых глазах и сутулых плечах, читалась усталость, слишком взрослая для тех черт, что ещё хранили юную остроту. Что-то его тяготило, жгло изнутри, и, возможно, он сам не знал, как с этим справиться. Но Эмили справлялась. Её звонкий голос, бессвязная детская логика, беззастенчивое внимание — всё это будто дёргало за ниточку, которую он давно спрятал глубоко внутри.

В знак благодарности родители не стали мешать дочери болтать без умолку. Они знали: Эмили — это маленькое солнце, способное пробиться даже сквозь самые плотные тучи. Она могла растопить лёд в сердце, просто держа за руку и показывая кривого единорога с оторванной этикеткой. И сейчас её тепло нужно было не им, а ему — странному парню с печалью во взгляде.

— Вот, смотри, у меня есть радужный, с блёстками, розовый, фиолетовый, синий, — всерьёз принялась перечислять малышка, вытаскивая игрушки одну за другой из своего магического рюкзачка. — А ещё расчесочка! Потому что их волосы постоянно путаются! Как будто они специально их запутывают!

Каждого она показывала с гордостью и любовью:

— Вот этого зовут Майлз, а этого — Сэм, вот — Мира, а вот — Диона...

Пятый с недоумением взглянул на рюкзак, из которого, казалось, можно было вытащить даже пианино. Видимо, кроме этих волшебных существ, в нём не лежало абсолютно ничего. Ни бутылки воды, ни платочка, ни даже печенья. Только единороги.

— Вот, держи, — девочка протянула ему фиолетового, с горящими глазами, будто вручала самую ценную реликвию.

Юноша осторожно взял игрушку, прокрутил в ладони. Тот был мягкий, с хвостом из атласных лент, с нарисованными звёздочками вместо бликов в глазах. Почему-то лошадка с рогом напоминала Катерину. Может, из-за цвета. Может, из-за упрямства в выгнутой спинке. А может... просто потому что это было что-то светлое. Детская забава — в ней не было боли, сожаления или страха.

Он тихо усмехнулся, глядя на игрушку.

— Видишь? У меня целая коллекция! — девочка гордо расправила плечи и похлопала по рюкзачку. — Они стоили очень-очень много зелёных листочков! — она явно имела в виду деньги. — А чего ты такой грустный?.. — её радостный тон угас, когда она заметила поникший взгляд юноши.

Пятый опустил глаза, будто не услышал. Но девочка уже знала — взрослые иногда вот так замирают, смотрят куда-то сквозь, а потом улыбаются, как будто ничего не случилось.

— Я Эдвард Миллер, — вмешался отец, решив разрядить обстановку. Непонятно зачем — возможно, по инерции взрослого вежливого мира. — Можно просто Эд.

Он протянул руку. Пятый, чуть замедлившись, ответил на жест.

— Пятый Харгривз, — представился спокойно, глядя мужчине прямо в глаза.

— Харгривз? Неужто родственник того миллиардера? — Миллер распахнул глаза от удивления, будто фамилия прозвучала громче, чем голос юноши. Имя не задержалось в его памяти, но фамилия зацепилась, как крючок.

Пятый не понимал, почему всё ещё стоит на этом тротуаре, беседует, вместо того чтобы исчезнуть в следующей вспышке. Своё дело он сделал — вернул кошелёк, поблагодарили, значит, можно идти. Но Эмили всё никак не отпускала, словно ниточка, обвившая запястье. Ей хотелось подружиться. Это было... трогательно. Но у него были дела — срочные, не терпящие отлагательств.

— Да, он мой любящий отец, которого я просто обожаю. Настолько, что готов обнять до характерного хруста, — протянул юноша с вымученной улыбкой, в которой не было тепла. Он не хотел думать об отце. И всё же тот преследовал его даже здесь, в чужом времени, в случайной подворотне.

— Какие у вас милые отношения. Не знал, что у него есть дети. Если серьёзно... нужна ли помощь? В знак благодарности я мог бы...

