Intradrive

2009 год, мне шестнадцать лет

Я впечатал этого подонка в борт, а потом разбил ему лицо хоккейной клюшкой. Игру остановили, меня отправили на скамейку до конца игры, а Ёнджуна увезли на скорой. Отличное завершение сезона. Ну, не считая того, что папа плачет второй день…

Мои родители всю жизнь поощряли мои занятия хоккеем. Я пошел в спортивную школу в шесть лет. Мне нужна была социализация, нужны были друзья, нужен был спорт, чтобы снимать стресс и не быть размазней. И хоккей был одним из тех немногих видов спорта, где мне не пришлось бы носиться по полю в коротких шортах и майке, рискуя заработать ожоги от прикосновений с другими игроками. Я выходил на лед, завернутый в экипировку с ног до головы. В ней я чувствовал себя защищенным, свободным, таким, как все. Если бы у меня забрали хоккей, у меня бы забрали жизнь.

Но после случая в доме Паков меня все чаще одолевали вспышки беспричинной агрессии, которую не могли утихомирить ни доводы здравого смысла, ни мой психотерапевт Линдхардт, ни мольбы папы. Эта агрессия стала сопровождать меня повсюду, включая лед. Я всегда играл жестко, но с холодной головой. Но после происшествия в доме Паков что-то переключилось в моих мозгах. Какое-то колесико сдвинулось, нарушая ход всех остальных.

Холодная голова? Уважение к противнику? Честная игра? Пф-ф, что дальше? Начнем дарить друг другу леденцы и котяток? Вперед, я не буду. Я скорее размажу по борту любого, кто встанет мне поперек дороги.

Тренер сначала порадовался такой перемене. Мол, один отчаянный сорвиголова в команде еще никому не мешал. Потом, после того, как меня регулярно начали выкидывать на скамейку, тренер потребовал «играть чище». И я играл так чисто, как мог: крови на льду нет – значит, чисто…

Пока одному засранцу из клуба Святого Олафа не вздумалось потягаться со мной. О Чхве Ёнджуне я знал только то, что он самый здоровенный и задиристый игрок в команде противника и у него отпадный старший брат, который не пропускал ни одного матча.

«Я вертел твоего папочку на своем члене, и анус у него все еще ничего», – сказал мне Ёнджун, глядя прямо в глаза, когда мы разыгрывали шайбу. Это было последнее, что он произнес в тот день. Правда, еще были хрипы, которые он издавал, когда поперхнулся собственной кровью…

«У твоего братика, думаю, тоже ничего. Хочешь, я расскажу тебе, как только проверю?» – прошептал я ему, перед тем как нас наконец разняли. На льду после этой игры осталось огромное красное пятно, которое так и не смогли оттереть до следующего матча.

– Юнги, у Ёнджуна сотрясение и травма шеи, – сказал папа следующим утром. Он связался с его семьей и даже ездил в госпиталь проведать этого выродка. – Парень вообще мог остаться калекой, ударь ты его чуть сильнее. Если это будет продолжаться, то хоккей для тебя закончится.

«Рассказать тебе, на чем он хотел тебя повертеть?» – возразил про себя я, но вслух ничего не сказал. Мой папа слишком добр, чтобы слова вроде этих касались его ушей. Пусть думает, что это просто беспричинная жестокость…

Меня дисквалифицировали, отстранили от тренировок, хорошенько проехались по ушам, вынесли мозг родителям, обязали пройти курс по управлению гневом и даже предложили проведать в больнице Ён Бока, взывая к моей совести.

Моя совесть была нема и глуха, но к Ёнджуну я все-таки заехал, опасаясь окончательно испортить отношения с тренерским составом.

И не зря.

У него в палате сидел его брат собственной персоной. Я видел его издалека несколько раз, но еще никогда так близко.

Да, он оказался не просто симпатичным, а таким, что просто дух захватило: мальчик-кошечка с чокером и «хвостом» на макушке, светлые волосы и глаза, синие, как море. Ощущение было такое, будто меня столкнули с обрыва, и теперь я стремительно падаю: сердце где-то в желудке, кишки узлом…

– Посмотри, что ты сделал с ним! – сказал он, резко поднимаясь с кровати, – аж волосы в стороны разлетелись. – Урод!

