НАИЗНАНКУ | INSIDEOUT [18+]

В голове слышен неприятный гул, от которого хочется закричать.

Такое ощущение, будто в мозг встроили усилители и каждый слышимый мною звук становится громче в тысячи раз.

Я вою, обхватывая голову руками и открываю глаза, оказываясь в чужом доме.

Обстановка становится для меня спасением, но моё лицо словно горит.

Я всхлипываю, поднимая глаза к потолку и свет начинает жечь зрачки. Это гостиная Шеффилда, в которой я однажды ночевала.

Только сейчас в ней пусто. За незашторенными окнами снова ночь.
Сглотнув, я провожу руками по лицу и стараюсь успокоить бушующее внутри чувство апатии.

Гостиная погрязла в глушащей мысли тишине.

Телевизор, висящий на стене, выключен, музыкальный центр молчит.

Я, оглядываясь, стараюсь понять, дома ли Шеффилд.

Приподнимаясь с дивана, я выглядываю в коридор и вижу только темноту, сквозь которую просачиваются лучики света, брезжащие из окна прихожей.
Я прохожу дальше, заглядывая в ванную комнату и туалет, но там точно так же пусто. Эти поиски напомнили мне об одном воспоминании из детства.

Когда мне было шесть, я бегала по всему дому, плача и крича, разыскивая маму.

Отец тогда был где-то на другом конце страны, а я была маленькой бедной девочкой, потерявшей самое дорогое в своей жизни.

Я пробежала через все комнаты и заглянула в каждый угол, но мамы там не было, но, вернувшись, она вернулась и взяла меня на руки, пытаясь успокоить и объяснить мне, что она была в магазине.

Тогда я успокоилась и поняла, что иногда важные нам люди будут покидать нас, но никогда не оставят, если ты им настолько же дорог. Мысль, конечно, слишком глубокая для маленькой девочки, а мама-то вообще ходила за продуктами.

Мама ушла в магазин – и у меня началась истерика. Иногда поиски не помогают, а ожидание – очень даже.

Но чего мне ждать, если я не понимаю, что творится вокруг?

Дом оказывается полностью пустым и я не в силах найти ни единой вещи, принадлежащей Шеффилду. Ни куртки, ни телефона, ни даже ключей от машины.

Его просто нет. Мои руки становятся словно не живыми.

Я обнимаю себя за плечи и брожу по пустым комнатам, вглядываясь в картины с геометрическими фигурами, пока окончательно не прихожу в истерику. Пряча свои окаменевшие от холода руки, я нащупываю в кармане толстовки бумажку, которую тут же принимаюсь разворачивать.

«Поспи».

- Твою мать, - шепотом произношу я, снова сминая листок в руке и выдыхая.

Паника настигает меня вместе с подступающей к горлу тошнотой.

Единственное, чего я сейчас хочу – это проснуться. Проснуться по-настоящему, проснуться окончательно и бесповоротно.

Я даже готова снова страдать от недосыпа, но при этом чувствовать своё физическое превосходство над моральным. Или я всё же не сплю?

Если мама смогла вернуться из магазина тогда – то сейчас Шеффилд не возвращался.
Он вообще может не вернуться, если это сон.
Но если это – моя реальность, то я готова ждать, сколько понадобится для того, чтобы выбить из меня всю эту дурь.

Я сажусь на пол и со всех сил ударяюсь затылком о шершавую поверхность обоев, чувствуя, как в моей голове происходит что-то вроде ядерной войны.

В глазах темнеет, я со стоном опускаюсь ещё ниже, и головная боль становится моим ещё одним спасением. Я всхлипываю, достаю из кармана свой телефон с единственным желанием набрать знакомый номер, но это происходит снова.

- Проснись, Донован! – меня толкают в плечо, выбивая из ещё одного куска моей неуравновешенности.

Я поднимаю голову и вижу классную доску, исписанную испанскими словами.

Кабинет иностранного языка наполнен людьми.
Не только лишь учениками, но и взрослыми, учителями и другими незнакомыми мне лицами. Будившим меня человеком оказывается моя одноклассница, Софи. Она смотрит на меня, чуть испуганно приподняв брови и слегка отклонившись.

- Спасибо, - хриплю я.

Она отворачивается.

Рядом с ней и остальными учениками сидят их родители, приобняв или придерживая за руку. Их лица напряжены и сосредоточены; учитель рассказывает что-то важное.
Через несколько секунд я понимаю, что он говорит о том, что вскоре в районе отключат отопление в связи с аварией на подстанции и школа будет закрыта на несколько недель.

