Intradrive

«Принцесса по-прежнему пленница замка,
Следы от побоев на теле беглянки.
Но солнце садится, темно в зале тронном,
Пора делать ноги из Стигмалиона.
Корону в рюкзак – переплавлю на шпагу,
В плаще-невидимке и с кроличьей лапкой
Иду, не дыша, мимо псов, стражей мимо —
У черного входа меня ждет любимый.
Он руку протянет, обнимет меня,
И так я узнаю, что он любит меня…»

Цикламены цвели весь декабрь и весь январь. Ни холод, ни ледяной дождь, ни град, ни заморозки не смогли заставить их увянуть. Они все равно вставали и тянулись из бурой палой листвы к солнцу – яркие, прекрасные, непокорные. А ведь люди тоже как цветы: можно сломать, втоптать в грязь, но разве можно уничтожить внутри ощущение приближающейся весны?

Я жил предвкушением тепла, свободы и решающего побега из стен Стигмалиона. Каждое утро начиналось с сообщения от Юнги:

«Семь дней до встречи с тобой»,

«Шесть дней до встречи с тобой»,

«Пять…»

Как будто не было никакого суда, как будто намечалась только наша встреча и ничего, кроме нее.

Юнги снился мне каждую ночь, и эти сны были жуткими. В каждом из них он оставлял меня: бросал и возвращался к Хосоку, умирал от ожогов, погибал от клыков собак. Но потом я просыпался, читал его сообщения и изо всех сил пыталась верить в лучшее.

Перед отъездом из Дублина я встретился с Джисоном и сказал, что у нас ничего не выйдет. Говорить правду – все равно что вонзать иглу: больно. Поэтому нужно делать это правильно, быстро и быть готовым к тому, что спасибо тебе за это не скажут. Я постарался, чтобы мы расстались друзьями. А Джисон сказал, что сделает все возможное, чтобы его имя стояло первым в списке моих запасных вариантов. На том и порешили.

Папа, бабушка и Ёна А (отца не было, он готовился к суду и был в Дублине) устроили мне воистину королевские каникулы: украсили дом, наготовили моих любимых блюд, устроили вечер спа – ванна с пеной, массаж, маникюр, вино и фрукты, Эд Ширан весь вечер из колонок…

Чонгук и Тэхен тоже приехали в Атлон, чтобы объясниться со мной, извиниться за выбалтывание моих секретов и потоп, помириться и пригласить на свою свадьбу в качестве друга жениха. На свадьбу, о которой я услышал впервые! И самым последним. Даже троюродные братья-сестры Тэ были в курсе. Мне хотелось рвать и метать, но потом я придумал достойное возмездие:

– Я прощаю вам все ваше свинство, даже проколотые колеса. И даже потоп. Но только если ты, Тэхен, специально бросишь букет в мою сторону. А ты, Чонгук, отберешь его и отдашь мне, если его поймает кто-то другой.

Они громко смеялись и согласились, что это будет справедливо.

Тэ было очень интересно, на какой стадии находятся наши с Юнги отношения, и я сказал, что в Ночь Потопа (боюсь, теперь это станет семейной притчей) мы обо всем поговорили, и что, скорее всего, я дам ему второй шанс. Он пришёл в восторг и долго меня поздравлял (как будто я с ним не встречаться собирался, а уже носил первенца, ха-ха).

– Он бывает очень убедительным, правда? – сказал Тэ, используя некие загадочные интонации в голосе.

Я ничего не ответил, но чувствовал, что мое лицо красноречиво пылает.

В ночь перед судом Юнги написал очень нежное письмо, в котором сообщил, что страшно скучает, и что как только все разрешится, он предлагает уехать на пару недель в Норвегию, в горы, где у его семьи есть загородный дом. Лыжи, снегоходы, северное сияние, длинные ночи у камина… «Что скажешь? Не могу думать ни о суде, ни об учебе, ни о работе – ни о чем, пока не услышу от тебя «да».

Вместо ответа я решил нарисовать открытку и вручить ему завтра в конверте. На ней будут сугробы, елки, лось и несколько строк по-норвежски. Надеюсь, напишу все без ошибок.

И смогу нарисовать лося.

