Глава 7
Иллеана Эванс.
Моя грудь тяжело, медленно вздымалась. Каждый раз, когда легкие опустошались с громким, резким выдохом, всполохи оранжевых искр срывались с моей горящей кожи, улетая ввысь с игривым шипением.
Жаркий туман в моей голове пульсировал, сжимался и расширялся; густая дымка плыла перед глазами, переливалась всеми оттенками цветового спектра. Взгляд был рассеян, лишен четкого фокуса — отяжелевшие веки лениво, вяло смыкались и размыкались вновь.
Воздух — наэлектризованный и тяжелый, пропитанный резким, удушливым запахом корицы и дыма — мягко скользил по моей коже, выпивался моими порами, становился частью меня самой. Мир вокруг расплавился в нечто вязкое, тягучее. Оно мерцало и дышало; плавно, словно в замедленной съемке, извивалось и гнулось.
У этого чего-то было сердцебиение; оно жило и любило нас. Как мать любит дитя свое, как творец — свое творение. Оно любило нас: меня и...
А где же он? Моя голова слишком тяжела, чтобы искать его в этом раскаленном мареве; я слишком близка к осознанию вселенной и пониманию всего сущего; мои руки намертво впаяны в горячие, мокрые простыни, я не могу выдернуть его из хаоса и вернуть себе.
И поэтому я зову его; зову целую вечность.
— Черт, ты... ты чувствуешь это? — соткав самого себя из лоскутков тумана, он наконец появился и боднул мое лицо носом. — Нам нужно... нам нужно взять у того парня еще этих таблеток. Думаешь, он возьмет мои часы вместо денег? — горячо прохрипел он в мою взмокшую шею.
Я пыталась сфокусироваться на его лице. Но оно расплывалось под моим туманным взглядом, разбивалось в тысячи вибрирующих, отталкивающихся друг от друга частиц.
Лишь капля пота, скользящая по его виску, мерцала в сумраке, четко очерченная белым бликом.
— Я думаю... ох... — его горячий рот коснулся моей кожи, и бутоны экзотических цветов раскрылись в моей грудной клетке; новые стайки искр вспорхнули с наших тел, шелестя и взмывая в неизвестность. — Я думаю, мы с тобой... одно целое. Сейчас. И всегда, — впиваясь ногтями в пылающую кожу, хрипло прошептала я в его ухо.
«И всегда, и всегда, и всегда...» — барабанной дробью звучало в моей голове, когда я с сиплым стоном вынырнула из своих жарких, цветных галлюцинаций обратно в нашу с Джеймсом спальню.
Холодную и мрачную.
Мои дрожащие кулаки до скрипа костей сжимали подушку, в которой я утопила нижнюю часть лица. Утопила, вероятно, с одной целью — заткнуть кровавый фонтанчик, что мощными потоками хлестал из моего носа.
— Нет-нет-нет-нет... — эту незамысловатую мантру я повторяла, пока трясущимися пальцами сдирала с подушки наволочку — мокрую насквозь, расцветшую огромным алым пятном, что в синеватом сумраке выглядело абсолютно черным.
Отчего-то в данный момент самым страшным во всей этой ситуации мне виделось не то, что я абсолютно точно слетаю с рельсов, а мой мозг, вероятно, просто отторгается всем остальным организмом, а то, что кто-нибудь может увидеть следы произошедшего. И поэтому я, словно какая-то одержимая, срывала постельное белье, делая это совершенно нерациональным способом — просто дергала белую ткань на себя, хваталась за голову и глотала тяжелый воздух огромными порциями. В общем, вела себя абсолютно как та, в кого я не хотела превращаться — как психопатка в минуты самого пика своего маниакального состояния.
С трудом справившись со столь сложной задачей запихать содранное с кровати белье в корзину (и чтобы кровь не была видна), я позволила себе несколько секунд тихой истерики, состоявшей в растирании своих плеч и крепком зажмуривании глаз.
Заставив себя собраться в нечто целостное, я смыла со своего лица все признаки того, что с лицом этим пару минут назад что-то было не так. После, взглянув в зеркало над раковиной, я увидела свою бледнейшую версию — бледность ее приобретала зеленоватые оттенки, разбавляемые нежными нотками фиолетового.
Просто чудно.
Вновь оказавшись в комнате, я бросила настороженный взгляд в сторону тумбы, в которой я схоронила все мои нейролептические сокровища. Ну нет... я только что приняла одну таблетку, и что со мной произошло?
Еще чуть походив по комнате и подергав себя за пальцы в вялых попытках унять дрожь в руках, я включила ночник, распахнула окно и волевым решением заставила себя успокоиться и мыслить трезво.
Я ведь полностью отдаю себе отчет в том, что привидевшееся мне не могло быть на самом деле. Я полностью признаю, что это какой-то чертов глюк.
Я не сумасшедшая.
Если еще час назад я страстно мечтала забыться сном, то теперь перспектива выключать свет и вновь погружаться в хлипкое состояние между сном и реальностью страшила меня. Свежий воздух, льющийся из распахнутого окна легким потоком, был просто обязан помочь мне не заснуть как минимум ближайшие часа два.
Я еще раз попыталась вспомнить все то, что происходило со мной — с той мной, что мяла горячие простыни с... каким-то не менее горячим субъектом мужского пола, и, опустившись около ноутбука, обратилась к помощи гугла.
— Кислота? — раздался чуть осевший на несколько тонов голос Джеймса за моей спиной, стоило мне изучить пару абзацев интересующей меня статьи.
