Чёрная Вдова

Ощущая холодные клешни на шее, не могу глотнуть воздуха, а пересушенный солёным морским ветром рот дышит мне смертью прямо в лицо.

- Убийца... - шепчет, булькающим голосом, - Сын убийцы, след в след по стопам отца...

Хочу закричать, что всё не так! Но совесть моя столь не чиста, что я просто парализовано взираю в заплесневелые глаза женщины - матери украденного больного младенца. Вместо рук у неё крабовые клешни, и она всем весом наваливается на меня, напрочь отрезая воздух.

Тяжёлая болезненная дрожь пережёвывает тело, стремясь проглотить, а обветренные губы женщины, всё вторят и вторят:

- Убийца, убийца, убийца...

На щеках загорается резкое тепло, словно обжигает языками пламени, и где-то на краю кошмара, я слышу своё имя. Кто-то зовёт меня, так осторожно и нежно, на миг мне даже кажется, что это мама... Но я просто впадаю во тьму и беспамятство.

***

- Ну и бардак... - доносятся сквозь сон ворчания, - Себастьян, вставай! Вставай, кому говорю!

Сквозь веки просачивается резкий свет. Тело налито свинцом и ноют мышцы, точно бы я не проспал всю ночь, а проплыл сотню лье. Не двигаясь, приоткрываю глаза. В поволоке солнечных лучей, проникающих из окон, Мари подбирает мои записи с пола. Тёмно-бардовое платье, так ей к лицу.

- На стол скоро накрывать, он всё дрыхнет, как медведь! Чем только ночами занимается... - Мари как-то резко, неестественно смолкает. Пусто таращится в точку перед собой, будто бы зная много больше. Это... была она? Что, вообще, это было со мной ночью? Кошмар, но... я не мог проснуться или же проснулся, но... Сонный паралич. Ого, как меня тряхнуло всё это дерьмо. Не рекомендованы моей бедовой голове такие встряски, конечно.

- Эй, подъем, - не унимается Мари, ровняя стопку записей в руках, - мадам Дайон уже даже встала давно. Приводи себя в порядок и спускайся. Малого я покормила, а мадам походу ждёт кого-то к обеду.

Сложив листы на тумбу, наклоняется к лицу и цепенеет, столкнувшись со мной взглядами.

- Кого? - справляюсь я, озадачившись, и мой безобразный голос и без того хрипящий, ото сна звучит устрашающе.

Вздрогнув, Мари отшатывается, оправляя складки передника, и блуждает хаотичным взором по полу.

- Да я-то почём знаю, - бормочет скомкано девчонка и тотчас вскидывает потрясенный взгляд. - А-а... - но это все, что ей удается произнести. Голос. Она никогда ещё прежде не слышала, чтобы я говорил вслух, и эта дилемма поглощает её на долгую минуту.

- Ладно, ступай, - велю, не издавая более ни звука, чем вовсе не вывожу Мари из ступора, она часто моргая таращится на мои губы. - Что-то ещё?

Отыскав беспокойный взгляд корсарки, вопрошаю кивком.

- Э-э-м... нет, - протягивает она неуверенно, и, нахмурившись, резко разворачивается и стремительно покидает мои покои, бубня под нос:

- Причудилось что ли... Тьфу ты, морские котики, я тут точно тронусь...

Что она делала в моей спальне ночью? Или только её голос мне приснился? Что, вообще, за чепуха мне привиделась? Мать младенца, но... то, что моё подсознание в её лице говорило, было бессмысленно. Убийца? Едва ли. От силы соучастник. Сын убийцы? Тоже спорно. Папаша был жутким бретером, он стрелялся на дуэлях, и не всегда блезиру ради, он убивал соперников, что правда, то правда, но можно ли считать поединок актом смертоубийства? Закон это благополучно обходит, но как насчет морали? Почему вообще человек причиняет боль и страдания и почему он не может этого делать? С детства задаюсь этим вопросом, а ответа нет и поныне.

Простыни, холодные от пота, настолько влажные, точно бы я обоссался, ей богу. Здорово же меня, в самом деле, лихорадило, давно такого не было.

