2. Свидетели
Тем временем Костров стоял у дверей спальни Евдокии Николаевны Зыкиной. Купец нервно постукивал пальцами по двери.
— Супруга нездорова, — пробормотал он. — После случившегося...Вы знаете, господин надворный советник, это ведь она нашла Архипа...
— Я понимаю, — кивнул Костров. — Но я задам всего несколько вопросов.
Он открыл дверь. В просторной комнате на кровати сидела женщина лет тридцати семи — сорока. Даже в тени было видно, что и сейчас она сохранила следы былой красоты — высокие скулы, тонкий нос, густые темные волосы, собранные в небрежный пучок. Но сейчас её лицо было бледным, а в глазах стоял испуг.
— Евдокия Николаевна, — тихо сказал Костров, — Прошу прощения за беспокойство. Я следователь Костров. Хочу поговорить с вами.
— Вы по поводу Архипа? — спросила Евдокия Николаевна со странным безразличием в голосе.
— Да, — кивнул Костров, — Скажите, как вы нашли его?
— Я проснулась ночью и пошла попить воды. Пока спускалась по лестнице, услышала какой-то шум из-за двери гостиной. Пошла проверить, и...
— В каком часу это было? — спросил Костров.
— Не знаю. Господин следователь, вы бы сами в такой момент думали о времени? — недовольно ответила Евдокия Николаевна, глядя на Кострова взглядом, полным злости.
— Возможно, — спокойно ответил Костров. Он уже не первый день был на службе, чтобы принимать близко к сердцу все колкости и недовольства свидетелей, — И всё-таки, постарайтесь вспомнить.
— Кажется, около двух ночи, — сказала Евдокия Николаевна, немного успокоившись, — Я зашла в гостиную и увидела Архипа. Сразу же закричала на помошь.
— И кто пришел к вам?
— Фирс, наш конюх, и Женя, любезнейший кузен Поликарпа Степановича. Больше я ничего не помню.
— А часто у вас гостит ваш брат Евгений? — спросил Костров, повернувшись к Поликарпу Степановичу.
— Э-э...да. Обычно раз в месяц приезжает. Гостит с недельку и уезжает.
— А в этот раз он приехал... когда именно? — продолжил Костров, чувствуя, что ему срочно нужно покурить. Может, спросить табак у Поликарпа Степановича?
Поликарп Степанович заерзал на месте, его толстые пальцы нервно теребили золотую цепочку часов:
— Позавчера вечером... То есть, за день до убийства.
Костров медленно перевёл глаза на Евдокию Николаевну. В его сером взгляде мелькнуло что-то острое, хищное.
— Любопытно. И где находился Евгений в момент... скажем так, обнаружения тела?
Евдокия Николаевна вдруг резко поднялась с кровати, её бледные губы задрожали:
— На что вы намекаете, господин следователь? Я знаю Женю уже почти двадцать лет! Он не стал бы...
— Я не намекаю, — спокойно перебил Костров. — Просто собираю факты. Так где же был Евгений...как его по-отчеству?
В дверях послышался лёгкий шум. Все обернулись. На пороге стоял высокий мужчина лет тридцати пяти, гладко выбритый, с русыми волосами и с холодными голубыми глазами. Он был одет в дорогой, но слегка помятый сюртук чёрного цвета.
— А вот и он сам, — сказал Поликарп Степанович, приглашая Женю войти в комнату, — Евгеша, скажи господину следователю, где ты был в ночь...когда убили Архипа.
— Я как раз могу ответить на этот вопрос, — произнёс он мягким, но чётким голосом. — В ту ночь я гулял на улице. Когда я услышал из дома крик Дунечки, то сразу же побежал к ней на помощь, как и подобает джентельмену, — голос Евгения звучал певуче, с растягиванием гласных.
Костров медленно обернулся к новому собеседнику:
— Вам так хорошо гулять в два часа ночи? Особенно такой промозглой осенью? — усмехнулся Михаил Петрович, окидывая взглядом «любезнейшего кузена» купца Зыкина. Евгений производил впечатление человека образованного, умного, интеллигентного — словом, полная противоположность своего дорогого родственника, который с трудом мог связать между собой два слова.
