Чёрная Вдова

Короткое замыкание в сознании привело к полнейшему сумбуру. На протяжении всего пути от портового квартала,  трижды чуть было не поддался навязчивому желанию, оглушить Вдову и вернуть ребёнка. Но что-то меня всё время останавливает. Страх нарваться на немилость Жрицы Смерти? Или же осознание её правоты? Одно я знаю точно: я не останусь безучастным наблюдателем эксперимента. Чёрта с два. Никогда бы не подумал, но кажется у меня какой-то пунктик насчет детей. Может, потому что я и сам когда-то пережил, будучи ни в чём неповинным ребёнком, может, оттого свидетелем каких зверств над детьми я некогда стал. Но в этот раз я всяко не собираюсь оставляться в стороне. Безумие Вдовы, ни в какие ворота уже не вписывается, эта дамочка окончательно тронулась — прямо-таки финальная стадия помешательства.

Уже спустившись в подвал со Вдовой, несущей младенца на руках, в очередной раз обращаюсь к самому себе в поиске хоть какого-нибудь призыва к действию, но бестолку. Голову поработил абсолютный вакуум, а меня — чистейший цейтнот.

Мадам сворачивает в хирургическое помещение, наказывая мне зажечь лампы. Повинуясь, ощущаю дикий тремор в руках. Подумал было  разбудить исполина, он почивал в одной из подвальных комнат, любезно оборудованной мадам под жилую, но во-первых: кто ж его знает, как он реагирует на потревоживших его мирный великанский сон, да и толку с него в самом деле ноль — это уже во-вторых. Пресечь деяния чёртовой Вдовы, коли она что-то втемяшила себе в голову, практически невозможно.

Что она вообще намеренна делать? И что делать мне? С самим собой перво-наперво! Я даже не до конца понимаю с какого дуру меня так сильно ломает. То ли сбежать хочу, то ли не представляю просто куда от самого себя деться.

Она кладет свёрток на хирургический стол и принимается перебирать инструменты.

Иисус, Мария, Иосиф!

Вцепившись в костлявое плечо Вдовы, заставляю её обернуться.

— Неужели нельзя было вскрыть уже мёртвого?

Краткое мгновение мадам хмуро исследует моё лицо так, словно я перемазан сажей, и многозначительно вскидывает бровь.

— Это я и собираюсь сделать.

— Он ещё дышит, — возражаю немедля, несколько нервно тыча пальцем на мальца. — Я имею в виду какого-нибудь умершего от этой хвори.

Крутя на свету смертельно острый скальпель, Вдова смиряет меня снисходительным взглядом, без особого энтузиазма выдавая:

— После того, как в морге ему  перевернут все пороха, устанавливая причину смерти, а гробовщик опустит на шесть футов?

— И потому перевернуть все потроха ему решили Вы? — откровенно озлобился, всплеснув руками. —  А я, надо полагать, сброшу его в топь?

Вдова читая по губам, кажется не понимает, что я к чертям несу, несколько раз меняясь в лице от недоумения до злости, и прежде чем ответить раздраженно цокает.

— Этот ребёнок умрёт в любом случае, — втолковывает мадам, как недоразвитому. — Он уже присмерти, приди в себя, Себастьян! Я абсолютно ничем не могу ему помочь, ибо понятия не имею что с ним. И пока не пойму, не найду средства. А значит вообще никому абсолютно ничем не смогу помочь. Это ты понимаешь?

— И чтобы разобраться обязательно проводить аутопсию? Других способов, что, вообще не существует? Дьявол! — выругался я, про себя припомнив ещё с десяток грязных портовых проклятий. Я реально не находил себе места, мне всё это не нравилось!

— А у тебя, стало быть, куча идей на сей счёт? — достаточно ехидно справляется Вдова, скрестив руки со скальпелем на груди. — Не поделишся?

Я не был рождён монстром, но стал им или же как никогда близок к тому, чтобы стать, позабыв о том, что я человек. А говоря о том, что я изменился, Вдова лишь подтвердила то, что не смогла меня переделать. Я не менялся, это она зашла слишком далеко. Реально слишком.

Уверен мои предательские глаза, бегая взглядом от мелкого в свертке к мадам, намотали сотню миль.

— Так охота пройти сложным путём? Будь по твоему, — вскинув подбородок Вдова резко ловит мою грудь на острие скальпеля так, словно, и впрямь, намерена пронзить. А может, и намерена, чёрт её знает. Старая психопатка явно окончательно спятила. — У тебя ровно час. И ни минутой более. Ежели через час ты не поставишь хотя бы предварительный диагноз, я проведу вскрытие. Время пошло.

Отбросив с психу проклятое лезвие куда-то в угол, она спешно удаляется прочь, обдавая продрогшим могильным холодом.
Проводив женщину взглядом, выдызаю с облегчением, но тут же чуть не задохнулся. Мари застыв у порога осоловело таращится на сверток, а я забыл, к чёрту, как дышать.

— Какого...

— Скройся, — бросаю я, резко выдохнув, но девчонка лишь вскидывается, смахнув оторопь.

— Морской дьявол!

— Стой где стоишь! — отрезаю суетливо, выставив на корсарку раскрытую ладонь. — Ни шагу больше. Это может быть заразно, — подступив, разворачиваю девчонку за плечи, и подталкиваю прочь. — Свободна.

