НАИЗНАНКУ | INSIDEOUT [18+]

Шеффилд сидит напротив и отстранённо смотрит сквозь меня.

Я ощущаю этот пустой взгляд и невольно вздрагиваю, потому что мимо меня проносится вихрь ветра, раздувающий за спиной шторы распахнутого окна.

Шеффилд всегда придумывает всякие подобные вещи, чтобы проверить реакцию учеников на непредвиденные обстоятельства. В его комнате либо жарко, либо холодно, либо пусто. Он может опоздать на пятнадцать минут или появиться в любом учебном классе на любом занятии.

На полу могут валяться сломанные ручки, а на столе стоять дюжина стаканов из-под кофе.

Иногда ученикам становится плохо. На прошлой неделе мой одноклассник впал в истерику, разрыдавшись и сбежав из кабинета. Три недели назад девушка из параллели, рассказывая о том что её изнасиловали одноклассники, внезапно упала в обморок.

После этого Шеффилд ходил, словно только что родился. Шеффилд знает, как сложно бывает успокоить страдающего подростка, и он пытался. Я знаю это, потому что по школьным коридорам гуляют слухи. Достоверность – понятие относительное, и я знаю, что всему верить нельзя.

- Что ты почувствовала, когда зашла в школу сегодня? – спросил Шеффилд, встав с кресла и пройдя к окну.

Его тон ничуть не показался мне издевательским, потому что я знал, что ему важно это знать. И я рассказала ему.

- Я почувствовала, что сегодня лучше топят. Сегодня в коридорах теплее обычного.

- Это физически, - сказал мне Шеффилд, - А морально?

Я вздохнула, потому что мне понадобилось собраться с мыслями.

- Я помню, что я почувствовала отчуждение. Все носились, как угорелые, что-то кричали, а я стояла и наблюдала за всем этим шумом, пока меня не толкнул Адамсон, что-то брякнув...

Шеффилд не дал мне закончить.

- Расскажи мне о своём прошлом, - попросил он.

Значит, ему это важно. А мне не сложно рассказать.

- В четырнадцать лет я забросила бег. Я занималась им с шести лет, пока не умерли родители. Не знаю, что тогда меня остановило: боль от утраты, психологическая травма или что-то другое, но я перестала бегать.

Я даже раньше нравилась парням... Может, даже была достаточно симпатичной по мнению большинства, ведь для каждого понятие о красоте своё, субъективное и личное. Но я знаю, что была лучше, чем сейчас. Я не курила, не выпивала. Я общалась с людьми.

- Мы оба понимаем, что твоя проблема связана со смертью родителей, - снова оборвал меня Шеффилд, и я вдруг поняла, что он стоит за моей спиной и его руки лежат на моих плечах.

- Уберите руки. – сказала я, дергая плечами, и он в момент выполнил мою просьбу, - Мои родители помогали мне быть собой.

- А кем ты была тогда? – спросил психолог.

Вопрос завел меня в тупик, но я смогла ответить.

- Я мечтала стать ближе к людям. Я хотела изучать их, встречаться с новыми личностями и узнавать ближних. Мне хотелось жить ближе к обществу, изучать языки и историю, стать физически сильнее, выше морально. После смерти родителей всё это исчезло, мотивация пропала без следа. Они держали меня на плаву всё это время.

- Тебе стало одиноко? – предложил Шеффилд, возвращаясь на своё место и складывая руки на столе.

Он всё это прекрасно знал, а вопросы задавал чисто для поддержания диалога.

Не знаю, можно ли назвать то гадкое чувство в груди одиночеством, но мне было больно.

- Я старалась держаться, но всё время падала. Все вокруг стали утешать меня, говорить, что все нормализуется, но я просто сломалась. Я думала о том, что смогу жить нормально, будучи одной, но вскоре появился Йен и сделал моё существование невыносимым. Я ненавидела его.