— Нужна, — Пятый перебил его, вдруг осознав, что этот человек действительно мог бы пригодиться. Мысль вспыхнула неожиданно, как искра — не очевидная, но теперь он точно знал, что делать, чтобы раздобыть портфель.

— Конечно, идём к нам. Моя жена заварит чай или кофе, а ты всё расскажешь. Эмили всё равно тебя не отпустит, — с усмешкой заметил мужчина, оглядываясь на дочь.

— Ближайшую вечность! — прокричала малышка, вновь обняв юношу за талию и тем самым окончательно сняв с него возможность отказа. Пятый едва заметно вздохнул, снова подивившись её лексикону.

— У вас есть телефон?

***

Боль в ноге. Что-то кольнуло в сосудах, будто разряд тока пробежал по венам. Затем снова. И еще. Глаза не открывались, не поддавались, как ни пыталась. Вокруг слышался лишь завывающий ветер, а на лице ощущались неприятные прикосновения — прохладные, будто чужие пальцы или мокрые листья. Темнота окутывала всё, но привычная тьма пугала меньше, чем беспомощность. Ни руки, ни ноги не слушались. Они словно превратились в бетонные плиты. Пальцев будто не существовало вовсе — тишина там, где должна быть жизнь. Пыталась перевернуться. Тщетно. Осталась запертой в собственном теле. Холодном. Бессильном.

Жизнь была не такой уж долгой. Но ей удалось полюбить. Почувствовать свободу. Мало, конечно, слишком мало — хотелось большего. Многое отняла у других: души, дыхание, тепло. Знала, что они умирали быстрее, легче, чем умирала она сейчас. Выстрел в голову, удар ножа в шею — быстрые исходы, без права на последнее слово. А у нее теперь оставалась только мысль. Долгая, мучительная. Жертвы умирали иначе. Не так, как она.

Мысленно перед глазами предстало его лицо. Такое беззаботное. Когда он спит, такой милый, умиротворенный. В этот момент казалось: он всегда знал, что делать, уверен в каждом своем решении и действии. Пятый из тех, за кем бы хотелось следовать, полностью доверяя свою жизнь.

Ощущала себя живым трупом, который все еще способен мыслить, но тело уже давно мертво. Этот холод пугающе знаком. По рукам ползали черви или насекомые, непонятно. Слишком сложно разобрать по касаниям, а еще морозно. Холод притупил ощущения на коже. Что делать? Да ничего. Все бесполезно. Смысла нет. Сухие губы и язык: очень хотелось пить. В легких не ощущался кислород, сердцебиения больше не слышно. Жаль, но кажется... это конец. Смириться, принять судьбу, уже ничего не исправить. Мертва, безвозвратно.

— П-по... моги... м-мн... — последние произнесенные Восьмой слова. На большее не хватило сил.

— Конечно, я помогу тебе, моя маленькая бестия. Ну и натворила же ты дел в этот раз, — раздался до одури знакомый неприятный женский голос, за которым последовал выстрел, не оставляя и шанса на выживание.

***

Милый семейный домик стоял на окраине — добраться до него удалось довольно быстро, хоть и находился он далековато от центра. Вполне могли бы обойтись звонком из телефонной будки, оплатив пару монет, но почему-то решили иначе.

На почтовом ящике четко читалась фамилия «Миллер» — не оставляя сомнений, кому принадлежало это уютное место. Перед крыльцом, в аккуратной клумбе, цвели яркие желтые цветы, ухоженные и свежие, пахнущие солнцем и влажной землей. Как только подошли ближе, по ним пронесся крупный лабрадор, лаящий от радости и возбуждения, встречая вернувшихся домой.

— Нет, Зевс! Стой! — закричала Эмили, бросившись к лохматому псу, что мчался наперерез, не щадя клумбы.

Цветы разлетались под его лапами, и лепестки, смятые и мокрые от росы, падали на землю. Девочка распахнула руки, готовясь к знакомому прыжку и теплому мокрому языку на щеке — но пес выбрал другую цель. Он вильнул в сторону и с разбега прыгнул на Пятого.