Что ж, по крайней мере, мне почти всегда удается брать себя в руки. Умывшись, облачаюсь в тёмно-серый костюм. Выбирая галстук, задерживаю взгляд на винном шёлковом платке. Пыльный, тёмно-бардовый, и правда, очень красит корсарку. Она то ли изменилась, с первой нашей встречи, то ли просто примелькалась мне. В любом случае, её элегантное, хоть и простое облачение, заместо излюбленных шароваров, прямо говорит о том, что гостя стоит ожидать высокопоставленного.

Спустившись, прохожу в столовую. Мрачные, холодные своды особняка хранят напряжение. Вдова восседая за накрытым столом покачивает ногой. Нервничает. В арке меж столовой и кухней проскальзывает Мари, слуха касаются её тихие ругательства. Что-то не так. Прохожу в кухню, и застаю Мари, суетливо меряющую каменный пол шагами.

- Карамба... - вздрагивает она, от моего нечаянного явления и хватается за сердце, косясь в окно, выходящее к террасе. Завидев издали треуголку с пером, сразу всё понимаю. К нам пожаловал комиссар де Версан.

- Вот оно что, - обхватив Мари за дрожащие плечи, разворачиваю и подталкиваю прочь с кухни. - Потеряйся...

Мне всё чаще кажется, что Мари не жандармов в целом боится, а конкретно его, интересно лишь отчего. Давно ли она в Скитье, и сколько с ней успело приключиться, прежде чем она влезла к нам в дом? Очень интересно.

Отношу остатки угощений с кухни в столовую, игнорируя удивленный взор Вдовы, и иду отворять.

Распахиваю дверь, прям перед носом Версана, не успевшего постучать, и жестом приглашаю войти.

Комиссар чуть опешив, сконфуженно смыкает руки за спиной и отвешивает поклон одной головой, не снимая головного убора. Всегда слегка раскрасневшееся лицо мужчины на редкость бледное, будто совсем обескровленное, а под глазами залегли ночные тени. Впрочем, бессонница в его-то положении совсем не удивительна. Забираю камзол и шляпу, и препровождаю Версана к столу, в абсолютном молчании. Косые подглядывания на меня, бог весть по каким причинам уже даже не напрягают. Комиссар уж недели две обивает наш порог, я как-то пообвык и позабыл, что он не последняя лапа закона.

- Как ваши успехи? - справляется Вдова, пригласив Версана за стол. - Как дочь, есть ли прогресс?

- У болезни - да, - отвечает комиссар, сникнув, и без того отнюдь не радостный. - Но ей совсем не лучше.

Ковыряя вилкой в тарелке, мужнина тяжко вздыхает.

- Ко всему и супруга в последнее время захворала.

- Как же быть... - задумчиво бормочет Вдова, крутя пустой бокал.

Поднявшись, подливаю ей вина, за что удостаиваюсь шокированного взора комиссара.

- Не сочтите за дерзость, - начинает он было, прочистив горло, исподволь поглядывая на Вдову, - но у Вас, вроде, есть служанка, почему Вы...

- Ей нездоровится, - отвечаю я в голос, прежде чем мадам успевает спохватиться, а Версан договорить. - Я могу их осмотреть? - справляюсь, вернувшись на место. Растерянность комиссара усиливается троекратно.

- Но разве Вы... - хочет он возразить, но смолкает, что-то прикинув в уме. А может, его поразила моя внезапная способность говорить. - Впрочем, какая уже разница. Конечно же Вы можете, буду крайне признателен.

- Не спешите благодарить.

- У меня ещё есть дела на сегодня в городе, - сообщает комиссар, - позже я пришлю за вами.

Ближе к вечеру мы со Вдовой попадаем в его резиденцию. Мадам на удивление крайне молчалива, хотя моя выходка за обедом, ну никак не могла остаться без комментариев. Странная она в последнее время.

Резиденция комиссара представляет собой трёхэтажный коттедж за городом, в окружении пышного сада. Архитектура довольно скучная, но модная, явно недавно проводилась реконструкция, так как угадываются в фасаде черты более старых традиций. Белокаменный домишко, в общем, в духе рококо. Дворецкий, средних лет мужчина с залысиной, встретив нас, коротко приветствует и провождает в дом.