* * *

День Икс настал. Мы приехали в суд, который уже оказался набит битком. Среди присутствующих я узнал родителей Юнги, его друзей, кое-кого из преподавателей университета, Хосока и очень похожую на него женщину, разодетую в мех и кожу – должно быть, мать.

Перед самым заседанием суда меня нашел отец, вывел в коридор и сказал:

– До меня тут дошли слухи, что у вас с Юнги наконец завязались отношения?

– Похоже на то, – робко улыбнулся я.

– Тогда тебе может не понравиться то, что ты услышишь на суде.

– Почему?

– Вся моя защита построена на его отношениях с бывшим омегой и на том, как сильны его чувства к нему. Я буду упирать на то, что именно это ввергло его в состояние аффекта и заставило потерять над собой контроль.

– Л-ладно, – выдохнул я. – Не проблема…

– Я уже говорил на эту тему с Юнги. Он не в восторге от этой идеи, но деваться некуда. Нужно убедить судью в том, что Хосок ему очень дорог. Он будет тоже выступать и, вероятно, будет рассказывать о том, что тебя не слишком обрадует. Любую информацию о ваших с Юнги отношениях лучше не бросать судье в лицо, чтобы не поставить Юнги в уязвимое положение…

– Я понял, отец. Все нормально. Даже если они сольются в показном поцелуе у меня на глазах, я выстою. Ибо это просто представление…

– Именно это я и хотел услышать. Представь, что ты пришел в театр на «Ромео и Джульетту»…

– Ха-ха… Постараюсь изо всех сил.

Отец обнял меня и сказал, что ему пора.

– Передай это Юнги, хорошо? – Я протянул отцу конверт.

– Любовные послания? – закатил глаза он.

– Вроде того.

– Я передам, но после суда, если ты не возражаешь. Сейчас парню нужна холодная голова, а не твои обнаженные фотки.

– Клянусь, там их нет! – рассмеялся я.

– Так я и поверил.

Мы распрощались, и я вошел в зал, выискивая Юнги глазами. Он не видел меня – сидел в первом ряду в окружении адвокатов и семьи. Как мне хотелось, чтобы он оглянулся: тогда бы он смог прочитать в моих глазах, как сильно мне дорог и как отчаянно я хочу снова принадлежать ему…

– Всем встать.

* * *

Папа и бабушка сели рядом. Папа положил руку мне на плечо, бабушка крепко сжала ладонь. Я не волновался перед судом, отец смог бы добиться оправдательного приговора даже для серийного маньяка, что уж говорить о молодом влюбленном альфе, который никогда ни за что не привлекался и действовал на эмоциях.

Но здесь, в здании суда, наполненном кучей народа, в присутствии стражей правопорядка и журналистов, спокойствие начало покидать меня.

А когда я увидел судью – грузного, массивного человека с оплывшим красным лицом, который смотрел на сидящих перед ним людей с нескрываемой скукой, – то и вовсе стало не по себе. Я надеялся, этот человек знает, что такое любовь, помнит, что такое молодость, и в курсе, что такое отчаяние…

Удар молотка, почти как в аукционном доме. Только на этот раз решаться будет судьба человека. Прокурор уже поднялся, поправляя на голове белоснежный парик, – относительно молодой мужчина с ястребиным носом и сошедшимися на переносице бровями. Его постоянно кренило вперед, словно он увидел на полу перед собой монетку и теперь раздумывал, поднять ее или нет.

– Подсудимый, назовите свое имя…

– Мин Юнги.

– По установленным данным, тринадцатого ноября вы проникли на территорию дома мистера Тревора Фьюри и нанесли ему тяжкие телесные повреждения.

– Это правда.

– Можете ли вы объяснить ваши мотивы?

– Да. Фьюри изнасиловал мою омегу, Чон Хосока.

Я рефлекторно сжал бабушкину ладонь, и он перевел на меня пытливый взгляд. «Мою омегу, Чон Хосока» – мозг отреагировал на эти слова так же, как реагировал бы на вой сирен: паникой.

– Знали ли вы, что в отношении мистера Фьюри будет проведено отдельное расследование и по результатам расследования будут приняты соответствующие меры? – спросил прокурор, опираясь локтями о кафедру.

– Предполагал и надеялся, – ответил Юнги.

– Знали ли вы, что самосуд карается законом?

– Да.