Я отшатнулся, опасаясь, что мальчик съездит мне по лицу, а загреметь в больницу с ожогами совсем не хотелось.

– Еще шаг, и я сделаю с тобой то же самое, – сказал я.

– Будешь угрожать ему, ублюдок, и я из тебя бургер сделаю, – очнулся Ёнджун.

Очень смешно было слышать это от парня, чья голова торчала из ортопедического воротника, напоминая огромное мороженое на вафельном рожке.

Мальчик смотрел на меня с таким испугом, словно я уже вынул нож из кармана и приставил к его горлу. Я пренебрежительно хмыкнул и свалил из палаты.

Какие черти занесли меня сюда? И зачем я сказал ему все то, что сказал? Угрожать омегам – такого со мной раньше не случалось… Его брат – мудила, но он-то тут при чем?

– Эй, – окликнули меня. – Постой!

Я развернулся и увидел брата Ёнджуна, шагающего следом за мной по коридору и одергивающего обтягивающие джинсы на бедрах.

– Думаешь, наезжать – это круто?

– Ты первый начал.

– Раз уж на то пошло, первым начал ты, когда врезал моему брату клюшкой! У всех на глазах!

– Раз уж на то пошло, то первым начал он, когда открыл свой рот. Твой брат – говнюк и просто получил по заслугам.

– Тогда зачем ты здесь? Ни с того ни с сего решил проведать говнюка? – насмешливо сказал он. – Или все-таки совесть замучила?

– Как тебя зовут? – перебил его я.

– Субин, – ответил он.

– Субин, передай своему брату, что мне жаль. Но если он еще раз откроет свой гребаный рот, то я распилю его клюшкой пополам. У всех на глазах.

Я ждал очередного взгляда затравленной зайки, но Субин вдруг улыбнулся, кокетливо накручивая волосы на палец. Потом рассмеялся. Потом посмотрел очень заинтересованно.

– Может, все-таки сам скажешь ему? Раз уж ты здесь. А потом, может быть, помиритесь? А потом… может, выпьем кофе в холле? Если ты не спешишь.

* * *

Субин просто предложил мне выпить с ним кофе, а я уже видел, как впиваюсь в него губами, как погружаю пальцы в его волосы, как натягиваю резинку и вторгаюсь в его – нетерпеливо, резко. Как мы трахаемся до потери пульса. Как лежим потом на кровати с переплетенными руками и ногами…

Но все это тебе не светит, мальчик с аллергией на прикосновения.

Я отказался пить с ним кофе. Краснея от собственных мыслей, с отвердевающим членом в штанах и сбитым дыханием, напридумывал отговорок и свалил из госпиталя, едва не рыдая.

Наверно, я так и умер бы печальным девственником, если бы бог не послал мне ангела-хранителя. Ангела-хранителя по имени Чхве Бом Гю. То, что мы вообще нашли друг друга на этой Земле, до сих пор кажется мне невероятным.

Однажды я серфил в Интернете, выискивая любые крупицы информации по запросу «аллергия на прикосновения», и наткнулся на коротенькое сообщение восьмилетней давности на каком-то заброшенном форуме, посвященном кожным заболеваниям. И вот там-то, среди триппера, бородавок и фотографий всевозможных прыщей, которые пользователи выкладывали туда в надежде получить диагноз без врача, – сиротливым особнячком затесалось сообщение от некоего Gyu84:

«Мне тошно вас всех читать. Моя рука приклеилась к лицу в жесточайшем фейспалме, и я не могу оторвать ее уже полчаса. Вы правда думаете, что прыщи – это крест на личной жизни, а папилломы на члене – повод покончить жизнь самоубийством? Что за чушь? Даже такой уникальный и неповторимый фрик, как я, обрел свое счастье, а у меня – аллергия на прикосновения, черт побери. Я покрываюсь ожогами там, где ко мне прикасается другой человек. Моя жизнь – хуже жизни вампира. Тот боится только света, чеснока и серебряных пуль, а я могу сдохнуть практически от всего, включая рукопожатия и поцелуи в щечку. Страшно? О да. Однако я набиваю это сообщение, держа на коленях самую горячую красотку во всем Сиднее. Как вам это, нытики с папилломами на члене?»