- Господин ожидает вас в гостиной.

Вдова там и остаётся, составляя комиссару компанию, меня же, вооруженного саквояжем, препровождают в покои хозяйки дома.

Уже с порога чую кисловатый запах, витающий в душной комнате. Неудивительно, что она заразилась. Лёжа под одеялом, женщина держит на руках ребёнка. Непрерывный контакт с больным. А этимология явно инфекционная.

Судя по поведению прислуги и реакции мадам Версан, все заблаговременно предупреждены о моём, с позволения сказать, недуге. Ну, и отлично. Меньше слов - больше дела.

Осматривая и прослушивая стетоскопом поочередно и ребёнка и мать, примечаю всё те же симптомы и шумы, правда, у ребёнка только в сердце, а у мадам ещё и в лёгких, потому её внимательнее аускультирую фонендоскопом.

Вернувшись в гостиную, я лишь незаметно киваю Вдове, подтверждая опасения. Диагноз тот же. Проклятье, у нас, и впрямь, эпидемия.

Без понятия, о чём ещё говорят на прощание мадам с комиссаром, но я желаю выйти на воздух. Уж лучше подожду её на улице. Прогуливаясь по аллее перед домом, усыпанной опавшими листьями, начинаю не на шутку переживать. Если всё так, и это инфекция, вызванная чёрт знает чем, ибо мы не знаем, то не впору ли искать нулевого пациента?.. Того, с кого всё началось. Как давно развивается пандемия и жив ли он ещё - тот ещё вопрос, конечно.

До дома нас отправляют тем же экипажем. Всю дорогу мадам непрестанно смотрит в окошко, но взгляд её беглый и беспокойный, что ничего доброго не предвещает. Едва мадам переступает порог особняка, как тотчас же громогласно призывает:

- Мариам!

Корсарка спустя мгновение выглядывает из коридора, ведущего в библиотеку.

- Слушай внимательно и запоминай: нужно собрать и прокипятить всё белье, постельное, нижнее, сорочки, - перечисляет Вдова, будучи в панике. О ля ля... Как её это взбаламутило. - Отпарить костюмы и платья. Воду в котле доводить до кипения и удерживать на уровне больше ста градусов не меньше пяти минут перед использованием, питьевую воду дополнительно фильтровать. Личная гигиена на уровне операционной.

Мари выслушав все инструкции, обращается ко мне одними губами:

- Что происходит?

- Эпидемия, - заявляет мадам заполошно, перехватив инициативу и торопится в сторону подвала. - Микофеноловая кислота, ты говорил? Я подготовлю раствор, профилактика не повредит.

Мари, хлопая огромными от удивления глазами, справляется:

- Эпидемия? Что... чума? - и сама своих слов, будто, пугается. Без промедлений отрицательно качаю головой, дабы избежать второй панической вспышки. Слишком уж велика концентрация женщин в этом доме.

- Себастьян! - окликает Вдова, из глубин подвала.

- Не волнуйся, всё не так страшно, - успокаиваю корсарку, ожидающую от меня ответа, почти с замиранием сердца. - Но меры предосторожности не лишние.

Спускаюсь в подвал, и застаю Вдову, нависающую, как смерть, над младенцем.

- Передай это, - протягивает мадам конверт, судя по разбросанным листам, начертанный только что, - отправляйся сейчас же. И не снимай перчатки! - наказывает она строго.

Прочитав имя получателя, с сомнением кошусь на Чёрную Вдову.

- В самом деле?..

Л. Тьеполо, мать его, за ногу. А мадам вообще не боится, что я его пристрелю ненароком? Умышленно. Совершенно случайно. Чуть-чуть. Насмерть.

- Я отбуду в столицу до рассвета, - оповещает Вдова, отряхивая с моих плеч несуществующую пыль, - вернусь к концу недели. Надеюсь не с пустыми руками. А ты, по возвращению, осмотри Санто, что-то он неважно выглядит.

