Intradrive

Юнги определили в тюрьму Кастелри, что в графстве Роскоммон. Как объяснил мне отец, это не самая плохая из тюрем. Куда лучше дублинского Маунтджоя, где процветают беспредел и тяжелые наркотики. Кастелри располагалась на другом конце Ирландии, в трех часах езды от Дублина.

А после перевода в Кастелри мы потеряли с ним связь. Отцу удалось выяснить, что Юнги в тюремном лазарете. По непроверенной информации – с ожогами. И пока он там, проведать его никак нельзя.

Плакать к тому моменту я уже не мог. Меня обуревали злость и чувство ужасной несправедливости. Я снова обратился к Инстаграму и выложил фото Хосока, которое сделали в больнице и на котором его с трудом можно было узнать: не лицо, а кровавое месиво. Под фото я написал большой гневный пост, и чтобы его могло прочитать как можно больше людей, я пожертвовал своей приватностью и открыл аккаунт.

«В тюрьме должны сидеть убийцы, воры, насильники, но не те, кем движет желание защищать, не те, кто жаждет справедливости, и не те, кто проводит дни и ночи у постелей своих любимых, завернутых в гипс.

Да, Тревор Фьюри получил свое и ближайшие десять лет будет смотреть на мир сквозь решетку, а не сквозь объектив, но поднимите руку те, кто не возражал бы, если бы вместе со свободой это чудовище потеряло еще и пару зубов. Поднимите руку те, кто хотел бы быть отомщенным. Поднимите руку те омеги, кто хотел бы такого альфу, как Юнги. Поднимите руку те альфы, кто поступил бы на месте Юнги так же. Я уверен, что поднятых рук будет целый лес.

Хочу повторить, Фьюри изнасиловал и нанес Чон Хосоку серьезные травмы, среди которых – сломанные кости. Ему потребовалось несколько месяцев, чтобы полностью восстановиться. Свободу Мин Юнги! Приговор несправедлив! Четырнадцатого февраля, в День всех влюбленных, приходите к зданию городского суда Дублина, чтобы высказать протест!»

Хэштеги #СвободуЮнги, #МнеБыАльфуКакОн и #ХочуБытьОтомщенным начали разлетаться по соцсетям. К концу третьего дня после публикации мое сообщение перепостили сотни людей. А потом материал об этом деле появился на Ютьюб-канале «Охотники за правдой», после чего о нем узнали тысячи. «Возвращаем тебе долг, Чим. Прости за все, что было. Надеюсь, Юнги освободят. Аарон, Зак и Дик», – прилетело в мою почту.

Дело Юнги, о котором до суда слышали немногие, после обвинительного приговора и моих публикаций внезапно вылетело на первые полосы ирландских газет:

«Норвежец мстит за ирландку. Ирландский суд сажает его в тюрьму». «Что бы вы сказали, будь это ваш сын, господин судья?» «Два года за расправу над насильником» и так далее…

– Есть все шансы, что апелляционный суд вынесет другой приговор, – сказал отец, выкладывая передо мной стопку утренних газет. – Так что продолжай в том же духе. Общественный резонанс нам на руку. И не забивай на университет, о’кей?

– Я не забиваю, – соврал я, сунув лицо в тарелку с хлопьями.

– Почему же ты здесь, а не на лекциях? – заметил отец. – Чимин, я возвращаюсь в Атлон сегодня, а ты возвращайся к учебе. И никаких правонарушений на демонстрации, о’кей? Мирно, тихо, спокойно. С полицейскими не драться, плакаты в голову им не бросать, чучело судьи не сжигать…

Я рассмеялся в голос, хотя настроение было на нуле. Это мой отец – заставит улыбаться даже прокисшее молоко.

– От него никаких вестей?

– Я дозвонился до Кастелри сегодня. Юнги в порядке. Обжег запястья во время задержания, но в целом…

– И ты не сказал мне это вместо «доброго утра»?! Господи! Когда его можно проведать?

– Еще не согласовали.

– А с Юнги ты говорил? Что, если они врут, и он совсем не в порядке?!

– С Юнги не говорил, но я верю Райли.

– Кто это?

– Начальник тюрьмы.