Я хмурюсь, потому что ничего из школьных сплетен об этом не помню.

Голова трещит от гула слов, блуждающего по кабинету с невыносимо быстрой скоростью и запредельно громким отражением от стен. Учитель слегка кривит губы, когда разговор заходит о финансировании школы, потому что он знает, куда деваются все эти деньги.

Я перестаю слушать его речь. Рядом с Софи сидит её отец, взрослый мужчина лет пятидесяти, служащий местной полиции.

А рядом со мной стоит пустой стул.

Я стараюсь выглядеть как можно более сдержанной и не привлекать к себе внимания. В моей руке шариковая ручка, а на парте передо мной – листок.

На нём выцарапано несколько слов и номер Шеффилда.

Я смеюсь, и на меня оборачиваются практически все присутствующие в классе, кидая свои удивленные взгляды на девочку, которая сходит с ума.

Отец Софи двигается дальше, а я накрываю руками лицо, по которому струятся мокрые дорожки слёз. Я плачу, я опять плачу. Который раз за день? За ночь? За какое количество времени?

Отец Софи смотрит на меня так, будто пытается понять, что со мной не так.

Я беру свой мобильный и вглядываюсь в отражение.

Под глазами пролегли темные круги, похожие на полумесяцы, а лицо – бледное, как и листок бумаги под моими руками, на котором написан номер моего психолога.

Он повсюду.

Шеффилд, словно вирус, захватил мой разум, и я готова разбиться в лепёшку, лишь бы найти его.

Он должен мне помочь, он всегда мне помогал.

Я не могу найти Шеффилда в этом хаосе. А когда нахожу – то сразу же теряю.

Постоянности не существует.

Отец Софи достает из кармана телефон и пишет кому-то сообщение, отвлекаясь от меня. Его дочь подмигивает своему парню, сидящему недалеко от неё. Ко мне подходит учитель, пытаясь взять меня за руку, но я двигаю свой стул, отказываясь от прикосновений.

- Не трогайте меня, - говорю я, - Не трогайте, - и встаю со своего места, прихватывая за собой свой листок с номером.

Я покидаю класс, оставляя всех присутствующих замереть в непонимании. Кто бы мог подумать, что Рикки Донован сошла с ума? Я не спеша шагаю по коридору и осматриваюсь по сторонам, выглядывая новые надписи на шкафчиках.

«Уайлд – скотина!» - кричит корректор на шкафчике одной из чирлидерш, команду которых распустили в прошлом году, когда школьный футбольный клуб начал сдавать назад с непрерывной скоростью.

«Уолтер – недоумок с ужасными зубами» - вырезано гвоздём на шкафчике отличника: послание оставлено для него недоброжелателем из баскетбольной команды. Я никогда не причисляла себя ни к какой из школьных канонных «компаний».

Я не зубрила, я не чирлидерша, я не популярная умница. Я – потерянная.

Разделение на слои общества – это отвратительное дело, присущее лишь тем, кому это выгодно. По меркам нашей школы, я – неудачница и жалкая девчушка, потому что мой дядя – алкоголик, разбившийся в нетрезвом состоянии за рулём чужой тачки, а я – дурочка, свихнувшаяся после смерти родителей и прекратившая всякие контакты с общественностью из-за тараканов в черепной коробке.

Попробуйте спросить у кого-нибудь из моей школы, кто я такая, и вам ответят, что я – невыносимая зануда и последняя, судя по виду, наркоманка.

«А ведь раньше у неё были хорошие перспективы!» - говорила моя классная руководительница, а сейчас она смотрит на меня с жалостью. Жалость – это не есть поддержка. Я держу в руках листок с номером телефона своего психолога при этом находясь напротив его кабинета.

Я дергаю за ручку, но дверь оказывается запертой. В школьных коридорах редко бывает так пусто, но сегодняшний день – это что-то особенное. Кажется, что времени не существует, а я – это пушинка в вечном потоке ледяного ветра.

Меня уносит, хрен знает куда, а я и не печалюсь.

Я – медленно текущий ручей. Ручей, впадающий в самого себя.

Бесконечный цикл.

В голове взрываются маленькие фейерверки, делая меня ходячей часовой бомбой.

Моей психике осталось недолго.

Как скоро закончится этот отрывок?