Извернувшись ловчее кошки, пиратка перехватывает меня за руку, и заламывает её за спину, так что прострелило болью.

— Клятая сирена! — защипел я чуть ли не в голос. — Ты... вообще поняла, что я сказал?

Хват у девчонки оказался на удивление мёртвым, ни то что бы она была очень сильной, вовсе нет, однако наверняка владела рядом азиатских боевых техник. Не ослабляя захвата, Мари приближается к моему лицу. На её — серая хмурь, ходит зловещими тенями, делая смуглую кожу едва ли не пепельной, а черты — острее и жёстче.

— Что это ты удумал? Зачем вам... — исподволь взглянув на хирургический стол, корсарка зажмуривается. — Святая каракатица...

Оттолкнув меня, Мари проводит ладонью по лицу, и кажет на сверток.

— И что ты собрался делать с... этим?

Действительно.
Что я собираюсь делать? Что. Я. Чёрт. Возьми. Знаю. Господи, чёрт, но что-то ж я всё таки знаю, я же не совсем болван! Нужно подумать. Просто подумать. Успокойся, не паникуй. Без паники, чёрт! Спокойно.

Ладонями я плотно затыкаю уши и смыкаю веки. Абстрагируюсь. Всего пара минут абсолютного покоя, дабы поймать концентрацию. Всего пара минут.

Глубоко вздохнув, медленно выдыхаю, стремясь очистить разум от лишних мыслей и тревог. Распахнув глаза, чуть приглушаю огниво лампы. Комната погружается в приятный полумрак. Малец укутанный в шаль, с виду совсем не подаёт признаков жизни. Поднеся дрожащую руку к крохотному рту, с облегчением чувствую слабые потоки дыхания. Горячо. У мелкого сильный жар. Чуть осмелев, под пристальным взором комнатной флибустьерки, распутываю серую пуховую шаль, пеленку и прощупываю артериальный пульс. У детей, насколько мне известно, в принципе сердце колотится в разы быстрее, но скорость его пульса просто критически зашкаливает.

— Он что... живой? — поражается Мари, округляя и без того  огромные чёрные глаза, до размера пары спелых слив.

— В том-то и загвоздка.

— Твою ж пучины мать... — тёмный взгляд девушки плавно находит мои глаза, а в её, напрочь затянутых штормовыми тучами, пробиваются опасные всполохи. — Да ты никак на мачте перегрелся.

Это не искра. Не лютая ненависть. Разочарование. Не только во мне, а... в общем и целом. Становится просто невыносимо под её мрачным взглядом. Просто внезапно цепляют за живое эти, разочарованные в жизни, глаза, — и всё переворачивается внутри, приводя к пониманию: ты всё бросишь в костёр, только бы стереть эту горечь. Нечаянное понимание. Совершенно новое. Но отчего-то прямо говорящее о том, что я поступаю, чёрт возьми, правильно!

— Не исключено, — киваю покорно, опираясь кулаками о стол. — Мне просто нужно понять, что с ним. И как можно скорее. «Эта госпожа больше любит выказывать свое могущество, нежели стеснительность.» — цитирую я старика Санчо Панса, недвусмысленно намекая на смерть. Или на Чёрную Вдову, чей образ столь тесно переплелся с костлявой, что не разорвать.

  Мимолётно вскинув чёрную бровь, корсарка удовлетворённо кивает, но ретироваться вон явно не собирается, а придвинув стул, усаживается, закинув нога на ногу и переплетает руки на груди.

Игнорируя пытливый взгляд, тщательно осматриваю младенца, стараясь не упустить ни единой детали. Тончайшая нежная кожа на ощупь очень влажная. Потливость, лихорадка, и этот желтоватый оттенок и мелкая сыпь...

— И что с ним? — интересуется корсарка, покачивая ногой. — Это не золотуха случайно?

Но это не золотуха. Меня не на шутку беспокоит его сбитое сердцебиение. Достав из ящика стола стетоскоп, пытаюсь прослушать мальца внимательнее. Отметил только не то непонятные вибрации, не то шумы как в лёгких так и в области сердца.

На что это похоже?

Вообще чертовски похоже на лихорадку Пикарда. Эпидемически она уже вспыхивала во Франте в прошлом столетии и длилась значительно недолго — от одной до двух недель и в малом количестве случаев приводила к летальному исходу. Из симптомов: очень сильный озноб, головокружение, головная боль и боль в шее, плечах и конечностях, сопровождаемая сильным истощением. За этой «холодной» стадией, которая могла длиться от получаса до трёх часов, следовала стадия жара и потоотделения. Характерный, часто зловонный пот выступал внезапно и без видимой на то причины. С потливостью появлялось ощущение жара или лихорадки, сопровождающееся головной болью, делирием, тошнотой, рвотой, болью в животе, учащенным пульсом или сердцебиением и сильной жаждой. Частыми симптомами были именно сердцебиение и боль в сердце. Никакой сыпи однако не наблюдалось. На более поздних стадиях следовало либо общее истощение, срыв и быстрая смерть, либо непреодолимая сонливость, уступка которой считалась фатальной. Но и те, кто пережил приступ, не были застрахованы впредь; у некоторых людей перед смертью случалось по нескольку припадков, а также частое кровотечение из носа. Ко всему, пациенты умирали в интервале от четырёх до двенадцати часов после начала болезни, а те, кто пережил сутки, имели в последствии хорошие шансы на выздоровление. Каждый, кто контактировал с больными, обычно заражался. Стало быть болезнь передавалась воздушно-капельным путём.