Оба растерялись. Девочка замерла с раскинутыми руками, а юноша едва устоял на ногах, когда тяжесть Зевса повалила его, и большой язык принялся вылизывать лицо, будто они были старыми друзьями.

— Ты что творишь? — возмутилась Эмили, пытаясь ухватить пса за ошейник и оттащить, но ее силы были ничтожны перед его радостной мощью.

— Зевс! — грозно произнёс мистер Миллер, захлопывая дверцу машины.

Пёс сразу поник, отпустил Пятого и с виноватым видом отступил в сторону, прижав уши. Юноша тем временем безуспешно пытался стереть рукавом липкие следы собачьей любви со своего лица.

— Прости, он у нас очень... любвеобильный. — Эдвард чуть усмехнулся и жестом пригласил внутрь. — Пошли, умоешься.

Они только ступили за порог, как сзади раздался надрывный крик:

— Нет! Мои цветы! — миссис Миллер стояла на лужайке с поднятыми руками, будто оплакивая утрату. — Всё из-за того, что его опять не выгуляли!

— Мамочка, не кричи на Зевса. Он же не понимает, что эти цветы так важны для тебя, — Эмили надула губы и состроила самую жалобную моську в округе, аккуратно потянув маму за подол платья. Голос её звучал мягко, с нотками укора. Она прекрасно знала, кто был настоящим виновником — папа снова забыл выгулять пса с утра. Но об этом вслух говорить не стала.

Миллер, предчувствуя бурю, молча скрылся в доме, не желая стать следующей жертвой эмоционального наезда.

Через прихожую запахло выпечкой и моющим средством. Кухня встретила теплом: солнечные лучи скользили по старенькому деревянному полу, пробираясь сквозь ситцевые занавески. Мужчина жестом указал на висящий у стены телефон с длинным витым проводом и, не сказав ни слова, открыл холодильник, достал бутылку пива и налил его в высокий прозрачный стакан. Пятому осталось только кивнуть и пройти дальше, разглядывая детали чужой, но уютной жизни.

— Будешь? — с ленцой поинтересовался Миллер, приподнимая бутылку светлого нефильтрованного, которую только что вынул из холодильника. Пробка слабо щелкнула в его пальцах.

Пятый тем временем смыл с лица остатки собачьей любви под струей прохладной воды, вытерся ближайшим кухонным полотенцем и, не торопясь, сел за стол.

— Нет, спасибо. Предпочитаю темное, — отозвался он с легкой полуулыбкой, не скрывая иронии.

— Как хочешь, — пожал плечами Миллер, поднося стакан к губам и делая пару коротких глотков. Пена оставила на его верхней губе белый след, который он тут же смахнул тыльной стороной ладони. — Может тогда кофе?

— Крепкий. Без сахара, — коротко бросил Пятый, чуть скосив глаза в сторону окна, за которым виднелись следы разгрома Зевса. Цветочные лепестки усеяли траву. Всё это казалось неожиданно теплым, даже домашним, по-человечески уютным.

Эдвард кивнул, потянулся к банке с кофейными зернами, пересыпал их в ручную мельницу и начал медленно крутить ручку. Зерна трещали, заполняя кухню терпким ароматом будущего напитка. Он поставил чайник на плиту и щелкнул зажигалкой. Пламя тут же вспыхнуло на синеватом кольце. В паузе между звуками бурления и скрежетом мельницы мужчина решил продолжить разговор:

— Знаешь, в твоем возрасте я познакомился со своей женой, — заговорил мужчина, бросив взгляд в сторону окна, за которым пробегал их пёс. — Учился тогда в Солт-Лейк-Сити. Она перевелась к нам, и я подумал: «Что за нахалка?» Спорила со всеми — и с учителями, и с одноклассниками. Однажды я не выдержал, поставил ей подножку. Она, не растерявшись, вылила на меня сок. Прямо на голову.

Он усмехнулся, бросив щепотку соли мимо раковины. Воспоминание явно грело его.

