Чёрная Вдова

Она учила меня находить важное в незначительном. Подмечать каждую мелочь, каждый жест, взгляд, наклон почерка, шлейф запаха, детали, детали, детали!.. ещё крохотнее! Самые невзрачные, неуловимые, простым смертным недоступные...

- Взгляни на них, Себастьян, - мадам указала на пару, прогуливающуюся по вечернему парку; это было года три назад; мы сидели на лавочке под тусклым фонарём. - Что ты видишь, скажи мне?

Помню, я внимательно окинул взглядом юную девицу в платье из кремовой парчи. Фасон отличался нарочитой вычурностью, лаконичностью, - как минимум, наряд заграничный. На изящных руках, в шёлковых перчатках, красовался перстень. На безымянном пальце левой руки. Мне не нужно было смотреть на её спутника, чтобы догадаться и дать точный ответ:

- Молодожёнов, мадам. Предположительно приезжих. Медовый месяц во Франте. Однако Скитье - странный выбор, надо заметить. Рискну предположить, что это лишь остановка по пути в столицу.

Вдова кивнула несколько раз подряд.

- Они не отсюда - верный вывод. А что, если я скажу тебе, что они брат и сестра?

- Просто туристы, - сменил я направление мысли. Мадам это решительно не понравилось. Она ожесточилась в лице.

- Улики. Ты подстраиваешь улики под желаемое, но сваи не вбивают в уже достроенный дом, сперва строят фундамент. Факты, Себастьян, факты. Почему, как ты думаешь, я пришла к такому выводу?

Я ловил детали дедуктивной конструкции на лету, пока пара неспешно проходила мимо. Ловил, страшась упустить из виду малейшую деталь.

- Идентичная форма ушных раковин, цвет глаз... редкий - лазурный с янтарными вкраплениями... Чёрт возьми! они, в самом деле, близкие родственники!- поразился я скорее сам себе. Мадам вновь кивнула, довольно откинувшись на спинку лавочки. Но всё ещё ожидала от меня разъяснений, смотря прямо в глаза.

- Выходит, перстень наследственный, - развивал я свою гипотезу. - И так, как месье ещё не женат, побрякушка хранится у его сестры. Но тогда получается, что они ещё и сироты...

- Нет, но ты прав - они в браке, - оборвала меня Вдова. - Более того, влюблены. Об этом говорит то, как они держатся друг с другом: их плечи соприкасаются, они стараются говорить шёпотом, стремятся приблизиться лицами. Прикосновения им в удовольствие, посему и заискивают любые поводы быть ближе, - она говорила всё это, не отрывая взора от моего лица, загодя заприметив все эти нюансы.

- Но это же...

- Инцест, - закончила мадам за меня. Я был потрясён. И просто не желал признавать своё фиаско, или этой констатации.

- Может, им это и неизвестно?..

- Не думаю, что это секрет для них. Они слишком встревожены, шаг неуверенный, они напуганы и окрылены одновременно. Здесь их никто не знает, им не нужно ничего скрывать, с чего бы тревожиться?.. - задала Вдова наводящий вопрос, и, видя, что от меня нет никакого толка, что я зациклился на осмыслении сей ужасающей реальности, сама же ответила на него: - Нечаянная свобода действует сколь опьяняюще, столь и устрашающе. Это не просто медовый месяц. Это побег.

Меня тревожило нечаянное открытие. Или, быть может, оно являлось преднамеренным. Знала ли она?.. могла ли прознать о том, что я сам так долго стражду позабыть? О, да, чёрт возьми, она могла!

Мне подходил восьмой год. Мать всё меньше напоминала ту женщину, которую я знал и любил, крохи материнского тепла в ней, казалось, бесследно исчезли. Истлели. Нет, она не превратилась в чудовище, истязающее своё дитя, о нет. Никакой жестокости, только лёд и мрак.

А осенью пришла телеграмма из Шатли с соболезнованиями и новостями. К нам намеревалась ехать сестра моего отца со своей семьёй. Ответ был выслан сдержанно-отрицательный. Мол, нет никакой необходимости держать столь долгий путь, дабы убедиться в том, что всё в порядке. Дела в порядке, уверяла мать всех вокруг. Она никого не желала видеть, тем более принимать кого-либо в поместье на правах гостей. Эта чёртова семейка заявилась прежде, чем ответная телеграмма сумела дойти. Прибыли, месье... пардон... Сэр Веллингтон и леди Рене с дочкой Кларитой.