– Но вы все равно решили сделать это. Почему? Вы не верите в справедливость суда?

– Я верю в справедливость суда, – сказал Юнги. – Просто решил добавить к справедливости небольшой бонус…

В зале кто-то громко хихикнул. Прокурор заложил руки за спину и хорошо поставленным голосом заметил:

– Мистер Фьюри уже признал свою вину, но отдаете ли вы себе отчет в том, что если бы Чон Хосок ошибся, то вы бы искалечили невиновного человека? Ведь ваше решение было основано только на его показаниях.

– Мне было достаточно его слова.

– Должно быть, вы испытываете очень сильные чувства к Чон Хосоку, если решили отомстить его обидчику в обход суда?

Я перестала дышать, в горле встал ком. Юнги искал в зале кого-то, и когда его глаза встретились с моими, я понял, что искал меня…

– Да, нас многое связывает, – туманно ответил Юнги.

– Верите ли вы всему, что он говорит? – коварно улыбнулся прокурор.

– Я ни разу не уличал его во лжи, – поспешил ответить Юнги.

– Спасибо, теперь я бы хотел услышать ответ на такой вопрос: были ли вы знакомы с мистером Фьюри ранее?

– Нет.

– Однако в наши руки попала ваша переписка. В частности, сообщение от вас, которое было отправлено мистеру Фьюри год назад. Позвольте мне его процитировать: «Если ты еще раз позвонишь ему в полночь, то будешь выковыривать болтики от своего Никона из своей задницы…» – Прокурор откашлялся, по залу покатились смешки. – Вы можете прокомментировать его? Чем был вызван столь резкий тон?

– Тем, что Фьюри преследовал Хосока.

– Вы хотите сказать, имел с ним очень большой и важный общий проект? – спросил обвинитель, замерев в театральной позе посреди зала и обводя глазами высокие потолки.

– Нет, именно преследовал. Звонил ему ночью, просил встреч в неурочное время…

– Вас это злило…

– Естественно.

Прокурор торжествующе взмахнул руками: по воздуху полетели его кружевные рукава и костлявые, хищные пальцы.

– То есть вы допускаете, что в процессе расправы над мистером Фьюри вами управляли не эмоции и романтические чувства в отношении Чон Хосока, а давние счеты с мистером Фьюри и личная неприязнь?

Я задержал дыхание от этого нелепого поворота. Бабушка с папой задержали дыхание. Весь зал, казалось, перестал дышать в ожидании ответа.

– У меня не было и нет никаких «давних счетов» с Фьюри, – раздраженно сказал Юнги. – Он всего лишь начал увиваться за моей омегой, а я всего лишь посоветовал ему не делать этого. Банальный обмен любезностями. С тех пор я даже не вспоминал об этом.

Прокурор слегка скис, но тут же вынул из рукава очередной вопрос с подковыркой и запустил его в Юнги:

– Скажите, мистер Мин, а если бы Чон Хосок подвергся нападению сегодня, вы бы отправились к мистеру Фьюри, чтобы наказать его?

– Не смог бы отказать себе в удовольствии, – ответил Юнги, глядя на прокурора с нескрываемым раздражением.

В зале снова захихикали. Я тоже улыбнулся, наслаждаясь его уверенностью, и спокойствием, и голосом, который можно было слушать бесконечно.

– То есть вы хотите сказать, – пропел прокурор, постукивая туфлями по паркету, – что расправа над мистером Фьюри принесла вам удовольствие?

– Протестую, – вмешался отец, ставя невидимый щит между Юнги и стрелами прокурора. – Я думаю, что мой подзащитный просто использовал неудачную метафору.

– Протест принят, – утерся платочком судья; очевидно, в парике ему было жарковато. – Повторите свой предыдущий вопрос, господин прокурор.

– Мистер Мин, если бы Чон Хосок подвергся нападению сегодня, вы бы отправились к мистеру Фьюри, чтобы наказать его?

– Да, потому что считаю, что заключение в тюрьме – недостаточное наказание для ублюдка вроде него.

– А если бы не Чон Хосок, а какой-нибудь ваш друг подвергся бы нападению, вы бы отправились самолично наказывать виновного?

– Возможно, если бы посчитал, что обвинения справедливы.

