Intradrive

Мне нужно было имя.

Только одно имя.

Но Хосок не приходил в сознание и не мог назвать его.

Я сидел у его кровати, со страхом ожидая окончания приемного времени. Смотрел, как вспыхивают золотом зигзаги пульса на мониторе. Считал гематомы – он ответит за каждую. Он уже не жилец.

Потом врач с бейджиком «Д-р Ян Чонин» положил мне руку на плечо и сказал: «Приходи завтра, дружище. Ты его альфа? Юнги? О'кей. Я поставлю его на ноги, Юнги, вот увидишь. Приходи завтра».

И я ушел. Я не стал бунтовать. Нужно было копить силы. Когда он назовет имя – они понадобятся мне все до единой.

Хосок всегда был бесшабашен и импульсивен. Бог напортачил и вшил в него дерзость вместо инстинкта самосохранения. Я помню, как впервые встретил его в баре: он не стоял на ногах и двух слов связать не мог. Какой-то тип, изображающий из себя его альфу, пытался увести его оттуда. Но ведь у роскошной омеги с сумочкой от Coach и брелоком-ключом от Мерседеса не может быть альфы с гнилыми зубами и выговором гопника?

Я спросил, знает ли он его. И он сказал, что знает. Но только полчаса. И тогда я вывел его из этого бара и решил отвезти к нам с Тэ. Он отключился в машине, и я не мог привести его в чувство. Пришлось менять маршрут и мчать с ним в госпиталь, где выяснилось, что если бы за него оперативно не взялись врачи, то оа, скорей всего, не очнулся бы. То, что ему подсыпали в стакан, вызвало сильную легочную недостаточность.

Это был первый раз.

Потом был второй, когда нас подрезали на скоростной трассе, и он въехал боком в бетонное ограждение. Я успел потушить пожар и вытащить его, пока он просто сидел и смотрел в паутину трещин на лобовом стекле не в состоянии пошевелиться от шока.

Потом третий, когда он съехал с лыжной трассы, катаясь на сноуборде, и мне пришлось искать его в снегу, пока спасатели убеждали, что там, где я ищу, его быть не может. «Еще как может, вы не знаете Хосока», – сказал тогда я и был прав: его нашли далеко от трассы с сотрясением и сломанной ногой.

Я как чувствовал вчера, что не стоит отпускать его в этот раз. Объясниться, заново попробовать разгрести весь тот бардак, что навалился на нас за последнее время. Но вместо этого ноги понесли меня к Чимину, и... вот мы здесь. Посреди бардака, который уже не разгребет никто.

Едва переставляя ноги, я вышел из палаты Хосока, прикрыл за собой дверь и обжегся о взгляд. Взгляд обезумевших от страха и боли глаз. Чимин только что появился в коридоре, ступая бесшумно, как призрак, – бледный-бледный, тревожный, заплаканный.

Мой Чимин. Мой всего на одну ночь, но что это была за ночь. Только ради одной такой ночи стоит жить. И даже умереть... Чимин, подаривший мне себя так легко, так щедро, так смело. А ведь это все, что у него было.

Он еще не знал, что Тот-Кто-Наверху уже столкнул нас с обрыва. Что земля уже ушла из-под наших ног, и все, что сейчас происходит – это всего лишь замедленное падение. Он еще не знал, что я не смогу оставить Хосока ни сегодня, ни завтра, ни в обозримом будущем. А я не знал, как сказать ему об этом. Я лажал. Говорил какую-то чушь. Складывал слова в предложения, но не мог отделаться от мысли, что их смысл неверный...

– Скажи только одно: ведь ты не жалеешь о том, что случилось вчера? – прошептал Чимин, его глаза были полны слез. – Ведь не жалеешь?

Жалел ли я? Разве калека может жалеть о том, что ему подарили пару ног или даже крыльев? Разве птица, всю жизнь просидевшая в клетке, может пожалеть о том, что смогла взлететь к небесам? Я не жалел. Но признаться в этом и тут же отказаться от него – было бы слишком жестоко, слишком... расчетливо?

