Чёрная Вдова

           
Бал в сути своей ничем не отличается от ритуала, это действо имеет свой церемониал и правила поведения. Статус маскарада особо-то и не спасает положение, и ничего, по большому счёту, не меняет, — вам тут не Венция, а всего лишь захудалое Скитье. Шокирующие и диковинные наряды, окутывающие саваном тайны своих носителей, тут посчастливится увидеть, может, только на представлении приезжего цирка. Словом, маскарад в лучших традициях Скитья это всё тот же старый добрый павлиний приём, насквозь чопорный и однообразный, но лопающийся по швам от своей мнимой помпезности. Только в масках. Дамы, разодетые в роскошные платья, преимущественно, цвета слоновой кости и айвори, вышитые золотыми нитями, скрывающие свои лица за изящными кружевными коломбинами в кристаллах на тонких палочках.

Кавалеры во фраках с бутоньерками на лацканах и офицеры, по форме увешанные орденами, как рождественские ёлки, в полумасках Арлекина, декорированных чёрным бархатом. Маски на масках. Гости танцуют, фальшиво смеются, расползаются по залам и комнатам, глазея, взором прожжённого ростовщика, на убранства интерьера сквозь игристое вино в бокалах; режутся в преферанс, заволакивая игровую плотным дымом сигар. Светская болтовня: свежие сплетни до безобразного пошло переплетаются с политикой. Скука смертная. Изнанка этой ассамблеи не многим интересней. Засточертевшие от вина головы так и тянет на аморальные авантюры и страстишки. Можно подловить какого-нибудь кавер-юнкера, тискающего генеральскую дочку в укромном уголке. Или же, если повезёт, осатаневший от крупного проигрыша юнец швырнёт перчатку в рожу победителю. Повезёт ещё больше, если дуэль исполнится немедля, и стреляться будут в тот же вечер во дворе. Зачастую всё это только выпендрёж, и дуэлянты нарочно на милю мажут, а краткое время спустя уже, как ни в чем не бывало, продолжают унылый кутёж. Ни вам зрелищ, ни крови, хлеба и то с гулькин нос, зато вина вдоволь, хоть в три глотки лей.

Стараясь не выказывать свою глубочайшую тоску, подавляю зевок. Следом встречаюсь взглядом со светловолосым пареньком, пытающимся утаить скуку под маской не менее моего, и как бы ни более, — как говорит Вдова, тягомотная музыка вгоняет в ангедонию в разы быстрее. В очередной раз я, как ни странно, безгранично признателен своей глухоте. Сомневаюсь, что хотел бы погрязнуть в истязающем унынии ещё прочнее. И мы с пареньком, кажется, прекрасно друг друга поняли без слов, еле заметно саркастически ухмыльнувшись. Он всё понимает, пройдоха. Посплетничать и напиться в стельку, — вот и всё благородное времяпрепровождение. Ну, и себя показать, естественно. Куда ж без этого. Ощущаешь себя брюликом на витрине ломбарда, — все будто так и норовят скинуть тебе цену. Мне ещё повезло, я выгляжу не хуже любого из этих молодых претенциозных пижонов, а вот пареньку тяжко приходится под взорами индюков с их жеманными зазнобами. Костюм шибко прост — классика, — явно пошит не для посещения балов, а с целью дальнейшей носки, пару лет тому назад. Казалось бы, какая к черту разница, ан нет, тряпичный ширпотреб говорит о твоём статусе. Не можешь себе позволить приличный фрак от силы на пару светских раутов, значит, положение твоё в обществе незавидно.

Всё, чего я хочу — свалить отсюда поскорее. Вдова, как назло, куда-то запропастилась. Только что тут была и как сквозь землю провалилась, зараза. Я даже не знаю, должно ли мне скрыться от всеобщего взора, или же и дальше строить из себя желанного гостя. От нечего делать я исследую взглядом всех и каждого, копаясь в их сущностях по внешним признакам, как в корзине с грязным бельём, но отчего-то не в силах вычислить хозяина этого вечера. Среди гостей в душном зале его просто нет. Хозяина вычислить очень просто, это тот человек, кто в электорате приглашённых переплывает от одного скопления к следующему, то и дело, справляясь о том, как проходит вечер. Обычно именно хозяин шерстит гостей взором стервятника, купаясь между делом в лучах своего бахвальства и тщеславия. Однако роль стервятника здесь исполняю только я, и дамы бальзаковского возраста, критикующие дамские наряды и пожирающие глазами смазливых юношей.