— В итоге у нее совсем не было друзей. На выпускной её никто не пригласил. Помню, как услышал, как она плачет в подсобке, рядом с швабрами и ведрами. Разговаривала с собой или с банками — черт ее знает. Да, подслушивал.

Пауза повисла в воздухе. Пламя тихо шипело под чайником.

— Слушай, а что делать с зернами? Они у нас тут для красоты лежат. Никогда не заваривал, — мужчина смущённо повертел стеклянную банку в руках.

Пятый склонил голову набок и прищурился, как будто хотел спросить: «Ты серьезно?» Затем коротко ответил:

— Сначала фильтр. Или салфетка. Бумажная.

— Салфетки — есть! — Эдвард быстро нашел мятый пакет и извлек одну. — У нас всё предусмотрено. Ну... почти.

— Уж точно не так, — юноша позволил себе легкую улыбку и поднялся со стула. Тихо подошел ближе к плите, и воздух заскрипел под его шагами — пол в этом доме явно помнил многое. — Нужна хотя бы кастрюля, — заметил он.

Миллер без слов протянул подходящую емкость. Пятый налил кипяток из чайника, установил кастрюлю на пылающую конфорку, затем аккуратно засыпал внутрь горсть зерен. Мужчина наблюдал за каждым его движением, как будто перед ним происходил какой-то древний ритуал. Когда по поверхности воды пошли первые пузыри и поднялась легкая пенка, юноша сразу же убрал кастрюлю с огня.

— Теперь пусть настоится. Главное — не трогать, — сказал он, отставляя кастрюлю чуть в сторону.

В кухне снова стало тихо, только стрелка старых настенных часов цеплялась за каждую секунду.

— Сколько тебе лет? — внезапно спросил Миллер.

Пятый приподнял бровь, будто не ожидал такого поворота.

— Ментально или физически? — уточнил он после паузы, в голосе скользнуло ироничное недоумение.

— Просто скажи, сколько тебе лет. Я не понимаю разницы, — Эдвард отставил кружку на стол и вперил в юношу заинтересованный взгляд.

В его лице не было ни капли подозрения — только простое человеческое любопытство. Видно было: перед ним обычный работяга, человек, живущий ради своей семьи. Вероятно, вечерами он собирался с друзьями смотреть футбол, или сидел в одиночестве перед телевизором, развалившись на потертом диване с бутылкой того самого нефильтрованного пива, что стояло у него в руке сейчас.

— Восемнадцать, — коротко ответил Пятый, не моргнув глазом.

— Да уж, и вправду молод. Последний класс школы? — мужчина облокотился на стол, бросив взгляд на настенные часы над телефоном. — Тогда почему ты не в школе? Сегодня же будний день, час дня... Прогуливаешь?

— Нет, ищу кое-кого по всему городу. Для этого мне и нужен телефон, — парень медленно налил кофе в кружку, поднёс к губам, сделал глоток.

Горечь приятно обожгла язык, осадок оказался плотным, но вкус — удивительно насыщенным. Лучше, чем он ожидал. В этот момент он заметил взгляд Миллера — тот настороженно всматривался, словно пытался сложить мозаику. Пятый понял: просто так не отделаешься, придётся говорить больше, иначе этот мужик пойдёт звонить в полицию.

— Моя девушка пропала, — проговорил он, опустив взгляд в кружку. — Я её ищу. Убежала от меня. Наверное, я её обидел... Поругались в школе, на перерыве.

Эдвард вскинул брови и переспросил:

— Девушка? Знаешь, может, стоит всё же вызвать копов, чтобы они её отыскали?

— Полагаю, что её мама в курсе происходящего. Вот и хочу ей позвонить, — Пятый натянул на лицо выражение тихой печали, словно надеялся, что это вызовет сочувствие.

Гримаса была не своей — заученная, скопированная у Катерины, которую он не раз ловил на подобном приёме. Пришлось вживаться в образ — сейчас он был обычным школьником, а не взрослым мужчиной, прожившим много лет и потерявшим свою девушку после очередного апокалипсиса.

