Чёрная Вдова

Блуждая тигром в клетке по комнате, петляя, наворачивая круг за кругом, мусолю шнурок во рту. На шнурке болтается мелкая золотая подвеска, карата четыре, не больше. Всё, что осталось от моей матери. Кулон прохладной каплей елозит по шее, щекочет. Бросаю это дело, пытаясь сконцентрироваться, но шнурок снова попадает в рот. Дурная привычка. Раньше грыз ногти, но мадам отвадила.

Чувствую себя немного скверно. Идеи преследовали меня всю ночь и всё утро. Я за пару часов сна просыпался раз десять, всё ворочался, проваливался, вновь пробуждался; в метаниях как-то умудрился набить шишку на затылке о грёбаную кованую спинку кровати, перекладывая подушку то так, то эдак, то под голову, то на неё. Мне снились странные образы. Свиные туши, цепи, огромные тесаки, потасканные, стальные, целая седая коллекция; осколки костей, кожаный передник, окровавленные нарукавники.

От духоты в комнате одурь берёт. Распахнув тёмно-синие, почти фиолетовые, шторы из тяжёлого штофа, я настежь открываю окна, выходящие на дорожку к воротам и тополям, и впускаю в комнату петрикор. Свежий землистый запах после дождя бодрит и пробуждает лёгкий голод.

Я давным-давно пропустил завтрак. В счёт бессонной ночи мне полагались лишние часы сна. Вообще, мы нередко не вылезали из кровати до обеда, активность выпадала на вечер и первую половину ночи. Обычное дело. Но не сегодня. Всё утро в петле мыслей... И ссать охота. Прям прижало, зараза. Я даже не удосужился вырваться из петли, чтоб сбегать в гальюн... А плевать! Ссу из окна, целясь в стриженые кусты вдоль дорожки... И кто сказал, что душа где-то в груди?.. Ни черта она не там, я скажу! Вон, как полегчало, даже мысли запорхали! Сразу надо было просто сбегать поссать.

На улицу выходит мамаша Гизо; от неожиданности у меня сбивается прицел... Получай, ведьма! прям на шляпку с гортензиями. Тотчас же ныряю вниз, пока бабка не сообразила, что дождь закончился с четверть часа назад и даже не моросит...

Осторожно выглядываю через пару минут; Гизо недоверчиво поглядывает в небо, волочась по дорожке с громадной корзиной в руках. Видать, навострилась на рынок. Я вне подозрений!

Мощёная дорожка усыпана клейкими почками, опавшими с тополей. Уверен, бабка перебранит всё и вся, пока доплетётся до ворот по раздражающим липучкам. Боже мой!.. эта чёртова бабка постоянно брюзжит! Постоянно, как заводная, мать её! Как заводная фальшивая шарманка! Стены коробятся от её сварливого гнёта, от всего этого ворчания! Скукоживаются! ...как и мои яйца, как в холодной воде! Рехнуться можно! Временами, я еле сдерживаюсь, чтоб не придушить старую подушкой во сне. Настолько она меня достала.

Осматривая двор, задумываюсь о лохматом чудовище - бродячем кобеле. Может, явится ещё? Если его на мыло не пустили... Ну, нет! К чертям! Не буду я об этом думать! И вообще, у меня нет на это времени, мне надо... надо... Я кручу головой, поглощённый каким-то хаосом, рыскаю взглядом по комнате. Вот! Точно!

Схватив с комода свои карманные часы на цепочке, я засекаю время. Обычно экономка шляется по рынку вместе с дорогой туда и обратно около полутора часов. Пока обойдёт все лавки по пути, со всеми почешет языком, поторгуется... часа полтора, не меньше. Мне стоило бы проследить за ней, но я не вижу в этом смысла. Пока что. Я ожидаю, что Гизо улизнёт однажды ночью, вот тогда-то я точно её накрою.

Запасшись подшивкой по изучению нервной системы, некогда вручённой мне Вдовой, громозжусь на подоконник. Кладу часы на листы перед глазами. Слежу за стрелками. Большая на пяти, маленькая на десяти.

Я слежу за тобой, старая кляча, так и знай. Время пошло.