Причина — пожалуй самый загадочный аспект лихорадки. Впору бы винить вездесущие грязь и сточные воды, которые могли стать источником инфекции. То, что первая вспышка болезни произошла в конце прошлого века и до сих пор наблюдаются очаги может означать, что иммунитета от неё не вырабатывается.

Чёрт, мои предположения о причинах заболевания варьируются от гриппа до блох и болезней, переносимых вшами. Может это просто эрготизм — отравление спорыньей. С такими симптомами, уверен, что связь можно усмотреть и с лептоспирозом, и с сибирской язвой. Сонная болезнь или японский энцефалит... Лихорадки, вообще, зачастую сопровождаются неестественной смертью птиц, а у мертвых птиц под крыльями обнаруживают абсцессы. Следовательно, также возможно, что птицы сыграли роль в передаче или, по крайней мере, они, похоже, тоже пострадали от болезни. Может ли лихорадка быть новым типом зооноза?

Мне, в соответствии с текущим уровнем знаний, только гадать и приходится, хотя течение болезни показывает некоторые признаки для такого предположения. Что мне делать? Как исключить ошибочное и отыскать единственно верное? Избегая вскрытия.
Лёгочный синдром? Однако аргументом против является то, что разносчики и их экскременты являются в первую очередь путями передачи инфекции. Следовательно, зараза должна всегда повторно вводиться в человеческую популяцию. Хотя симптомы легочного синдрома схожи, это не объясняет столь скорое распространение болезни.

Это нечто иное.
Дабы не запутать самого себя, я достаю из письменного стола в лаборатории стопку листов и перо с чернилами. И принимаюсь записывать, склонившись над столом в хирургии, сплошным потоком все версии, тут же зачеркивая, по мере исключения.
Острый или хронический воспалительный процесс, но чем он вызван? Вероятно один из вариантов септического поражения, когда возбудители проникают в кровь, и затем оседают на внутренней оболочке сердца и его клапанах. Как результат — орган страдает, хуже работает, клапаны деформируются, возникают пороки сердца. Могут также появиться признаки тромбоэмболии в ветвях легочной артерии, поражение почек, головные боли, признаки нарушений работы мозга. Стало быть и способ заражения через слизистую или кровеносную систему, и вегетации располагаются по току крови.

Это не сыпь.

Прибавив света в керосинке пристально всматриваюсь: это не сыпь, а мелкие кровоизлияния, как от укола иглой. Примечаю также гематомы в области ногтей, узелки на пальцах рук и ног. Аккуратно приподняв веки, замечаю кровоизлияния в сетчатку. Малец довольно щуплый, но отеки суставов...

Эндокардит. Я почти уверен! Но чтобы подтвердить подобное требуется аутопсия. Я не хочу его вскрывать! Чёрт! Довериться только аускультации стетоскопом?.. Вот только слух мой оставляет желать лучшего.

Проклятье, ко всему прочему, кое что совершенно не стыкуется. Конкретно: может ли эндокардит иметь инфекционную природу? Тогда вегетации должны быть сифилитического генеза, и вызывать обструкцию: образование кровяных сгустков, размягчение, изъязвление и нагноение, с последующими организацией и фиброзом отдельных участков.

Абсцесс, а значит есть бактерия, его спровоцировавшая. Если я так ничерта и не предприму, малой умрёт. Что тогда я обнаружу на аутопсии? Свежие вегетации, а также большое количество мелких абсцессов и кровоизлияний в серозные оболочки, кожу, стенку сердца, почки и другие органы. Более того, дальнейшее детальное изучение пораженных клапанов сердца в итоге обязано дать совершено неожиданный результат. Как минимум тромбы, которые образуются в результате эндокардита, в большой своей массе должны быть не организованные фибрином и компонентами крови, а будут состоять из того же вещества, что и вегетация. Тогда на первый взгляд при микроскопии обнаружатся нити фибрина с хорошо организованной детритной массой, однако при увеличении станет видно, что они состоят из коротких палочковидных и круглых телец, которые разветвляются, гранулы с палочковидными тельцами будут похожи на бактерии, в то время как нити — на мицелий. Точно такая же структура обнаружится и в эмболах в артериях почек. Только в этом случае не может быть никаких сомнений, тогда лишь я смогу наверняка утверждать, что это не посмертные изменения!

Но как убедиться в этом при жизни пациента? Путём лишь аускультации и, может, поверхностной микроскопии крови. У меня недостаточно ни опыта, ни знаний для подобного анализа, ни времени. Но мне достаточно и предварительного диагноза, дабы отсрочить вскрытие.

Наспех собрав исписанные листы, шальной пулей вылетаю из подвала и мчу в библиотеку. Как и ожидалось, Вдова при свечах перерывала книги и журналы отца, восседая за дубовым столом у окна и цедя едкую трубку.
Пытаюсь поскорее перевести дыхание, ворвавшись в библиотеку, и  оставив указательный палец вверх, привлекаю все внимание Вдовы.

— Два варианта: это либо левосторонний эндокардит, проявляющийся лихорадкой, профузным потоотделением, кожной сыпью, систолическим шумом и инсультами, вызванными эмболией, либо правосторонний эндокардит, развитие которого может осложниться эмболией в легочную артерию. А гипертермия, озноб и спленомегалия являются симптомами эндокардита и возникают в связи с действием токсинов, выделяющихся воспаленным эндокардом.