Мы, в некотором смысле, довольно скоро поладили с Клэр - так она просила себя называть. Она была старше меня, ей подходило тринадцать, мне месяца не доходило до восьми. Это не встало преградой детскому любопытству.

Клэр не только была крайне привлекательной, она ещё и частенько себя лапала, я нередко подглядывал за ней, поначалу она и не догадывалась. Ничего особенного. Я вообще частенько прилипал к замочным скважинам, ибо практически не покидал поместье, и подсматривание было моим единственным развлечением. Я знал про все интрижки в кругах прислуги, кто с кем и как, во всех подробностях. Наглядное изучение Камасутры с ранних лет. И рукоблудие, как следствие.

А потом она меня подловила.

Гостевые покои Клэр были в западном крыле, на втором этаже. Я, дурак, забрался на клён. Эта особа любила расхаживать по комнате в неглиже и никогда не задёргивала штор, думая, что никто её не видит. А я думал, что она красавица. Конюх, полагаю, тоже так думал, окна спальни выходили на подворье, а у него имелась миниатюрная подзорная труба.

Стройная, совершенно нагая, она извивалась на простынях, теребя своё лоно и пощипывая соски, - как тут не засмотреться, это ж невозможно! К сожалению, я потерял бдительность в своих штанах и не удержал равновесия. Шваркнулся с ветки. Так она меня и поймала. Подлетела к окну, видимо, на шум, спешно запахивая пеньюар, пока я, лежа под окнами, пытался застегнуть ширинку. Будто это спасало положение. Было кристально ясно, какого дьявола меня занесло на этот проклятый клён. Я, ко всему, здорово ушибся спиной, отбил легкие, еле дышал и не мог просто вскочить и удрать. Думал, ну всё, хана, сейчас эта малолетняя сучка устроит скандал. Но она лишь звонко расхохоталась и скрылась в глубине спальни.

Привычку не задёргивать шторы этот конфуз у неё не отбил. Она всё так же расхаживала голышом и игралась со своим телом.

Мне тогда уже стоило догадаться, что она долбаная извращенка. Но мне нравилось за ней подглядывать, и мозг мой никак не желал включаться.

Кем она мне там приходилась? Кузиной, кажется. Это не помешало ей сжать мои яйца в кулак. Она вообще умело манипулировала людьми, используя свои змеиные чары. Это в ней было от мамаши. Та тоже не преминула сходу всё подмять под себя. Но если Рене имела вполне конкретные виды на деньжата, оставленные моим покойным отцом, то какую игру вела Клэр, я понял, когда уже было слишком поздно.

Всё началось с малого.

После того «грехопадения» с клёна, она всё чаще обращала на меня внимание. Странные взгляды, попытки побеседовать со мной, касания невзначай... Она страшно меня смущала. Я пытался её избегать, но тщетно. Помню, чуть было не поперхнулся, когда чья-то нога проскользнула под обеденным столом, прямо к паху... Клэр, сидящая напротив, лишь загадочно улыбалась, уставившись в тарелку. Дикую пульсацию, зуд, боль она могла вызывать в пару прикосновений куда надо... Её это, определённо, забавляло.

Она была предельно мила со мной. Это настораживало. Никто, чёрт возьми, больше полугода не уделял мне столько внимания, а тут вдруг... Мой папаша слыл чудовищным треплом, я ложь чуял за версту. Но всё было не так просто. Напрочь лишённый тепла, я всё же попался в её сети.

Уже спустя неделю всех этих подозрительных поползновений в мою сторону, змея обвила мою шею. А точнее, не только шею...

Я сидел на траве в саду по-турецки. От скуки сбивал из рогатки воробьёв с яблони. Иногда удавалось и сороке залепить камнем в клюв. У меня всегда был меткий глаз. Однако, как же я был слеп. Буквально ослеплён.