- Кого, простите? - уточняю, изрядно растерявшись. Вдова вздыхает слегка раздражённо.

- Восьмифутового гостя, Себастьян.

Отлично. Она даже имя ему дала.

Ничего более не говоря, Вдова обходит меня и удаляется из помещения.

- Ладно...

Проклятье, как же осточертели её заскоки и завиральные идеи! Что с ней творится вообще? Где та стальная женщина, которую я знал?

Деваться, ясно дело, некуда, иду осматривать великана, обитающего в дальней комнате подвала с оконцем. И мне плевать на порядок исполнения воли Вдовы.

Верзила наш, укутавшись в одеяло с головой, свернулся клубком на кровати.

- Спишь? - спрашиваю в голос, но он лишь вяло шевелиться в ответ. - Не спишь ведь. Что-то ты приуныл, дружище. Болит что-нибудь?

Ноль реакции, что настораживает.

- Уходи, - чуть погодя отвечает здоровяк, ужасно бесцветно.

Меня аж морозом продевает, как это чертовски знакомо. Моя мама точно так же себя вела после смерти отца. Что это за?.. Нечаянное уныние. Увядание. Он, казалось, ещё вчера спокойно помогал по дому, колол дрова, ошивался в оранжерее, цветочки поливал... И тут вдруг. К своему же стыду, я беспомощен. Совершенно. Я не знаю, как с этим быть. Да что, вообще, случилось?

Покамест решаю оставить его в покое, всё равно ничем помочь не могу. Пороюсь потом в библиотеке, по поводу всяких душевных расстройств.

Покинув особняк тащусь пару кварталов к Доктору Чумы, в потёмках. Только и слышен шорох гнили земель вокруг. Раньше я его не слышал, к слову, и спокойно шёл себе хоть в адской мгле. Но нет, им приспичило возвратить мне слух. Или же то было моим желанием? Нужно быть осторожнее со своими желаниями.

Поместье Доктора Чумы, то ещё местечко, конечно. Свет угадывается только в дальней комнате на первом этаже, в остальном же здание и двор погружены во тьму, что и не разглядеть куда ступаешь, не то что убранства фасада. При свете дня, оно, к слову, выглядит подружелюбнее. Здание ухоженное, будто и не кроеет в своих оштукатуренных сводах полоумного учёного, а в столь роскошном и милом саду прекрасно бы смотрелось семейство с двумя детьми и добродушным старым мастифом.

Дверь мне отворяет пожилой мужчина с пышными седыми усами. Передаю конверт, не снимая капюшон, и молча откланявшись, топаю восвояси. Едва уловимая искра в глубине тёмных деревьев зацепляет грай глаза. Шаги медленно приближают чёрный, едва подсвеченный лунным светом силуэт, а мой собственный шаг замирает, стоит достичь пика узнавания.

- Давно хотел спросить, - произношу вслух, прежде, чем скупые холодные звезды освещают лицо в тени полей цилиндра. - Откуда Вы взяли малыша Пантагрюэля?

Доктор Чумы, остановившись в паре метров, подпирает липу плечом и несколько странно усмехается, оглядывая меня с ног до головы.

- Спёр из замка Гаргантюа.

Сдвинув шляпу ото лба указательным пальцем, Доктор расплывается в ухмылке, а дегтярные глаза взирают с прищуром, достойным адского вельможи. Да какого Йова, у них даже мимика чем-то схожа! Не знай я наверняка, решил бы, что они родственники.

- Он прежде страдал от душевных расстройств? - интересуюсь, вглядываясь в острые черты мужчины. Он хмурится, склоняя голову и задумчиво отвечает:

- Даже не знаю, ему, на мой взгляд, хватало страданий физических, - приободрившись со вздохом, Доктор с неподдельным интересом заглядывает мне в глаза: - Позвольте встречный вопрос: как вам удалось найти юную португскую капершу на отшибе Скитья? - интонация его грудного голоса звучит лукаво, а легкие искры во взоре игривы, но я не горю желанием продолжать разговор, потому лишь коротко отвечаю:

- Она сама нас нашла.