Выпалив все соображения, превозмогая непонятное давление в диафрагме, приземляю кипу небрежно писанных бумаг на стол пред Вдовой. У той, дым, кажется, застрял где-то в трахее. Откашлявшись, прижимая ладонь к груди, мадам моргает несколько раз к ряду, прежде чем уточнить.

— Ты... провёл аутопсию? Самостоятельно?

Разве что своей черепной коробки...

— Нет. Это гипотеза, но Вам, доктор Дайон, я настоятельно рекомендую её проверить. Не прибегая к вскрытию. Я чертовски серьёзно.

Запрокинув голову, мадам затягивает тонкую резную трубку из слоновой кости.

— Однако... — выпуская струю сизого дыма в потолок, она пребывает в раздумьях ещё пару секунд, а затем ловит мой выжидающий взгляд. —  В самом деле, весьма занятая гипотеза, но что насчёт доказательной базы?

— Я не могу это доказать, — нехотя сознаю, и с досады поджимаю губы.

— Без аутопсии, — подчёркивает Вдова, всем своим видом доказывая собственную правоту и важность. —  Вскрытие, почти наверняка, подтвердит твою теорию, вот только...

— Аускультация стетоскопом, — предлагаю я прежде, чем Вдова успевает договорить.

— По-твоему этого достаточно? — лёгкая усмешка, застрявшая в уголке тонких губ, сжимающих трубку, дико нервирует, но я стоически сношу укол. —  Предположим. И что же тогда  мешает тебе это сделать?

— А вам? — парирую, не выдержав вполне очевидной издёвки.

— А я не ищу сложных путей.

— Издеваетесь?

—  Отнюдь, — качает Вдова головой, загадочно улыбаясь. — И раз уж ты избрал тернистую тропу... — разглядывая узор на трубке, мадам подаётся чуть вперёд и облокачивается на стол. Лукаво прищуренные глаза, переливаются золотом в дрожащем свете свечей. — Вообще аускультативных феноменов не так уж и много: эгофония, металлический звон, шумы, например амфорические, дуновения, терпуга, пилы, раздувающихся мехов, — ударилась мадам в объяснения, — так же пуэрильное дыхание и саккадированное, перкуторный трансонанс, пекторилоквис...

Лекция изрядно подзатянулась, поскольку Вдове пришлось разъяснять отличительные особенности каждого феномена буквально на пальцах.

— К слову, с практической точки зрения, — подводит Вдова итоги, — для аускультации сердечно-сосудистой системы желательно применять стетоскоп, поскольку звуки низкой частоты лучше проводятся при отсутствии мембраны и слабом давлении на кожу. При аускультации же лёгких прослушивание лучше осуществлять фонендоскопом так как звуки высокой частоты лучше проводятся именно при использовании мембраны.

Святые кости... я даже речь на слух не способен воспринимать, самые обычные слова, по большей части, всё ещё ничего не значат и звучат неразборчивой кашей, и я собрался диагностировать смертельное заболевание при помощи стетоскопа? Я рехнулся?

Аускультацию, мне, прежде всего, необходимо провести мира сего! Звук для меня по-прежнему остаётся неизведанным измерением. Так на что же я надеюсь? Не проще ли… В самом деле, почему бы мне просто не умертвить младенца и не вскрыть его тушку, а? Какого дьявола, я избрал сложный путь, если его даже не спасти! Малец не просто квел, он правда стремительно умирает, и губительные процессы в крохотном организме наверняка необратимы. Он умрёт, но почему я… А я ведь, кажется, совсем не дурак. Любые эндокардные заболевания устанавливаются посмертно. Только лишь после вскрытия. Я не только выявил недуг при жизни пациента, и более чем уверен, не ошибся, но и установил связь между инфекционной природой заражения и болезнью. Такого… такого в принципе никто никогда прежде не делал. Я, получается, совершил… открытие? Я не так уж беспутен и глуп? Чёрт побери! Да я и впрямь это сделал! Мне недостает лишь доказательной базы. И заручиться я ею должен до того как младенец отправится к праотцам, в противном случае всё это не имеет никакого смысла. Я должен безоговорочно подтвердить диагноз при жизни пациента. Более того изобрести и зарегламентировать  пути диагностики. Доказательством тогда выступят результаты вскрытия идентичные результатам полученным мною до смерти пациента. Этому ребёнку, кажется, на судьбе было написано явиться мессией. Но его бестолковая трагичная смерть обретет смысл, лишь моими стараниями. Не ясно лишь, отчего Вдова не дошла до этих соображений, почему…
Смотрю в янтарные глаза, пытливо взирающие, и к собственному ужасу и изумлению всё понимаю. Она отыскала действительно эффективный способ заставить меня прислушаться к звенящему кинвалу бытия.

— Умно, мадам, — в ответ на её напускное недоумение, я, собирая свои записи, лишь добавляю. —  Лихо же Вы, право, пнули меня от слов к делу.

По-прежнему делая вид, что понятия не имеет о чем это я толкую, Вдова витиевато напутствует, утыкаясь в книгу.

— Виват, мой мальчик, тебя, так полагаю, ждут великие дела.