* * *
Все держались молодцом. Кроме меня. Я расклеился так, что попросил папу на время переехать ко мне в Дублин. Я не мог бросить учебу и вернуться в Атлон, но очень хотел, чтобы кто-то близкий был рядом. Тяжелей всего было по ночам, когда со всех сторон наваливалась темнота и вокруг начинали кружиться призраки: воспоминания о нас с Юнги, мысли о том, где он сейчас и что с ним, мечты о нем…

– Боже, дай нам только пережить все это, и мы больше не упустим свой шанс…

– Чимин, что ты там шепчешь, милый? – заглянул в комнату папа.

– Я хочу, чтобы он был в порядке, чтобы с ним ничего не сделали…

Папа сел на кровать и взъерошил мои волосы, как будто мне все еще было пять лет и я боялся темноты.

– А что с ним может случиться, Чим? Физиономию ему начистить будет сложно, иначе бы этот Фьюри не упустил свой шанс. Сломать морально – тоже вряд ли. Пока человеку есть, о чем мечтать и чего ждать, – его не сломаешь. Относиться к нему будут хорошо: во-первых, все понимают, что он там незаслуженно, а во-вторых, Ральф знаком с начальником Кастелри и постарается замолвить за него словечко. А что еще может случиться? Ну разве что сокамерник попадется не ахти или еда будет не очень…

– Прости, пап, но это звучит наивно. В тюрьмах убивают, калечат и насилуют…

– Не везде и не всегда, – возразил папа. – Окажись Юнги в тюрьме где-нибудь в Восточной Европе, то, наверное, ему пришлось бы несладко. Но здесь…

Я закатил глаза и нервно рассмеялся. Что мой папа может знать о подобных местах? Да ничего. Но он словно мысли мои прочитал, потому что вдруг замолчал и начал разглядывать потолок, почесывая подбородок. А потом выдал нечто, что далеко не каждый однажды услышит от собственного папы:

– Я провел два месяца в тюрьме Уитфилд, когда мне было семнадцать.

– Что?! – моргнул я.

– Глупенький мальчик из хорошей семьи стал встречаться с человеком, о котором ничего не знал, и даже собрался махнуть с ним на курорт. А этот мерзавец подложил ему в чемодан кое-какие вещества, за попытку провоза которых его из аэропорта увезли сразу в следственный изолятор.

– Ты шутишь…

– Если бы! Я отделался легким испугом, потому что никогда не попадал в подобные истории и потому что полиция быстро взяла след того, кто меня подставил. Но успел… окунуться в среду и могу сказать, что если в тюрьмах все по-старому, то у Юнги есть отдельная камера с душевой, телевизором и холодильником. И в его распоряжении библиотека, спортзал и настольные игры. Довольные заключенные – тихие заключенные. А начальство просто обожает тихих заключенных.

Я добрых пару минут не мог выдавить ни слова. А потом, когда дар речи вернулся, захихикал:

– Мой папа – наркокурьер. С ума сойти!

– Смейся, смейся, – проворчал он. – А представь, что чувствовал семнадцатилетний дурачок, когда его с четырех сторон обступил конвой с автоматами и собаками. Видит бог, тогда мне не помешал бы большой толстый памперс… Кстати, тогда-то я и познакомился с твоим отцом. Он проходил юридическую практику после университета и заявился на экскурсию в тюрьму для несовершеннолетних… Только бабушке не говори. Она до сих пор думает, что мы познакомились в картинной галерее… Ты наконец-то улыбаешься. Тебе лучше?

– Намного.

Папа укрыл меня одеялом и заглянул в глаза:

– Я очень надеюсь, что Юнги выпустят после апелляционного суда…

– И я тоже.

– Чем вы планируете заняться после того, как его отпустят?

«Три недели будем не вылезать из постели…»

– Я бы хотел… съездить с ним в Норвегию.

– Здорово. Там очень красиво. Мы с отцом бывали там. И, кстати, будем только рады, если вы с Юнги начнете встречаться.

– Я тоже буду рад начать с ним встречаться. Так что если он не найдет там себе горячего любовника, то, скорее всего…

– Чим! – расхохотался папа. – Не сходи с ума!

Он обнял меня и ушел в свою комнату. После разговора с ним даже темнота показалась не такой темной. Как здорово, когда есть с кем поговорить. Это почти такое же счастье, как прикосновение.