Клэр, незаметно подкравшись, нарисовалась прямо предо мной. Я аж шарахнулся от неожиданности. Сев напротив, заговорила. Несла какую-то орнитологическую чушь про птенцов, выпадающих из гнезда, про естественный отбор... Мне тогда уже не понравились эти разговоры с гнильцой. Я поднялся на ноги, намереваясь уйти. Но она протянула мне руку, прося помощь, дабы встать. Хотя едва ли она ей требовалась. Всё же нянечка недурно постаралась в своё время, я вполне сносно был воспитан. Потому галантно протянул длань, Клэр ухватилась за мою ладонь и потянула на себя. Меня согнуло в три погибели, но я устоял на ногах и застыл в дюйме от её лица. Мне, ко всему, открывался чудесный вид на содержимое декольте. Клэр кривовато улыбнулась, лукаво сощурив глаза.

- Значит, маленький месье любит подглядывать?..

Адский срам! Вот этого я боялся больше всего. Что она поднимет эту тему на обсуждение. У меня не было никакого грёбаного желания говорить об этом, и вообще я хотел бы позабыть об этом инциденте как можно скорее. Я попытался вырвать свою руку, но хватка была мёртвой. А когда Клэр разжала пальцы, я по инерции приземлился на задницу. Она рассмеялась, запрокидывая голову. Мне стоило немедленно убраться оттуда. Но меня немного сковало.

- Я тоже подсматривала, когда была как ты, - заявила, посмеиваясь, Клэр, затем отмахнулась, мол, неважно. - Вскоре это наскучило.

Вот так ни тебе фанфар, подумал я тогда, а дева-то и впрямь была с секретом. Вообще, она была с приветом, но в ту пору я об этом не думал. Она была какая-то... своя. Будто бы совсем простая, да! Своя в доску! В ней отсутствовала вся эта жеманность, надменность, она улыбалась с небольшой хитрецой, но так, будто думала про себя: «Вам меня не облапошить, я вас всех насквозь вижу, всё ваше гнилое нутро, напудренное и сбрызнутое парфюмом».

- Она всегда такая? - спросила вдруг Клэр, не отводя от меня изучающего взгляда. - Твоя мать. Кажется, она не очень к тебе внимательна.

Ей не казалось. Холодность матери, и ко мне в том числе, была очевидна всем. Клэр не нужны были слова, она легко распознавала перемены моего настроения. Я читал по губам, она же - по глазам.

- О, не печалься, Себастьян! Они все такие, - уверяла девица, стремясь меня приободрить. - Дети, как котята. Чем старше становятся, тем меньший вызывают интерес, - Клэр сникла, хмуро рассматривая участок дёрна между нами. - Чувствуешь себя брошенным. Но с этим, увы, ничего не поделать. Только смириться. И может, постараться заполнить пустоту...

Она подняла на меня взгляд. Осторожно. Будто взвешивая некое решение... Я, чёрт подери, не сходу понял, к чему она клонит.

Клэр подалась вперёд, медленно приблизилась. Я сидел, как заворожённый, и даже не попытался остановить поползновения этой змеи. Был начисто ошарашен. Я оторопел! Мои глаза, я уверен, стали, как у лани, но даже не думал пресекать её помыслы. А они стали более чем очевидны.

- Восполнить украденное тепло.

Прислонившись лбом к моему, она, упираясь одной рукой в грунт, заросший травой, другой скользнула по моей щеке, вниз, по шее, груди, животу, ниже... я задрожал, от страха ли, волнения... от предвкушения! Она расстегнула ширинку, запустила руку; прохладные пальцы соприкоснулись с разгорячённой плотью.

У меня не возникло и мимолётных мыслей о том, что в этой близости что-то было сломано, неправильно! Я и много позже лишь тщился понять, почему? Почему не чувствовал фальши? В этом не было подвоха, только отчаяние, мольба, казалось, она сама нуждалась в этом больше меня. Ни в одном её движении не было спешки, агрессии, жажды, только опаска дрожала в этих прикосновениях, - каждое просило разрешения. В этой связи никогда не было насилия, только нежность, только тепло, которым мы согревались в океане льда и безразличия. Чудовищная нежность. Болезненная. Самоотверженная.

Она ничего не требовала взамен. Я сам задрал к чертям её юбки. Презентации доморощенной Камасутры не оставляют места размышлениям. К несчастью.