Я обернулась: жених, впустивший в комнату сквозняк, опирался нетвердой ладонью о дверной косяк и слегка покачивался в проеме.
— О, — только и смогла протянуть я, запахивая халат резким движением — колебания воздуха запустили генератор мурашек в моем организме. — Где ты был? — спросила я скорее из стремления заполнить тишину, чем из истинного интереса.
— В баре, — покусывая влажную губу, он неуверенным шагом направился к нашему ложу. — Это был трудный день... А еще и ты со своей истерикой по телефону... — слова будто прилипали к его небу, вылетали из рта неохотно. — Просто дай мне уснуть, — Джеймс, не обратив внимания на то, что постельные принадлежности лишились своей оболочки, тяжело осел на кровать и, сжавшись у ее края, завернулся в голое одеяло.
Не снимая костюма.
Я, тяжело вздохнув, все же позволила себе коснуться губами его виска. От русых волос пахло дешевыми сигаретами и некачественным алкоголем.
Пожалуй, я все-таки тоже постараюсь уснуть сейчас.
***
Новый день встретил меня крайне неприветливо: свинцовые тучи клубились, казалось, у самой земли, а серая пелена тумана и дождя размывала горизонт, стирала границу между небом и землей.
Борясь с тошнотой, дрожью конечностей и общей слабостью, я спустилась на кухню. Хотя, если честно, больше всего мне сейчас хотелось окуклиться одеялом и проспать до рождественских выходных как минимум.
В месте приготовления пищи атмосфера царила уже более жизнеутверждающая: Донна, напевающая какую-то мелодию из рекламы, творила кулинарные шедевры у плиты (наконец-то ее брат нормально позавтракает), а дочь ее, гордо восседающая на высоком барном стуле, рисовала розовых птичек на тетрадном листе.
Джеймс же, серый абсолютно так же, как и утро за окном, с хмурым видом вливал в себя кофе.
Я, получив от Донны радостное уведомление, что кормит нас сегодня она, опустилась рядом с женихом. Аппетита, если честно, не было никакого.
— Прости за вчерашний выговор, — пробормотала я, проглотив неприятный комок тошноты в горле. — Не думала, что он тебя огорчит.
— Он и не огорчил, — отхлебнув непрозрачно-черный кофе, Джеймс покосился в мою сторону. — Считай, просто вишенка на верхушке торта... Торта из гребаной кучи навоза, — негромко буркнул он, заботясь о том, чтобы некрасивые слова не долетели до детских ушей.
Я погладила напряженное плечо Джеймса и подарила ему сочувствующую улыбку. Кажется, между нами вновь все в порядке.
Хоть где-то в моей чертовой жизни чертов порядок.
Выслушав целую порцию восторженного щебетания Донны по поводу нашей душевой (кажется, в ней и следа от вчерашней печали не осталось) и с трудом запихав в себя два оладушка, я заставила себя стать если не красавицей, то хотя бы и не чудовищем: накрасила глаза и прикоснулась кистью с румянами к бледным щекам. И, фыркнув в сторону своего болезненного отражения напоследок, покинула милый дом.
На протяжении первой половины рабочего дня я старалась не отходить слишком далеко от уборной: желудок все никак не хотел приютить в своих пустотах оладья и грозился вновь явить их миру. Беседы же с пациентами я вела, прижимая к носу слабые пальцы: окружающие запахи служили невероятно сильными раздражителями для моих рецепторов. Глаза мои слезились и стремились закрыться: резкий свет флуоресцентных ламп жестоко резал сетчатку.
Благодаря своему несколько нестабильному состоянию и общей рассеянности, в один прекрасный момент, ближе к вечеру, я обнаружила себя в несколько ином коридоре лечебницы — не в том, который служил кратчайшей дорогой до моего кабинета. Мысленно отругав себя за невнимательность и приказав собрать разум в кучку, я резко развернулась.
— Ох, доктор Эванс! Вы просто непредсказуемы, — ахнула медсестра, что, оказывается, все это время толкала тележку с грязным постельным бельем прямо по моей же траектории движения и чуть не врезалась в меня, когда траекторию эту я решила сменить.
Насколько же нужно погрузиться в свои мысли, чтобы не услышать, как за тобой по пятам следует эта скрипящая и грохочущая колесиками адская машина?
— Мои извинения, — слабо буркнула я и коснулась языком сухой губы. — Кто-то опять покалечил себя? — бросив краткий взгляд в тележку и заметив алое пятно на белой ткани (...подавив невнятную панику на стадии ее зарождения...), полюбопытствовала я.
— Нет, что вы, — медсестра взмахнула сухой ладонью и покачала кудрявой головой. — Просто у одного из заключенных (как же его звать?) кровь пошла носом посреди ночи. Видимо, давление подскочило. Бывает.
В моем горле что-то неприятно сжалось, а ногти свернувшихся в кулак пальцев впились во внутреннюю сторону ладони.
«Нет-нет-нет...»
— Как же его звать?.. — тем временем сестра усиленно моргала, напрягая свою память.
— Можете... можете не вспоминать, — я заставила себя выдохнуть загустевший, тяжелый воздух из легких. — Я знаю.
Словно ведомая какой-то черной магией-вуду, я, обогнув медсестру, спешно зацокала по холодному бетону — в направлении, совершенно отличном от того, в котором собиралась двигаться еще полминуты назад.
Я точно, точно сошла с ума, если позволила какому-то глупому пятну крови и сообщении о чьем-то повышенном давлении заставить меня лететь по коридору с выпученными глазами и бешено бьющимся о ребра сердцем.
«Так, черт меня дери, небывает. Не бывает!»