Я не смог ничего сказать, и Чим взорвался. Предохранители сгорели, и он превратился в ощетинившегося зверька – того самого, которого я однажды уже видел и с которым не смог совладать. Он начал бросать слова, которые летели и застревали во мне, как пули. Я должен был остановить его, должен был успокоить, пообещать, что...

Пообещать что?

Что вернусь к нему, когда другой перестанет во мне нуждаться? Когда другой решит, что может стоять и ходить самостоятельно? Когда его тело, лицо, душа заживут, и он сможет найти кого-то взамен? Да Чимин рассмеется мне в лицо...

Я должен был просто заткнуться и обнять его. Ничего не говорить, ничего не объяснять, мои руки сказали бы ему достаточно. Объятия пообещали бы ему больше, чем слова... Но Чимин уже не хотел слушать. Не мог. Он убрал с мокрого лба волосы и улыбнулся – насмешливо, холодно, зло.

– Сейчас я бы снова спустил на тебя собаку. Я бы закончил начатое. Зря ты простил меня...

Есть вещи, способные разъярить меня до полной потери контроля: в их числе угрозы и люди, которые бросают их. После того самого случая в доме Паков я так и не научился справляться с этим и, боюсь, уже не смогу. Это что-то, что существует отдельно от меня и не поддается никакому контролю.

Я налетел на него и прижал к стене. Он снова был тем самым мальчишкой , который сделал меня калекой. Который сидел на мне и лупил кулаками, пока его псина по живому отрывала от меня куски. Это была снова он, его безумные глаза и маленький злобный рот. Это были его руки, его голос, это был он сам!

Меня не стало, и Чимина не стало тоже. Онауже не помнил, как смеялся и плакал, когда мы занимались любовью. Я позабыл, как отрекся от всего, что могло помешать мне быть с ним. Боль и ненависть, ненависть и боль – вот все, что осталось.

– Беги, пока я держу себя в руках, – сказал я.

И она побежал. Не оглядываясь. Исчез за поворотом коридора. Ушел туда, откуда я больше не смогу его вернуть.

* * *

Хосок назвал мне имя.

Тревор Фьюри. Проклятый фотографишка.

Он хотел, чтобы я передал это имя полиции, пока его снова не накачали снотворным и обезболивающим.

Полиция... Надеюсь, он не расстроится, если я найду его чуточку раньше?

У Хосока когда-то были дела с этим Фьюри. Какой-то общий фотопроект, за который он взялся в надежде вывести карьеру на новый уровень. Совместная работа над масштабным фотосетом для престижного журнала, он курирует его, постоянно звонит ему, не дает ему покоя.

Я не хотел мешать его карьере, но этот странный сукин сын просто затрахал его. В переносном смысле. Хотя когда я видел, как он смотрит на него, не было сомнений, что он не прочь затрахать его буквально.

Сутулый, длиннорукий, гладко выбритый, неопределенного возраста – ему могло быть тридцать, а то и все пятьдесят. С вытатуированными буквами R, A, G, E на фалангах пальцев правой руки, которые он демонстрировал всем, когда поднимал камеру. У него была дурная репутация, репутация хищника, который сходит с ума от одного запаха молодого тела. Но за талант все были готовы закрыть на это глаза. За талант прощают многое. Не так ли?

Он терся вокруг него, пока я не дал ему понять: если еще раз позвонит ему в полночь, то будет выковыривать болтики от Никона из своей задницы.

Какой облом. Оказывается, у Хосока есть альфа, и он умеет говорить! А то и угрожать. Какой-то норвежец, шесть футов и два дюйма в высоту, потерявший (не иначе как в драке?) два пальца и весь покрытый шрамами.

Фьюри отступил, но не забыл. Набился ему в друзья. Приглашал на свои богемные вечеринки с наркотой и развратными развлечениями. Хосока тоже занесло туда по глупости пару раз, но он быстро понял, что одному туда ходить не стоит. Да и вообще ходить не стоит.