Потянуло чем-то металлическим, словно в моей руке не бокал шампанского, а медная чарка, заржавевшая в труху. Да только вот медь не ржавеет. Инстинктивно озираясь, я ищу источник запаха крови: раненного, может, туберкулёзника, харкающего кровью, или даму, чей выход в свет неудачно выпал на критические дни. Мои поиски неожиданно прерываются на мужчине возле колонны в противоположной части зала. За вереницей кружащих в танце пар, он совершенно недвижим. Чёрная шляпа с широкими полями бросает тень на маску цвета слоновой кости с громадным клювом, украшенную золотым узором. Чёрная шляпа, чёрная мантия, белые перчатки, маска...

Зловещий, мать его, Дотторе Песте!

Пожалуй, одна из самых ужасающих карнавальных масок. История её появления связана с эпидемией чумы. Она так и зовётся — Маска Доктора Чумы, потому и имеет большой, загнутый вниз клюв, похожий на тот, что был на масках, используемых врачами Средневековья для защиты от инфекции. Глядя на этот мрачный образ, становится всерьёз не по нутру.

Мужчина держится особняком, грея в ладони дутый фужер с красным вином. Минуточку. Это не вино. Рубиновая жидкость, определённо, густоватая и источает холодный запах меди и соли, — шлейф сей моё чувствительное обоняние и уловило.

Знакомая, надо признаться, черта.

Я осторожно озираюсь в поисках Вдовы, но среди гостей внезапно замечаю её...

Миг, в котором мироздание стремительно обрушивается в пропасть.

Тонкая фигура, заточенная в кремовое платье, и нежная ткань невероятно скульптурно струится по бёдрам, — я знаю, что под этим, ничего не значащим тряпьём. Плоть юной грации Клэр. Она практически не изменилась с тех пор, всё такая же утончённая, изящная, всё такие же роскошные бёдра и грудь, — фигура, а-ля, песочные часы, — совершенство, просто верх женственности, примат природы. Дева Мария!.. Что за черти принесли сюда эту треклятую нимфу?..

Лёгкий толчок в плечо заставляет меня повернуть голову.

— Это она? — произносит Вдова, рассматривая черноволосую девушку в кремовом платье. Я чувствую, что она чужая мне, только в моменте меж цепким взором Вдовы и моим оцепенением, что вырвалось несдержанным:

— Чёрт бы Вас побрал, мадам... — переведя дыхание, я, потупив взор, качаю головой. — У Вас, что, на меня досье? — взглянув на Вдову, я чуть ли не вырезаю ухмылку на своём лице; я не в силах даже злорадствовать. — Или Вы просто дьявол? Откуда вообще...

— В досье нет необходимости — у тебя все на лбу написано, — говорит она, перебивая. — А для дьявола я слишком много лет посвятила Богу.

— Дьявол, насколько мне известно, тоже, — парирую я. — И бьюсь об заклад, поболе Вашего.

Женщина внимательно всматривается в моё лицо, так, как могла бы только родная мать, да только она мне даже не родня, но знает, кажется, лучше кровной, и видит насквозь, как статуэтку из хрусталя.

— Так я права?

— Увы, — вздыхаю я в ответ, приковав свой взгляд к одному из проклятий моей жизни.

Вдова переметнула взгляд орлицы на спутника Клэр, который даже не существовал для меня до этого. И лучше бы он вообще не существовал. Я и помыслить не мог, что этот боров, габаритом с трёх меня, её супруг, но все признаки на лицо: кольца; то, как она держится подле него, как собачонка на коротком поводке; как подёргивается уголок её губ, когда он обращается к ней; она его презирает, ненавидит, но не боится, и, уверен, мечтает отравить его ядом с самым медленным и мучительным эффектом.