Евгений Павлович усмехнулся:
— У нашего семейства, господин следователь, странные привычки. Мой брат, например, любит по ночам считать деньги в кабинете. А я предпочитаю свежий воздух. Знаете ли, осень — чудесная пора. Ещё сам Александр Сергеевич Пушкин любил это время года. Как он там писал? — Евгений на несколько секунд задумался, а затем по памяти процитировал Пушкина — «Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной»
В комнате повисло напряжённое молчание. Поликарп Степанович тяжело дышал, его лицо покрылось испариной. Евдокия Николаевна сжала руки в кулаки так, что костяшки побелели. Костров медленно вынул из кармана трубку, покрутил ее в пальцах и, так и не закурив, спросил с деланной небрежностью:
— Любопытная привычка — гулять ночью по саду. Особенно когда в доме только что произошло убийство. Вы часто развлекаетесь подобным образом, господин... как ваша фамилия
— Щеголев, — ответил Евгений, не моргнув глазом. Трудно было представить более говорящую фамилию, которая так идеально подходила бы к внешнему виду Евгения.
— А что касается ночной прогулки — нервное напряжение, знаете ли. У каждого свои способы успокоиться. Вот вы, я вижу, с трубкой не расстаетесь, — наконец, закончил Евгений
Костров усмехнулся в усы:
— А я гляжу, вы весьма наблюдательны. Но вернемся к вашей ночной прогулке. Не заметили ли вы чего-нибудь подозрительного? Может быть, чьи-то следы у калитки? Или шум из гостиной до того, как вы туда прибежали?
Евгений задумался на мгновение, и задумчиво почесал лоб.
— Да нет, ничего, господин следователь. Разве что...так, ерунда какая-то.
— А вы всё-таки скажите, что за ерунда, — не унимался Костров, — Любая мелочь может быть полезной.
— Я слышал свист, — наконец признался Евгений, — Знаете, такой тихий, но свист. Похож на тот, каким наш конюх подзывает лошадей, но другой. Да и не стал бы старик Фирс по ночам гулять. Это не в его духе.
— Скажите, а из дома ничего не пропало? — продолжал задавать вопросы Михаил Петрович.
— Да, — сухо сказала Евдокия Николаевна, — Моё ожерелье. Золотое ожерелье с изумрудами. Это подарок от Поликарпа в честь венчания. Оно всегда лежит в гостиной в деревянной шкатулке. Я сегодня не нашла ни ожерелья, ни самой шкатулки.
— Понятно... — протянул Костров, и повернулся к Поликарпу Степановичу, — Скажите, Поликарп Степанович, а нет ли у вас чего-нибудь покурить? Мне нужно собраться с мыслями.
— Да, есть...э..сейчас, — Поликарп Степанович запустил руку в карман и достал оттуда тонкий табачный кисет. Костров развязал его и начал набивать изящную деревянную трубку из орешника.
— Попрошу вас не курить здесь. Я не люблю запах табачного дыма, — сказала Евдокия Николаевна. Костров, безразлично пожав плечами, вышел из комнаты и направился на балкон.
***
Холодный октябрьский ветер заставил Кострова пожалеть о том, что шинель он оставил в гостиной. Он прикрыл ладонью трубку, чиркнул спичкой и наконец затянулся, чувствуя, как горячий дым согревает грудь. Доктор Дубинский давно уже намекал на то, что стоит бросать курить, но Михаил Петрович, при всем уважении к своему другу как к врачу, не слушал его советов. Тем более, Кострову всегда лучше думалось именно с этой трубкой в зубах.
Что-то в доме Зыкиных было не так. Нет, скорее даже в доме Зыкиных все было не так. Куда-то исчезла дочь, причем ровно в день убийства слуги и внезапного ограбления. Кузен Поликарпа Степановича внезапно пошёл гулять ночью. Какой-то внезапный свист, прорезавший ночную тишину. Отдалённо все это напоминало ограбление. Свист вполне мог быть условным сигналом от одного фартового к другому. Но тогда появлялся важный вопрос: кто навёл бандитов на дом купца Зыкина, и конкретно это золотое ожерелье. Наиболее логичной версией выглядел побег дочери, но её родственникам Костров решил пока что об этом не говорить. Да и что-то здесь не сходилось. Вернее — всё.
