НАИЗНАНКУ | INSIDEOUT [18+]

Сегодня утром я проснулась с головокружением.

Это было побочным эффектом вчерашних переживаний, поэтому я сразу же принялась глотать обезболивающее, чтобы очередная головная боль не была сменена спазмами желудка или чем похуже.

Не считая того, что я уснула в куртке, я могла назвать удивительным то, что я вообще уснула. Сон стал дополнением к слезам и вчерашней истерике. Усталость + моральное потрясение = сон. Я была благодарна Шеффилду за то, что вчера он устроил мне турне по моим воспоминаниям, и у меня появилась возможность хоть немного поспать.

И я проспала школу. Это случилось впервые, но ничего отрешенного я не почувствовала. Ни обиды, ни огорчения, ни жалости. Я не любила одноклассников, но любила учиться, пусть и делала это неохотно.

Я не любила заучивать, я любила запоминать. В основном, я ходила в школу только потому, что мне надо было получать образование. Просто для того, чтобы выжить в будущем и не сгнить где-нибудь у мусорных контейнеров за Макдоналдсом.

На самом деле, всё вокруг – ирония.

Ирония, смешанная с долей правды, но скрытой истиной внутри. Правда для каждого разная, а истины не знает, на самом деле, никто, пытаясь выстраивать личные догадки и мнения. На этом и строится общество – на незнании своих корней досконально. На непонимании настоящего и заплатывания его прошлым.

Мой отец обладал той сотой долей иронии, которая не позволяла ему опускаться на дно всякий раз, когда тётушка судьба била его в челюсть. Той сотой долей была мама.

Многие утверждают, что любовь – непостоянная величина, которая может варьироваться в соответствии с временными рамками и контекстами общества.

Любовь – не величина, не способ измерения.
Любовь – это чувство, недосягаемое и неизмеримое.
Любовь бывает настолько сильной, что не всякий способен её выдержать.

Так говорила моя мама. И я ей верила. Во всяком случае, я знала, что они с отцом друг друга любят, ведь у мамы хватило смелости и веры простить его после измены, а у отца хватило мужества признаться в измене и извиниться.

Она поняла его, а он понял её. Грань между дружбой и любовью – умение прощать. Обе составляющие балансируют лишь потому, что одна из сторон нашла в себе силы простить. Месть и ненависть делает нас ужасными животными, жаждущими крови и мяса. Кто мы на самом деле? Мы – те, кому дали жить и возможность распоряжаться своими действиями и решениями, проверка на прочность длиною в века.

Я не уверена, что смогла бы поступить, как мама. Но мы с ней - разные люди и разные поколения.

Прочность моей кровати после женщин Йена была успешно приравнена к нулю.

Когда я встала с неё, то скрип, казалось, услышали на другом конце города.
Вокруг не было ни единого лучика света; видимо, я зашторила окна перед тем, как лечь спать, но обернувшись к окну, я заметила, что штор на гардинах вовсе не было. После стирки я их вешала...

За окном была беспросветная тьма. Подойдя ближе и присмотревшись, я уловила огоньки фар машин и лунный свет, бьющий на проезжую часть и дома напротив.

Сейчас ночь, а не утро. Я не опоздала в школу, я не помню, когда я уснула, но я была в своей куртке, надетой поверх толстовки.

Тогда я спустилась вниз по лестнице и обнаружила на кухне горящий свет.

На столе лежали ключи от дома и немного денег, оставленных там, видимо, Йеном, перед тем, как сесть в машину на пьяную голову.

Кроме всего прочего, скатерть, купленная мамой ещё несколько лет назад, была прожжена окурками и стала похожей на решето.
Я никогда не позволяла себе курить в доме, а тем более, тушить чёртовы сигареты об мамину любимую скатерть.

Только я вспомнила о сигаретах, как руки начали чесаться. Сколько я уже не курю? Неделю, две? Три дня? Я запуталась во времени.

В кармане лежал телефон. Оказывается, сейчас два часа ночи и с момента моего последнего визита к психологу прошло уже около недели. Мы с Шеффилдом так давно не болтали о всяких мелочах в его кабинете...

Именно в такие моменты человек начинает ощущать панику: когда его восприятие настоящего оказывается под давлением, когда чувство отчуждения давит на голову тяжелым грузом.

Прошла неделя.

Я опустилась на стул, положила руки на стол и попыталась откопать в голове хоть какие-то кусочки воспоминаний, связанных с прошедшим временем.

Тщетно.

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как лёгкие прожигает ледяным воздухом. Я оставила дверь открытой.

Это было понятно по запаху осенней промокшей листвы и выхлопным газам, витающим по дому.