– И вас не беспокоит, что вы можете ошибиться, неверно истолковать факты и наказать невиновного человека? Или наказать его несоразмерно вине?

– Я думаю, что смог бы разобраться, виновен человек или нет.

– Осознаете ли вы, что ваши действия могли повлечь за собой смерть мистера Фьюри?

– Да. Как и то, что действия мистера Фьюри могли повлечь за собой смерть Хосока.

А вот здесь мой отец был доволен. Я видел его плечи, которые расслабленно опустились.

– В материалах дела указывается, что это не первое ваше нападение на человека и что вы и раньше принимали участие в драках. Также следствию известно, что в детстве вы отличались задиристостью и не раз вступали в драки…

Я уронил голову в ладонь. Когда же обвинитель прекратит терзать его?

– Протестую, это не имеет отношения к данному делу, – снова взмахнул своим щитом отец. – Все мальчики дерутся.

– Однако не все дерутся жестоко. На вашей руке, мистер Мин, нет двух пальцев, вы можете объяснить…

– Нет, – отрезал Юнги, сжимая руки в кулаки.

Обвинитель был собой доволен. Не знаю, как, но ему удалось на последних минутах своего допроса окутать Юнги аурой жестокого бунтаря. Надеюсь, отцу удастся разогнать этот дым и доказать всем, что Юнги не такой, и что такие люди, как он, не должны сидеть в тюрьме…

Бабушка коснулась моего подбородка:

– Как ты, милый? Ты совсем бледный.

– Я в порядке, бабуль…

– Этот кровопийца прокурор всем голову заморочил, но ты-то по-прежнему уверен, что Юнги – хороший мальчик?

– Естественно. – Я перевел на нее глаза. – Просто не ожидал, что его будут так прессовать. Думал, что все плюнут на портрет Фьюри, разотрут и разойдутся по домам…

– Я тоже, если честно, – нахмурилась она.

* * *

После небольшого перерыва в свидетельскую ложу поднялся Хосок в качестве свидетеля защиты. Спокойный, как атомный ледокол в водах Арктики.

– Чон Хосок, как долго вы встречаетесь с Мин Юнги? – обратился к нему мой отец.

– Два года.

– Можете ли вы коротко рассказать о ваших отношениях с мистером Мином?

Я сжал в руках стакан с кофе, добытый для меня папой, так сильно, что с него соскочила пластиковая крышка.

– Юнши замечательный альфа, – нежно улыбаясь, ответил Хосок. – Я всегда был с ним как за каменной стеной. Что бы ни случилось, знал, что всегда смогу положиться на него. Когда мы впервые встретились – это случилось в баре – он обратил внимание на то, что меня хотят увести оттуда какие-то подозрительные парни. Он понял, что эти люди не мои друзья, и воспрепятствовал этому. Позже выяснилось, что мне подсыпали наркотик в стакан… Однажды я слетел с лыжной трассы на горнолыжном курорте в Норвегии и сломал ногу. Меня вынесло за пределы видимости, в глубокие сугробы. Именно Юнги нашел меня, а не спасатели…

Я опустил глаза, пересчитывая дощечки паркета на полу и испытывая страшное волнение. Меня потрясла нежность в его голосе и та теплота, с которой Хосок говорил о Юнги. Я поднял глаза и увидел, что Хосок смотрит на него. Смотрит глазами, полными благодарности, а потом продолжает:

– Год назад я забеременел от Юнги. И мы решили оставить ребенка. Но на третьем месяце беременность замерла: ребенок умер. Если бы не поддержка Юнги, то не знаю, как я смог бы пережить все это. Он тот человек, на которого можно положиться…

ЧТО?

Я едва не вскочил со своего места, задыхаясь от потрясения. Так, что бабушке пришлось сжать крепче мою руку и спросить, все ли хорошо.

Мой отец продолжал задавать Хосоку вопросы, а он воодушевленно рассказывал об их с Юнги отношениях и о том, как сильны они были. Он, как ангел-хранитель, распростер над ним крылья, разгоняя черный дым, который напустил обвинитель…

После Хосока начали выступать друзья Юнги, Чонгук и Тэхен, но я не стал слушать. Я поднялся со своего места, протолкнулся сквозь толпу к выходу и выбежал вон. Глаза жгло, в груди все горело, слова Хосока «решили оставить ребенка» пульсировали в моей измученной голове. Я прислонился спиной к стене и прижал к лицу ладони.