Я оборачиваюсь, замечая идущую ученицу младшей школы. Может, у него я смогу узнать, какое сегодня число, ведь дети никогда не врут, даже в таких ситуациях. Я подлетаю к девчонке, опускаюсь, хватая её за бледные руки и поднимая на неё глаза.

Ноги подкашиваются и я падаю на кафель.
Я, маленькая девочка, смотрю на себя, загнанную в угол, семнадцатилетнюю. Я, семнадцатилетняя, смотрю на себя, маленькую девочку. Она протягивает мне руку и улыбается, а я отдаю ей свою. Она слегка хмурится, осматривая меня, а потом улыбается снова.

Я закрываю глаза, а открываю уже в своей комнате.

Около меня сижу маленькая я и собираю конструктор лего в один огромный, и непонятный мне до сих пор, кусок разноцветного пластика.

В моей комнате непривычно светло, а на полу лежит кот.
Его зовут Зик, он любит сосиски и жареный бекон.

Я закрываю глаза, а открываю уже на кухне.
Я сижу за столом вместе с семилетней собой. Напротив нас сидит мама и смотрит на нас с упрёком. Мы сломали её любимый цветок, когда играли с Зиком.
Зик сидит у нас на коленях и приятно мурлычет, пытаясь тереться об наши руки.

Мы оба знаем, что мама не сердится, а просто воспитывает в нас хорошего человека.

- Зик не виноват, - говорим мы маме, - Это я сломала его.

Мама верит. Она улыбается своей чудесной улыбкой и целует нас в лоб. Но ощущаю это не я, а другая, совсем маленькая и совсем иная я.

Беспечная, крошечная и милая.
Не та, чьи руки стали поджигать сигарету после уроков в пятницу, не та, кого Шеффилд сразу же заметил среди сотни учеников и пригласил в свой кабинет, не та, кто теряется в собственной жизни и не может найти выход из лабиринта кусков непостоянности.

Ирония в моих глазах – это то, что сейчас я понимаю, насколько неправильный путь выбрала, насколько предала веру в себя и осталась такой, какой меня рисовали в школе.

Потерянной, забытой и свихнувшейся. Маленькая я смотрит на меня взрослую и отдает мне Зика.

Я беру кота дрожащими от страха руками и прижимаю его к груди, ощущая почти живое тепло. Мои глаза закрываются.

Я открываю их в супермаркете.
И я одна.
Маленькой Рикки уже нет рядом со мной.

В левой руке я держу телефон, а в правой – бутылку воды.
Голова не трещит, а это значит, что вода нужна не как средство борьбы с похмельем, а для другого дела.
Я прохожу мимо стоек с порошками и обхожу холодильники с морепродуктами, пытаясь найти кассы.
В кармане я нахожу мелочь, смешанную с обрывками бумаги.
Я подхожу к единственной работающей кассе и осматриваюсь.

Вокруг совершенно нет людей, кроме меня и девушки-кассира, глядящей на меня исподлобья. Она выглядит так, будто совсем не хочет видеть меня и я жду, пока она пробьет мне воду.

- Он просил позвонить ему, - негромко говорит она, когда я забираю чек.

Подняв глаза, я вглядываюсь в её лицо и пытаюсь осмыслить сказанное.
Это не тот отрывок.

Я хочу перепрыгнуть его так же, как и прошлые.
Я моргаю, но это не помогает.

Мои губы выражают подобие улыбки, когда я покидаю супермаркет и оказываюсь на улице.
Меня приветствует совершенно пустая парковка и залитый дождем асфальт.

Всё ещё осень, и это радует больше всего. Я набираю номер Шеффилда, но мне никто не отвечает.
Я смеюсь, сгинаясь пополам и роняя бутылку с водой в лужу.
Мимо меня проходят люди, я сажусь на землю и всё ещё продолжаю давиться смехом. Это выглядит так нелепо, что проходящая мимо женщина перекрестилась.
Мне начинает казаться, будто выхода отсюда нет и не будет, что всё вокруг так и должно быть.

В моей матрице произошел сильнейший сбой. Где же Шеффилд?

Его телефон не отвечает, а девушка за кассой сказала, что я должна ему позвонить.
Или я должна была сделать это раньше?

Я прекращаю смеяться тогда, когда закрываю глаза и выдыхаю из груди весь воздух. Я засыпаю. И я больше не хочу просыпаться. Я так устала...