Я думала, что уснула сразу же после кладбища, а на деле потерялась во времени и окутана густым туманом паники.
Те, кто всегда хотел бы забыться, я адресую это именно вам. Вы - тупые куски идиотизма.

Я закрываю глаза и откидываюсь назад, начиная дышать глубже, чем обычно. Я не ощущаю усталости, боли или моральной потрепанности. Я не помню ничего, я не знаю того, что делала в последние дни.

Я не имею ни малейшего понятия о том, как сильно я была потрясена, что со мной произошли подобные вещи.

Забвение кажется мне густым беспросветным ничем. В моём телефоне осталось два контакта.

Шеффилд и моя классная руководительница, миссис Гонтери.

И единственный из них человек, которому я сейчас могу позвонить и обратиться за помощью – это Шеффилд.

С замершим в груди чувством... надежды, я набираю его и жду ответа, слушая гудки, раздающиеся в голове, словно просьбы о срочной помощи.
Трубку никто не поднимает. Скорее всего, у него занятие.
Или он просто занят личными делами.

Я кладу телефон на стол и начинаю осматривать кухню. Шкафчики, висящие над плитой и остальной гарнитурой, раскрыты и пусты, словно их только что обчистили, но тот, кто живет в такой обстановке более трех лет, знает, что так и должно быть.

Как-то раз, Шеффилд поведал мне о том, как его обчистили.
Он сказал, что ему тогда было около двадцати лет и он был глупышом, прячущим все заначки под матрасом в спальне.

А потом сказал, что самые важные вещи навсегда остаются с нами и их никому не под силу стащить или на что-то обменять. Он сказал, что своего любимого пса он нашел раненым в прихожей.

И тогда те триста сотен не сыграли важной роли в том, что его ограбили. Собака никому не нужна, - сказал он, - А я любил своего Бэрри всем сердцем, так что всё, что было мне тогда дорого, было в полном порядке.

Иногда люди считают, что деньги – это самое важное в жизни, и начинают этим давить. Самым ужасным оказывается то, что в обмен на родственников могут просить выкуп, которого может не оказаться. Люди научились манипулировать людьми, что отнюдь не показатель человечности.

В этом доме нечего красть.

Здесь отсутствуют ценные вещи, важные документы или же дорогие украшения. Здесь повис мрак и грязные занавески в прихожей. Надо сделать обстановку более жизнеспособной, а иначе я сойду с ума, если уже не сошла. Телефонный звонок становится спасительным.

- Рикки? – голос Шеффилда скрипит, - Какого хрена с тобой происходит? Где ты?

Это произошло впервые. Шеффилд накричал на меня впервые. Его голос гудит у меня в голове, и я невольно затыкаюсь.

- Я дома, - шепнула я, - Я ничего не помню. Помогите мне. – это все, что я смогла сказать, будучи поникшей в этом шуме, окутавшем меня с ног до головы.

- Жди. – бросает психолог и звонок обрывается.

В комнате будто становится ещё холоднее. За окном чертовски темно, а в глазах начинает мелькать отражение от кружки, стоящей напротив. Я потираю руками глазницы и ощущаю небывалую потерю восприятия.

Мне начинает казаться, будто сейчас я сплю. Все вещи вокруг те же, что и до этого, так что мне приходится радоваться тому, что это, возможно, не мои ночные кошмары. Или не радоваться?

Я не знаю, сколько я просидела на кухне до тех пор, пока не услышала скрип тормозов на улице, а затем быстрые шаги.

Меня схватили за плечи и подняли с места, а я трепалась, словно тряпичная кукла из Лондонского антикварного магазина.

Шеффилд был взбудоражен и невероятно красив.
Лично по моим меркам, он выглядел достойным любой девушки, а любые девушки не были достойны его. Или я ошибаюсь? В любом случае, Шеффилд был зол и встревожен.

- Твою же мать, - прорычал он, тряхнув меня, - Где ты была?

- Я спала, - ответила я, когда равновесие пришло в норму, - я недавно проснулась.

Лицо психолога вдруг стало белым, словно чистый альбомный лист, а глаза расширились.

Он сжал мои плечи ещё крепче, но отказа не получил.

Сейчас мне не было дела до того, что он ко мне прикасается, но если бы не шок, - я бы не возразила. Шеффилд смотрит на меня, а я на него, но ни он, ни я, не можем понять, что делать дальше. Но на самом деле он знает, я уверена.

- Тебя не было здесь, Рикки, тебя не было в школе, тебя не было у меня в кабинете, - спокойно начинает проговаривать Шеффилд, не отпуская меня, - Где ты была? Твой телефон был выключен, дом был совершенно пуст, а учителя впали в панику. Тебя ищет весь город, вся полиция.