Закрыв за собою дверь библиотеки сползаю вниз по стене. От нервного всплеска навалилась смертельная усталость, руки поработил тремор, а все эмоции размылись. У меня нет времени себя жалеть и приводить в  чувства. У меня вообще нет времени. Я без понятия сколько протянет малец на бактериостатических средствах, которые лишь сдерживают всепожирающий абсцесс. Наверняка время критически ограничено.
Вдова предположила, что в раннем детстве я перенес отит, наверное будучи таким же крохой я сильно болел. У меня было на порядок больше шансов на выживание. У этого мальца лишь один, и тот равноценен шансу на успех моей идеи, чертовски маловероятный и никем не гарантированный. Где-то на окраине разумений, я сознаю, что мне его не спасти, ни время, ни средства не на его стороне. Но так же грею в мыслях надежду, что я успею, что смогу. Очень глупо верить в свои силы, даже подспудно. Я взвалил на себя крест, который мне просто не унести. И я понимаю это, вполне отчётливо, но клятая вера...

Вернувшись в подвал, обнаруживаю, что Мари из пледа и огромной плетеной корзины  соорудила люльку.
Девчонка глаз не сводит с мальца, но вид у неё на удивление отрешенный. Будто бы она чувствует…

— Иди спать, — распоряжаюсь, шаря по полкам в поиске микофеноловой кислоты.

— Он умрёт?

Я слышу вопрос и распознаю, не оборачиваясь. Отчего-то всё немногое, что я вполне сносно научился воспринимать на слух посвящается смерти. И правда, отчего…

И я бы с удовольствием ответил не оборачиваясь, не видя чёрных тусклых от разочарования глаз. Но естественно не могу.

— В противном случае, — вздыхаю непроизвольно, пряча взор, — его бы здесь сейчас не было.

— Но великан же здесь.

Кстати, да. Он до сих пор здесь, почему Вдова всё ещё не спровадила его восвояси? Имеет какие-то виды? Любопытно какие именно, конечно, но прямо сейчас совершенно наплевать.

— Ступай.

Мари, сильно хмурясь, окидывает меня встревоженным взглядом, словно бы мой облик, и впрямь, внушает беспокойство. Словно бы она действительно может беспокоиться обо мне.

— А ты? – спрашивает корсарка, блуждая в моих глазах, пытаясь, будто бы, вычитать ответ загодя.

— А я, пожалуй, впервые попытаюсь перевернуть игру.

Не выстилая любезно путь смерти, а решительно его прервав.

Я вовсе не глуп, я почти уж полжизни изучаю разные области медицины, с малых лет. Я был глух, нем, замкнут в себе, эмоционально разорван, и собран, возможно, преступно неправильно, и всё-таки я никогда не был идиотом. А ежели и был, то иного толка, той крайности, где безумец граничит с гением. Уверен, Чёрной Вдове давно прекрасно известно, что я подчас лишь строю из себя придурка. И сегодня, полагаю, она лишний раз в этом убедилась. Я не дурак, мне просто зачастую безразлично. А впасть в ангедонию, несколько сложнее, чем попасть в рай.

Мари надолго задерживает на мне взгляд, прежде, чем покинуть подвал. Она, я думаю, тоже в чём-то сегодня убедилась сполна. Хотя бы в том, что есть поистине великая разница между мной и Вдовой. По крайней мере, я почему-то искренне на это надеюсь, пусть даже это нечаянное желание далеко за гранью моего понимания.

Дом постепенно совсем стих, погружаясь в глубокий сон, мне же совершенно не до сна. Вколов ребёнку пару инфекций, вскоре получаю негативную реакцию. Мальца рвало желчью, наверное, не меньше часа, прежде чем удалось устранить побочные симптомы. Я буквально держал руку на пульсе до самого утра, а в другой сжимал стетоскоп, настырно пытаясь врубиться в основы аускультации.

Первая точка – верхушка, зона сердечного толчка, в области крепления пятого ребра, несколько левее от грудины. Участок соответствует проекции митрального двухстворчатого клапана на переднюю стенку. Вторая – область между вторым и третьим ребром справа от грудины, в которой исследуют деятельность клапана устья аорты. Третья – участок второго межреберья слева, где проводится звук работы клапана легочного ствола, сосуда, отвечающего за доставку крови от правого желудочка к легким. Четвертая – точка крепления мечевидного отростка к грудине, что соответствует проекции трикуспидального клапана. Прикрепление четвертого ребра слева от грудины лежит под пятой точкой — выслушивание работы двустворчатого клапана. Шестая дополнительная, где оценивают функциональное состояние аортального клапана — третье межреберье слева от грудины.
Выслушивая тона, все пытаюсь оценить частоту сердечных сокращений, ритмичность, тембр, патологические шумы, но вообще по началу не вижу особой разницы между шумовыми феноменами, что совершенно не удивительно, я буквально сорвался с места в карьер.

С рассветом в лабораторию возвращается Мари. Растрепанные буйные кудри, торчат в разные стороны упругими черными пружинами, достигая плеч. Уже достигая плеч. То ли волосы так скоро отросли, то ли время настолько быстротечно, что страшновато. Она словно переживает за мальца не меньше моего, раз спустилась в подвал с утра пораньше, да и вид у неё не выспавшийся. Надеюсь, ей хоть на пару часов удалось уснуть, я же и не смыкал глаз.

Вдова даже к завтраку не удосужилась явиться. Впрочем, мне и самому кусок в горло не лез. Мне! Которому аппетит не способен испортить и разложившийся труп, даже если он будет сидеть со мной за одним столом.