— Да уж, ну и мордоворот у её муженька... — не преминула отпустить колкость Вдова, кривясь, то ли сдерживая ядовитую усмешку, то ли откровенное отвращение; и то и другое, к несчастью, имеет место быть. — Ему ведь не меньше полста: брюшина, несомненно, лысина под париком и одышка уже от того, что он подносит фужер ко рту, — посмотрев на меня, мадам приободряюще вскидывает подбородок. — Ликуй, мой друг, судьба обошлась с ней сурово.

Меня аж корёжит от образов, замельтешивших в голове, от излучин троп, приведших девушку в немилостивое сегодня. Её алчная мать, определённо, недолго думала, выдавая дочь замуж за старого, омерзительного толстосума. А отец, в виду отсутствия яиц, покорно отвёл её к алтарю. И не как нищий крестьянин, отдающий последнюю овцу на базаре за грош, лишь бы только не помереть в лютую зиму с голоду, а как слабоумный жрец, бросил дар на жертвенник грозной богине, только бы отвести от себя её гнев. Кто есть кто в этой злой сказке не сложно догадаться. И теперь этот жирный павиан в парике, пыхтя и обливаясь потом, совершает натуральное насилие над юным девичьем телом, делая себе наследника, или, по крайней мере, пытаясь.

— Я не желал ей зла, — отвергаю я сочувствие, брошенное, словно кость изголодавшейся дворняге. — Мы просто были детьми.

Это и впрямь было так, без юродства. Но, чёрт побери! Она совсем не знает Клэр, так какого рожна берёт на себя смелость судить справедливо ли, нет ли, обошёлся с ней фатум? Даже я не смею судить её, мне и не за что. Я мириад раз прокручивал в мыслях все, что случилось со мной, случилось с нами. В том не было её вины. Что она, чёрт возьми, могла противопоставить своей по-скотски расчетливой и лукавой мамаше? — ни-че-го. Абсолютно. Она так же подневольна, как и я, так же жестоко спроважена, и в конечном итоге, мне повезло в этой жизни куда больше, нежели ей. Я хотя бы волен уйти в любой момент.

Вдова исподволь заглядывает мне в лицо, затем устремляет взор на Клэр, скучающе теребящую в пальцах ремешок ридикюля.

— Судя по тому, как ты на неё смотришь, детьми вы были недолго, — выносит мадам свой вердикт. В проницательности этой даме не откажешь, конечно, и всё же меня взбесило то, что она заострила внимание на этом нюансе. Наша связь всегда слыла чем-то запретным, чем-то сакральным, скандально грязным и недосягаемо высоким, но доступным только мне одному! И вот, я, страждущий защитить свой осколок памяти и развратных грёз, отставляя так и не тронутый бокал шампанского на поднос мимо прошмыгнувшего официанта, совершаю ответный выпад:

— Можно подумать за Вами не водится согрешений.

Вдова никак не реагирует, прямо смотря мне в глаза, и в её очах, янтарных, как два костра, читалось только безразличие.

— Подобных? Не водится.

— Бросьте, это полный вздор, — берусь я развенчать эти её богоугодные тернии, которыми она себя венчает, сбывая между тем всё новых и новых рабов Смерти. — Уверен, лет двадцать тому назад, Вы, сбегая от взоров фанатичных пингвиних в монастыре, крутили интрижки и похлеще. С Вашими-то внешними данными иначе просто быть не может.

Она взирает на меня так, словно более нелепой ахинеи в жизни не слыхала.

— Представь себе, может.

Нет, то, что Вдова была красоткой, каких поискать, в лучшие свои годы, я даже не сомневаюсь, да и ей это прекрасно известно, мадам и в свои сорок может дать фору доброй половине двадцатилетних девиц в Скитье. Так что, Вдова и ухом не повела на мою реплику, она удивлена моим рьяным желанием отплатить ей за её злорадство о сложившейся судьбе Клэр. Мадам словно не понимает, отчего я так взволнован, откуда этот трепет и слабость. Я и сам не понимаю. И по правде, уже подумываю оказать Клэр огромную услугу. Что, в конце концов, мне мешает приобщить толстосума к праотцам? Лишь какая-то тонкая грань, отделяющая меня от статуса убийцы. Я, так или иначе, преступлю её, так почему бы не сейчас? Быть может, это он, мой единственный шанс снять хотя бы одно проклятье с себя.