Чёртова подшивка, писана с кривой руки. Совершенно поганый почерк. Дьявольская каллиграфия! Да ещё и местами не то на латыни, не то средневековые анаграммы. Если с латынью я, более-менее, знаком, и то лишь поверхностно, то в этих же каракулях и чёрт ногу сломит. Тем не менее, пытаюсь разобраться в этой абракадабре. Читаю, будто бы вслух. Порой мне кажется, я слышу свой голос. Где-то внутри головы. Скольжу по темам и сведениям, открывая свой немой рот, в надежде услышать собственный голос, даже если это лишь бредовая идея. Плевать, я читаю про морфологию нервной системы, и результаты эмпирических наблюдений древних учёных энциклопедистов; про развитие в древнем мире, про обычай бальзамирования трупов; про хирургов - носителей знаний, и династическую передачу знаний. Про рукописи древних Индов, анатомию нервной системы, про описание двадцати четырёх нервов и характерное заблуждение учёных древнего мира в идентификации костного мозга с головным и спинным.

А стрелки бегут.

Я уже подобрался к IV веку до нашей эры и первых опытов на животных с целью установления значения головного мозга; узнал, что мозг является центральным органом ощущения и души; читаю про начало материалистического изучения и понимания сложных функций мозга...

А на часах двадцать минут одиннадцатого.

Перехожу к элементарным вскрытиям животных и трупов, дающих возможность подтвердить, дополнить, обобщить разбросанные по различным источникам сведения о морфологии нервной системы; введение терминов «мозг» и «мозжечок» и сведения об отверстиях между боковым и третьим желудочками.

Достояние физиологии древнего мира - установление связи между происхождением движений и нервами. Скука смертная. Мне ныне и так известно, что повреждение головного мозга вызывает на противоположной стороне паралич или судорожные явления.

Диагноз врача древнего мира - описание внешнего вида больного, наиболее ярко бросающихся в глаза признаков болезни. В 100 году нашей эры и вовсе описан и введён термин «аура»... Такой метод, как иглоукалывание - иглы вводились в особые точки, которые были установлены эмпирически; другой вид лечения - введение в полость носа различных веществ при предположении наличия заболевания головного мозга: различные отвары растительных средств; головная боль, подагра лечились разрядами электрических рыб... хирургическое лечение в виде трепанации проводилось при черепно-мозговых травмах. Развитие неврологии в эпоху феодализма вообще-то и заимствовано из медицины древнего мира: книги восточной средневековой медицины, распространение античной неврологии. Позднее средневековье... какое тут к чёрту развитие неврологии?.. В Европе вообще замедлилось всякое развитие в связи с воинственно реакционной деятельностью мракобесной инквизиции; учёные-схоласты насаждали в науке культ авторитета, который часто подавлял ростки прогрессивной мысли в биологии и медицине - феодальная эксплуатация в сочетании с религиозным фанатизмом и суеверием были благодатным условием для распространения психогенных заболеваний и в особенности истерии; психогенные формы заболеваний этого периода: эпидемия плясок, более известная как «хорея»; судороги якобы исчезали после религиозных экстазов, во время молитв и богослужений... Истерическую же сущность этих заболеваний вскрыл врач средневековья Парацельс. Из клинических трудов этого времени хоть какой-то интерес представляют лишь исследования по травмам нервной системы.

В конце XV века передовые учёные философы выступают против схоластов, эдакая прогрессивная реакция против идеалистической схоластики - распространение авероизма, - материалистической трактовки трудов древних; тут же утверждения материальности мира и бессмертия коллективного человеческого разума, и конечно же утверждения, что душа материальна и смертна, куда ж без этого...

Под конец XVI века, в эпоху Возрождения многие науки естествознания, а также медицина начинают прогрессивно развиваться, но изучение морфологии нервной системы человека тормозилось запретом вскрытия трупов и гонениями инквизиции; концепций медицины XVI века можно смело пролистнуть - сплошные догадки и труды о механико-рефлекторном характере деятельности животных.

Вот в XVII веке зарождается клинико-морфологическое направление изучения нервных болезней, это уже интересней: сопоставляются признаки проявления болезни и локализация очага поражения в головном мозге.

На развитие неврологии в капиталистическом обществе XVIII века оказало влияние достижений механики, физики и в особенности оптики. Следуя прогрессивным взглядам материалистов, медицина должна изучаться методом индукции и эксперимента, потому продолжается макроскопическое изучение структуры нервной системы и сосудов, и микроскопическое изучение нервного вещества, проводятся опыты с целью изучения функции нервной системы удаления отдельных областей и полностью полушарий мозга, дискутируется вопрос о структуре и функции нервов, которые считались полыми сосудами. Врачи-материалисты глаголят: «внутри таких сосудов находится материальное вещество»; врачи-идеалисты талдычат, что по ним распространяются духи... Вот ведь, где баш на баш!

Сорок минут двенадцатого.

Чёрт! Время! Гизо опаздывает! Не могла проскользнуть! Я бы заметил.
Ещё десять минут гипнотизирую ворота. Пятнадцать. Чувствую, как тело затекает от напряжения...