То, что для этой малолетней блудницы плотское порабощение было ведущей страстью, что она млела от того, какую власть имела надо мной, я распознал тогда лишь, когда всё это зашло слишком далеко. Связь стала опиумом, губительным наркотиком, от которого я уже не в силах был отказаться. Тянулся к ней и душой, и телом. Это она - она подбила меня говорить с ней, будто вслух. Открывать свой дурацкий немой рот и говорить с ней.

Матери стало нездоровиться. С каждой неделей ей становилось всё хуже, она кашляла кровью. Наш семейный доктор ничего не мог понять, но в итоге диагностировал чахотку. Лекарства не помогали. Я начал подозревать неладное.

Однажды я напрямую спросил Клэр:

- Вы, что, травите мою мать?

Её лицо медленно помрачнело. Вопрос вызвал у Клэр море встречных, мельтешащих в её глазах. Но девчонка не высказала ни одного из них, лишь прижала меня к себе.

Утром я видел украдкой, как она ссорится с Рэне в гостиной. Клэр была так зла, так негодовала, размахивала руками.

Дерьмо. Рэне и впрямь травила мою мать. Сживала со свету! А я был так ослеплён, растаял в грязных объятьях. Отец оказался прав - я был конченым слабаком. Впитывая единственно доступное мне тепло, я позабыл обо всём. О жестоком отце, о замерзшем сердце больной матери, о равнодушии, заполнявшем сырые стены поместья, о беспросветном одиночестве... Мне вдруг стало казаться, что я не один! Какой же глупец! Истинно вопиющий кретин! Я был бесконечно привязан к порочной девке, она об этом позаботилась. А когда мать скончалась, меня спустили с поводка и дали пинка для ускорения.

Впредь я никому не позволял себя обдурить. А пузатому выродку - Мяснику, - не позволю тем паче.

Здесь что-то нечисто. Его подспорье имеет двойное дно. Я чую это, чую, как изнутри гниёт его ремесло.

Кипишь на стойке. Он уходил в спешке. Что-то искал. Последняя запись в учётной книге совсем свежая - чернила даже слегка смазались, когда он захлопнул переплёт. Кровавый отпечаток пальца на краю столешницы.

- Мог бы ты с первого абцуга определить, кому принадлежит кровь: человеку или животному? - однажды поставила предо мной вопрос Вдова.

- При всём уважении, мадам, это невозможно.

- Вопрос не в том, возможно ли это, в том вопрос, можешь ли ты?

Я не мог. Она утверждала обратное.

- Как раз-таки тебе это, как никому иному, под силу.

Вдова научила меня. Определять по вкусу. Достаточно лишь попробовать на кончик языка. Рецепторы не дадут себя обмануть.

Кровь недостаточно сладкая для человеческой. Я почти готов расслабиться. Но поток воздуха доносит странный запах. На улице поднялся ветер. Сквозняк пронизывает лавку. Я остро чую запах псины.

Выглядываю сквозь окна витрины - ни одной шавки вокруг. Только вдалеке по тротуару престарелая тётка тащит болонку на поводке.

Запах ближе, и ветер восточный - поток воздуха тянется со стороны заднего хода.

Метнувшись в подсобное помещение, я несусь по узкому коридору, миную тесный цех для разделки, шаря по карманам. Запах псины тащит меня за ноздри к погребу.

Открываю люк. Спускаюсь по шаткой лестнице. Чиркаю спичкой.

Чёрный, лоснящийся ком в углу бросается в глаза первым. Чёрный от крови. Бурая кучерявая шкура. Я отчётливо вижу, как движется грудная клетка. Чёрт побери! Это мой бродяга!

Я присаживаюсь на корточки рядом с ним. Он дышит, его глаза открыты, мечутся от меня к горящей спичке в пальцах, сияют золотом во мгле. Ему больно. У пса пробита голова и вспорота брюшина, кишки немного торчат наружу, но он живой, мать его! Тяну к нему руку, но он скалится - рычит. Только распознав мой запах, кобель слабо дёргает хвостом... Спичка гаснет, прижигая мне кончики пальцев. Касаюсь мокрой от крови шкуры. Он дышит. Он горячий. Борется. Ему не выжить. Мне его не выходить. Пробираюсь на ощупь к его шее.

Глубокий вдох.