Я наконец начал видеть в нем зачатки осторожности, осмотрительности, он начал прислушиваться ко мне... Пока на пороге университета не появился Пак Чимин, и между ними не началась холодная война. Постоянные приступы ревности, ссоры, мое недоумение по поводу того, чем же этот первокурсник ему так насолил и за что его нужно так жестко травить. Дальше хуже: злополучная сцена на крыльце и я, увозящий Чимина в неизвестном направлении и бросивший Хосока одного на глазах всего университета...

А потом между мной и Хосоком словно треснула земля, и любое событие только увеличивало эту трещину, эту бездонную пропасть. Смерть Бомгю, моя депрессия, спонтанная поездка в Норвегию, сорванная фотосъемка, на которую Хосок возлагал большие надежды, грандиозная ссора после моего приезда – и наконец Чимин, к которой меня начало тянуть как магнитом. Боже, стоило подумать о нем – и я оказывался у дверей его квартиры. Стоило закрыть глаза – и память тут же рисовала его лицо, губы, красивее которых я никогда не видел, крохотные веснушки на носу...

С Хосоком творилось все то же самое: разочарование, растерянность, злость. Он либо избегал меня, либо устраивал скандал за скандалом. Не пропускал ни одной пьянки, хвастаясь в Инстаграме новыми друзьями и новыми алкогольными рекордами. И наконец – смертельный номер без страховки – отправился на вечеринку Фьюри, который устроил его как нельзя кстати. Сукин сын.

Фьюри никогда не боялся, что его могут в чем-то уличить. Первое правило хищника – научиться манипулировать сознанием. Выглядеть беззащитно, или даже забавно, жалеть и изображать влюбленность, корчить из себя друга, подставлять плечо. А когда жертва потеряет бдительность, можно хватать, рвать, обгладывать до костей. Что он и сделал. Предварительно нанюхавшись кокаина. А когда Хосок сказал, что не хочет его руки на своей ляжке и его слюней на своем лице, и попытался уйти, Фьюри обезумел. Хосок ударил его, врезал по яйцам и бросился бежать. Фьюри догнал его и начал душить, чтобы сделать посговорчивей.

Это все происходило на втором этаже его особняка, пока на первом грохотала музыка, а из фонтанов тек Абсолют. Никто ничего не слышал, никто ничего не знал...

Потом хищник закончил свое дело, обтер руки от крови, напялил маску друга и сказал, что любит, что приревновал, что вознесет на вершину успеха, сделает из него звезду – но с одним условием: он должен молчать. И простить его. И позвонить альфе и сказать, что на него напали незнакомцы в переулке. А иначе он не даст ему уйти. Мразь.

Хосок тут же согласился (в кои-то веки дефектный инстинкт самосохранения сработал), изобразил понятливость и покорность, и Фьюри отвез его домой. Но как только он попал в квартиру, то сразу заперся на все обороты и вызвал скорую. Он рассказал, что его изнасиловали, но боялся мести Фьюри и никому не назвал имя.

А еще Хосок всю ночь звонил мне.

Звонил, пока я был с Чимином, пока я терял голову рядом с ним, пока я думал о том, как бы разорвать изжившие себя отношения и начать строить новые.

Я узнал о том, что случилось с Хосоком, только под утро, когда захотел написать Чиму СМС.

Множество неотвеченных от Хосока.

И множество сообщений от Чимина.

«Норвежские пальцы,
Ирландские губы.
Твое имя вписали
Во все мои судьбы...»
Вещи, которые могут подсечь меня и сделать больно, можно пересчитать по пальцам. Теперь стихи Чимина будут в этом списке.

* * *

Фьюри я разыскал быстро. Подонок даже не пытался скрыться. Сидел в своем доме, пил Асти и ждал Гарду, чтобы рассказать ему, что ничего не знает о том, куда и во сколько ушел двадцати трёхлетний Чон Хосок прошлой ночью с его вечеринки. Он уважаемый фотохудожник, серьезный человек, он, конечно же, ничего не знает. И даже не слишком помнит, кто такой Чон Хосок.

Ага. До первого удара в зубы. Ровные фарфоровые зубы, из которых я потом сделаю бусы для Хосока.