Мне ли на самом деле он должен принадлежать? Все, что я видел пять минут назад, все, что слышал, – никак не убеждало в том, что мы созданы друг для друга. Совсем никак.

– Чим? – услышал я, открыл глаза и увидел приближающуюся ко мне бабушку. – Милый…

Она обняла меня, и я расплакался в ее руках, совсем, как ребенок…

– В чем дело? Почему ты здесь? Друзья Юнги говорят о нем такие чудесные вещи. Тебе бы понравилось услышать их.

– Кажется, я услышал достаточно, бабушка…

– О чем ты?

– После всего, что сказал о нем Хосок, я не могу поверить, что ему нужен кто-то, кроме него. У них все было так… серьезно, черт возьми! И он до сих пор боготворит его! И он был беременный, и они… решили оставить ребенка! – истеричным шепотом добавил я, уткнувшись мокрым носом в дорогой бабушкин жакет.

– ЧимЧим… Знаешь, что я думаю? Просто ему очень сильно хочется его спасти. Тем более что он чуть ли не единственный, кто может сделать это. Но все это вовсе не значит, что они созданы друг для друга. Или что они хотя бы любят друг друга. Это ничего не значит. Имеет значение только то, что ты сейчас умираешь от ревности. И то, что Юнги чуть за тобой не рванул, когда увидел, что ты выбегаешь из зала.

– Правда?

– Правда. Возьми себя в руки и возвращайся. Ты нужен ему…

– Не знаю, бабушка, не знаю…

– Боже милосердный, ну сколько это дитя еще будет сомневаться?! – внезапно воскликнула она, поднимая к небу глаза. – Как смог Ты запихнуть столько сомнений в эту маленькую головку?!

Я горько вздохнул. Возможно, так и есть. Но, черт побери, сложно не засомневаться, когда в истории отношений начинает фигурировать пункт «желанный ребенок»!

– Ведь ты по-прежнему намерен дать  Юнги шанс? – хмуро спросила бабушка. – Чим, ответь мне, что будет после того, как мы выйдем из здания суда?

– Боюсь, мне нужно будет еще раз хорошенько все обдумать. И если у Хосока есть хоть какие-то чувства к Юнги, или у него к нему, то я отступлю. Клянусь, я больше и пальцем не притронусь к тому, кто не предназначен мне.

Я достал телефон и написал сообщение отцу: «Не знаю, успеешь ли ты прочитать, но пожалуйста, не передавай Юнги мое письмо. Боюсь, я поторопился…»

– Святые угодники, – пробормотала бабушка, и я увидел, что она заглядывает в телефон через мое плечо. – И кто ж тебя воспитал таким правильным? Это точно не моя школа. Моя школа такова: нападай первым, сражайся насмерть и забирай все, что нравится. И не испытывай угрызений совести… Надо было забрать тебя в младенчестве у твоих слишком добреньких родителей, Пак Чимин. А теперь слишком поздно! Возвращайся в зал, милый, а мне нужно дух перевести…

«Нападай первым, сражайся насмерть и забирай все, что тебе нравится. И не испытывай угрызений совести». Легко сказать! У меня только одно возражение: как потом спать по ночам? Вот серьезно. Каково это – закрывать глаза и видеть тех, кто несчастен по твоей вине?

Я вернулся в зал суда перед заключительным словом обвинения и сел рядом с папой. Он хмуро оглядел мое зареванное лицо, положил руку на плечо и привлек к себе.

Прокурор был в ударе. Как и свойственно тем, кто проигрывает.