Михаил Петрович вновь затянулся, и выпустил клубы дыма в промозглый осенний воздух. Его цепкий ум уже выстроил в голове несколько версий. Все они были хороши, но все они имели какой-то существенный изъян. Если, например, дочь Анфиса сбежала с ожерельем, то у неё точно был сообщник. Но к чему тогда было убивать Архипа? Удар ведь был нанесен сзади, а не в результате борьбы. Ну, подумаешь, застукал бы Архип хозяйскую дочку поздно ночью. Все равно о её побеге узнали бы. Да и как-то это жестоко. Впрочем, как подсказывала Кострову интуиция, барышни в преступлениях могут быть намного изобретательнее чем отпетые фартовые. Но воров навести на дом Зыкина мог, например, и «любезнейший кузен Евгений». Его ночная прогулка выглядела уж очень подозрительно. С другой стороны, зачем ему так рисковать, если он и так регулярно гостит в богатом доме своего брата? Если уж ему так срочно нужны были деньги — например, из-за проигрыша в карты (Костров по своему опыту знал, что такие франты обычно в долгах как в шелках), то он бы просто попросил их у Поликарпа Степановича. Да и опять же, с этим никак не вязалось убийство Архипа. Хотя, Костров заметил, что в голосе Евгения не было ни капли сожаления из-за убийства Архипа.
Костров вытряхнул пепел с трубки, и убрал её обратно в карман брюк. Нужно было проверить все эти версии. А перед этим — ещё раз осмотреть гостиную. Михаил Петрович вышел с балкона, и спустился вниз по лестнице.
Тело Архипа уже унесли из гостиной, и там остался только Дубинский, который, сидя за кофейным столиком, старательно что-то записывал на листе бумаги. Костров прошел мимо доктора, и внимательно осмотрел помещение. Крашеные в зелёный цвет стены, камин, украшенный белой плиткой, несколько кофейных столиков, софа и два кресла. На стенах — два портрета, один из которых изображал главу семейства в парадном костюме, с орденами. На другом был изображен, вероятно, какой-то предок Поликарпа Степановича, в полный рост, и тоже с наградами. В комнате были и два окна, закрытые изумрудно-зелеными занавесками. Костров подошел к одному из окон и внимательно осмотрел его. Оба окна вели на улицу, во двор. Михаил Петрович подошел ко второму, и отодвинул шторы. Ничего интересного.
— Что-то пытаетесь найти, Михаил Петрович? — спросил доктор, не отрываясь от заполнения отчета.
— Пытаюсь понять, как преступник попал в гостиную. Если бы он лез через окно, на подоконнике остались бы следы ног. На улице такая грязь, что непременно испачкаешь ботинки. Через парадную он тоже не мог войти. А есть ли в доме чёрный ход?
— Это надо спросить у слуг. Кстати говоря, Михаил Петрович, зря вы так с этим Пожарским. Юноша, все же, учился в Париже. А французская судебная медицина сильно шагнула вперёд.
— Ну уж вы-то куда, Станислав Юзефович? Я вас уже пятнадцать лет знаю. Лучший патологоанатом во всем Петербурге — и так легко повелись на все эти французские штучки, — усмехнулся Костров проводя пальцами по подоконнику. Ничего. Ни следа грязи.
— Я не только врач, но ещё и ученый, — заметил Дубинский, убирая листы бумаги и карандаш в свой чемоданчик, — И слежу за новинками науки. Пожалуй, поеду к себе. Нужно будет провести вскрытие и более подробный осмотр тела. Часов в двенадцать заедете ко мне, — Дубинский уже собирался уходить, но тут на пороге гостиной показался Андрей.