– Сюда, Пак Чимин. – Конвоир, совсем молодой плечистый парень, вел меня в комнату для встреч. Я шел следом, едва касаясь земли. Я не видел Юнги почти три недели. Отец отправился в кабинет начальника тюрьмы, чтобы уладить кое-какие формальности, а мне разрешили сразу встретиться с Юнги.

Я вошел в узкое, словно сдавленное со всех сторон серыми стенами помещение. В одну из стен были врезаны четыре окна с толстенным стеклом. Напротив каждого окна стоял прикрученный к полу стул. Восемь телефонных трубок – четыре с этой стороны и четыре с другой, крепились к стене, на которой большими черным буквами было написано: «Держите ваши руки на видном месте».

На одном из стульев сидела необъятных размеров женщина в розовом спортивном костюме, которая прижимала к уху трубку телефона и громко всхлипывала. А на другом – старик, который то кашлял, то матерился, то снова кашлял.

На ватных ногах я подошел к одному из окон и сел на стул. «Ты не будешь плакать, когда увидишь его. Не будешь. Ты нужен ему сильным, и ты будешь сильным. Как Халк. Как Арнольд. Как, блин, Дуэйн Скала Джонсон…»

Но когда в комнату привели Юнги и наши глаза встретились, я тут же забыл том, что обещал себе не плакать. Его руки были перебинтованы, на щеке и виске виднелись следы недавнего ожога, а под глазами залегли глубокие тени.

Он опустился на стул по ту сторону, глядя на меня с таким лучезарным спокойствием в глазах, как будто мы сидели за столиком кафе и держались за руки.

– Привет, – улыбнулся я, стараясь не подавать виду, что готова свалиться в обморок от шока и отчаяния.

– Привет, – прочл я по его губам.

Мы не услышали друг друга и только тогда вспомнили про телефонные трубки. Я обтер свою стерилизующей салфеткой, но все равно побоялся прижать ее к уху. А у Юнги никаких салфеток не было: ему просто пришлось держать ее подальше от своего виска, чтобы не заработать ожог.

– Ты слышишь меня? – спросил я.

Юнги ответил что-то, но его голос словно звучал где-то в соседней галактике.

– Я не слышу тебя, – покачал я головой.

Он снова попытался что-то сказать, но тут женщина, сидящая на соседнем стуле, громко разревелась, не сводя глаз с огромного татуированного мужика, что сидел напротив нее за стеклом. Я бы не услышал от Юнги ни слова, даже если бы отрастил уши, как у овчарки.

– Юнги, скажи, как ты. Я попробую прочесть по губам… Только не прижимай к себе эту штуковину… Ты слышишь хоть что-нибудь?

Он не слышал. Старик, сидящий слева от меня, снова начал материться и громко кашлять. Рыдающая женщина вдруг ни с того ни с сего стала хохотать, как ненормальная, посылая  татуированному мужчине воздушные поцелуи… Я старался не показывать своего отчаяния, но в горле встал такой комок, что стало больно. «Боже, я не смогу не то что дотронуться до него, но даже поговорить», – дошло до меня.

И тогда Юнги положил свою ладонь, обтянутую бинтами и синей перчаткой, на стекло. И я сделал то же самое. Так мы и сидели, беспомощно глядя друг на друга. Разделенные толстым холодным стеклом, не пропускающим ни звука.

Я догадался вырвать из блокнота листок бумаги и успел написать Юнги пару слов. Приложил листок к стеклу, и он улыбнулся, когда прочел их. И улыбался до самого конца нашего невыносимо горького свидания. И улыбался, когда его уводили…

А я не сразу смог подняться со стула и выйти из комнаты встреч. Ушел старик, ушла женщина в розовом. А я сидел там еще некоторое время, смяв в кулаке бумажку со словами «Elsker deg» (люблю тебя) , написанными дрожащей рукой.

Мы с отцом шли к выходу. Верней, он шел, а я яростно колотил каблуками туфлей по паркету, не в силах поверить, что так и не смог перекинуться с Юнги даже парой слов. Не говоря уже о прикосновениях! Если бы я только мог обнять его, насколько легче нам стало бы переносить разлуку.

– Мне не удалось поговорить с ним! Ужасная комната для встреч с трубками, которые ни один из нас не может приложить к уху! Я надеялся, что все устроено… по-людски, а не… вот так вот! Отец!

– Я слышу, слышу! Но боюсь, ничего не смогу сделать, – вздохнул он.