Миллер прищурился, будто искал в лице юноши трещину. Казалось, он не спешил верить. Скрестив руки на груди, начал мерно подёргивать ногой, как это делают люди, что чувствуют — что-то тут не так.

— Из-за чего вы так поругались, что она убежала?

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим шипением воды на плите и слабым постукиванием ногтя о керамическую кружку. Пахло свежесваренным кофе, выветривалась прелая влага с ботинок, оставив лёгкий налёт сырости. И в этом почти уюте возникло ощущение допроса.

— Я... — в этот момент Пятый понял: врать он не умеет. Надо было брать уроки у Катерины. — У неё проблемы с математикой. Попросила помочь с числом пи — я отказал. Она настаивала. Уже начала умолять, говорила, что мать выгонит её из дома, если та снова принесёт низкий балл.

Слова сыпались, как сахар в чай — слишком сладко, чтобы быть правдой. Он сейчас молился, чтобы Восьмая никогда об этом не узнала. Засмеёт, будет припоминать до конца их дней, глядя тем самым взглядом, из которого невозможно сбежать. И ведь будет права.

— Я сказал ей, что она глупая и что ей стоит нанять репетитора, а не устраивать слезливое шоу перед всей школой.

Пауза. Пятому не нравилось, как пристально на него смотрел Миллер. Будто бы уже понял, что перед ним не совсем школьник, и точно не тот, за кого себя выдаёт. Нужно было срочно увести разговор в другую сторону, иначе распутает.

— Кстати, как там закончилась история с вашей женой?

Он перевёл взгляд на мутный пар, поднимавшийся над кастрюлей с кофе, надеясь, что мужчина пойдёт по следу — и оставит поиски правды.

— С женой? Ах, ну да... — Миллер откинулся на спинку стула, задумчиво вертя в пальцах ложку. — Она тогда разговаривала сама с собой о проблемах в семье. Родители у неё были ирландцы. Отправили её в Америку учиться, как чемодан без ручки. Хотели избавиться. Вот она и стала такой... резкой. Замкнулась. Думала, что никому не нужна.

Он на миг задумался, затем резко взглянул на Пятого, словно что-то сопоставил:

— Слушай, а её мама точно хорошая женщина?

Парень опешил. "Её" — это кого? Жены Миллера или Восьмой? Глаза юноши на долю секунды дернулись в сторону, затем он быстро сообразил и мягко пожал плечами:

— Не могу точно сказать. Они часто ссорятся.

Губы дёрнулись, и он отвернулся, пытаясь скрыть смех, который нечаянно вырвался наружу. Конечно, речь шла о Кураторе. Та еще «мама». Парадоксально, но сейчас собирался звонить именно ей, разыгрывая роль примерного школьника. Необычный способ достать портфель, но, кажется, другого варианта всё равно не было.

— Так я могу позвонить? — уточнил он, стараясь вернуть разговор в нужное русло, пока Миллер снова не увёл куда-то в сторону.

— Конечно, — Эдвард не собирался никуда уходить. Вероятно, хотел проконтролировать ситуацию, ибо переживал за девушку. Какой чуткий.

Пятый подошел к аппарату и принялся набирать номер, который запомнил, когда Ча-Ча набирала его в телефонной будке. Тогда он вернулся в Комиссию и встретил там Катерину. Хотел узнать имя виновника апокалипсиса, а в итоге все пошло как-то не так, как парень планировал.

Короткие гудки, через секунд двадцать женщина подняла трубку.

— Але-але? — её голос звучал немного глухо, с искажением, характерным для телефонной связи. Повезло — он действительно смог дозвониться в Комиссию, прямо из Далласа.

— Ало, это я, — спокойно отозвался юноша, прекрасно зная: она узнает его голос из тысячи.

— Пятый! Как я рада тебя слышать! — в голосе сквозила насмешка. — Ещё не загнулся там? Решил вернуться в Комиссию? — почти смеялась. И это не удивляло. Куратор, судя по всему, всё ещё оставалась на своём посту, хотя давно должна была быть отстранена. Интересно, как же так? Обманула Совет?