Сворачиваю кобелю шею, пальцами ощущая, как сместились позвонки. Он обмяк.

Во мне вздымается буран. Я не вскипаю, я генерирую холодную бурю.

Никто. Не смеет. Посягать. На то. Что. Принадлежит. Мне. Никогда. Безнаказанно.

***

Жизнь - один большой чудовищный бардак. Потрясающий по своим масштабам бордель с претензией на маскарад - грандиозный фетиш. Я мог бы остепенить себя, притаиться, дождаться его возвращения. Но я не хочу оставлять следов. Я хочу, чтобы он исчез. По щелчку пальцев: щёлк, - и ву-а-ля... вовек и чёрт не сыщет.

Мадам - непревзойдённый иллюзионист; исчезновение - её излюбленный фокус, в этом ей нет равных. Я прекрасно знаю алгоритмы сего перформанса. Но мне придётся импровизировать. В этом нет равных мне.

В это сложно поверить даже самому (при подобном-то образе быта), но мои руки, по локоть, будучи в крови, никогда ещё не отнимали жизни. Кобель не в счёт, не я вынес ему приговор. Это дело рук того, кто за это поплатится.

- В миг, когда это случится, - говорила мне Вдова, - в миг, когда ты испробуешь смерть на вкус, ничего уже нельзя будет повернуть вспять.

- Даже, если убийство не будет преднамеренным, будет случайностью?

- Оно не будет случайностью.

Сейчас я предельно точно понимаю, что мадам имела в виду. Не уверен, что готов. Трус во мне никогда не дремал, он извечно начинает метаться, как дрессированная мартышка на привязи, и я придумываю всё новые и новые отговорки.

Я знаю, куда так спешил Мясник. У фермера из Синей Долины весьма очаровательная сестрёнка. Немного полоумная, но ей не больше тридцати, и она вполне себе ничего, если закрыть глаза на её припадочный смех и белиберду, что она несёт. Сбыть такую свихнутую сестру замуж фермер, естественно, не сумел, кому нужна сумасшедшая? Разве что бродячему цирку. А вот Мясник своё не упустил. В супруги она ему начисто не нужна, а вот развлечение сносное. Фермер за порог, а Мясник тут как тут. Отлаженная схема. Все в округе об этом знают, но фермер - дубина стоеросовая, каких поискать, совершенно туп, недальновиден и незатейлив, как подшипник - с какой стороны ни глянь, он будет круглым. Такой вот круглый дурак.

Я беру коня на ипподроме без ведома Вдовы. Вообще в дом решил не заходить; сполоснув руки в лавке от крови, аккуратно вырвал листы с чёрной бухгалтерией из учётной книги. Это мне ещё пригодится.

Путь от ипподрома до фермы не более десяти минут галопом. Мне встречается повозка фермера - он не спеша возвращается домой по ухабистой дороге. Он и не понял, что это молнией промчало мимо него, поднимая тучи пыли. Фермеру ещё час тащиться с такими темпами. Я куда проворнее. Уже смеркалось, когда я, домчавшись до территории угодий, выпрыгиваю из седла. Влажный воздух полнится ароматом соцветий липы, вишни, яблонь, слабо благоухают розы. Слегка тянет навозом и сеном. Проявляются первые звёзды на синем небосводе.

Привязав Дария к торчащему липовому суку, я направляюсь к двухэтажной белокаменной вилле. Минуя ряды зелёной кукурузы, грядки с посадками, прохожу сквозь виноградную арку в сад, усеянный кустами белоснежных роз. Нигде в доме не горит свет, но огниво тлеет поодаль, проясняя очертания амбара. Поразмыслив чуток, следую туда, не столько продумывая действия, сколько подмечая детали местности: бобины силоса, загоны с курами, индюками, свиньями, дальше во мраке лениво качаются серые облака - овцы. Я на ходу поправляю перчатки, всё ближе подступая к амбару. Танцующий свет керосиновой лампы внутри рисует полосы в щелях между досок. Огонь пляшет от движений внутри, обличая тени.

Заметив кнут, свисающий с невысокой изгороди, всюду разделяющей участок на сектора, вооружаюсь. Я замираю у приоткрытых ворот. От предстающей картины рассыпается некогда собравшийся образ.