– Неужели мы никак не сможем встретиться по-человечески? В какой-то другой комнате! Во всем здании тюрьмы нет других комнат?!

– В Кастелри есть еще один зал для встреч, без перегородок, для заключенных с золотым характером, но в нем сейчас ремонт. Мне жаль, дорогой. Боюсь, вам не удастся увидеться в другом месте до самого апелляционного суда.

– Я поговорю с этим Райли! – выпалил я.

– С начальником тюрьмы? Милый, да он слушать тебя не станет, – оборвал меня отец.

– У меня иногда такое чувство, что ты не на моей стороне, – бросил я отцу, о чем сразу же пожалел.

Он посмотрел с таким укором, что мне стало стыдно. Но эти мысли не покидали меня с того самого дня, когда он проиграл дело. Мой отец – и проиграл дело! Да с ним такого лет десять точно не случалось…

– Я на твоей стороне, Чимин, – ответил он хрипло и не глядя на меня. – И других сторон, кроме твоей, для меня не существует.

В полном молчании мы дошли до машины, отец сел за руль.

– Не могу отделаться от мысли, что все эти испытания даны нам нарочно, чтобы мы потом ценили каждую минуту, проведенную вместе, – покачал головой я.

Отец ничего не ответил. Просто смотрел перед собой с каменным лицом. Потом откашлялся и сказал:

– Я говорил с Райли. Тот разделяет мое мнение, что в тюрьме должны сидеть головорезы, а не, господи боже, влюбленные мальчишки. Райли тоже надеется, что Юнги выйдет после апелляционного. А ты пока займись учебой, хорошо? И не грусти. И одевайся теплее на этих своих демонстрациях.

– Ладно…

– Папа сказал, что ты собираешься завести котенка? – спросил отец после задумчивой паузы.

– Да… Заберу на следующей неделе у заводчика.

– Хорошая идея. Малыш не даст тебе раскиснуть. Сколько ему будет?

– Почти три месяца.

– Такой большой!

– Да, его не отдадут раньше, чем сделают все прививки.

– Молоко он уже пить не будет?

– Нет, – кивнул я, испытывая какое-то странное смущение, обсуждая с отцом «малыша», его прививки и молоко.

– Если нужна будет няня, звони.

– Отец, мы точно обсуждаем котенка?

– Ну да… Вы же с Юнги предохранялись?

– Отец!

– Нет?!

– Да! Но я не буду обсуждать это с тобой. Боже, от этой семьи реально хоть что-то сохранить в секрете? – воскликнул я, не в силах поверить, что все семейство в курсе, насколько далеко у нас с Юнги все зашло…

– Даже не надейся, – рассмеялся отец. – Кстати, чтобы ты знал: бабушка уже придумывает имя для твоего «скандинавского пупсика».

– Она не в себе, честное слово!

– Ты представить себе не можешь, насколько, – заметил отец, пока я сидел и смотрел в окно, едва дыша от смущения.

За окном проносились зеленые рощи и луга с пасущимися овцами, напоминавшими гигантский попкорн, который рассыпал великан.

Великан, который ест попкорн и наблюдает сверху.

Кто знает, может, за мной и в самом деле наблюдают. Приглядывают. Придумывают мне судьбу. Наказывают за сомнения, забирая того, кого я люблю…

Скептицизм отца не остановил меня. Дома я разыскал сайт тюрьмы Кастелри и на странице «Контакты» обнаружил адрес электронной почты самого начальника. Не знаю, что придало мне смелости – отчаяние, злость или вера в то, что даже у начальников тюрем может быть отзывчивое сердце, – но я не постеснялся написать ему письмо, где попросил о встрече с Юнги. Я вложил в это письмо всю душу и спросил, не найдется ли у них комнаты, где двум больным людям не пришлось бы рисковать жизнью, прикладывая к ушам тюремные телефонные трубки. Я пообещал, что всегда буду помнить о его доброте и обязательно расскажу о ней в своем блоге. И что если я когда-нибудь напишу о своей жизни роман, то обязательно пришлю ему подписанный экземпляр… Наивно и по-детски эмоционально? Возможно. Но у меня не было ничего, кроме этой наивности и эмоциональности…

Не будучи уверенным в том, что этот мистер Райли вообще проверяет почту, я все-таки нажал «отправить». Надеюсь, когда оно долетит до адресата, тот хотя бы прочитает его дальше слова «Здравствуйте».