- Я ничего не понимаю, - выдыхаю я, - Я помню, что ты отвез меня домой с кладбища, а сейчас я проснулась.

В голове ненужный гул мешает мне думать. Я промёрзла до самых костей и сейчас из моего рта вырывался пар, растворяясь в холодном промёрзшем помещении.

Дыхание Шеффилда практически не было слышно. Он смотрел на меня так, словно готов был убить. Или умереть. Я позволила себе сказать несколько слов.

- Я правда ничего не помню. Совершенно. Я проснулась в комнате, полностью одетая, а в доме адски холодно. Я не знаю, что со мной было, я не помню. Поверь мне. – я, та самая дурочка с сигаретой пару недель назад, падаю в руки своего психолога и хватаюсь за его плечи, чтобы не упасть и не удариться головой об край стола и окончательно не сойти с ума.

Шеффилд обхватывает меня за плечи и прижимает к себе; его дыхание блуждает по моей макушке, а руки крепко сжимают моё тело. Отвратительное чувство слабости начинает пинать меня ногами. Я никогда не позволила бы никому так близко ко мне находиться, но у Шеффилда на этот случай есть Вип-пропуск. Последовавшее за этим можно назвать только чудом.

Или настоящим безумием.

Я просыпаюсь на пороге своего дома, обхватывая себя руками и рыдая.

Мои слёзы текут по щекам, я глотаю их, ощущая солёную горечь и откашливаясь.

При каждом вдохе начинает гореть носовая полость, так что я накрываю нос ладонью и стираю влагу, которая оказывается кровью.

Подняв глаза, я понимаю, что вокруг меня темно-синее небо, заволокшееся пеленой из туч. Я всхлипываю, и к горлу подкатывает кровь. Я снова кашляю, ощущая, как болит моя голова и гудит всё тело.

Вокруг ни души. Пустая улица, пустая дорога, пустые окна домов.

Мой телефон валяется рядом, с разбитым экраном, но горящим циферблатом часов.

Моя голова разрывается на части, я роняю телефон на порог, дышу на руки в попытке их согреть, но лучше не становится. Три часа дня.

Приснившийся мне сон был настолько похож на реальность, что я умудрилась впасть в истерику, будучи во сне.

Странно, но время на моём телефоне не двигалось вперед.
Видимо, он просто безнадёжно сломан. Почти как я.
Я оборачиваюсь на свой дом, но ошибаюсь. На крыльце стоят вазы с искусственными цветами, а дверь украшена мозаикой. Это не мой дом.

Я вскакиваю с порога, всё ещё держась за нос, из которого льётся кровь, а затем начинаю пятиться назад. Я не узнаю этот район.

Будучи ребёнком, я любила гулять по улицам или кататься на велосипеде, изучая окрестности, но в данный момент не смогла опознать даже номер улицы.

Совершенно незнакомые дома, незнакомая местность, неизвестный перекресток, ведущий чёрт знает куда.
Я поднимаю с порога мобильный и пытаюсь перезагрузить его, чтобы иметь возможность позвонить.
Ничего не произвело должного результата.
Экран лишь потух, предоставляя мне возможность увидеть своё лицо.
Оказывается, я выгляжу ужаснее любой жертвы из современных ужастиков.
Мой нос разбит и половина лица испачкана кровью.

Глаза, как ни странно, совсем не красные, но кожа бледная, будто я не видела света несколько лет.
Отрешенность берет меня за пятки и тянет в пропасть, но я сегодня без билета.
Тряхнув головой, я осматриваюсь по сторонам еще раз, в тщетной попытке узнать округу.

В конце концов, я иду прямо, направляясь к перекрестку и волоча за собой своё непонимание.

Я снова не знаю, где я, сколько времени я провела вне дома и какое сейчас число. Сон повторяется наяву, только сценарий пишет совершенно другой. Моё тело ноет то ли от боли, то ли от усталости, точно понять мне не удается. Вполне возможно, что я наткнулась на кого-то опасного или же меня просто сбила машина. Но ни того, ни другого, я не помню.

Выбирая между тремя дорогами перекрёстка, я выбираю ту, что ведет прямо.

Мимо меня проезжает машина с номером, мне неизвестным.
Обычно, местные номера я выучивала чуть ли не наизусть с самого детства, но здесь попала впросак.