— Вы, стало быть, старая дева? — произношу я бездумно, потеряв Клэр из поля зрения. Читаю по губам Вдовы ответ, а сам ищу исчезнувший фантом из прошлого.

— Вопрос риторический, тебе так не кажется?

Раньше казалось. Нынче же я имею серьёзные сомнения на сей счёт. Отвлекшись от поисков, я взглядом указываю на зловещего Доктора Чумы, притаившегося в стороне карнавала.

— И кто же тогда этот загадочный сеньор Тьеполо? Он ведь тальянец, не так ли? — предположил я, ссылаясь на происхождение фамилии.

Вдова, заметно стушевавшись, слегка поворачивает голову, но не оборачивается назад, не смотрит на него, но будто чувствует его присутствие.

— Может быть.

— Очередной скелет в шкафу, мадам? Я заинтригован.

— Не ври, ты не умеешь.

Отмерев, она проскальзывает мимо меня, — я только и вижу, как она чёрной тенью скрывается в проёме анфилады. Что она, ко всем бестиям, творит?! Бросаю короткий взгляд на Доктора Чумы, и он, отступив за колонну, бесследно исчезает. Тревожный звонок срабатывает немедля. Он её порешит, — вот чем это кончится. Не знаю, сколько лиг меж ними, сколько миль и бед, но дамоклов меч завис над её головой, как пить дать. Позволить этому случиться, и обрести свободу?.. Кого я обманываю, я давно уже не узник! Чёртова непонятная баба! Совершенно, будто не в себе!.. куда её только бесы несут.

Контрольный осмотр зала, в поиске Доктора Чумы и надежды на лучшее, соответственно, однако, нахожу лишь Клэр. К несчастью она меня тоже в этот раз. Её глаза округляются, что-то из глубин этих очей вонзается в меня смертельной молнией; её губы шепчут одно лишь «Себастьян», — я всегда мечтал услышать этот шёпот. Мне нравится обескураженность девушки, я словно мираж в её глазах, и ненавижу этот миг, ведь хочу, чтоб он сложился совсем иначе, ведь это, наверное, судьба, но ей наперекор, я отступаю и скрываюсь в тени арки анфилады. Таю. Бесследно. Как дым на ветру.

Запускаю руку под сюртук и держу её на кинжале. А самого на куски разрывает от желания вернуться. Многим бы пожертвовал, только бы почувствовать жар её тела на своей коже. Но нет же, чёрт!.. Я пролетаю коридоры, всматриваясь в тенёты сводов, как сумасшедший, только бы успеть спасти престарелую барышню от злого колдуна, или кто он там есть. Точно, спятил к воронам.

Нагоняю Вдову только у массивных дверей библиотеки. Она дёргает ручку — заперто; склонившись, заглядывает в замочную скважину, доставая из корсажа стальные отмычки. Я отнимаю их в одно ловкое движение, дабы привлечь внимание.

— Вам не кажется, что это несколько фривольно? Он удалился вслед за Вами, если Вы вдруг не заметили.

— Но не последовал за мной, — спокойно парирует Вдова. — Как всегда.

— Нет, серьёзно, я — весь внимание. Кто он такой? У Вас определенно разыгралась лихорадка от одного лишь его имени.

Вздохнув, женщина пусто смотрит в область моей груди, но явно видит некие мыслеобразные слайды.

— Хотела бы я знать,  — отвечает она, хмурясь, и пытается забрать отмычки, что ни черта ей не удаётся; я, как фокусник, прячу инструменты, неуловимыми взору манёврами, и вскидываю руки, показывая, что они пусты. Выглядит, безусловно, по-детски.

— И всё? — допытываюсь я. — Не будет никакой душещипательной истории о варварски убитой любви? Я разочарован.

— Стоило продать тебя цирку... — бормочет Вдова сквозь зубы, начиная злиться, но власть над эмоциями всегда давалась ей легко. — Боюсь, никакой любви здесь и близко не стояло, — отвечает она нехотя. — Этот аферист, будь он проклят, едва не завёл меня на эшафот.