– Итак, господин судья, я бы хотел подытожить аргументы обвинения. Тринадцатого ноября Мин Юнги узнал, что на его омегу совершено нападение. Чон Хосок, пребывая в больнице, сообщил ему, что это сделал мистер Тревор Фьюри, и мистер Мин отправился к нему домой, чтобы наказать. Действия мистера Мина носили крайне жестокий характер. Скорая диагностировала у мистера Фьюри множественные травмы, включая сломанную челюсть, сотрясение мозга, повреждение мягких тканей лица, а также сломанную руку. Перелом руки, вероятно, приведет к утрате профессиональной трудоспособности, так как мистер Фьюри в течение долгого времени не сможет держать фотокамеру в руке. У мистера Мина уже была конфронтация с мистером Фьюри, и, вероятно, вовсе не жажда мести за любимого руководила им, а холодный и трезвый расчет. Мистер Мин не раскаивается в том, что сделал, и в следующий раз готов сделать то же самое. Он не рассчитывает на справедливый суд и готов вершить его сам. Мистер Мин должен извлечь урок и понять, что судебная система и только она должна нести правосудие, ибо суд, будь он плохой или хороший, является признаком цивилизованного общества, а самосуд отбрасывает нас к диким первобытным временам. Судебную систему можно реформировать и усовершенствовать, а самосуд как был стихийным проявлением человеческой злобы и ненависти в незапамятные времена, так им и останется.

Зал встретил речь прокурора гробовым молчанием. Юнги обводил глазами зал и, когда увидел меня, выдохнул. Его грудь поднялась и опустилась, плечи расслабились. Он улыбнулся мне, но я не смог вернуть улыбку.

Я решил, что останусь до окончания судебного заседания, потом поздравлю его, а после нужно будет незаметно уйти. Вернуться домой в Атлон и еще раз хорошенько обдумать, что делать дальше…

– Ваша честь. – Отец тем временем положил локти на кафедру и раскрыл перед собой кожаную папку. Он не нервничал, выглядел очень сосредоточенным и хмуро сощурился, когда его глаза на мгновение встретились с моими. Словно осуждал за то, что я не присутствовал на половине заседания. А может быть, он успел прочитать мое СМС…

– Этот молодой человек, который сегодня предстал перед судом, обвиняется в нанесении тяжких телесных повреждений мистеру Тревору Фьюри. Как вам уже известно, это произошло сразу же после того, как мистер Фьюри совершил преднамеренное и жестокое нападение на омегу моего подзащитного – Чон Хосока. Многие из вас видели, в каком состоянии оказался Чон Хосок после нападения. А теперь поставьте себя на место Юнги и представьте, что подобное совершено в отношении близкого вам человека. Не нужно быть влюбленным по уши, чтобы захотеть справедливого возмездия, не так ли? Но молодость нетерпелива и впечатлительна, поэтому часто не может ждать, пока преступнику будут предъявлены официальные обвинения. Безусловно, любой человек, совершивший покушение, должен быть наказан соразмерно своей вине, но в данной ситуации есть несколько смягчающих обстоятельств. Во-первых, мистер Мин никогда ранее не был судим и не совершал каких-либо правонарушений. Друзья и его омега, Чон Хосок, охарактеризовали его как человека уравновешенного и адекватного. Во-вторых, мистер Мин на момент совершения нападения находился в состоянии аффекта, так как нападению подвергся не просто близкий ему человек, а омега, с которым мистер Мин встречается уже два года. И есть множество доказательств того, что отношения между мистером Мином и Чон Хосоком очень романтичны и сильны. В-третьих, по показаниям Чон Хосока отношение мистера Мина к нему всегда носило яркий покровительственный характер. Ваша честь, за любовь и желание защищать нельзя наказывать по всей строгости. Я считаю, что для торжества справедливости условного срока будет достаточно.

Я зааплодировалаю отцу, и зал разделил мой восторг его речью. Многие вскочили своих мест, и стало так шумно, что судье пришлось застучать молотком, призывая всех к порядку.

Рядом со мной села бабушка, от которой сильно пахло сигаретным дымом, и проворчала:

– Что празднуем?

– Отец очень хорошо выступил, – объяснил я.

– Надеюсь, судья тоже так думает, – скептически заметила она.

Судья тем временем объявил итоговый перерыв перед оглашением приговора и удалился. Отец и Юнги уже начали принимать поздравления. К отцу подошёл Хосок и пожал ему руку, потом нежно обнял Юнги, прижавшись щекой к груди. Я смотрел на них и был готов разрыдаться.

Вскоре судья вернулся и, выдержав эффектную, длинную паузу, объявил:

– Мин Юнги, вы приговариваетесь к двум годам лишения свободы за нанесение особо тяжких телесных повреждений мистеру Тревору Фьюри. Ваша защита вправе обжаловать приговор в апелляционном суде.