- Твоё поведение можно понять, твою реакцию на окружающих тоже. Когда твои родители погибли, твоё мышление и взгляд на мир вдруг сделали крутой поворот в другую сторону. Когда мы счастливы, - Шеффилд тяжело вздохнул, откидывая голову, - Мы не видим в остальных их темную и неприятную сторону. Мы не замечаем всего этого. Нам это просто не важно. Но стоит чему-нибудь вдруг разрушить наш мир – и с наших глаз будто спадает пелена. Окружающие вдруг становятся враждебными и раздражительными. Нам кажется, будто всё и вся настроены против нас и делают всё назло, но на самом деле... Некоторые просто преувеличивают и сами становятся на ту сторону. Начинают показывать все свои гадкие козыри. Когда мы счастливы – счастливы все вокруг, по нашему мнению. А если ты обезумела от ярости и боли, то те же самые «все вокруг» - уже грубые и злые. Да, я не говорю, что это происходит во всех случаях из ста процентов возможности, но в большинстве случаев мы – то, что мы видим вокруг, а все вокруг – отражение нас. В любом человеке можно увидеть что-то хорошее, и в любом можно увидеть плохое. Ты не счастлива, Рикки. Ты совершенно не счастлива, отрицать невозможно.

- Я знаю, - ответила я.

- Тебе никогда не хотелось найти человека, который мог бы встать на место родителей? То есть, пойми меня правильно, того, кто смог бы тебе помочь?

- Иногда я хочу уйти из твоего кабинета. – произнесла я.
Это шутка, он знает.

Шеффилд хмыкнул. Он отвел глаза и тяжело вздохнул, видимо, не зная, что ответить. Он до сих пор не может понять, что является единственным, с кем я поддерживаю настолько тесный контакт. Я сама не понимаю, почему всё ещё прихожу в эту комнату. Скорее всего, это из-за того, что Шеффилд всегда готов выслушать мои бредни. И потому, что у него чудесные изумрудные глаза.

- Ты ушла от ответа, - Шеффилд возобновил разговор, а я стиснула зубы.

- А вы спрашиваете глупые вещи порой, - теперь спрятала руки в карманы.

- От чего ты прячешься? – спросил вдруг он.

Только я открыла рот, как в кабинет влетел математик, разнося всё на своём пути и что-то громко передавая моему психологу. Внимание Шеффилда ко мне было украдено, и я поднялась с места и ушла.

На полочке в моем шкафчике лежат мои ключи от дома и я смотрю на них, но не думаю, что способна сейчас идти туда. Но у меня нет выбора.

Под ключами лежит кусок бумажки, и я снова узнаю почерк.

«Выйди на улицу».

И я сминаю бумажку и выбрасываю её в урну, направляясь к выходу.

Шеффилд ждёт меня на улице и выглядит так, словно проводит время в ожидании девушки, которая опаздывает на свидание. Я подхожу к нему, взглянув на парковку. Вокруг всё ещё много машин и они окружены учениками, торопящимися домой или по делам.

Деревья покрылись дождевыми каплями, асфальт похож на огромную лужу, а глядя на серое здание школы можно подумать, что из мира пропали все цвета. Но это лишь можно было.

На самом деле мои руки белые, глаза Шеффилда – серо-зеленые, а края радужки тёмные. Он никогда не ждал меня после занятий, а тем более – не предлагал подождать. А здесь – всё и сразу.

Несколько секунд он меня не замечал, вглядываясь в сторону ворот, а затем понял, что не один.

- Я, если честно, думал, что ты пойдешь другой дорогой, - он улыбнулся мне.

- Нет, теперь в этом нет смысла, - выдохнув, я прячу руки в карманы и Шеффилд это замечает, но в этот раз молчит, отводя взгляд в сторону, - Зачем вы меня ждали?

- Хотел подвезти тебя до дома, - сказал мужчина, возвращая ко мне свой взгляд, - Обещали ливень.

- Ни к чему такая забота, я могу доехать на автобусе, - я обернулась на парковку, но, к сожалению, автобуса уже не было, - Или дойти пешком, как всегда.

- Ты против? – психолог слегка склонил голову в сторону.

Сейчас он совершенно не был похож на себя. На того, кем я привыкла его видеть.