Мне понадобилось примерно три минуты, чтобы напомнить ему, кто такой Чон Хосок и что он с ним сделал. Потом еще минут пять, чтобы пожалел о том, что сделал. И еще пять, чтобы пожалел, что родился...

Руки жгло. Перчатки порвались, пока я придавал лицу Фьюри новую форму, и его кровь въелась в костяшки моих пальцев. Я вел машину домой, а на тыльных сторонах ладоней выступали волдыри. Впервые в жизни боль доставляла мне почти радость.

* * *

Неделю спустя мне позволили забрать Хосока домой. Фьюри разрушил его, превратил в испуганную, затравленную тень, но он оживал в моих объятиях. Пару раз его слезы насквозь промачивали мои футболки, я приезжал домой и накладывал повязки на свежие ожоги. Было больно. Как обычно. И затягивалось медленно и печально.

Но гораздо хуже заживало сердце, на котором, как оказалось, тоже появился сильный ожог. Чимин с тех пор ни разу не написал и не позвонил. И почему-то это сводило с ума. Ни просьб, ни проклятий, ни попыток снова поговорить – ничего. Я бил себя по пальцам, прекрасно понимая, что звонки ничем ему не помогут. Только сделают хуже.

– Ты видишься с Чимином? – спросил я у Тэхена, когда неизвестность окончательно вымотала меня.

– Нет, он постоянно занят...

– Но вы созваниваетесь? Как он?

– Созваниваемся. Да вроде, в порядке. А что? – нахмурился Тэ. – У тебя к нему какое-то дело?

– Не то чтобы дело... Когда ты видел его в последний раз?

– Примерно неделю назад, – ответил он, все еще ничего не понимая.

– Когда? – Руки похолодели. Я прикинул в уме даты. Тэ тоже не видел Чимина после того, как мы с ним разругались. – Дай телефон...

Тэ вручил мне телефон, и я начал звонить Чимину. Без ответа. Вылетел из квартиры, спустился вниз к его дверям и начал стучать. Тишина.

– Юнги, что происходит? – испуганно спросил брат, выбегая за мной босиком на лестничную площадку.

– Тэ, мне нужно забрать Хосока из больницы. Он останется у нас на выходные. А ты можешь выяснить, где Чим или когда его в последний раз видели?

– Да, конечно, – взволнованно залепетал Тэхен. – Я вспомнил! Я говорил с ним вчера утром.

– И что он сказал?

– Голос был слабый. Сказал, что болеет. И что уехал к родителям.

– Может, у тебя есть телефон его брата? Позвони ему. Выясни, приехал ли он туда.

– Телефон где-то был, – кивнул Тэхён - такой же белый, как его новые волосы.

Потом я отправился за Хосоком в госпиталь, по дороге завернув на этаж И Чимина и еще раз грохнув кулаками в дверь его квартиры...

Пусть он будет дома у родителей.

Пусть он будет дома у родителей.

Пусть он будет дома у родителей.

Господи, разве я о многом прошу?!

* * *

Дорога до госпиталя и обратно заняла час, и все эти шестьдесят минут я был рядом с Хосоком только физически. Мыслями же был у квартиры Чимина, колотил в дверь, выбивал ее плечом, вламывался внутрь и...

«Он не был у родителей, – написал Тэ. – Приехал его брат, сейчас будем решать, что делать».

«Ломайте долбаную дверь», – ответил я, только с третьего раза попадая по нужным буквам.

Я внес Хосока в квартиру и уложил в кровать. Он и раньше был очень легким, но сейчас стал легче пуха. Люди столько не весят. Только призраки... Надеюсь, что он быстро пойдет на поправку. Быстро снова станет тем Хосоком, который ни в ком не нуждается. И во мне тоже...

– Посмотрим что-нибудь вместе? – попросил он, забираясь в мою кровать.

– Да. Только... я сейчас вернусь, – пробормотал я, заслышав глухие удары в дверь этажом ниже.

– Юнги, – позвал он. – Сегодня со мной снова связывались люди из полиции...

– И? – Я замер на полпути к двери.

– Они спрашивали о тебе. Ты... ты что-то сделал с Фьюри?

– Что именно они спрашивали?