- Вот как... - усмехается мужчина, и добавляет вслед, стоит мне откланяться и поспешить прочь. - Доброй ночи, месье де Роа.

Всё-то он знает, подонок... Уж не навострилась ли мадам в столицу в его сопровождении? И чем это интересно моя компания ей не угодила? Вот порешит её где-нибудь по дороге, будет знать. Авантюристка престарелая.

На обратном пути меня посещает ряд соображений, что проронили зерно ещё в резиденции комиссара, от которых я никак не могу отделаться. По приходу беспардонно вторгаюсь в покои Чёрной Вдовы без стука.

- Как давно Вы следите за ходом пандемии? - спрашиваю сходу, снимая перчатки. Вдова даже головы не поднимает, расслабленно восседая с книгой на софе в одном пеньюаре. - Стоит очертить географию вспышки, Вам так не кажется?

Не отрывая сконцентрированного взора от чтива, мадам лишь переспрашивает достаточно саркастичным тоном:

- По-твоему меня не посещала мысль, что образчик стоит заполучить из очага распространения?

- Так... малец нулевой пациент? - берусь я уточнить, подбоченившись.

Опочивальня, едва освещенная парой свечей, проваливается в статичную тишину на миг. Я так давно не преступал порога этой комнаты, что она кажется диковато чужой. Практически полностью чёрная: полы, потолок, стены, мебель, шторы - всё, точно в смоль окунули кусочек бездны. Заместо картин, стены украшают экземпляры редких бабочек в рамках. Впервые преступив порог спальни Чёрной Вдовы, я ощутил себя одной из них - бабочкой в коллекции. Мёртвый мотылёк в раме за стеклом. Я бы тоже, пожалуй, давно повредился умом в такой непроглядной тьме. Впрочем, не мне говорить об уме и о его повреждениях тем паче.

- Не могу утверждать, - отвечает с заминкой Вдова, плавно убрав непослушный чёрный локон от лица. - Но и опровергнуть тоже.

- Хотите сказать, установить точнее невозможно?

- Нет ничего невозможного, - непринужденно отвечает Вдова, переворачивая страницу. - Но даже если сузить границы сектора ты потратишь вечность в поисках первоисточника. Он болен, и недуг развился вплоть до фатальной стадии. Этого достаточно.

- Для вскрытия, - подчеркиваю я, чувствуя тягучую, подавленную злость в безобразном низком голосе.

- Возможно, это секрет для тебя, Себастьян, но так и было задумано. И если бы не твои морально-этические прелюдии...

- Он бы умер ещё неделю назад, - перечу я, решительно перебивая.

Резко захлопнув книгу, мадам оставляет переплет покоиться на коленях и поднимает недобрый взгляд.

- А знаешь, делай что хочешь, - заявляет Вдова, вскинув подбородок. - Прочеши весь порт, возьми анализ у крыс, пробы плесени с каждой прогнившей кармы, ты по всей видимости располагаешь кучей времени, - замечает она колко, и голос её - сухая лиана дикого плюща. - А между тем, пока ты будешь танцевать с бубном вокруг одного умирающего младенца, погибнут ещё сотни людей. Дерзай, мой мальчик.

Сжав кулаки, разворачиваюсь и ухожу, устав от споров на сей счёт, не преминув, правда высказаться.

- Говорите так, словно не погубили втрое больше...

Тяжелый раздражённый вздох в спину - вот и всё, что она способна ответить.

Перед сном проведываю маленького пациента. Он даже глаза открыл, да и питание принимает вот уже почти неделю. Кормлю на ночь и убедившись в том, что, в целом, дела у него идут неплохо и состояние стабильно, не считая немного повышенной температуры, отправляюсь спать. Но так и не могу сомкнуть глаз, под давлением мыслей. Меня почему-то сильно волнует жар у мальца. Вроде бы и так ясно, что воспалительный процесс, но никак не могу уснуть, перекапывая записи снова и снова. Я точно бы страшусь, что упустил нечто важное. По утру, выглянув в окно застою Вдову покидающую дом с чемоданом. Будто ощутив, что за ней наблюдают, мадам оборачивается и приподнимает голову. Бросив на меня лишь один взгляд, Вдова набрасывает вуаль на лицо и уходит, растворяясь в предрассветном густом тумане.