— Аферист-каннибал?

— Он не каннибал, Себастьян, о, нет,  — отрицает мадам, взмахнув рукой, чем заставляет меня прищуриться и включить грёбаную логику.

— В самом деле? Вы своими глазами видели чёрный учёт Мясника. За каким ещё чёртом ему человечина?

— В экспериментальных целях, не думал об этом, мой юный сыщик? — скрещивая руки на груди, Вдова явно вскидывает бровь, что угадывается даже под маской. — Он — доктор.

— Наук? — полагаю я. — Он учёный?

Пресная ухмылка на её губах многое, конечно, говорит об уровне моих дедуктивных навыков.

— Даже чересчур.

— И он, что же, в курсе Вашей деятельности? — начинаю я соображать. Но она молчит, чтоб ей пусто было. Уперлась! Проклятье!

— Когда-то мы преследовали общую цель, — выкладывает, наконец, Вдова карты на стол, не от безысходности, она наверняка знает, где отмычки — сама научила; просто поняв, что я неугомонен в этом дознании. — Позже мерзавец обвёл меня вокруг пальца и сбежал, прихватив с собой то, что принадлежит мне.

— Желаете это вернуть? — догадываюсь я немедля.

Она усмехается, будто я неслыханную глупость сморозил.

— Разве можно вернуть идеи?

Нет, нельзя. Краденые идеи, как кошки, уходящие из дому помирать, — понятно и так, что они не вернутся к хозяину. Но этого недостаточно, хоть и ситуация прояснилась. Достаю отмычки из складок юбки Вдовы, отдаю, а сам полон вопросов.

— Он может сдать нас?

— Может, — отвечает мадам, кропотливо вскрывая замок. — Но прежде, завладеет тем, зачем явился.

— И зачем же?

Будто игнорируя мой вопрос, Вдова ковыряется отмычками в замке до тех пор, пока он не щёлкает.

— Я не знаю, — признаётся она, ставя меня в фатальный тупик. Казалось, не существует вопросов, на которые у неё не имеется ответов, но этот человек будто бы и является её ведущим экзистенциальным вопросом... Признаться, я уже его боюсь. Неизвестность, в принципе, страшная вещь, а она — его второе имя, судя по всему.

Вдова проворачивает отмычки ещё раз, и со вторым щелчком замок сдаётся. Выпрямившись, мадам толкает двери библиотеки и, сжав в кулаках отмычки, шагает внутрь. Она часто дышит, грудь вздымается, как после погони. Она... боится?

— Как же такое могло приключиться, мадам? — спрашиваю я всё же, преградив ей путь и захватив взор; сей вопрос терзает меня вот уже несколько минут к ряду. — Судьба свела невесту божию и учёного-афериста.

— У судьбы, знаешь ли, извилистые тропы, — сухо отвечает Вдова, обходя меня, с осторожностью ступая по паркету.

— Сложно не согласиться, — не унимаюсь я, глазея на пыльные стеллажи от пола до высокого потолка. — Однако... Он пьёт кровь, мать вашу Терезу! Так же, как и вы! — но Вдова бравурно хранит молчание. — Весьма занятная вырисовывается картина, но дырявая, прям чудеса в решете, не находите?

Свет из арочных окон падает на нас, и пылинки танцуют в воздухе, как серебряная пыль в воде. Вдова пронзительно молчит, смотря исключительно под ноги. Я привлекаю её внимание касанием руки.

— Дело ведь не только в этом сеньоре? Что такого случилось на этом рубеже, отвернув монашку от Господа нашего Бога?

Половица, слегка прогнувшаяся под её ногой, заставляет Вдову замереть. Отступив, она подбирает полы платья и присаживается. Ощупывает зазор между паркетными досками, изымает стилет из корсажа и подцепляет край половицы — шатается, — отмечаю я тотчас же, значит, под полом пустота. Вдова, сдёрнув с себя маску, поднимает на меня взгляд, полный торжества, предвкушения и ужаса в равных пропорциях.

— Я не отворачивалась.