– Знаю ли я Мин Юнги, и кем он мне приходится.

– А ты?

– Сказал все, как есть. Что ты мой альфа. Ведь все и так об этом знают... Юнги... Что ты наделал?

– Ничего, о чем бы жалел, – сказал я.

– Ты избил его? – сжался в комок он.

– Только сделал немного похожим на человека...

– Юнги, – расплакался Хосок. – Ты представляешь, что теперь будет? Они заберут тебя у меня, они заберут...

– Никто не заберет меня у тебя, – успокоил я. – Никто...

В дверь нашей квартиры ударили. Она дрогнула на петлях. Хосок подскочил на кровати, прижав к пересохшим губам руку. Его начало трясти.

– Будь здесь, хорошо?

Я вышел из спальни, открыл входную дверь, и на меня обрушился ураган в облике брата Чимина. Обезумевшего брата Чимина со сверкающими, как у дьявола, глазами.

– Что ты сделал с ним, мразь?! – рявкнул он.

Мой разум объяло невидимое пламя. С ним я не сделал ничего. Ведь он в порядке? Я ничего не сделал с им, Господи... Разве я мог? Ведь он жив?

Он бы снес мне пол-лица, если бы не Тэхен, влезшая между нами. Чонгук орал, Тэ умолял прекратить, а я... из меня просто выдуло всю жизнь.

С Чимином что-то случилось. И тут вдруг...

– Чонгук, не нужно, – сказал кто-то, чье появление мы не сразу заметили.

Мои пальцы рефлекторно сжались, как только я услышал этот голос. Но он не принадлежал Чимину. Он принадлежал человеку, только отдаленно похожему на него.

Такой худой, такой бледный, такой невесомый. На нем была только мятая ночная рубашка и больше ничего. Его волосы спутались, глаза потухли, руки безжизненно повисли вдоль тела.

Неужели все это случилось с ним только за одну неделю? Ел ли он? Спал ли он? Был ли рядом кто-то, кто мог бы его утешить? Боже правый, я не знал. Я не знал, что емк так плохо...

Чимин нервно коснулся шеи, словно что-то мешало ему дышать. Или словно пытаясь спрятать что-то. Его шея, грудь, губы – все было покрыто синяками, они были повсюду, где я целовал его, как одержимый...

Его брат был прав: все это сделал с ним я. Он продолжал орать мне что-то, но я не слышал его и не видел. Я видел только Чимина, стоящего на верхней ступеньке лестничного пролета в измятой рубашке.

– Что здесь происходит? – сказал позади меня Хосок, встревоженный всем этим шумом.

Чимин перевел взгляд за мое плечо, и по его лицу пробежала тень. Губы сжались, глаза потеряли всякое выражение, а потом кто-то словно потянул его назад и...

– Чимн! – заорал я, вытягивая руки и бросаясь вперед. Но передо мной стояли Тэ и Чонгук, и драгоценные секунды были потеряны. Я приземлился у тела Чимин, когда оно уже рухнуло на ощетинившийся ряд ступенек. Рядом упал на колени его брат. Вопль Тэ ударился о стены. Я аккуратно стащил Чимина на ровную поверхность, сжал ладонями лицо. Его голова оставил на полу красную, смазанную линию, мои пальцы стали липкими...

– Чимин-Чимин-Чимин... – повторял я, как заклинание. – Не смей. Не смей закрывать глаза.

Чонгук начал вызывать скорую, пока я пытался что-то сделать, разбудить его, растормошить, вернуть...

– Мы справимся сами, Юнги, иди, – пробормотал Тэ, опуская руку на мое плечо. – Скорая уже едет. Иди к Хосоку, ему нехорошо.

Я утер лицо, то ли вспотевшее, то ли мокрое от слез, и поднялся на ноги. Чонгук держал на руке голову Чима, пока Тэ подкладывал под нее свернутую куртку. Хосок стоял в дверях нашей квартиры, его трясло так, что стучали зубы.

– Почему так много крови? – прошептал он, прижимая к моему плечу лицо. – Почему так много?

Потому что я не смог его поймать.

Я бросил его, но не смог поймать.