На столе в библиотеке нахожу записку, предусмотрительно оставленную, мадам перед отъездом. Ничего нового не почерпнув, принимаюсь рыскать по стеллажам в разделе психиатрии, дабы отыскать причины великанской хандры, пока этот малый не украсил наш двор трупом в петле на тополе. Меланхолия «чёрная желчь» по Гиппократу, коей не подвержены разве что дураки да стоики. Меланхолию некогда винили даже в грехопадении Адама: «Когда огонь в нем погас, меланхолия свернулась в крови его, и от того поднялись в нем печаль и отчаяние; и когда пал Адам, дьявол вдохнул в него меланхолию, каковая делает человека теплохладным и безбожным». Вот только ничего вразумительного никто так и не изобрёл. Какой-то испанский стыд, уж скоро сменится столетие, а у нас из панацеи ран душевных лишь диета, воздержание, театр и солнечные ванны. Есть разумеется и более радикальные методы, вроде центрифуги, чесотки и кошачьей «музыки», но всё это полнейший бред.

Оставив это дело, лишь проведываю здоровяка, но ситуация за ночь никак не изменилась. Захожу заодно к мальцу. Делаю керосинку по-ярче и тотчас замираю. Он чёрный. Цвет кожи совсем пепельный.

Прощупываю пульс, но тишина. И он такой холодный. Он умер.

Как так? Что случилось? Мне казалось, дела идут на поправку. Стал есть, открывать глаза, но... всё же умер.

Безвольно упав на стул, ловлю абсолютный штиль. Достаточно пугающий.

Не зная природы бактерии, поразившей сердце, сложно предугадать уровень сложности заражения. Я думал... действительно, в случае его смерти, хотел отнести его туда откуда мы его взяли, давая шанс матери попрощаться с собственным дитём. Однако ныне я уже не уверен, что это хорошая идея. Не потому даже, что Вдова за такой произвол меня, как пить дать, взгреет, а из-за риска распространения болезни. Везти его в топь? Что если бактерия живет и без носителя, опять же? Я не знаю, не особо-то смыслю в бактериологии.

Сжечь?

А вот за это Вдова точно выдаст мне на орехи. Помниться, я был более чем доходчиво предупрежден. В день, когда Вдова отвела меня в низину долины и показала топь.

- Вот как это работает... - сообразил я, почти сходу, всматриваясь в жижу, точно бы надеясь увидеть всплывшего мертвеца. - Убийства без трупа просто не существует?

- Не совсем, - качает головой мадам, освещая факелом затянутое болото. - Убийство без трупа, это, по сути, лишь подозрение на убийство.

- Ясно. Но не слишком ли это опасно? - взялся я прояснить. - Тела никуда не исчезают, ведь так? Останки, хоть и спрятаны, всё же могут быть обнаружены. Так не проще и не безопаснее ли сжигать трупы?

Пламя пролетело очень близко от моего лица, когда Вдова перекинула факел из руки в руку. Вплотную подступив, мадам склонилась к моему лицу.

- Никогда даже помыслить не смей придать огню, хоть частичку плоти, понял меня, Себастьян?

- Нет, - мотнул я головой, хотя угроза исходящая от неё была слишком очевидна. - Я, право, решительно не понимаю, к чему это табу.

- Весьма невежественно, для ученика при приходе...

Одним легким движением она столкнула меня в топь. Я плюхнулся в вонючую жижу, и тотчас почувствовал, как она тянет меня на дно.

- Это торфяник, - невозмутимо заявила Вдова, держа факел над моей головой. - Если подожгу, вспыхнешь вместе с ним.

Но пусть я и прослыл невежей во всех этих еврейских сказках, я так же был довольно внимательным, а потому помнил, что Библия не содержит каких-либо конкретных учений о кремации. В Ветхом Завете, конечно, есть упоминания сжигания людей до смерти в той же книге Царств, правда, сожжение человеческих костей на жертвеннике осквернило его. И всё равно ветхозаветный закон нигде не указывает, что мёртвое человеческое тело не должно быть предано огню, также как и о проклятии или осуждении кого-то кремированного.