Ворота открываются только полпервого. Я успеваю дочитать про опыты первой половины текущего столетия. Три часа! Она задержалась на полтора часа! Где её носило, чёрт возьми?

Гизо прёт гружёную корзину. Замечает меня в окне. Чертыхается! Да, чтоб тебя! Всё правильно, это прокол, дорогуша. Всё очень серьёзно!

Отложив бумаги, я привожу себя в порядок. В дальнем углу комнаты, за перегородкой небольшая бадья на тумбе, и кувшин воды. Умываясь, выливаю весь ушат, смывая пот с темени до шеи. Весь ухлюпываюсь, естественно, заливаю пол, портки промокают, но вода не особо освежает; кувшин стоял на солнце, и вода тёплая, как моча - настолько палящая стоит жара сегодня. В комнате баня, даже с открытым окном. Свежесть после дождя ранним утром испарилась бесследно. К вечеру пекло замёрзнет.

Я вдруг мысленно возвращаюсь к подшивке. Припоминаю давешний поход в университет, хирургов, психов... что они делали: трепанацию, лоботомию? Что за ярый интерес у Вдовы к нервной системе? Это часть какого-то плана! Я уверен, всё неспроста! Приближается нечто грандиозное и откровенно ужасное, я почти готов биться об заклад!..

Сразу одевшись, чтобы только набросить сюртук и цилиндр перед выходом, спускаюсь к обеду.

В холле темновато, лампы не горят, окна зашторены, только полоски света падают из зазоров. В лучиках танцует мелкая пыль, почти мерцание.

Миную небольшую анфиладу, облицованную светло-серым песчаником; стены увешаны картинами: пейзажи в мрачных тонах. Ни единого портрета, ни одного снимка... никаких оттисков истории.

В столовой уже накрыто. Прохожу к овальному столу на резных ножках. Мамаша Гизо гремит кастрюлями на кухне. Её скрученная фигура мелькает в арке; носится туда-сюда, неповоротливая, как кашалот. Грохот и звяканье отражаются недовольной миной мадам, и заставляют трепетать от вибрации бокалы на столе, - так я знаю, что шуму полный дом. Бабка вечно устраивает вакханалии звуков! Вдова нередко делает ей замечания, не любит она шум. Сегодня же молчит и лениво ковыряет вилкой в тарелке. Она не в духе, наверняка тоже не выспалась. Аппетита у неё явно нет. Не моя печаль. Ни что не способно испортить мне аппетит! Признаться, я всегда жрал за троих, и мне всегда было мало. Могу наесться до сыта, могу до отвала, но это не всё. У меня не переводится заначка. Я до сих пор это делаю. Припасы на чёрный день... У меня вечный склад печенья, орехов, сухофруктов и конфет в письменном столе. Это инстинкт. Не более. Отголосок былого голода... А никакие не глисты, как безустанно сетует Гизо.

«Ах ты, сукин сын! Проглотлив, как боров!» - помню, разорялась она, когда застукала меня на кухне вечером. Я тырил булки с маком. Мне было лет десять. Гизо, гонялась за мной по всей кухне, как холера, лупила меня полотенцем, стоило меня настичь, и так по кругу, бесконечность... я, естественно, дурачился, меня забавляло то, как она исходилась в ругани с пеной у рта, и каждый раз, когда оборачивался, она всё орала и орала, брызжа слюной: «Ты набиваешь брюхо, как натуральный хряк! Без разбора! И тебе всё мало! Не чрево, а прорва, бездна в брюшине! Червяк ненасытный! Ещё и тащит, паразит! Пёс! И всё в конуру! Всё в конуру! Глистастый щенок! Проклятье! Тебя стоило хорошенько протравить! Немедленно! С порога! Безотлагательно! Ты понимаешь меня, Себастьян? В твоих кишках выводок червей! Сотни падальщиков! Солитеров! Длиной с Большую Аллею! Это точно! Как пить дать! Слышишь ты меня или нет?! А! Чтоб ты провалился! Ничего-то ты не слышишь, недоносок!»

...И был счастлив этому. По сей день, стоит мне столкнуться с ней, я благодарю всех святых и проклятых, за свою бесповоротную глухоту! Ведь лишь украдкой вижу, как она шамкает своим старым ртом.

Садясь за стол, я желаю мадам доброго дня, затем приятного аппетита, - этикет, будь он не ладен! Мадам только кивает в ответ, даже не поднимая на меня глаз.

Ну и ладно! Больно надо!

Быстрей пожру, быстрей улажу все дела, - и вуаля! До вечера я представлен самому себе.