- Я так устала, Шеффилд, - шепотом отзываюсь я, чувствуя, как моя одежда пропитывается дождевой водой и становится тяжелее с каждой секундой, - Я так устала...

- Я знаю, - отвечает мне шёпот и я не желаю открывать глаз, не желаю, чтобы он прекращался.

Я чувствую тепло.

Оно вокруг меня, такое близкое и практически горячее, что я просто готова умереть прямо сейчас, лишь бы не просыпаться больше и не засыпать.

Тепло вокруг меня – живое, не искусственное, не созданное руками человека.

Я не хочу продолжать этот калейдоскоп, потому что во мне совершенно нет сил идти дальше. Пустые улицы, школьные кабинеты и ужасающе глухие дома.
В голове совершенно ничего не происходит.
Все болевые пороги вдруг перестали существовать, а вся боль была растворена в этом тепле.
Я хочу вытянуться, но когда двигаю ногой – то слышу чужой голос, а затем оказываюсь кем-то схвачена.
Я хочу застонать, но вдруг мои руки обнимают другие руки.
Они горячие и сильные.
Я могу чувствовать, как пальцы сжимают мои ладони и неожиданно для себя – ощущаю постороннее дыхание у своей шеи.

- Всё будет хорошо, Рикки, всё будет хорошо.

Меня пронзает иглой эмоций, когда я ощущаю горячие губы чуть ниже середины шеи, а затем громко выдыхаю.

Снова слёзы текут по моим щекам, но я уже не могу двигаться, чтобы стереть их.

Меня обнимают руки Шеффилда. Я сижу между его ног, полностью на него уложенная, словно потерявшая сознание.

Потому что я ощущаю его дыхание на затылке, потому что его пальцы плетутся с моими и я слышу, как он ругается на кого-то проходящего мимо.

Вдали слышен извиняющийся тон девушки, которая утверждает, что у нее не так много рук.
Рычание Шеффилда пугает меня, но лучше я буду слушать его – чем свой смех, растворяющийся в каждом куске потерянности.

Мне становится хуже с каждым моментом, но сейчас я не открываю глаз, не желая терять тепло. Не желая терять Шеффилда.

Его руки всё ещё держат меня, но дыхания я уже не ощущаю.
Моя голова падает назад, видимо, на его плечо и я прижимаюсь к нему сильнее, чувствуя уязвимость, давящую на грудную клетку.
Я не хочу больше бегать по неизвестным и известным местам, не хочу гадать, где я и когда же я наткнусь на то, что мне нужно.
Единственное, чего я хочу – это осознать, что больше я нигде не проснусь и ничего не увижу, что мне не придется искать выхода. Я не могу говорить, потому что не чувствую ни единой части тела.

Голос другой девушки приближается, и Шеффилд внезапно усиливает хватку, вдруг дёргаясь.
Я не могу открыть глаз, чтобы увидеть его, потому что не могу.
Если я не могу открыть глаз – значит, я не могу проснуться.
Но могу уснуть.

Я обостряю слух, чтобы подольше находиться в состоянии чистого разума и понимать, что происходит вокруг.
Этот кусок – самый приятный.
Тепло вокруг – это Дастин Шеффилд.
Тепло вокруг – это ирония, тепло вокруг – это уязвимость.

Девушка ругается, потому что он сделал что-то слишком поздно. Шеффилд отвечает ей строгим баритоном, что он не мог найти меня. Ох, Шеффилд, где я только не была...

Девушка несколько секунд молчит, а потом говорит, что сейчас нет свободных мест и нам придется подождать.

Шеффилд ничего не отвечает. Я не понимаю, что происходит, но всё сводится к тому, что мы с ним – в больнице.

Я чувствую, как покалывает глаза, но в отчаянии не желаю просыпаться.
Я пытаюсь дернуть ногой снова, но в этот раз ничего не удается.

Я хочу схватить Шеффилда за руку, чтобы не провалиться в эту пропасть ещё раз, но понимаю, что ничего не выходит.

Я хочу закричать, чтобы он услышал меня, но опять встречаю лишь невозможность.
Я не могу отпустить его снова, не могу потерять ещё одну составляющую пазла.

Будто повинуясь моему внутреннему, запертому в пределах моральной клетки, зову, Шеффилд обнимает моё тело, утыкается носом в мой подбородок и сглатывает, что-то тихо мне напевая. Я хочу улыбнуться, но вместо этого засыпаю.

Прости меня, Шеффилд, я хотела как лучше.