— Михаил Петрович, я опросил слуг, — сказал Пожарский, доставая из кармана чёрную записную книжку, — Вот, послушайте. Фирс, конюх, был в числе тех, кто нашел тело. Двое других — это жена и брат хозяина дома. Яков, камердинер, утверждает, что ночью слышал какой-то свист. А Галина, горничная, утверждает, что незадолго до своего ухода из дома Анфиса, дочь хозяина, была какой-то взволнованной. Все хотела ей что-то рассказать, но в итоге так и не успела. Она говорит, что последним, кто видел Анфису перед уходом был её дядюшка. Они о чем-то говорили в гостевой.
Костров медленно поднял голову, его серые глаза сузились.
— Дядюшка? — переспросил он, делая ударение на каждом слоге. — То есть наш любезнейший кузен Евгений Павлович Щеголев... — протянул Михаил Петрович.
Пожарский кивнул, перелистывая записную книжку:
— Именно так. Горничная утверждает, что разговор был оживлённым, даже немного нервным. Анфиса будто бы что-то требовала, а господин Щеголев...
Он запнулся, перечитывая свои записи.
— Что господин Щеголев? — резко спросил Костров, подходя ближе.
— Он, по словам Галины, сказал буквально следующее: «Я помогу тебе. Все будет хорошо». После чего Анфиса резко вышла из комнаты и через полчаса покинула дом.
Костров задумчиво почесал лоб. Его взгляд скользнул по портрету Поликарпа Зыкина — на груди купца поблескивал орден Святого Станислава.
— А этот господин Щеголев — интереснейший субъект...— сказал Михаил Петрович, присаживаясь в обитое шелком кресло, — По ночам гуляет, Пушкина по памяти цитирует. Регулярно приезжает к родственникам из Москвы. При этом всём, на купца не похож. Слишком уж образованный, манерный. Наш Поликарп Степанович, к примеру двух слов связать не может.
— Так значит, это он и убил Архипа? У него нет алиби, — предположил Пожарский, но Костров тут же его осадил.
— Не спешите с выводами, господин Пожарский, — сказал Михаил Петрович, доставая из кармана трубку, — Лучше вот что сделайте. Проверьте по своим полицейским сводкам список разыскиваемых квартирных воров, которые сейчас орудуют в Петербурге. Потом, в обед доедете до морга, где Станислав Юзефович уже вынесет окончательный вердикт по делу. Согласны?
— А вы куда? — спросил Пожарский, немного разозленный таким отношением к себе.
— А я поеду к подруге сбежавшей дочери купца. Хочу проверить одну из своих версий.
— Давайте поедем вместе, — воодушевленно сказал Пожарский, — Я, если что, помогу вам...
Михаил несколько секунд оценивающе осматривал Андрея, словно пытаясь понять, стоит ли его брать с собой, но в итоге молча кивнул, взял с кресла свою старую шинель, и вышел из гостиной. Андрей несколько секунд смотрел ему вслед.
— И все-таки, Андрей, настоятельно советую вам сдружиться с Михаилом Петровичем, — сказал Дубинский, надевая коричневое пальто, — У него, конечно, непростой характер, но он хороший друг и ещё более хороший следователь. К тому же, ему не чужда офицерская честь.
— Михаил Петрович был офицером? — с интересом спросил Пожарский.
— Да, — кивнул доктор, — Воевал на Балканах в русско-турецкую войну. Думаю, вы с ним сработаетесь. Всего доброго, господин Пожарский, — сказал Дубинский, надевая на голову цилиндр и выходя из гостиной.
Костров уже стоял у подъезда, куря трубку и рассматривая чугунных львов у крыльца. Чуть поодаль от него стоял полицейский урядник Прутков, который с интересом общался с кухаркой из соседнего дома, и, судя по интонации голоса унтер-офицера, беседа эта была явно не делового характера.
Костров подошел к запряженной двумя лошадьми пролетке и забрался внутрь. Пожарский залез следом. Тем временем унтер-офицер Прутков, успев что-то сказать напоследок кухарке, поспешил залезть на козлы.
На улице начинал моросить очередной осенний дождь. Прутков стегнул лошадей, и экипаж медленно тронулся с места...