Никто тут не молится перед едой. Ясно дело почему... Нет, не то чтобы мадам совсем не верует... Вообще-то она на удивление религиозна. И если помянуть при ней Боженьку всуе, можно нехило огрести по хребту. Но никаких крестов и молитв, ибо вероломство! богохульство! А вивисекция прям в подвале это можно, это, пожалуйста.

Но если честно, мне абсолютно начхать. Я вообще в этом ничего не смыслю. Сколько не пытались мне втемяшивать про всю эту канитель с Христом, чудесами и спасением, я так ни черта и не понял. По мне так ерунда какая-та. Враль, да и только. Он явно круто всех нагнул. Буквально на колени поставил, то там, то здесь, везде и всюду, под разными личинами, наплёл с три короба, и был таков! - смылся! Всех облапошил! А рабы фанатично лбы расшибают вторую тысячу лет. Друг другу преимущественно... Хорош Спаситель, ничего не скажешь.

Я сметаю свой обед: соус с чесноком и зеленью; сыр, ветчина, телятина с грибами (я раздумываю лишь секунду, и всё же мясо трогать не решаюсь; у меня имелись странные идеи на сей счёт), корнишоны, лук, мармелад на десерт, почти не глядя, просто проглатываю, заливаю вишнёвым компотом, и собираюсь уже умчаться из-за стола.

Мадам резко отодвигает так и нетронутую тарелку.

- Мадлен, - окликает она Гизо, и на мгновение вибрации, сотрясающие дом, прекращаются. Мадам подзывает бабку: - Подойди, будь любезна. Мне нужно тебя кое о чём спросить...

По гранитному полу проносится дрожь. Прям дрожь земли, из самых недр - это что-то шваркнулось на кухне на пол. Вдова, насторожившись, оборачивается. Следует ещё одна волна, помягче, потяжелее, сея волнения в сводах.

Мадам сиюминутно подскакивает на ноги. Недоумевает пару секунд, замерев каменным изваянием.

- Мадлен?..

Но ответа нет, судя по напряжённому выжидающему выражению лица. Она решительно направляется на кухню, но тут же застывает в пороге. Отводит полы платья, как-то инертно, отступает. По граниту в столовую течёт вода. Мадам в ступоре, пялится куда-то вниз, словно глазам своим не веря, пока я подхожу ближе. Заглядываю в арку. На полу распластана Гизо, прям в воде, омываемая слабым потоком; в ногах валяется большая кастрюля, раскатываются чищеные картофелины... Чёрт возьми! Бабка не закрутила кран! Умывальник переполнен и топит кухню!

Подскочив в два шага, чуть было, не наступив старухе прям на горло, я перекрываю воду.

Вдова осторожно ступает по воде. Парчовые туфли насквозь промокшие. Мои ботинки тоже. Она присаживается подле недвижимой старухи, подобрав полы юбки. Прощупывает пульс на шее, открывает веки, всматривается в глаза, и с сомнением бормочет:

- Похоже на приступ...

Я подступаю ближе, заглядывая в лицо Гизо. Неужто скопытилась, старая? Ха! Вот те раз! Она, видать, сразу почуяла, что дело пахнет керосином! И со страху померла! Да уж лучше самой броситься в объятия смерти, да хоть с обрыва! чем пасть от руки Чёрной Вдовы. Рука у неё, надо сказать, тяжёлая...

- Беги за Альгамре, - распоряжается мадам.

Или всё же не скопытилась?.. Раз шлёт за доктором, значит, неспроста. Какая живучая кочерёжка, однако!

- Жива? - берусь я уточнить. Вдова выпрямляется во весь рост, не выпуская из кулака юбки, задранные до колен. Подступив ко мне, обходя Гизо, вытаскивает мои часы за цепочку из кармана жилета, открыв крышку, справляется о времени:

- Пятнадцать минут третьего.

Время смерти, догадываюсь я тут же. Не, всё же не выдержало старушечье ветхое сердце... Удар хватил. Не очень-то вовремя. Как вот я теперь выведаю, что воротила Гизо? Куда-то же бегала эта крыса? Куда делись части тела, в конце концов?!

- Ступай за месье Альгамре, - поторапливает меня мадам, а сама мрачнее тучи. - Нужно констатировать смерть.

- А потом? В топь?

- Ни в коем случае! - возражает тотчас же Вдова. - Я закажу службу. Мы же не хотим проблем?..

Но сколько бы намёков она не отпускала, суть была не в этом. Она спешила меня спровадить. Немедленно!

У Чёрной Вдовы и сердце, как уголь, но всё же имеется. Правда, я вскоре сообразил. Сюда могут и жандармы нагрянуть, комиссар там какой-нибудь... Спустится в подвал, - и хана нам всем! Вот только этого не хватало! Обоих же повяжут, швырнут в каталажку и впаяют лет двадцать пять каторги!

