Intradrive

Я увидел Юнги у дверей палаты Хосока. Он не присел на скамью, а бродил перед дверью, не находя себе места. Я наконец нашел его, но катастрофа уже произошла: пепла насыпало по колено, а запах гари стал просто удушающим. Юнги смотрел в пол и заметил меня только тогда, когда я подошел к нему и молча обнял. Он обнял меня в ответ, но его руки не задержались на моем теле, не нырнули в волосы, и – самое страшное – он не поцеловал меня...

– Чимин... я должен был позвонить, но, боюсь, потерял счет времени, – сказал он таким голосом, словно не говорил сто лет и теперь отчаянно пытался вспомнить, как это делается.

– Ничего не объясняй. Как он?

Юнги не смог ничего ответить. Его просто трясло. То ли от недосыпа, то ли от ярости, то ли от боли. То ли от всего сразу. Я положил руки ему на плечи и с мольбой заглянул в глаза:

– Юнги, скажи только одно: ведь ты не жалеешь о том, что случилось вчера? Ведь не жалеешь?

Его глаза говорили, что не жалеет. Не может жалеть. Что это просто невозможно, чтобы он жалел! Но вслух он ничего не сказал. И это молчание подбило меня, как дробь сбивает на стремительном лету дикую птицу.

– Что ж, тогда прости, что... отвлек тебя вчера от безумно важных дел и не менее важных отношений, – саркастически улыбнулся я, роняя руки и отступая от него.

– Чим, не сейчас... Дай мне немного времени, чтобы прийти в себя. Я совру, если скажу, что жалею обо всем, что между нами произошло, но не могу отделаться от мысли, что мог все это предотвратить. Я не должен был ссориться с ним вчера. И не должен был отпускать. И тогда этого бы не случилось...

– И ничего, что тогда бы мы не обрели друг друга? – зло усмехнулся я.

– Чимин, он чуть не умер! Чуть не умер, пока я...

– Пока ты... Продолжай! – сказал я, уже не в силах сдерживать все то, что накопилось во мне за эти долбаные сутки.

– Пока я был не там, где должен был быть.

– Вот как... и где же ты должен был быть?

– Чимин...

– Юнги?

Он ничего не сказал, только прикрыл глаза, как будто испытывал жутчайшую головную боль.

– Позволь закончить за тебя: я должен был стеречь свою омегу, а не трахать другую, – горько рассмеялся я. – Давай называть вещи своими именами!

– Ты уверен, что сейчас подходящее время для всего этого? Ты видел его? Давай зайдем в палату, и ты посмотришь. Его сейчас просто невозможно узнать...

Юнги говорил глухо и хрипло, задыхаясь от переполнявшего гнева, но я не чувствовал ничего. Меня словно окунули в цемент, а потом – в раскрошенное стекло. И я застыл и теперь был камнем – не человеком.

– Нет, я не видел его и не понимаю, почему должен смотреть! – выкрикнул я. – Вчера ночью я стал твоей омегой! А он перестал ею быть! А значит, в том, что ты был со мной, не было никакой ошибки! Ошибка – брать на себя ответственность за то, в чем ты не виноват!

– Я виноват, Чимин. Ты не знаешь его...

– Нет! Виноват тот, кто напал на него! И только он! А ты... а ты собираешься принести нас в жертву своему чувству вины. Прошу тебя, не делай этого!

– Ты предлагаешь пойти сейчас к нему и сказать, что я его бросаю?

– Нет, я хочу, чтобы ты сказал мне, что не бросаешь меня!

Он отвернулся и запустил пальцы в волосы. Я видел капли пота, проступившие на рубашке вдоль его позвоночника.

– Я не могу, Чимин! – наконец ответил он. – Не могу продолжать развлекаться с тобой, когда ему половину костей переломали...

– Развлекаться, значит...

Юнги поднял глаза, и хаос, царящий в них, перепугал меня насмерть. Он страдал, ему было больно за Хосока. Он безумствовал у дверей его палаты, как дикий зверь безумствовал бы над телом раненым другом. Он был в ярости, что кто-то посмел притронуться к нему. Он любил его. А я всего лишь был тем, чей пушистый хвост случайно пролетел у него перед мордой в момент слабости. И ярость затопила меня...

Я отошел от него, попятился, пока не ткнулся лопатками в стену.

– Если бы рядом сейчас была моя собака, Юнги, я бы спустил ее на тебя снова.

Его взгляд ожесточился. О, теперь это был совсем не тот человек, который вчера целовал меня, как помешанный. Теперь это был тот, кто не так давно орал на меня в лифте и требовал оставить его в покое.

– Тебе лучше уйти, – холодно сказал он.

– А не то что?

– А не то мы наговорим друг другу такого, что уже нельзя будет взять обратно.