Прячусь за угол, пытаясь переосмыслить. Мне какого-то чёрта дико смешно, сдерживаться невмоготу, и по горлу прокатывается волна вибраций. Понятия не имею, что за звуки я издаю, когда смеюсь (мадам говорит, что так кашляют старые собаки), но был бы у меня нормальный голос, мой хохот услышали б на мили вокруг.

О, ля, ля! Мясника не интересует фермерская сестренка, о, нет! Не будь я обделен слухом, понял бы это немедля, не доходя до амбара.

Я, кончено, всякое повидал, но чтоб козу... Он, ко всему, прижимает серп к её глотке. То, что от всей этой бешеной скачки, лезвие ещё не вскрыло животине глотку, не иначе, чудо какое-то. А как она вообще его не забодала?..

Видимо, я поднял достаточно много шума, дабы привлечь внимание. Мясник выныривает из амбара, одной рукой натягивая подтяжки штанов, другой, светя лампой.

Я недвижим, подпираю дощатые стены. В руках покоится кнут. Пара вопросов, - и его песенка спета. Выступая из тягучего мрака, я готовлюсь замахнуться плетью. Мясник, замечая меня, наконец, сменяется в лице. Гримаса перекошена ужасом. Он даже не успевает удивиться, сразу же погрязая в раболепном страхе. Всё оттого, что я угадал - он слишком много знает. Возможно, не первый год принимал «поставки» от Гизо. Его покупатели-гурманы списком покоятся во внутреннем кармане моего сюртука. Меня лишь интересовало, чем ему не угодила моя безродная псина, чёрт возьми? Я кровью его напишу вопрос. И он мне ответит.

Мужик, спотыкаясь, пятится, уверен, воображение рисует сотни сценариев того, что я способен с ним сотворить. Внезапно Мясник исчезает. Просто растворяется в воздухе. Тонет в темноте! Но керосиновая лампа не гаснет, только откатывается в сторону.

Этот козопас напоролся на загон. Палки, видать, прогнили и проломились от его веса и силы, с которой он стукнулся о них спиной. Он заваливается в грязь кверху брюхом, мне не прельщает лезть в эту жижу. А затем я соображаю. Мясник свалился в загон к свиньям. Которых, наверняка, с утра не кормили. Мне лишь остаётся наблюдать, как массивные, жирные хрюшки разрывают его на части. Первым прознаёт нечаянную падаль здоровый хряк, без сомнений, самый мощный. Он пихает Мясника рылом в бочину, и стоит тому дёрнуться, как боров впивается в него. Свиную морду заливает кровь, а хряк, как ни в чём, ни бывало, вгрызается в мясо. От жалких попыток мужика спастись свиньи только сильнее свирепеют. Ещё одна хрюшка смыкает свою пасть на голове Мясника. Цапнула прямо за морду.

Носители хвоста крючком довольно быстро окружают лакомство, топя его в грязи, дерьме и крови. Я мог бы даже расстроиться, всё-таки свинки отобрали мою добычу. Но поразмыслив, прихожу к логичному выводу: скотам - скотская смерть. Достойная его. Пожирание заживо. Пожалуй, самая подходящая. Грязная и мучительная.

***

По возвращении чувствую себя уставшим, как пашущая без продыху путана. Нет никакого желания объясняться, но этого, увы, не избежать.

Прохожу в гостиную, нехило наследив. Мадам, сидя в кресле у камина, поражается комьям грязи на моих лаковых ботинках.

- Где ты был? - спрашивает она, брезгливо кривясь. Полагаю, лёгкий запах навоза тоже не укрылся от неё.

- Кормил свиней, мадам.

Её идеальные чёрные брови взлетают вверх. Но Вдова и с места не сдвинулась, скучающе покоясь в кресле.

- Да? Как интересно...

- Даже не представляете насколько. Весьма... живописное занятие, - отыскав эпитет, я грузно бухаюсь в кресло напротив. Достаю из внутреннего кармана сложенную станицу из учётной книги и бросаю её на отполированный до зеркального блеска кофейный столик. - И полезное, надо заметить. Свиньи сыты, а я преуспел.

Вдова, завладев списком, шустро бегает взором по строчкам. Пазл складывается в её голове и без моей подмоги. Вдова сильно хмурится.

