Глава 2
Натянув на себя джинсы с футболкой я собиралась спуститься вниз, как в дверь в мою комнату постучали. Открыв щиколотку, дверь с еле слышным скрипом отварилась и на пороге встал подручный отца. Мужчина лет пятидесяти, с седыми висками, аккуратно подстриженными, будто выверенными по линейке. Его лицо - словно карта прожитых лет: глубокие морщины у глаз, жесткие складки у рта, выдают привычку сдерживать эмоции. Одет в строгий темно-серый костюм с лацканами, отглаженными до бритвенной остроты, а на запястье — старинные серебряные часы. Руки, покрытые сеточкой шрамов от давней работы. Его голос — низкий, монотонный, как стук метронома:
- Киара, ваш отец ожидает вас на террасе. Завтрак подан.
Фразы короткие, отточенные годами службы. Не улыбается, но взгляд карих глаз смягчается на мгновение, будто вспоминая, как нянчил меня в детстве. В его движениях нет суеты — каждый шаг размерен, будто отмерен циркулем.
- Спасибо, Антонио. — ответила я, невольно улыбаясь в знак уважения. Едва заметно кивнув головой, он покинул мою комнату оглушающими шагами. Не долго думая я ушла следом. Спускаясь по лестнице с резными балясинами, задеваю рукой стену, где в ряд висят портреты предков. Их глаза, написанные маслом, будто следят за мной, пока я прохожу мимо гостиной с камином, чья чёрная пасть до сих пор хранит запах яблоневых дров. В прихожей, на старинном комоде, ваза с пионами — страсть отца к строгой симметрии нарушена: один бутон упрямо выбился из идеального круга. Через стеклянную дверь с латунной ручкой-змейкой видна терраса: плиты песчаника, потрескавшиеся у краёв, стол под льняным зонтом, заставленный фарфором. Но прежде чем выйти я на миг задерживаюсь у окна в столовой. За ним — сад, где рабочие отца когда-то сажали тюльпаны геометрическими рядами, а теперь дикий виноград оплел решётки.
Отец сидел на садовом кресле в идеально черном классическом костюме, с солнцезащитным очками, которые отражали яркие лучи солнца, попивая маленькую чашку экспресса , одновременно покуривая сигару. Присаживаясь напротив него, в нос резко ударил запах табака, смешанный с кофе. Люди, стоявший поодаль, так же, были одетые в чёрное одеяние. На ремнях у них был прикреплен табурет, руки сцеплены за спиной в замок. Картинка выглядела устрашающе и одновременно возбуждающе. Отец ,не отрывая глаз от газеты, перелистывает страницу с резким шелестом:
- Ты опоздала на семь минут. Кофе остынет.
Садясь напротив, я намеренно отодвигаю чашку:
- Я не голодна.
Он щёлкает языком, как будто поправляет невидимый галстук :
- Вечером банкет. Надень чёрное платье с жемчужным воротником. Будут важные люди.
- Опять твой «успех» без объяснений? Уже лет пять я гадаю, как так быстро ты расширяешься, чем ты занимаешься и даже не знаю, за что аплодировать — зло прорычал я, играя краем салфетки, сворачивая её в тугой рулон. Отец впервые поднимает взгляд. Его глаза — как стальные задвижки сейфа:
- Твоя роль — улыбаться и произносить тосты. Остальное — не твоя забота. Я резко откидываюсь на спинку стула, смех сухой, как треск бумаги:
- Роль наследницы твоего «легального предприятия»? Спасибо, не завидую.
Его палец стучит по заголовку газеты — «Компания Блэкторн расширяется на Восток»:
- Ты последняя ветвь нашей фамилии. Через год войдёшь в совет. Готовься.
Я встаю, опрокидывая ложку. Она звенит, как сигнал тревоги. Резко развернувшись я ухожу прочь.
«Легальное предприятие». Конечно. Как же иначе объяснить яхты, бронированные лимузины и внезапные «командировки» . Он думает, я не вижу, как подручный стирает пятна крови с подъездной дорожки. Но банкет... Может, сегодня я надену красное? Не в его правилах. Или вцеплюсь в микрофон и спою похабную песню. Хотя нет. Просто исчезну. Как он исчезал каждое моё утро в школе.