- Скверно дело...

- Веди врача, Себастьян! - внезапно вспылив, мадам вскидывает руки, прогоняя меня прочь. - Не мешкай! Ну же!

Что-то она вечно не договаривает... Особенно о прошлом. О! Это больная тема, ей богу! Вообще, о своём прошлом не любит. Её прям корёжит от дней давно минувших! Собственно, я тоже не блестящий рассказчик, когда речь заходит обо мне, а тем более с оглядкой назад. Но со мной всё ясно. Я не верю в проведение, в преступные задатки, во врождённый грех! Ха! Подонок с колыбели? Это просто смешно! Жестокость порождает жестокость. Вот и весь секрет. Я давно это понял. Меня таскали на пинках, как бродячую шавку, морили голодом, издевались... Куда ни плюнь, на любую страницу биографии, сплошь ненависть, мор, насилие, и до кучи всякого дерьма. Вся жизнь, абсолютно вся - живодёрня! В общем, хапнуть давилось. Не самая приятная тема для светских бесед. А вот ей-то что так шибко прищемляет, я никак в толк не возьму. Хотя, во всём этом базаре, в крохотном богом забытом городишке, среди сплетен и слухов, много-то не утаишь. Кое-что о ней здесь знали, конечно. Я, помнится, прилип к Стряпухе, она баба добрая, в детях души не чает, мне часто от неё перепадали калачи; главно, зенки понаивнее, улыбку поглупее, - и вот она уже купилась на детскую невинность. Святая простота! Она-то мне кое-что и выложила как на духу.

Мамаша Вдовы сбежала от мужа с каким-то капитаном. Любовь, мол, с первого взгляда и прочие неприятности. И в плавании в Индусском порту подхватила малярию. Мать скончалась. И кэп выслал телеграмму, мол, так и так, спустя несколько месяцев.

Вдове на тот момент было не больше, чем мне, когда жизнь пнула меня в чертоги приюта, где-то восемь с небольшим. И вполне ясно, что она могла рассуждать об истоках трагедии. Не стоит думать, что дети столь уж глупы. Ничего подобного! То есть, в целом и вкупе, она всё прекрасно понимала. Только расценила по-своему... Как её, собственно, учили, так она и расценила! И чем старше становилась, тем каменнее крепчали убеждения. И зная, куда завела мать кривая неверная дорожка, что этот путь привёл женщину к гибели... В семнадцать лет Вдова покинула дом, отца, и подалась на остров Сурьма, в монастырь.

Когда я впервые об этом услышал, я сперва решил, что Стряпуха мне заливает. Мне было крайне сложно в это поверить! Но когда я деликатно поинтересовался у Вдовы, правда ли это, избегая деталей про мать и кэпа, а-то я в те времена ещё всерьёз побаивался её, прям откровенно ссал; когда я спросил об этом, она промолчала. Я всё ждал, что она хоть что-то поведает о себе, люди же любят говорить о себе! Все чертовски заняты самолюбованием! Повсеместно! Казалось, Вдова всяко должна была предаться воспоминаниям, поддаться ностальгии, может, показать фотоснимки, наверняка таковые имелись... но черта с два. Хотя сделалась она очень печальной на мгновение. Потом разозлилась. Взорвалась! Бах! Как нечаянный фейерверк! Воткнула нож для масла в стол (дело за ужином было) и спешно удалилась наверх. На чердаке она просидела, кажется, до самого утра.

Что-то я задел тогда внутри неё. И вроде никто никогда и словом дурным не обмолвился ни об отце её, ни о ней самой. У Вдовы вообще идеальная репутация. Кристальная! Если и гутарят, то исключительно из зависти, всё же Вдова дама далеко не бедная. Зависть от звона монет недурно резонирует, что поделать. Про выкрутасы её знать никто не знает. Папашу Вдовы тоже никто не хулит. Не бил он её, вроде, пропивохой не был, вон, домина какой прикупил, на кой не понятно сдалась такая рухлядь, особняку лет триста не меньше, но стоил он всяко немало. Сам он врачом был, хирургом. Доктор наук! В столичном университете учился в своё время. Потом лишь обзавёлся семьёй и покинул шумный город. Может даже по добродетельным мотивам. Ибо, какого рожна ещё делать в этой дыре? Только лечить, убогим помогать. Уважаемый человек! Честный! Достойный! Дочуру любил, не обижал. В общем-то, ничего такого страшного в её жизни не случалось. Ну, помимо смерти родителей. Или, может, я чего не знаю? Просто странно как-то. С чего ради она такая трахнутая?..