Мне катастрофически не хватает опыта. Всё познается в сравнении, мне же и сослаться толком не на что. Вдова явно посмеялись надо мной, предоставляя карт-бланш.

В какой-то миг, я уже готовый сдаться, внезапно нахожу выход. И ведь это решение было прям пред глазами.
Отложив стетоскоп на стол, оборачиваюсь на Мари, кимарющую, сидя на стуле. Она, как заправский надзиратель, с утра дремала от скуки и недосыпа. Чёрные кудри, переливающиеся в скудном свете керосинки, никак не дают мне покоя ещё мгновение, прежде чем я вновь завладеваю стетатаскопом, столкнув ненароком опустевшую чернильницу. Склянка не разбивается, будучи толстенной и пустой, но звонко ударяется о каменный пол. 

— Раздевайся, — выдаю, едва уловив угольные глаза, резко распахнувшиеся ото сна.

— Чего? – бормочет корсарка, потирая глаза, но я повторяю, стоит ей сфокусироваться на мне.

— Раздевайся.

Пусто на меня уставившись, разрозненным взглядом, девчонка сморгнула остатки сна и вмиг посуровела в чертах.

— Умереть захотел?

Направив раскрытую ладонь,  призывая к миру, второй рукой стягиваю с шеи чёрный шёлковый  платок и протягиваю Мари.

— Можешь завязать мне глаза, они не понадобятся.

Казалось, она тотчас же достанет пистолет из голенища сапога — и моя песенка спета. Но хмурь в чёрных глазах лишь сгущается, а Мари подаётся чуть вперед, свешивая руки с колен.

— Ты пороху, что ли, объелся?

— Мне всего лишь нужно прослушать тона твоего сердцебиения.

—  Зачем?

— Долго объяснять.

— Долго объяснять? — поражается корсарка, и вмиг вскакивает на ноги. –  Эй, да какая медуза тебя ужалила, что ты так заторопился!

Я лишь плавно указываю на местного мессию в корзинке.

— Вон та.

Исподволь взглянув на мальца, Мари смягчается в лице, и будто сдаётся, взгляд устремив в потолок и закусывая губу.

— Может… великан? — предлагает Мари, явно стушевавшись. Да я и сам стушевался.

— У него два набора органов, — бормочу в ответ немыми губами, — я сойду с ума.

— Мадам Дайон?

— У неё нет сердца.

— Да какого дьявола? — вспыхивает Мари, всплеснув руками от негодования. Ей точно не прельщает моя просьба, но мне это нужно. Настолько, что я поднимаюсь на ноги и протягивая девушке платок, едва ли не взмолился, хоть и раздражённо.

— Господи, чёрт… Да просто помоги мне.

Покусывая пухлую нижнюю губу, явно не решаясь, Мари забирает  платок, боясь коснуться моих пальцев, и становится позади.

— Вот же… риф тебе поперёк узла.

Повязывает голову чёрным платком, сволакивая свет, а у самой подрагивают руки. Она меня боится? Какого чёрта, спросить бы, да вопрос риторический. Пожалуй, моя персона вполне способна внушать страх и трепет. Вот только внутри всё затрепетало как раз-таки у меня. Она меня смущает, будучи так близко. А смутить меня задача не из лёгких. Да я никогда и не думал о ней в таком ключе, впрочем она никогда и не была так близко, с тех самых пор, как приложила меня гребаным подсвечником и положила на лопатки. Просто… кое-что и правда кажется странным: я хочу быть лучше в её глазах. А это о многом говорит. Ко всему я не имею обычая врать самому себе, но у меня нет ни времени ни бешеного желания копаться в своих чувствах. Потому взяв себя в руки, а в руки стетаскоп, бесстрастно распоряжаюсь:

— Сорочка.

— Что?

— Сними.

Раздражённо вздохнув, Мари медлит ещё мгновение, прежде чем слуха касается шуршание ткани.

Великолепно. И как вот мне теперь остановить мгновенно разыгравшиеся влажные фантазии и себя в том числе? Кажется, это было плохой идеей.

Почему вообще к ней так влечёт, не понимаю. Она же…натуральная дикарка, варварка! Неотёсанная головорезка, о манерах, знающая лишь понаслышке. А может потому и влечёт?.. Она вовсе не  простушка, отнюдь с ней как раз-таки все совсем не так просто, я даже не сомневаюсь, однако на фоне франтских надушенных девиц, мнящих себя великосветскими звёздами голубых кровей, Мари на мой взгляд куда более… интересна. И наверняка суть далеко не только в этом, и причины кроются гораздо глубже, но важно ли? Это точно было плохой идеей. Пока сорочка оставалась на ней, мне с лёгкостью удавалось игнорировать даже тот факт что она женщина.

— Может поторопишься уже? Холодно вообще-то.

Давай, напомни мне ещё разок, что ты в неглиже… Почему бы и нет, чёрт возьми!

Сосредоточься, идиот!
Первая точка. Вторая. Третья.
По старой памяти касаюсь хрупкого плеча. Я больше понимаю по вибрациям исходящим от тела, нежели тона сердцебиения, но тотчас же получаю хлёсткий шлепок по руке.

— Ещё раз прикоснёшься и следующее что почувствуешь будут шесть футов земли над тобой.