Я пролежала в кровати до вечера с закрытыми глазами. С комнаты выходила только попить и сделать сэндвич, так как желудок предательски ныл. Отец ко мне не заходил, что не удивляет из-за дня в день. К написанию книги я не притронулась, так как вдохновения на сегодня не была от слово совсем. Мои мысли крутились только около банкета. Чувство тревоги не покидало меня ни на секунду, что-то будто бы надвигалось на сегодняшний вечер , тревожные бабочки кружились в водовороте у меня в животе.
Комната пахнет жасмином и бунтом. Я стою перед трюмо в одном лишь кружевном белье цвета старого вина, волосы — каскад каштанового шёлка — рассыпаны по плечам. На кровати, поверх шёлка скомканного чёрного платья с жемчужным воротником, лежит мой выбор: платье-хамелеон, сшитое по собственному эскизу. Ткань — алый шифон, переливающийся в свете люстры как раскалённые угли. Спина открыта до поясницы, где изгибается татуировка-цитата на испанском: «No soy tu flor»(«Я не твой цветок»). Я натягиваю платье, и материал обволакивает меня, как вторая кожа. Талия, узкая, будто выточенная из мрамора, подчёркнута поясом из чёрных стразов. Бёдра дышат свободой — силуэт струится вниз, то расширяясь, то сужаясь, играя с каждым шагом. Грудь прикрыта лишь асимметричным драпированным узлом, оставляющим плечи голыми — бронзовыми, гладкими, будто отполированными солнцем. На запястье браслет из шипов, подарок матери: «Чтобы помнила, что красота требует жертв». В волосы вплетена серебряная нить украдкой вытащенная из сейфа отца, где хранились «доказательства» его сделок. Туфли — острые, как кинжалы, с вырезом, открывающим подъём. Каблук выше, чем разрешал отец. Я поворачиваюсь к зеркалу, ловя свой профиль — гордый изгиб носа, губы, подкрашенные вишнёвым, будто вызов. Руки скользят по бокам, чувствуя рёбра под тканью.
- Он хочет чёрное? Пусть подавится красным — прошептала я
В ящике трюмо, под стопкой эскиза платья, спрятан флакон духов «Liberté» — смесь табака, кожи и граната. Брызги на шею, за уши, в декольте. Запах, который отец назовёт «вульгарным», но который заставит гостей оборачиваться. Перед выходом останавливаюсь у окна. Лунный свет целует мой силуэт, отбрасывая на стену тень, похожую на крылья. Где-то внизу, у подъезда, ждёт лимузин , за рулём которым сидит Антонио.
- Ваша красота — не утончённая, а опасная. Как лезвие, которое уже выбрали жертву — сказал он, кидая взгляд на меня, через лобовое зеркало.
- Я польщена, Антонио. Ваши комплименты как всегда, обжигают приятным огнём — ответила я, улыбаясь идеально накрашенными губами вишневой помадой.
Объезжая большой фонтан, в виде кобры, со рта которой большим напором льется вода, мы останавливаемся около высоких ступеней, поднимающихся ко входу. Вокруг ровно подстриженный газон , огромное здание цвета теплого песка, с 7 колоннами по обе стороны. Вдоль забора высоко посажены туи. Дверь с моей стороны открывается, Антонио стоит ровно и грациозно с вытянутой рукой, предлагая помощь аккуратно выйти с машины. Не отказываясь, я вкладываю свою ладонь в его. Меня неспеша ведут ко входу.Отец замер у входа в бальный зал, его пальцы сжали бокал с виски так, что костяшки побелели. Я стояла в центре комнаты, окружённая взглядами, как языками пламени в пепельнице. Алый шёлк лизал мои лодыжки, открытая спина мерцала татуировкой, а браслет из шипов звенел при каждом движении — будто кандалы, которые я сама себе выбрала.