***

Медный маятник болтается туда-сюда. Стрелки напольных дубовых часов бьют четыре ровно. Альгамре, падла, выгнал меня с кухни. Сиди вот теперь, проминай софу и считай секунды до приговора. Вот же пошлёт меня за комиссаром, и я его точно шлёпну. Но, вроде, не должен. Смерть естественная. Да и отошлёт за жандармами скорее своего ученика - Дюбона. О, эту мразь я бы с удовольствием вспорол!

Дюбона я помню ещё по Швартовой улице. Там располагалась контора отца. Прежде чем в край во мне разочароваться, он всё же брал меня пару раз с собой. Показывал, как ведутся дела. Мне больше нравился вид порта и судна в море из окон. Особенно в солнечные дни. Блеск волн, пена, огромные корабли из Полеши, Роси, Амрики, двухпалубные, трёх! Под парусами и теплоходы! Грузовые, пассажирские! Они все казались громадинами из иного мира. Я сбегал из суматошной душной конторы на причал, поближе любоваться морем и кораблями. Вот там-то я впервые встретился с местными босотами. Дети портовых рабочих. Сначала ошивался подальше от них, просто вникал... Мне дико понравился их жаргон! Я с подобным прежде, клянусь, не сталкивался даже в лице прислуги в доме! Даже конюх так не бранился, хотя хамлом был тем ещё. Мне, будто открылся совсем другой мир! Ну, а потом они смекнули, что я их буквально пасу, как овец, а объясниться у меня, естественно, возможности не было, я в то время даже не открывал рот, словно рыба, мог только читать по губам, сам я так общаться даже не пытался. Мне устроили знатную взбучку, просто всей гурьбой вломили мне от души, я думал, они меня до смерти запинают. Ох, и поганое это дело, я доложу!.. Когда они разбежались, а я остался валяться под причалом, куда меня любезно пнули, я, в самом деле, не понимал, жив я или уже нет. Боль очень скоро заполонила всё тело, обняла каждую клеточку, и душила... Всё внутри переворачивалось, содрогалось, билось в конвульсиях... Меня рвало кровью, желчью, пеной, - а я даже подняться не мог. Думал, выплюну из себя весь ливер. Начался прилив. Какой-то рыбак на маленькой гондоле заметил меня, прибитого к берегу волнами. С тех пор, я никому не позволял себя бить. Никогда! Ни одной сволочи не давал спуску. Я сразу колотил каждого, кто осмеливался на меня нарваться. Просто дубасил, как бешеный, не чувствуя ни жалости, ни боли. До людей так лучше доходит. Один раз дашь слабину, и тебя сожрут. Я знал это предельно точно.

Дюбон бегает через анфиладу из кухни во двор, всё ещё таскает какие-то инструменты из повозки, носится туда-сюда, как маятник. Хочется сбить ему траекторию... Как он только попал в ученики к доктору! Очуметь можно! Он же шпана неотёсанная! Вот же... И это когда-то может получить диплом от Альгамре. И будет лечить больных! Да он, верно, шутит! Господин коновал явно не в своём уме!

Мадам с доктором входят в гостиную.

- Помоги с телом, прошу тебя, - велит она мне. Сама хмурится, пока месье Альгамре несёт какую-то утешающую ахинею.

Вот, вообще, не обязан! Пусть бы сами с подмастерьем вытаскивали труп. Но мадам и так уж больно дёрганая, и я лишь киваю в ответ, отрываю зад от софы и покидаю гостиную. Душок стоит уже и в анфиладе, в столовой так тем паче. Бабка испустила не только дух, но и обделалась по самые уши. Физиология, чтоб её...

Подмастерье на пороге кухне таращится на труп. Ближе подойти не решается. Мнёт кулаки. Ему явно не по себе. Ёжится весь, морщится, шары, как блюдца... Что, мертвецов никогда не видал? О, ля, ля! Добро пожаловать в мой мир, ушлёпок! Да-да, так вот и вольтижируем! Только вместо коней - трупы! Чёрт, вот, меня занёс на эту арену! А не занёс бы на эту, была б совсем другая эквилибристика, не менее убивающая! Десять лет, двадцать, тридцать, сорок лет на арене цирка... Эх-эй! Жизнь существует! Не существует лишь простых космогонических сценариев. Или для меня их не предусмотрено. И для большинства их тоже просто не предусмотрено.