- Зачем она это делала? - недоумевает мадам.

- Дополнительный доход, надо полагать.

- Я никогда не скупилась на её жалование, - мадам явно чего-то не может понять, или принять. Что-то не стыкуется в её разумениях. А затем она, сощурившись, выговаривает: - Какие знакомые фамилии.

- Боюсь, эти гурманы остались впредь без десерта, - отколол я комментарий, чувствуя изжогу от дня, подходящего к концу.

- Видишь ли, в чём дело, Себастьян, - Вдова подаётся вперёд, кладёт смятый лист на тёмный столик. - Мне известны личности всех из этого списка. Всех, кроме одной, - указывает она на самую крайнюю фамилию: Латьеполо - свежаяйшая, смазанная запись сегодняшним числом. - Я тебе больше скажу, мой друг, мне даже известны мотивы. Имеет место некий оккультный орден, в котором состоят сливки общества, если подобное определение вообще можно отнести к местной элите. В любом случае, это не ново. Они и не такими мерзостями занимаются, уж можешь мне поверить, - мадам тычет в последнего из списка несколько раз подряд. - Но кто это?

- Я не настаиваю, но всё же, - решаю обратить внимание на один аспект. - Вероятно, вы о ком-то позабыли?

Тонкий палец прекращает стучать по фамилии. Мадам замирает на краткий миг. Взгляд, устремлённый в никуда, заполняется ностальгическим туманом.

- Вероятно. Очень вероятно.

Скоропалительно оживившись, подорвавшись, буквально вспыхнув, Вдова бросает мне чуть ли не в лицо:

- Собирайся. Немедленно! И смой с себя этот фермерский дух! - наказывает она, крутясь, как ужаленная, по гостиной. - Это отвратительно. От тебя за версту несёт дерьмом.

- Вы мне льстите, мадам, - усмехаюсь я, вообще не понимая, какая такая муха её укусила. Резкие выпады решительно ей не присущи.

- Прекрати паясничать! Живо мыться, и выбери лучший выходной наряд.

Вдова умчалась из гостиной, я, поднявшись, следую за ней до библиотеки. Густой мрак рассеивает лишь свет из трёх окон. Стеллажи, наполненные книгами, бросают длинные тени. Здесь всегда прохладно, но сухо. И ни единой пылинки. Пыль просто не успевает оседать на книгах, они постоянно изымаются с полок, вечно листаются, сменяя друг друга.

Вдова перекапывает письменный стол у громадного арочного окна, вытаскивает ящик за ящиком и просто высыпает из них всё содержимое.

- К чему, вообще, такая спешка? - интересуюсь я, наблюдая за тем, как она чистым смерчем, учиняет астрономический бардак. - На ночь глядя.

Под ноги, по морёному паркету, проскальзывает конверт. Поднимаю его, но никаких марок и адресатов не обнаруживаю. Только аккуратно в уголке выведено имя: Л. Тьеполо. Она выхватывает конверт из моих рук, достаёт стилет из корсажа и вскрывает. Читает письмо, совершенно осоловевшим взглядом бегая по неким строкам.

Упирает руки в бока; юбки чёрного платья дергаются, говоря о том, что мадам нервно притопывает ногой. Я поражён! Просто... уму не постижимо! Я никогда, никогда прежде не видел её такой импульсивной, нервной, всклокоченной, она будто сама не своя! Что на неё так повлияло, что аж вышибло из колеи?..

- Ты когда-нибудь бывал на балу, Себастьян?

Меня удивляет вопрос, не меньше, чем её крайне возбуждённое состояние.

- Случалось. В детстве.

- А на маскарадном? - уточняет мадам, обмахиваясь письмом, как веером.

- Подобное тоже случалось.

Она криво ухмыляется, то ли раздражённо, то ли скептически.

- В самом деле?

- Я полагал, моё происхождение не секрет для Вас.

- Нет, однако, твоему отцу не было равных в мотовстве. Не думала, что у вас имелись средства на роскошные приёмы. Что ж! - Вдова, поравнявшись со мной, морщит нос. - Поспеши!

- А нам не потребуется приглашение?

Улыбка мадам становится откровенно игривой, озорной, будто ей не за сорок, а чёртовы десять.

- А когда оно нам требовалось?