Весьма доходчиво. Оставив попытки прочувствовать вибрации, я вслушиваюсь в  сердце Мари так рьяно, будто хочу поселиться в нём. И в конце концов я слышу. Сердце корсарки на редкость здорово, да и вообще её физической форме можно только позавидовать, но это-то и сыграло на контрасте. Шум в начале диастонии – в кратком промежутке сокращения сердца. Его нет у Мари, но я слышал этот тон у мальца. Сорвав повязанный галстук с глаз, поспешил к люльке.

— Эй! Да чёрт тебя побери!— возмущается Мари, спешно набрасывая кремовую сорочку, — Что ж ты дрыгаешься, как кальмар!

Лишь краем глаза я замечаю и леденею. Лишь краем глаза, прежде, чем смуглая кожа скрывается под лёгкой тканью. Не представляю даже, что я ожидал увидеть, но точно не это. Паутина. Длинные рубцы, хаотично набросанные, точно краски кистями на холст — глубокие шрамы испещьряли спину Мари. Такие, словно оставленные плетью.

Воображение тотчас разыгрывает кровавую жестокую сцену в голове. Становится всерьёз не по себе, сколько б мерзких и чудовищных картин ни рисовала моя фантазия, я никогда ничего не чувствовал. Без понятия, что именно я испытал, но я точно не хотел этого видеть.

Немедленно сосредоточившись на младенце, вновь улавливаю стетоскопом мимолетный шум в районе артериального клапана. На миг я даже возликовал. Это подтверждает мою гипотезу, но восторг скоро иссякает. Мой диагноз сулит ребёнку скорую смерть.

— Как успехи?

От голоса Вдовы так внезапно прозвучавшего в тесных сводах, неистово бьющееся сердце, едва ли не выпрыгивает из груди. Я даже не понимал насколько был взвинчен и напряжён, словно прибывал вне тела! Я даже не услышал её приближения! Какая к черту аускультация?

Мари завидев мадам молча удаляется, оставляя только лишь тонкий шлейф сладкого сандала и чёрного перца. И сотни перебивающих друга мыслей и образов в моей голове. Поймав вопросительный взгляд Вдовы, отворачиваюсь. Тонна исписанных бумаг стремилась стать могилой для маленького человека. Я тогда лишь в полной мере осознаю два момента: мне, действительно, его не спасти – момент первый, и второй: себя мне не спасти тем более.
 
— Диастолический шум слышен в начале между сокращений сердечной мышцы, — констатирую я потупив взгляд. —  Не уверен на все сто, но звучит, как поражение аортального клапана, осложнённого абсцессом корня аорты, отсюда и признаки сдавливания коронарной артерии, что обусловлено не только сдавлением венечных артерий, но и коронаритами, уменьшением кровотока в результате недостаточности аортального клапана или тромбоэмболическими осложнениями. Возможно развитие острой сердечной недостаточности в результате недостаточности коронарного кровотока.

— А так же, возможно, развитие несостоятельности клапанного аппарата или фистулизация абсцесса, — дополняет Вдова, приближаясь к столу. Склоняется над люлькой и аккуратно берёт младенца на руки. Момент третий дополнительный: я так и не решился взять ребёнка в руки. Мне казалось я могу его сломать. Вдова, повернувшись смотрит в крохотное оконце.  – И всё из-за какой-то никчёмной  бактерии.

— Какой?

Вдова качает головой, отведя отяжелевший взгляд.

— Здесь явно нужен толковый микробиолог. Микофеноловая кислота. Что-то ещё? — интересуется мадам, вскользь взглянув на склянки на столе и мои записи.

— А что?

— Просто пытаюсь понять, почему он ещё жив, — всматриваясь в бледноватое лицо ребенка, Вдова хмурится. — Честно говоря, он бы не пережил эту ночь.

Даже не сомневаюсь. В конце концов лишь хладнокровному убийце, бок о бок идущему со смертью не грозит здесь приставиться. Точно бы у Вдовы с безносой заключена была сделка, по условиям которой та сбывала одну жизнь за другой, в обмен на свою.

— Разумеется. Не переубеди я Вас, и…

— Ты не понял, — перебивает мадам, укладывая младенца в люльку, и ловит мой взгляд. — Он по всем признакам не протянул бы и пары часов. Почти уж сутки миновали, а ребёнок ещё дышит. Микофеноловая кислота, значит… как интересно, — задумчиво шепчет мадам, оглядывая меня с головы до ног, точно надеясь отыскать ответ, но заглянув в глаза, резко оживляется:

— Тебе, кстати, ещё не опостылело болтать по-рыбьи?

— Что простите? — переспрашиваю я, через силу, буквально превозмогая оцепенение.

— Ты не калека, Себастьян, уясни это наконец, — втолковывает вкрадчиво Вдова, медленно подступая ближе. — Слуховые органы почти полностью уже восстановились, а речевые всегда были в порядке.

Носки её туфель соприкасаются с моими, – столь близко она подкралась, даже её идеальное бледное лицо чуть поплыло перед взором. Адский пожар в глазах Чёрной Вдовы, казалось вот-вот сожрёт меня заживо. Я, инстинктивно отшатнувшись, попятился.

— Позвольте, но…

Вздрагиваю, вписавшись в стену спиной, но её это не останавливает, а пламенные глаза прямо говорят, что мне не сбежать.