Сжигание практиковалось в библейские времена, просто это не было широкой практикой среди израильтян или новозаветных верующих. В культурах библейских времен погребение в могиле, пещере или в земле считалось общепринятым обращением с мёртвым человеческим телом, как описано в Бытие, Паралипоменоне, в писаниях от Матфея. И хотя погребение было обычной практикой, Библия нигде не называет его единственным позволенным методом.

Так является ли кремация чем-то, что христианин не может рассматривать? Опять-таки, в Писании нет конкретных запретов кремации. Некоторые верующие, тем не менее, выступают против кремации на основании того, что оно, дескать, противоречит тому, что Бог однажды воскресит наше тело и воссоединит его с нашей душой, что говорит послание к Коринфянам и Фессалоникийцам. Тем не менее, как тот факт, что тело было сожжено, способен создать какие-то трудности для Бога, дабы воскресить человека? Тела христиан, умерших тысячу лет назад, на сегодняшний день уже превратились в прах. Стало быть, это никоим образом не помешает Богу воскресить их тела. Ведь раз уж Он создал их, то что ему стоит создать их заново? Кремация по сути лишь ускоряет процесс превращения тела в прах. Бог равным образом может поднять останки человека, который был кремирован, как и того, кто не был. В противном случае, что это за Бог такой?

К слову, в Бога я никогда всерьёз не верил, но размышляя о табуировании Чёрной Вдовы, тогда уже пришёл к выводу, что при всех своих обширных знаниях о Вседержителе, восприятие её несколько искажено. Она явно совсем под иным углом взирает и на религию, и на Слово Божие, полагая, словно бы, что с ней, в отличие от прочих, Он говорит совершенно на другом языке. Её помешательство было религиозным, мне тогда ещё стоило это понять, но я просто отмахнулся, не желая погружаться в этот омут, и принял всё таким, какое оно есть.

Я просидел в подвале, наверное до собственных седин, потеряв ход времени и что-то очень важное в этом умершем ребёнке. Скрип двери приносит Мари. На каменный пол из её рук срывается кувшин с водой и бьется в осколки.

- Выйди, - приказываю я, тотчас вскочив на ноги и указываю на дверь. - Вон!

Даже не знаю, вслух я это или нет. Потерев лицо смог лишь выругаться. Мне изначально не стоило подпускать её к больному, ведь догадывался о эпидемической вспышке. Как бы ей этот контакт не вышел боком.

- Он ведь портовый? - спрашивает Мари, будучи где-то прям под боком. - Давай... отдадим его морю.

Распахнув глаза, вижу как она смотрит на меня двумя чёрными блюдцами, полными слёз.

- Нельзя, - мотаю головой, ожидая, что она вот-вот заплачет, но Мари лишь шмыгает носом, приковав взгляд к мёртвому маленькому телу.

- Знаешь, как хоронят на Португе? - справляется она внезапно, и не отыскав во мне никакой реакции, просвещает: - Сжигают, а пепел развеивают над водой.

- Так и поступим, - соглашаюсь, пряча руки в карманы брюк. - Но сперва... выйди. Мне нужно провести аутопсию.

- Чего? - удивляется девчонка, брови сведя к переносице. - Отпевать будешь? - уточняет она недоверчиво, перепутав, видать, с литургией.

- Нет. Вскрывать.

- За-зачем это?.. - поражается Мари, с запинкой.

- Так нужно.

Мари лишь пробегается взором по стеллажам с подшивками записей и уходит ни слова больше не проронив.

Не желая более оттягивать неминуемое, надеваю нарукавники прям на сорочку, перчатки, маска... Подготавливаю инструменты.

Нельзя привязываться к тем, кого лечишь. Ты становишься предвзятым. Пристрастным. И в случае неудачи, тебе становиться плохо. Это не моя вина, что он заразился и заболел, но я точно бы взял за него ответственность, отняв у матери, отбив от Вдовы... и не сумел поставить на ноги. Крест, взгроможденный на спину, придавил меня к земле и просто размазал. Но его смерть должна обрести смысл.