Мои пальцы дрожали, когда я наспех регистрировался на этом уже заброшенном форуме, чтобы получить доступ к личной информации Gyu84. Я молился, чтобы он оставил там хоть какие-то координаты. Чтобы боженька сжалился надо мной хотя бы один раз.

И Он сжалился, приподнял стакан и подмигнул мне, улыбаясь в седые усы. В профиле Gyu84, в строке «о себе» был прописан адрес электронной почты.

* * *

Бомгю ответил на мое письмо практически мгновенно. Он поспешил поделиться, что горячая вода творит чудеса, а восковые спреи, обволакивающие руки тонкой пленкой, избавляют от проклятых перчаток. Выложил мне все, что знал. Стал моим самым лучшим другом, сообщником, Мессией.

Он словно возродил меня из пепла. Как пациенты упоминают в молитвах врачей, спасших им жизнь, так и я был готов молиться за здравие Чхве Бом Гю.

Три месяца спустя после знакомства с Бомгю мы с Субином оказались в одной постели и – я не просто выжил. На мне не осталось ни единого ожога. Только синяки на шее. И царапины на спине. И розовый туман в голове – густой и плотный.

Потом я написал Бомгю письмо, состоящее практически из одних восклицательных знаков. И он ответил мне: «На здоровье, бро, я рад, что смог помочь». Вот так вот просто. Как будто сигаретой поделился, а не подарил целый мир со всеми его прикосновениями, объятиями, поцелуями, царапинами, засосами, мозолями, безумством, свободой.

* * *

Один мальчик чуть не убил меня. Другой – спас. Однажды Субин вошел ко мне в душевую и пришел в полный восторг от горячей, как пекло, воды.

– Ничего себе температура, – взвизгнул он, но выскакивать из-под струй не стал. Встал рядом, извиваясь и пританцовывая. С тех пор мы часто занимались сексом прямо под душем, задыхаясь от густого пара. Тринадцать минут превратились в часы.

Потом мы выходили оттуда и, натянув одежду и повесив на лица самые невинные улыбочки, ели перед теликом пиццу или раскладывали учебники и готовили уроки.

Субин зачастил к нам в гости, родители с него пылинки сдували: надо же, сын сдружился с омегой, слава богу, он не возненавидел их, слава богу, он не увлекся альфами…

Они не подозревали, чем мы занимаемся, пока однажды я не забыл в душевой презерватив. А на следующее утро не нашел его там, где оставил! Проклятье! Сердце ушло в пятки, когда я наткнулся на рыдающего на кухне папу и позеленевшего от шока отца, прижимающего его к груди и оправдывающегося непонятно за что.

Потом до меня дошло, что папа заподозрил отца в измене, и мне пришлось собрать в кулак всю свою смелость и объявить, что этой мой, черт бы его побрал, презерватив.

Да. Именно это. Да, вы правильно услышали. Нет, я не чокнулся. Да, я помню про свою болезнь. Нет, я не сижу на наркотиках и не брежу…

Краснея и бледнея, я рассказал им про Чхве Бом Гю и его «лавку волшебных секретов». Про кипяток и восковой спрей. И про то, что ожогов можно избежать, если очень захотеть. И что мы с Субином занимаемся тем, чем однажды начинают заниматься все люди, – что в этом такого?

Папа схватился за сердце. Отец налил себе полный стакан крепкой выпивки. А потом они заявили мне, что не будут смотреть на то, как их сын гуляет по натянутому канату, играя со смертью. И что Субин приходить больше не стоит. И что все это так опасно, так опасно! И о секретах Бомгю они слышать ничего не хотят…

Я развернулся и молча вышел из кухни. Я скорее откажусь от кислорода, воды и тепла, чем отрекусь от Субина, от Бомгю и от той свободы, что они мне подарили.