Коттеджные районы, мимо которых я проходила, были очень похожи на тот, в котором я живу, только дома здесь были поновее и люди выглядели радостнее.
Мужчина с собакой, говорящий со своим соседом, девушка с дочкой, гуляющие на лужайке с мальчишкой, прибежавшим к ним через дорогу несколько секунд назад.
В круговороте чужих жизней я выглядела, как лишний пазл. В моём наборе точно не достает нескольких десятков.

Я шла так долго, что на улице успело потемнеть настолько, что в дальнейшем поиске мне помогали лишь проезжающие машины.

Холод втыкает мне в кожу иголки, а я пытаюсь засмеяться, скрывая свою боль.

Помоги мне, Шеффилд.

Я просыпаюсь на уроке географии в окружении теплого ветерка, дующего из обогревателя, расположенного на шкафу.
Вокруг сидят мои одноклассники, занятые разговорами, но уж точно не темой, написанной на доске.
Учителя нет в классе, поэтому в кабинете стоит невыносимый шум и смех, раздающийся со всех сторон.

Со мной всё в порядке. Я в своей толстовке, на столе лежит мой полностью рабочий телефон, а лицо, судя по отражению, совершенно чистое.
Страх сковывает горло.

Справа мой одноклассник, Дэнис, пытается докричаться до Лизы, сидящей на первой парте и уткнувшейся в учебник по литературе. Я слегка касаюсь Дэниса, чтобы привлечь его внимание.

- Сколько времени? – спрашиваю я.

- Почти два, - отвечает он, - Скоро конец урока. Ты проспала всю тему, а ещё отказалась идти к Шеффилду, когда он за тобой пришел. Ты не помнишь?

Я кивнула, зажмуриваясь.
Я снова проснулась, забыв, что произошло до того, как уснула.

Несколько секунд назад в кабинет вошел учитель и сказал, что отпускает нас домой пораньше из-за проблем с отоплением.
Поднимаясь с места, я оказываюсь сбитой Адамсоном, снова шутящим про то, что я невнимательная и выгляжу как зомби.

Я стараюсь не грубить ему, поэтому просто забираю с парты телефон и выхожу из кабинета, обращая внимание на погоду за окном.
На улице льёт дождь.
В коридоре пахнет хлоркой и чужими духами.
Я не переношу резких запахов, поэтому сразу же вылетаю на улицу, глотая воздух.

Телефон в кармане джинсов оповещает меня о новом сообщении отрывистым гудком. Отойдя в сторону и пропуская обезумевших учеников, я достаю мобильный и открываю сообщение.

«Не выходи из дома, я скоро буду».

Нахмурившись, я гляжу на телефон и пытаюсь понять, во что мне верить.
Подступающий к горлу ком оповещает меня о том, что вскоре меня начнет тошнить. Все вокруг ничего не подозревают. А я потеряна. Я, промокшая до нитки, стою на пороге школы и смотрю на уходящие вдаль тучи.

Господи, что со мной происходит, когда я буду такой же отрешенной, как и все вокруг? Меня сбивают с ног дети из корпуса начальной школы, и я падаю. В голове яркие всплески, вспышки и дальше кромешная тьма.

Следующее пробуждение ждёт меня в чужой машине.

Я поднимаюсь на локтях, тут же падая от неожиданной и резкой боли в руках и спине. Я сдавленно кричу, потому что меня пронзает тысяча игл, но не понимаю, что делаю в автомобиле.
В голове густым облаком висит туман, но я часто дышу, приобретая возможность говорить.

- Где я? – шепчу я, поворачивая голову.

Пейзаж за лобовым стеклом напоминает мне конец тех фильмов о любви, что так любила моя мама.

Оранжево-желтое небо, разрисованное белыми полосами из облаков, выглядело совершенно невероятным. Вокруг были пустые поля, а вдали виднелись высотки.
Я выдохнула, ощущая колкую боль в лёгких, но всё таки осмелилась посмотреть на водителя.

Тёмные короткие волосы, зачесанные назад, лицо, покрытое лёгкой щетиной и чёрный феникс на шее.

Всё вокруг резко стало значить гораздо меньше.

Я опустилась на сиденье, накрыла лицо руками и вытерла подступившие слёзы.
Вдохнув как можно глубже, я улыбнулась, моргая и преодолевая желание засмеяться.

В машине пахло ванилью и звучала негромкая рок-музыка знакомого мне исполнителя.

Вокруг всё ещё не было ни души, а я ощущала, как мои эмоции рвутся наружу, растаскивая в стороны остатки сдержанности и страха.

Мне хотелось смеяться от того, что, возможно, я проснулась окончательно. И мне хотелось рыдать от того, что это, возможно, только один из вариантов.

- Шеффилд, - вырываю я из себя, - пожалуйста, спаси меня.