За всё время, что мы пересекались, он так и не признал во мне того сопляка, которого они оравой оборванцев отдубасили и сбросили на берег. Предусмотрительно ли перед приливом, или так сложилось - не столь важно. С того дня, само собой, я больше не появлялся в порту. Папаша окончательно огорчился, счёл меня трусом и слабаком, мама, конечно же, подняла панику, устроив из инцидента целую трагедию, и спрятала меня под своей юбкой. Даже к отпрыскам прислуги она относилась впредь с подозрением. Не дай бог, её сыночка, единственную отдушнику кто обидит! Что вы, что вы! Нет уж, господа! После дождичка в четверг! Никто не смел трогать её маленького драгоценного мальчика, на которого она в итоге плюнула с высокой колокольни...

Перетаскиваем с Дюбоном тело под простынёй на носилках, пока мадам с доком решают все дела, обсуждают все издержки на заключение, вскрытие... к гробовщику ещё, поди, сегодня переться, договариваться.

Помогаю этому ублюдку погрузить в повозку труп. Он всё что-то балаболит, жалуется, мол, он не нанимался таскать всякую мертвечину... Я лишь киваю, как болванчик, в ответ на эти сопливые сетования. Что б он интересно подумал, скажи я ему, что таскать мертвечину тоже входит в мои обязанности? Таскать, расчленять, досконально изучать с учебником по анатомии наперевес... А потом бы припомнил ему, как много лет назад он принимал участие в моём зверском избиении. У него бы, интересно, тоже сердце с перепугу разорвалось, как у бабки?..

Дюбон торопится воротиться в дом и сообщить Альгамре, что дело сделано, всё готово, и можно ехать.

Свернуть ему, что ли, шею?.. Настигаю парня в пороге, но вовремя себя останавливаю. Нет, у нас и так дамоклов меч над головами. Нужно быть осторожным. Может, позже...

Мадам с доктором в холле. Прощаются. И тут я вдруг читаю по его губам:

- Искренне, крайне не хотел бы Вас расстраивать, мадам, но боюсь немного. Месяцев восемь, может, год, от силы полтора, и...

Вдова хватает его за руку, заставляя содрогнуться и замолчать. Что-то говорит, говорит, какую-то бессмыслицу, а я не могу выбить из головы его слов. Что ещё за сроки? Чьи-то, что ли? Это кому это, мать вашу, месяцев восемь осталось?.. Ему? Жене его? Кому-то из дочерей? Их английскому, чёрт, бульдогу? Ей? Да нет, быть того не может! Будто б она не знала. Мы вообще к докторам не обращаемся, мадам и сама недурно соображает в медицине и даже в фармацевтике. Ха! от силы полтора, ничего себе, не повезло кому-то.

***

Мадам после отъезда доктора скрылась наверху. Небось, вновь засела на чердаке. Возможно, надолго. Ну, прекрасно, а целый океан на кухне мне убирать! Великолепно, чёрт возьми!..

Далась ей эта бабка. Тоже мне горе. Ну, сыграла в ящик, ну и делов-то! Между прочим, она б так и так сыграла, и очень даже скоро. А мне, ко всему, ещё следует хорошенько обдумать ночной инцидент. Следить-то не за кем больше! А ситуация аховая! Не исключено, что тайну-то Гизо до могилы не донесла... Вот ведь, не могла она повременить с кончиной? Ещё же службу ей! Духовность и мораль напоказ за пару-тройку монет. Ничего-то я не понимаю. Глупый, глупый, мальчик на побегушках! А крысе почести в последний путь. В трясину бы, - и дело с концом! Старая курва и так уж, поди, у чертей в котле варится. А я? А что я? Только и знаю, как бы брюхо набить и порукоблудить, а если повезёт напиться и девочек потискать. Не так ли? «Низменное существование! Власть низменных инстинктов! Ты совершенно не способен постичь любовь Создателя, прикоснуться к высокому! Совершенно!» - в своё время попрекал меня отец Плутò. Иезуитский мужеложец! Знаю я это их «высокое». В гробу я видал такую любовь. Ничего, всем воздастся по делам их! Очень скоро!..

Вооружившись шваброй и ведром, точно зелёный юнга, собираю воду с пола. Сам - думаю. На кухню вальяжно является Ксонет, запрыгивает на стол, лезет в котелок с тушёной телятиной. Даю блохастой черенком швабры по башке. Та спрыгивает, прячется под стол, дыбится, хвост трубой, скалится, мразь, шипит, того глядишь, набросится, стерва. Пихаю эту кобру тряпкой, она, балда, вцепляется в неё. Стряхиваю бешеную дуру и прогоняю прочь с кухни мокрой тряпкой.