– Например, что?! Что я ненавижу тебя?! Или что мне нравится видеть, как ты страдаешь?! Хоть какое-то утешение!

Я взбесился, я был готов броситься на него и убить за то, что он сделал со мной. За то, как легко он забыл обо мне, стоило Хосоку попасть в беду.

– Уходи, пока я не попросил вывести тебя отсюда.

– Жаль, что прибежал сосед и не дал мне закончить начатое! Я бы закончил! Зря ты простил меня!

Юнги налетел на меня и прижал к стене, впившись руками в плечи так, что завтра на них появятся синяки.

– А что, если я не прощал? – хрипло проговорил он. – Что, если я соврал, только бы больше не видеть твои полные скорби щенячьи глаза?!

– Надеюсь, что так! Лучше уж влюбиться в злопамятного отморозка, чем в мягкотелого, всепрощающего идиота!

– Беги, – процедил он и оттолкнул меня. – Беги, пока я держу себя в руках...

И я развернулся и побежал. Спотыкаясь, петляя коридорами и унося в себе обезумевшее от боли чудовище, ревущее и скрежещущее зубами. То самое, которое спустило на Юнги собаку. То самое, которое выросло в заточении и не выносило присутствия других людей. То самое, которое боялось, ревновало и ненавидело. То самое, которое, я был уверен, навсегда покинуло меня.

Норвежские звери,
Ирландские пули.
Я больше не верю,
Меня обманули...
* * *

Не страшно, если ты один. Не страшно, если тебе больно. Не страшно, если тебя бросили.

Страшно, когда ты не можешь уснуть. Сутки. Вторые. Третьи...

Отключаешься на пару часов, а потом двадцать без сна. Я не выходил из квартиры и почти не вставал с кровати. Я просто лежал и смотрел на узкую полоску неба, которая виднелась между сдвинутыми шторами.

Семь дней подряд.

Провода, которыми я был подключен к мирозданию, перегорели – как тогда, когда я потерял Жеона – и энергия покинула меня. Я разрядился. Остаточного электричества хватало только на сердцебиение и спутанные, нитевидные мысли – такие же тонкие, как щупальца у медуз.

Университет, друзья, родители, мир за окном – все перестало существовать. Все словно осталось в каком-то другом волшебном измерении, в котором обитала любовь, надежда и другие фантастические животные...

Иногда звонил Чонгук, я говорил с ним. «Не могу застать тебя дома», – жаловался он. «Ну извини, активная студенческая жизнь», – врал я, едва шевелясь от слабости и с трудом удерживая в руке телефон.

Иногда звонили друзья и спрашивали, почему я не появляюсь в университете. «Болею», – отвечал я. «Тебя проведать?» – спрашивали они. «Нет, я уехал к родителям», – извинялся я.

Иногда звонил Тэхен и интересовался, где я пропадаю. И ему я тоже врал, что занят, что в гостях у подруг, что уехал домой на пару дней...

Пока ложь не вскрылась.

Я пришел в себя от стука в дверь и долго не могл понять, кто я, где я и что за грохот слышу. Потом стук стих, и начал звонить мой телефон. Потом он перестал звонить, и стук возобновился: очевидно, стучавший сумел расслышать рингтон внутри квартиры, и решил, что продолжать выламывать дверь – верная тактика.

Я поднялся с постели, с трудом переставляя ноги, и открыл. На пороге стояли Тэхен и Чонгук. Взъерошенные, бледные, испуганные.

– Где ты был?! – закричал Тэ.

– Мы ищем тебя! – добавил Чонгук.

А потом они вдвоем смолкли. Очевидно, зрелище было не ахти.

– Что стряслось?! Чимин! – они вдвоем обступили меня и стали чуть ли не трясти.

– Грипп, – одними губами сказал я. – Ужасный грипп.

– Где ты был все это время?

– Здесь.

Чонгук и Тэхен ошеломленно переглянулись. Брат уложил меня в постель, Тэ побежал за водой, градусником и прочими ненужными вещами.

– Как там Хосок и Юнги? – спросил я.

– Куда лучше, чем ты! – закричал Тэ, поднося к моим губам стакан. – Чим, ты должен был позвонить! Ты знаешь, что от гриппа, случается, умирают?! Пей!

– Чимин. – Сейдж положил мне руку на лоб и пристально посмотрел в глаза. – Ты в самом деле болен? Или...

– Чонгук, я должен выбраться отсюда. Прямо сейчас. Я хочу домой. – Голос дрогнул и порвался, как струна. – Домой в Атлон. Навсегда.

– Хорошо, хорошо, я отвезу. – Он обнял меня и прижал к себе. Горячие руки заскользили по моим торчащим лопаткам. – Помочь тебе одеться?