* * *

В тот момент я решил, что я сплю и вижу очередной кошмар, в котором не будет драконов и огненных столбов, но в котором я все равно потеряю его. Я впился пальцами в собственные колени так сильно, что ногти вонзились глубоко в кожу. Просыпайся же! Проснись!

Зал суда погрузился в шок вместе со мной. Сначала его затопило ледяное молчание, а потом он взорвался недовольным рокотом голосов. Послышались крики протеста.

Судья Маклахлан угомонил собравшихся, стуча молотком по столу и утирая красное лицо платком:

– Господа, здесь вам не спортивная арена, проявляйте уважение к суду.

Я вскочил со своего места и ноги сами понесли меня вперед. Они не посмеют, я не позволю им!

Юнги искал меня глазами, пока его брали под стражу прямо в здании суда. Я продирался сквозь толпу к нему, расталкивая локтями людей. Гул и недовольный ропот становились все громче. Там, где раньше сидел Юнги, всхлипывала его мать, стоял хмурый отец и белый-белый Тэхен, крепко сжавший руку Чонгука.

Я успел добежать до Юнги, которого уже взяли под руки охранники, и вцепилась в него, обняв сзади и прижавшись к спине. И пока стража соображала, как бы оторвать меня от него, Юнги развернулся и положил руки мне на плечи.

– Прости, – сказал он зачем-то.

Один из конвоиров грубо схватил Юнги за руку: Юнги даже не дернулся, но я уже знал, что на его запястье скоро проступит ожог.

– Не трогайте его, не прикасайтесь к нему!

– А не то что? – развернулся конвоир – здоровенный мужик с квадратной челюстью.

– А не то плохо будет! – крикнул я, бесстрашно глядя на него снизу вверх. Он был такой огромный, что смог бы переломить меня двумя пальцами.

– Вы угрожаете? – Конвоир бесцеремонно ухватил меня за плечо.

– Не трогай его, ублюдок. – Юнги взмахнул кулаком, и конвоир тотчас согнулся пополам, схватившись за лицо.

Я вцепился в Юнги, и в следующий момент нас обоих тряхнуло электричеством: второй пристав достал электрошокер и ткнул им Юнги в шею. Мы не удержались на ногах и рухнули на пол. Юнги прижал меня к себе, смягчая падение. Папа и бабушка закричали так оглушительно, что содрогнулись стены.

Все остальное было как в тумане: нас подняли, разняли, и Юнги увели, пока я пытался сражаться с теми, кто не позволял следовать за ним…

* * *

Я пришел в себя только в медпункте: мне уже успели перевязать руку и теперь проверяли давление и сердечный ритм.

– Где Юнги? – спросил я, оглядывая уставленную медицинской аппаратурой комнатушку.

– Мы скоро сможем проведать его, – сказал отец. Он выглядел как бывалый полководец, который выиграл тысячи сражений, но только что проиграл одну – и самую важную битву.

– Мы подадим апелляцию. Два года с учетом всех смягчающих обстоятельств – это фарс. Не плачь, это не конец, слышишь?

– Я тоже буду сражаться, – всхлипнул я, утирая распухший нос.

Не собираюсь сидеть еще два года в башне проклятого Стигмалиона. Я хочу разрушить его и построить на его руинах свое королевство! Я хочу рук, хочу объятий, хочу нежности и ласки, хочу жить, как все, хочу целоваться и заниматься любовью, хочу просыпаться и видеть рядом того, кого люблю. Хочу держать его за руку и есть с ним один сэндвич на двоих. Разве я прошу слишком многого?

– И больше никогда не нападай на людей в форме.

– Я не нападал. Просто сказалаю, чтобы они не трогали его…

– Какого бесстрашного воробья мы с папой родили, – вздохнул отец. – Но Юнги могли накинуть срок за сопротивление. Ты должен осознавать свою власть над ним, Чим. Теперь ты его ангел-хранитель, а не он твой…

Отец помог подняться и надеть плащ. Меня шатало, когда я просовывал руки в рукава. А потом отец протянул конверт, который так и не отдал Юнги. Стоило посмотреть на него, и горло сжала невидимая рука… я предал Юнги. В самую важную минуту я отказался от своих слов – от всего того, что написал накануне.

И именно за это меня наказали.