Он был серьезнее, чем обычно, а на губах не было и намека на улыбку. Но сейчас я не знаю, кто я: растерянная или шутница? Мне начинает казаться, что моё состояние приобретает новую стадию, но названия ей пока не придумано.

- Я не против, я просто удивлена, - в конце концов выдаю я, оглядываясь на своих одноклассников, бегущих к машинам под зонтами. Я и не заметила, что по лицу стекают капли воды, а волосы липнут к глазам.

Шеффилд проводит рукой по влажным волосам, а затем хмурится, глядя на меня.

- Не говори мне, что у тебя больше нет одежды, кроме той, что на тебе.

Я хмыкаю.

- Неужели? – искренне удивляется он.

- Ну, - начинаю я, - У меня ещё осталась ваша водолазка и те женские леггинсы. У меня есть одежда, просто она стремная.

Неожиданно для меня, он вздыхает так громко, что я был способна это услышать, а затем берёт меня за руку и ведет своей машине.

Как я поняла позже, это иномарка. Форд, если меня не подводит зрение и синий значок на руле. Я сижу на переднем сиденье и гляжу сквозь лобовое стекло на двигающиеся туда-сюда дворники и на то, как капли дождя врезаются в капот автомобиля, при этом взрываясь. Наверное, будь я каплей, я бы тоже сейчас была не против взорваться, потому что я снова в плену ароматизаторов с ванилью. Нос начинает чесаться, но я лишь стискиваю зубы и гляжу на психолога, сидящего за рулем.

На его лице сплошная собранность и сосредоточение всего, казалось, мира. Он глядит по сторонам, когда выезжает из двора школы, но потом тяжело вздыхает и сталкивается со мной взглядом.

- Как ты, Рикки? – спрашивает он.

Я смотрю на мокрую дорогу и чувствую себя невыносимо спокойно впервые за многие недели и месяцы, несмотря на ваниль.

- Я... хорошо.

- Серьезно? – произносит Шеффилд, будто не веря своим ушам, даже повернувшись.

- Серьезно, - зеркально произношу я.

В его машине тепло. Уже вечер, поэтому темнеет довольно рано, а холодно уже с самого утра. Я всё ещё хожу в тонкой толстовке и джинсовой куртке сверху, но при этом умудряюсь не замёрзнуть до смерти.

- Куда мы едем?

- На кладбище. – отвечает Шеффилд, сворачивая на небольшую дорожку и выезжая на трассу.

Меня в момент передернуло. Я воззарилась на него, едва в силах перебороть желание заорать.

- Зачем? – прохрипела я, теряя самообладание, - зачем?

- Тише, Рикки.

Взяв меня за плечи, Шеффилд вёл меня по узкой тропинке через чужие могилы, покрытые мхом и заросшие травой. Я начала дрожать, ощущая невыносимый холод. Я могла физически чувствовать ломящий кости озноб, а потом поняла, что глаза наливаются слезами.

Уязвимость настигает меня врасплох, когда я понимаю, что он ведёт меня к могиле моих родителей.

- Нет, пожалуйста, не надо, - я резко разворачиваюсь, натыкаясь на его грудь и пытаясь вернуться к дороге, - Прошу!

Он лишь берет меня за шею и прижимает к себе, наклоняясь ко мне.

- Тебе нужно туда сходить, Рикки, тебе нужно, - он сжал меня в руках так сильно, что я потеряла дыхание, пытаясь вырваться, - Я обещаю, всё будет хорошо.

Вокруг было темнее, чем обычно. Или это всё из-за моих истощенных нервов? Я подняла голову и носом коснулась подбородка Шеффилда, резко отвернувшись от него.

- Зачем? – спросила я.

- Тебе должно стать легче. Ты не можешь их отпустить. – объяснил он, а я сглотнула.

- Отпустите меня.

В следующую секунду его руки уже были в карманах куртки, а я отошла от него, поворачиваясь к могилам своих родных. По спине прошлись ледяные мурашки. Я не ходила сюда уже около двух лет, опасаясь худших срывов, чем то, что я не могу нормально спать. В глазах застыла пелена из тьмы и страха. Я вдруг ощутила, будто почва подо мной проминается, и я проваливаюсь под землю, но на самом деле я твёрдо стояла на ногах и даже слышала дыхание психолога.