Делая надрез от горла до пупка, веду скальпель вправо. Затем от сплетения влево. Громоздкими щипцами раскусываю мягкие кости, вскрываю грудную клетку. Добираюсь до сердца, изымаю... и так с каждым органом. У самого внутри коловращение, аж мутит. Густая свернувшаяся кровь, облепив каучуковые перчатки, кажется чёрной. Он умер до полуночи. Видимо сразу же после того, как я его накормил. В чём-то ошибся? Но желудок в порядке, только образования того же характера, что и в сердце. И в лёгких. Уверен, и в мозгу. Вскрыв череп, убеждаюсь. И сопоставляя всё, прихожу к выводу, что оказался прав, и в то же время - очень глуп. Он лишь с виду стремился к норме, но в его теле царила болезнь.

Взяв образцы, под микроскопом на плотных питательных средах обнаруживаю шаровидные, сгруппированные, точно виноградные грозди, неподвижные бактерии, диаметр клетки которых варьируется от половины до полутора микрометра. Что это такое? Округлые, выпуклые, пигментированные... золотистые. Равномерное помутнение.

Какова вероятность широкого распространения такой бактерии в почве, воздухе, в кожной микрофлоре человека и животных? Если в состав этого рода входят патогенные и условно патогенные для человека виды, колонизирующие носоглотку, ротоглотку и кожные покровы - шансы крайне высокий. Чуть меньше, ежели патогенные формы продуцируют эндо- и экзотоксины, ферменты, нарушающие жизнедеятельность клеток - и именно это, очевидно, наш случай.

Существует ли при таком раскладе бактериофаг, обладающий способностью специфически растворять клетки и системы подобных бактерий? Если это факультативные анаэробы, хемоорганотрофы с окислительным и ферментативным типом метаболизма, каталазопозитивные и оксидозонегативные, известна достаточно высокая чувствительность бактерий подобного рода к водным растворам солей серебра и его электролитическим растворам, а так же к ряду кислот. И к несчастью микофеноловая не одна из них, она лишь сдерживала симптомы абсцесса. Я чертовски ошибся.

Совершенно опустошенный, так же, казалось, как выпотрошенный младенец, снимаю маску.

Так погано, что я накрыв мальца простынёй, усаживаясь прямо на холодный пол. Сотни, нет, тысячи «а если бы...» атакуют разум. Если бы я распознал течение болезни, то сумел бы вылечить? Нет, ибо понятия не имею чем. Бактериологические средства лишь сдерживали абсцесс, но это не панацея. Я просто лечил симптомы, а не саму болезнь.

Чуть оклемавшись, перекладываю тело в ящик и выношу во двор. Складываю на траве поленья и ставлю на них ящик. Обливаю спиртом и чиркаю спичкой. К чёрту Ваш газон, мадам, и заветы Ваши, к чёрту!

Просто смотрю, как всё это горит и трещит, выплёвывая искры: поленья, ящик, тело в нём. Моя душа. Если б я был Богом, то не хотел бы видеть, как полыхают мёртвые дети. Так что либо Он отвернулся от нас, либо нет Его и никогда не было, что в сущности, не имеет большой разницы. К конечном итоге, с очередной смертью, ничего не изменилось. Бог всё так же не важен, а жизнь по-прежнему дерьмо, и ничего больше не остаётся: либо умереть, либо продолжать и дальше барахтаться в рафинированном отчаянии.

Во двор вылетает Мари, на бегу, запахивая плащ и ошарашенно требуя:

- Ты что такое творишь?!

Чудовищный запах горелой плоти врезается в ноздри и концентрируется горьким комом в горле, а от едкого дыма слезятся глаза.

- Лишь то, что обещал, - отвечаю одними губами, впиваясь плывущим взором в костёр.

***

«Гаргантюа́ и Пантагрюэ́ль» (фр. Gargantua et Pantagruel) - сатирический роман-пенталогия французского писателя XVI века Франсуа Рабле о двух великанах-обжорах, отце и сыне.