— Но что? — склонив голову к левому плечу, мадам пытливо разглядывает моё лицо, упиваясь произведенным эффектом. — Ты мог издавать звуки, даже ничего не слыша. Ныне же у тебя и вовсе нет никаких преград. Может лишь ты сам.

Престарелой стерве, видимо, показалось мало вытянутых из меня нервов, и она решила вытянуть хоть слово. В одно время я боялся её до дрожи, в иное — ненавидел. Что в сущности, причина и следствие одного и того же чувства.

— Себастьян, — настаивает Вдова, поправляя ворот моей сорочки. — Твой отец давным-давно умер.

Резко отбив её руку, рванул в сторону, грозно пророкотав:

— Какого чёрта это его касается?!

Мой, едва ли разборчивый голос, ломается и низко хрипит, но это так… громко. О, ля-ля… Такого я, клянусь, сам от себя не ожидал. Как это… взбесило. Мгновенно! Будто врезало молнией по темени. Врезало молнией и растеклось обжигающей болью, где-то в подкорке.

Игнорируя мой выпад, мадам лишь вскидывает бровь, спокойно продолжая:

— Помнишь, что я тебе говорила? Почему не стоит бояться мёртвых?

— Потому что бояться стоит живых, — отвечаю, словно сквозь зубы, не издавая ни звука. Челюсть сковало, и напряжение в теле задребезжало дрожью. Ей стоит заткнуться. Немедленно.

— Но ты всё ещё его боишься.

Схватив Чёрную Вдову за горло, впечатываю в стену и нависаю черной зловещей тенью.

— Прекратите делать вид, будто всё обо мне знаете! — хриплю сквозь сбитое дыхание, не в состоянии сдержать вскипевшую ярость. — Да, что, вообще, вы знаете?

В янтарных глазах сталкиваются восторг и боль.

— Себастьян…

— Ни черта! — отрезаю я и, отшатнувшись, иду прочь. — Достаточно. С меня хватит.

Я действительно ни на шутку разозлился. Сиюсекунднное самовозгорание. Спонтанная ярость. По щелчку. Бах! Случайный залп из пушки, – и вот уже тяжёлое ядро, опалённое порохом, стремительно летит в чью-то голову. Да, это у меня от папаши. Подобное нет-нет да случается. По-правде, при упоминании о нём, как правило, и случается. Да я и не удивлюсь если, в самом деле, из-за него! Проклятый Ирод постоянно орал, как бешеный медведь, запугивал, грозя страшной смертью, и не упускал возможности отвесить тяжёлого отцовского тумака за малейший проступок. Он меня ненавидел. Призирал. Уверен, рассыпался в сожалениях, что не придушил меня маленьким в колыбели. Наши с ним чувства, впрочем, были взаимны. И похоже, чёртова Вдова попала в самую точку. Вот от чего столько зла, страха и боли. Я, кажется, так и не вытащил обоюдоострый меч, пронзающий нас обоих насквозь. Папаша де Роа, может, и сыграл в ящик, да только связь наша на этом не оборвалась, и я по сей день, словно привязан к покойнику.  А любые попытки извлечь злосчастный меч приводят в ярость и обращают меня в бегство. Не язык мой – враг мой, но голова.

Застыв истуканом на пороге, до судороги сжимаю кулаки. Перевожу дыхание, всё ещё вне себя от вспыхнувшей ярости. Да что б тебя...

— И что мне прикажите с этим делать? — справляюсь, обернувшись на Вдову. Легким движением поправив брошь на вороте платья, мадам, совершенно спокойно отвечает:

— То же, что и всегда. Прежде чем научиться бегать, Себастьян..

— Да-да, нужно научиться ходить, — отмахиваюсь, раздраженно закатив глаза. — Я понял. Серьёзно?

— Абсолютно.

Мне не впервой учиться чему-то новому. За свои неполные семнадцать я много чего усвоил, пусть даже наука нередко была вредоносной. Но очередная завиральная идея Вдовы мне откровенно не нравилась.

Она тянула из меня звуки, заставляя сливать их в слова. Признаться всё это выглядело крайне нелепо. Просто цирк. Почему я мог произнести слово мысленно, придать форму своим дурацким ртом, но не мог облачить в голос? Вслух говорить сложно. Жить тоже. Я пропустил очень важную ступень. Когда все нормальные дети учились говорить, я учился понимать, о чём речь. Я так ни черта и не понял, и понял всё. Не умея говорить и слышать, я видел. Очень многое. Мимика и жесты — самый откровенный язык. Самый честный. Чистый. Непорочный. Без-о-пас-ный. Мне со дня на день стукнет семнадцать, но я только-только учусь говорить, будто мне сраные пять. Или во сколько там дети начинают говорить?..

Чёрт возьми, а ведь всем изначально было кристально ясно, что я не беспросветно нем. Наверняка же издавал какие-то звуки пусть и не слыша, ревел по ночам в конце то концом как все младенцы. Но вот ведь что странно: Вдова как-то сказала, мол, когда я смеюсь, то это похоже на кашель больной старой собаки. Ни то, что бы я часто смеялся, однако не припомню, что бы я хоть раз взвыл от боли, а я нередко калечился, ещё чаще сносил побои. Молча. Стискивал зубы до скрипа, сжимал кулаки, с той силой, что ногти до крови впивались в ладони. Но, будучи в сознании, никогда ни проронил ни звука. Похоже, обоюдоострый меч, вонзен был даже прежде, чем я сумел это запомнить.