Тэхен принес одежду. Я позволил Чонгуку стащить с меня пижаму, как с маленького ребенка. Потом он взял рубашку из рук Тэ, повернулся ко мне и... они оба замерли, глядя на меня во все глаза.

– Что это? – тихо спросил Чонгук, касаясь моей шеи. Потом ключицы. Потом глазами указывая на мою грудь, видневшуюся в вырезе майки. – Чимин, что это?!

Я опустил глаза, не понимая, о чем он.

На моей груди стоял небольшой темно-фиолетовый синяк, уже начавший желтеть и заживать. Такой же был чуть повыше, у ключицы, а шея... а шея, наверно, покрыта ими вся.

И все всё поняли.

– Что он сделал с тобой?

– Кто? – пробормотал я.

– Очевидно, это был совместимый с тобой человек, иначе бы там были волдыри и ожоги, а не засосы! И еще более очевидно, что это был не я! А значит, я убью эту тварь с верхнего этажа! – И Чонгук рванул к двери.

– Чонгук, нет! – крикнул я. – Чонгук! Он не сделал ничего такого, о чем бы я сам не попросил!

– Ублюдок! А одной омеги ему мало?

– Все делают ошибки, Чонгук! Чонгук!

– С каких это пор ты так спокойно называешь себя ошибкой, Пак Чимин? – Он рванул дверь и вылетел на площадку.

– Тэхен, останови его!

Он побежал за ним. Я, спотыкаясь и шатаясь, пошел следом. С верхнего этажа послышались глухие удары по дереву, стук распахнувшейся двери, злые голоса, крики Тэ. Я пошел следом, едва превозмогая ужасное головокружение.

– Что ты сделал с ним, мразь?!

Еще три ступеньки...

– С кем? – ответил голос, от которого судорогой свело все мышцы на лице.

Еще одна...

Чонгук рвался в квартиру, на пороге которой стоял Юнги. Между ними стоял Тэхен, положив одну руку на грудь Юнги, другую – на грудь Чонгука.

– С моим братом, твою мать! Или память коротка?!

– Чонгук, – позвал я брата, и все трое обернулись. – Чонгук... Не нужно...

Я не хотел смотреть на Юнги, но глаза не стали мне подчиняться: они ринулись к нему, заскользили по его лицу, груди, блуждая, рисуя на нем невидимые узоры и линии... а Юнги смотрел на меня, и от этого взгляда внутри сломалось все то последнее, что прежде, казалось, уцелело.

– Какого хрена ты полез к нему?! – бушевал Чонгук. Хорошо, что между ними стоял Тэхен, а не альфа. Альфу бы он не пощадил...

– Поговори со мной, как мужик с мужиком! Что ты прикрываешься омегой?

– Поговорим обязательно, только не сегодня, – процедил сквозь зубы Юнги.

– А почему не сегодня? Не хочешь испортить личико для очередной фотосессии?

Юнги не ответил. Казалось, даже вопроса не услышал. Он словно не мог прервать зрительный контакт со мной, который соединил нас как невидимая нить. Зато Чонгук будто взбесился, он из ботинок выпрыгивал, я зажмурился, когда он сжал пальцы в кулак и занес руку...

– Что здесь происходит?

И все обернулись на слабый, как дуновение ветра, голос. Все до единого.

За спиной Юнги в полумраке коридора стоял тот, что забрал его у меня. И ему для этого не пришлось прибегнуть ни к оружию, ни к хитрости. Я всмотрелся в скрытое тенью лицо. Оно было все в темных пятнах заживающих гематом. Спинку носа прикрывал большой пластырь. Он был тонкой и надломленным, как срезанный цветок. И опирался на костыль.

Я вцепился в перила, стараясь не потерять равновесия. Жалость, стыд за все то, что я говорил у дверей его палаты, и острая боль в сердце выбили твердь из-под ног...

Я не сразу понял, что падаю. Опрокидываюсь навзничь. А за спиной – только воздух и уходящий по диагонали вниз ряд ступенек.

«Отец говорил мне, мы получаем то, что заслужили, – зазвучала в моей голове песня, которую мы слушали в машине Юнги по дороге домой из дайвинг-клуба. – Ты позволил себе быть беспечным, а теперь пришло время платить по счетам. Все ниже и ниже – вот куда мы пойдем. Но прежде, чем ты упадешь, осмелишься ли ты заглянуть им в глаза? Ведь они загонят тебя во тьму, они будут травить, пока не упадешь, они выжгут тебя до самого нутра, пока ты больше не сможешь ползти... Все ниже и ниже – вот куда мы пойдем...»

Ступеньки врезались в спину, выбивая позвонки из хребта.

Но больше некому было остановить мое падение.