— Звоню уточнить... а Катерина дома? — произнёс он, делая голос чуть тише, как будто боялся спугнуть ответ. — Очень переживаю, что с ней что-то могло случиться, — на губах играла мягкая улыбка, та самая, что не ускользнула от внимательного взгляда мистера Миллера.

Повезло: мужчина решил, что юноша просто волнуется, разговаривая с матерью своей девушки. Всё было логично, на первый взгляд.

— Катерина? Нет, её здесь нет. Что, потерял своё зернышко? — Куратор продолжала глумиться, и в трубке слышно было, как она щёлкнула зажигалкой, прикуривая сигарету. Густой табачный выдох почти ощущался сквозь дрожащую телефонную мембрану, и в нём плескалось раздражение, сдобренное издёвкой.

— Я заберу её. И её портфель, — голос Пятого звучал холодно, почти безжизненно, но за ним скрывалась напряжённая решимость. — Ей, должно быть, будет очень сложно без него, — фраза звучала буднично, будто он и правда говорил о каком-то школьном рюкзаке, и Куратор должна была уловить подтекст. Миллер, стоявший неподалёку, действительно так и подумал — обычный школьный ранец. — Где встретимся?

— Я уже сказала, её здесь нет! — повысила голос женщина, затягиваясь крепче. — И портфель я тоже не пришлю. У тебя есть два варианта: либо ты возвращаешься в Комиссию, либо... пишешь завещание! — последняя фраза прозвучала особенно чётко, и в ней не осталось ни тени насмешки — только ледяная угроза. — Что, до сих пор не ясно?

— Напротив. Я всё понял. Можем договориться на вечер, я свободен в любое время. Мне так жаль... я просто хочу всё исправить. И как можно скорее, — Пятый говорил с подчёркнутым спокойствием, будто пытаясь завуалировать отчаяние. Он бы возненавидел себя, если бы куратор неправильно истолковала слова — словно он действительно намерен вернуться в Комиссию. К счастью, женщина была далеко не дурой.

— Завод по производству рыбных палочек. Ровно в два. Не опаздывай, — отрезала она и немедленно сбросила вызов, не удостоив даже дежурным «прощай».

Оставался всего час, а место встречи находилось на другом конце города. Придётся телепортироваться. Желательно, чтобы этого никто не заметил, но сейчас уже было плевать. Главное — раздобыть портфель. А потом... он сразу же вернётся к Восьмой. Заберёт её. Заберёт насовсем.

— Ну как? Она дома? — Миллер не скрывал беспокойства, в его голосе звучала искренняя тревога за бедняжку. Пятый попытался пройти мимо, но мужчина остановил его, мягко схватив за руку.

— Да, я иду за ней, — коротко ответил юноша.

— Приводи её к нам, если у неё проблемы с матерью. Уверен, моя жена не будет против. Мы поможем. Знаешь, я всё ещё не отблагодарил тебя за спасение моего кошелька.

Становилось неловко. Мистер Миллер оказался чересчур открытым, отзывчивым, добрым... а Пятый всё это время бесстыдно врал. Полчаса. Без остановки. И как Эдвард вообще всему этому поверил? Конечно, юноша спокойно и добровольно попросил вернуть кошелек ее владельцу. Совсем идиот?

Пятый не мог понять, как такое вообще возможно — от одной лишь мысли о глупости этого человека в висках застучало, будто давление резко подскочило. Но он не мог злиться на Миллера, несмотря на то, что тот фактически впустил убийцу в свой дом, к жене, к дочери.

Да, глуповатый. Да, наивный. Но при этом удивительно добрый человек, искренне желавший помочь Катерине, ничего о ней не зная. Все же Пятый не мог не осуждать такую слепую доверчивость. Малышка Эмили могла пострадать, если бы он действительно выполнял корректорский приказ. И тогда никакая доброта не спасла бы эту семью.

— Нет, я серьезно. Послушай, если что-то случится, приходите к нам. Хорошо? Мне кажется, что тебе это вправду нужно. Не знаю, как объяснить, просто чувствую: что-то не так с твоей подругой. На улице бывает опасно, — Миллер снова остановил Пятого, который лишь кивнул. Юноша понимал, что тот говорил серьезно.