Кошусь на котелок с тушёной телятиной... Мне нужна учётная книга Мясника! Да! Чёрт побери! Когда, что и в каких количествах закупала у него Гизо. Что-то мне подсказывает, что вовсе не весь наш мясной рацион был животного происхождения... От этой мысли меня мутит с того самого момента, как она зародилась. Все же таких заскоков, как у Чёрной Вдовы у меня нет. Да и у неё таких нет! Каннибализм решительно не её порок.

Наспех дотерев пол, я забираю свой сюртук, цилиндр и перчатки из комнаты. В холле под ноги бросается кошка, впивается когтями сквозь брюки, гидра! Я её убью когда-нибудь! Отпихиваю кошку и, выйдя из дома, держу форматор в сторону торговой площади, - это, не доезжая Малой Аллеи. Мясная лавка на Улице Роз, там, неподалёку на бульваре, за сорок франков снимет квартиру Ивет с одной своей коллегой... Так, вот об этом мне точно думать не стоит.

У мясника нет подворья, он только разделывает туши и продаёт в своей лавке. И, естественно, имеется поставщик. Фермер из Синей Долины. Иногда он приезжает сам на своём обозе, поставляя заодно молоко, яйца, овощи и прочие продукты в бакалею, а так же мелкие заказы для лавочников. А порой мясник наведывается на ферму сам... И сдаётся мне, в отсутствие хозяина... Дивиться нечему. Здесь постоянно творится какое-нибудь дерьмо, и непременно кто-то кого-то трахает. Такова жизнь.

Добравшись до Улицы Роз, оглядываюсь не в поисках лавки, а в поисках пса. Вот напасть! Я когда-нибудь выброшу это из головы? Идиот. Дожил, слизняк! Где оно видано, вообще? Переживаю из-за безымянной шавки! Сволочь, если заявится, всыплю хворостиной вдоль хребта!

Витрина мясной лавки увешана гирляндами сарделек, завалена ветчиной, в ворохе зелени. Вторая витрина вся в бараньих рёбрах и... хряк с ранеткой в жопе. Мясник явно вчера баловался абсентом... Он, в принципе, мужик с прибабахом малость. Его явно папаша в детстве обухом по башке приложил. Тот тоже мясником был.

Ручки нет, зараза, скрутил, чтоб в лавку не влезли. И записка на двери: «Скоро вернусь», - что меня мало волнует, дожидаться хозяина я всяко не намерен.

Обойдя здание по узкому зазору меж домов, проникаю на задний двор. Замка на двери нет, только щеколда изнутри. На засов не заперто. Плёвое дело. Во дворе натуральная свалка, вокруг здорового пня с воткнутым топором, что только не валяется: кости, железо какое-то... а мухоты, чёрт возьми! Прям обитель Вельзевула! Нахожу под ногами латунную проволоку, скручиваю, сую в щель двери (приходится повозиться); влево, вправо, чуть выше, вниз; зацепляю задвижку, тяну в сторону - щёлк, и вуаля! - путь открыт, месье де Роа! Милости прошу!

Осторожно прокрадываюсь. А-то мало ли... Жены у него нет, но вдруг какая дамочка захаживает. Наверху вполне может кто-нибудь обитать.

Запах витает не очень. Вроде пахнет парным мясом, но как-то немного с гнильцой...

Учётная книга за этот месяц под стойкой. Раскрыта на пустой последней странице. Мясник очевидно торопился, оставив журнал как попало. Перевернув книгу, листаю от начала, ищу счёт Вдовы, - всё пишется на её имя. Прикидываю в уме и, в целом... нет. С мясом, вроде бы, всё чисто. Сколько закупалось, столько мы и съедали. Всегда. Я возвращаю страницу, на которой была открыта книга, хочу выровнять все как было, до дюйма, но замираю: книга лежала вверх тормашками...

Пролистав от последней страницы, нахожу перевернутые записи. Это какой-то «чёрный» учёт продаж. Мимо кассы?.. Открыты счета на фамилии, которые я вижу впервые в жизни. И наименования какие-то странные. Печень, почки, грудина... Чья грудина не понятно. И за кой ему это? Торговать из-под полы Мяснику решительно бессмысленно. Отчитываться не перед кем. Разве что налоговая... Прятаться не от кого. Не опиумом же он торгует! Не гашишем! А даже если и опиумом, и гашишем, подумаешь! Эка невидаль! Мало, вон, на Аллее узкоглазые в табачных сбывают? До черта! Дурман в любое время суток! Спасибо, Ост-Индской компании!.. Англы, вообще, по уши в этом добре. Опиумных салонов, как туберкулёзников в индустриальных районах. Но у него не притон, а мясная лавка, чёрт её дери, и торгует он мясом! Или не только мясом? Или... не только свинками с ягнятами?..