Я прошла ближе, садясь на невысокое ограждение и глядя на два надгробных камня с высеченными на них именами, фамилиями и датами. Эмили и Грегори Донован. Мама и папа.

- Отцу было сорок три, а маме – сорок. – произнесла я, несмотря на то, что Шеффилд мог и вовсе не слушать меня. Он всегда отвлекался на всякие мелочи.

- Я посчитал, - тихо ответил он, медленно подходя ко мне и с осторожностью присаживаясь рядом.
Его широкие плечи заставили меня двинуться, потому что я не была готов к тому, что наши руки были настолько рядом. Нарушение личного пространства сейчас играло очень важную для меня роль.

- Прости, - Шеффилд понял, в чем дело, и двинулся ещё дальше, оставляя меня на безопасном от него расстоянии.

Я сидела и смотрела на надгробные камни, которые хранили последнюю информацию о тех, кому я действительно была нужна. Я всегда ощущала их заботу, даже когда они были на меня злы или мы были в ссорах, они всегда любили меня, какой бы я ни была. Родители были моими героями. Сейчас мои герои стали призраками. Я уже слышала от кого-то эту фразу, но сейчас это не имеет никакого значения.

- Кем были твои родители? – негромко прошептал Шеффилд, видимо, стараясь не задеть меня резким тоном; его хрипящий голос неожиданно стал более ровным.

- Отец был дальнобойщиком, а мама – домохозяйкой. Поэтому во мне больше от неё, чем от него. Я люблю, когда дома чисто, но когда туда заехал Йен – то я потеряла всё желание поддерживать чистоту.

- Мои родители были церковнослужителями. – произнес психолог, вдохнув, - Отец – проповедником, а мать – монашкой.

- Достойно уважения, - улыбнулась я, понимая, что меня разрывает на части, - А вы помогаете таким дурочкам, как я, не сжечь школу или не скинуться с высотки. Благородно.

На лице Шеффилда мелькнула мимолётная ухмылка, но тут же сменилась горечью. Он повернулся ко мне, глядя почти с благоговением. Он никогда еще не смотрел на меня подобным образом.

- Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, Рикки. Чтобы ты нормально спала, чтобы ты пыталась общаться с людьми так же, как делаю это я. Бескорыстно. Чтобы ты... переборола все свои проблемы. Надо всегда сражаться за себя и свою жизнь. И за своё будущее, как бы глупо это не звучало. Я не хочу видеть круги под твоими глазами и то, как ты старательно сдерживаешь эмоции порой. Эмоции опасно показывать, но опасно и сдерживать. Последствие этому – истерика, срыв. Будь той, кем ты себя ощущаешь. Я хочу, Рикки, видеть тебя счастливой юной девочкой. Я чувствую себя отвратительно, потому что не могу помочь тебе ощутить этот мир с другой стороны.

- В этом нет вашей вины, - сказала я, видя, что его лица стало практически не видно сквозь ночь, - Может, я когда-нибудь приду в норму. Забуду то, что стало переломным моментом. Может, даже собаку заведу. Я отвыкла от всего, что когда-то казалось мне обыденным. И все вокруг отвыкли от меня.

- Скажи мне, - он подался ближе, нарушая баланс моего равновесия, - Тебе стало хоть немного лучше?

Мне пришлось немного покопаться, чтобы вывести свои эмоции на первый план, но это помогло мне ответить честно.

- Да, мне кажется. Но я всё ещё не чувствую себя достаточно усталой, чтобы уснуть.

- Рикки, ты плачешь, - шепнул мне Шеффилд, его большой палец стер с моей щеки мокрую дорожку, а меня передернуло, и я откинулась назад, едва держась в равновесии.

- Прости, я больше не буду тебя трогать, - пообещал психолог, слегка наклоняя голову вбок.

Я вытерла с лица слёзы рукавом и действительно поняла, что плачу.

- Мама говорила мне, что когда у человека не остается сил и слов, он начинает плакать. – сказала я.

- Она была права, Рикки. Пойдём, я отвезу тебя домой.