На самом деле, все это звучало не так уж плохо. Восьмерке действительно нужен был отдых, и это место казалось вполне подходящим. Почему бы и нет? Как только он найдет ее, они могли бы устроить барбекю прямо здесь, на заднем дворе, среди цветущих кустов и запаха свежескошенной травы.

Катерина обязательно обрадуется, ее лицо вновь озарит та самая улыбка, которой так не хватало в последнее время. Она должна быть счастлива рядом с ним — не подавлена, не на грани, и уж точно не... мертва. Мысль об этом вспыхнула, как искра в темной пещере, и тут же заволокла разум тяжелым дымом. Пятый мотнул головой, отгоняя образы, и поспешил к выходу.

На лужайке, склонившись к земле, Эмили помогала матери убирать испорченные цветы. Зевс, как и подобает преданному другу, восседал неподалеку, задумчиво наблюдая за процессом. Он бы предпочел бегать, нюхать заборы, гоняться за кузнечиками — но было поздно, вечерняя прогулка еще не наступила.

Что бы там ни происходило в жизни Пятого, эта семья оставалась удивительно теплой и настоящей. Главное, чтобы все так и оставалось — без трагедий, без крови.

Малышка, заметив его на пороге, тут же вскочила с травы и, весело подпрыгивая, подбежала к нему. Ее взгляд искрился, а он — задумчивый и отрешенный — все же немного оживился, поймав в ее глазах отражение того, что когда-то потерял.

— Ты уже уходишь? — голос Эмили дрогнул, она сжала в ладонях садовые перчатки, измяв их до неузнаваемости. Ее губы слегка поджались, а в глазах блеснула тень разочарования. — Я не успела показать тебе всех моих единорогов... Мы могли бы вместе погулять с Зевсом, если тебе не нравятся коняшки.

— Я вернусь попозже, хорошо? — Пятый вновь провел ладонью по ее шелковистым волосам и мягко улыбнулся, распахивая калитку.

Свежий ветерок тут же донес до него запах увядших цветов, земли и вечерней прохлады. Девочка и вправду была удивительно светлым ребенком — без капризов, без надменности, такая... искренняя. Ест много сладостей — но ведь это не главное.

Она казалась ему чем-то до боли родным, как будто между ними существовала невидимая нить, тянущаяся сквозь пространство и время, через поколения, как память о давно ушедшем детстве или о том, чего у него никогда не было, но что, возможно, могло быть.

— Хорошо... возвращайся поскорее, — Эмили потупила взгляд, словно собиралась расплакаться, но быстро справилась с эмоциями и расправила плечи. — Мы с мамой приготовим пиццу и тортик, а еще я покажу тебе свой любимый мультик! У меня целая коллекция кассет! Знаешь, там про принцессу, которую заколдовал ужасный злыдень, и она превратилась в лошадку! — девочка расправила руки, будто изображая эту лошадку, и вновь заглянула в глаза Пятому, надеясь, что сказка всё же заманит его обратно.

Такая маленькая, а уже знала, как удерживать людей у себя в орбите. Пятому совсем не хотелось смотреть мультфильмы, но черт возьми — у нее это почти получилось.

— Мы будем ждать, — Миссис Миллер, утирая с ладони остатки садовой земли, тепло улыбнулась и помахала ему вслед. Женщина излучала тот редкий домашний уют, который невозможно сыграть — он просто был в ней. Пятый коротко махнул в ответ. Ветер еле ощутимо шевельнул его волосы, а уголки губ поползли вверх сами собой.

Он провел с этой семьей меньше часа, но внутри что-то щелкнуло: появилось желание вернуться, снова услышать Эмили, снова увидеть, как Мистер Миллер неловко держит в руках кофейник, и просто — побыть рядом. Хотелось даже... познакомить их со своей настоящей семьей, как будто это имело смысл. Но не сейчас.

Сейчас — главное: он должен спасти Восьмую. И сделать это быстро.