- Ты выглядишь как... — подходя, голос отца ниже, чем гул рояля — ...уличная танцовщица
- Спасибо. Именно это я и хотела услышать от главного «режиссёра» спектакля — ответила я, едко улыбаясь ему. Он делает шаг вперёд, запах его одеколона — холодный, как сталь:
- Надень накидку. Сейчас же.
Я смеюсь, звонко, нарочито, чтобы услышали гости с канапе в руках:
- А что, твои «партнёры» не оценят твой безупречный вкус? Или испугаются, что я не очередной твой... актив?
В зеркале за моей спиной отражается мать на портрете: та же осанка, тот же алый оттенок губ. Отец моргает, будто призрак ущипнул его за горло. На столе рядом — чёрная накидка, заранее приготовленная подручным. Мой подол подпален — возможно, от сигары, возможно, от чьего-то взгляда.В моём декольте мерцает кулон с бирюзой — единственная вещь матери, которую отец не успел запереть в сейф. Он тянется поправить мою прядь, но я отстраняюсь, и его рука повисает в воздухе, как прерванное рукопожатие с прошлым.
- Боишься, что они увидят, какая я «настоящая»? Или что я увижу, чем пахнут твои «сделки»? — сказала я шепотом, чтобы только он услышал. Отец хватает меня за запястье, шипы впиваются в его ладонь.
— Ты играешь с огнём, который спалит нас обоих.
Я вырываюсь, оставляя на его руке капли крови, похожие на рубины:
- Зато я не задыхаюсь в твоём дыме.
Он отступает, пряча окровавленную руку в карман. Я прохожу мимо, платье шелестит, как флаг на ветру. В углу зала подручный роняет поднос — бокалы разбиваются в такт моим шагам. Гости затихают, но я уже у микрофона, и мой голос, сладкий и режущий.
- За «семейное дело»! Особенно за ту его часть, что хоронится в чёрных ящиках...
Отец не аплодирует. Он смотрит на капли крови на белой перчатке и понимает: алый цвет — не мой бунт. Это предупреждение.
Внезапно огромное стекло , которое было куполом здания разбивается вдребезги, от мощного удара. Остальное было как в замедленной съёмке: осколки посыпались вниз, медленно, как звёзды, сорвавшиеся с орбиты. Люстра, ещё секунду назад сиявшая золотым солнцем, замигала, бросая на стены судорожные тени. Где-то кричали, но звук тонул в гуле катастрофы. Антонио рванулся ко мне, пистолет в руке прижимая к груди, как святыню. Его губы шевелились: «Беги!» — но я не слышала.
Он появился из завесы падающего стекла.Чёрный, как провал в реальности.Красная маска — словно рана на лице ночи. Янтарно-карие глаза светились из-под капюшона, будто в них застыл огонь моих кошмаров. Антонио выстрелил. Раз. Два. Пули пробили воздух, но его уже не было там. Он двигался как дым: исчезал, чтобы возникнуть в полуметре ближе. Рука в чёрной перчатке сжала горло Антонио — хруст, глухой стон, тело рухнуло на мрамор, залитый вином и кровью. Я отступила, споткнулась о шлейф платья. Ледяное лезвие осколка вонзилось в ладонь, но боль не дошла до сознания. Он был уже рядом. Беззвучно. Как тень, которую не остановить. Его пальцы обвили моё запястье — прикосновение обожгло, будто через кожу просочился яд воспоминаний.
Ты… — успела выдохнуть я, узнав глаза. Те самые, что мерещились в тумане сна.
Меня поднял порыв ветра с улицы, или это он взмахнул плащом? Мир перевернулся: люстра, крики, зеркальные дожди — всё смешалось в калейдоскопе. Убийца прижал меня к себе, и красная маска на миг оказалась в сантиметре от моего лица.
- Не бойся — прошептал он, и голос звучал как скрип заржавевшей двери в забытой комнате детства. — Ты не в моём списке.
Потом — прыжок. Вверх, к рваному краю купола, где свистел ветер. Его плащ захлопал, как крылья ворона, уносящего добычу. Последнее, что я увидела перед тем, как тьма поглотила всё — отца, лежавшего в объятиях смерти.