Глава 6
Иллеана Эванс.
«Нормальной человеческой женщины», в которую меня так жаждет перевоспитать Джеймс, из меня никогда не выйдет. Серьезно. Не думаю, что хоть еще одно существо на этой голубой планете впадает в состояние беспомощного паралича и острого отчаяния, стоит ему оказаться на кухне в качестве повара.
Ради этой священной миссии — изготовить яичницу с беконом — мне пришлось стаскивать свое ленивое тело с кровати на целых полчаса раньше. Ни в одной из всевозможных параллельных и перпендикулярных реальностей я не готова жертвовать получасом блаженного сна ради чьего бы то ни было желудка!
Тем не менее, тихонько чертыхаясь и проклиная себя вчерашнюю, удумавшую давать Джеймсу невыполнимые обещания, я поплелась на кухню. И, кажется, осень решила быть более благосклонной к Нью-Йорку в этот день: обитель сковородок и поварешек встретила меня всем великолепием ясного утра. Желтые пятна света лежали на полу теплыми прямоугольниками, а крошечные пылинки неспешно вальсировали в звенящем свежестью молодого дня воздухе.
Единственным неприглядным и раздражающим штрихом во всей этой солнечной картинке был тарахтящий в углу телевизор.
Я не сдержала экстренного взброса скептичной, недовольной брови: я не из тех людей, что существования своего не видят без фонового шума, не позволяющего даже мысли собрать в стройную, логичную цепочку. Что может быть прекраснее хрупкой, словно тонкое стекло, тишины и полного внутреннего покоя, что она дарит?
Видимо, у Джеймса какие-то иные представления о прекрасном, раз включенный телевизор необходим ему даже при условии нахождения в десяти метров от него — в душевой кабине.
Вспомнив слово «компромисс», я лишь сбавила звук этой шарманки, а не выключила ее к чертям.
(Какое же все-таки славное слово этот «компромисс»! Слово, спасающее отношения и целые пучки нервов. До того, как мы с Джеймсом съехались, я даже не желала включать «компромисс» в свой лексический запас. Однако позже, вместе с осознанием всей наивности своих ожиданий по поводу совместной жизни, и знание этого слова пришло в мою юную голову.
Оказалось, что мой личный Прекрасный Принц — как неожиданно! — из того же вида Человек Разумный, что и я; он тоже носит носки, которые нужно стирать, и тоже может подхватить где-нибудь насморк. Он тоже может лежать бесполезным мешком овощей на диване и раздражать всем своим существованием...
Так я о чем? «Компромисс» — спонсор нашей совместной жизни!)
Однако, пока полоски бекона аппетитно скворчали на сковороде, я даже позволила бесполезному ящику украсть у меня каплю внимания.
Рекламная пауза в каком-то глупом женском ток-шоу сплошь состояла из демонстраций чудес впитывания и устранения бактерий с ободка унитаза. Похоже, эти горе-маркетологи всерьез полагают, что жизнь женщины состоит лишь из непрерывных менструаций и уборки.
Я, усмехнувшись, покачала головой: да я только что обычное слово прорекламировала гораздо круче, чем мужчины пытаются рекламировать прокладки! Так и охота сказать: «Эй, у меня в гардеробе еще полной вещей, кроме белых брюк!»
Хотя я даже не знаю, что хуже: эта нелепая реклама или дюжина перекрикивающих друг друга в пылу спора об ожирении женщин, что предстала моему взору по ее окончании. На одном из особо пафосных высказываний скелетоообразной дамочки я закатила глаза и вернулась к приготовлению яичницы.
Однако вскоре пробило семь часов — эфирным временем, согнав с экрана весь этот шабаш, завладели «Утренние Новости CBS». И первое же сообщение седовласого ведущего заставило меня застыть с солонкой в руках и вновь развернуться фасадом к ящику.
— Человек, жестоко убивший врача нью-йоркского психиатрического исправительного учреждения, задержан сегодня ночью, — молвил дядя в красном галстуке с убедительнейшим видом.
Я вскинула брови. Так-так, и что же там за фрукт?
— Преступником оказался тридцатисемилетний Роберт Коулман, начальник охраны учреждения.
Что? Боб?..
Товарищи полицейские, как оказалось, свесили все подозрения на Боба ввиду «неопровержимых (!) доказательств». Во-первых, в момент преступления была его смена; во-вторых, доступ к серверу с записями с камер наблюдения в ту злосчастную ночь тоже был только у него (и только тут я осознала смысл слов того копа, что бурчал что-то о помехах на видео); в-третьих, кто-то из младшего персонала слышал перепалку Боба и Лонга незадолго до кончины последнего.
Сложившаяся картинка улик была довольно убедительной, однако... Это же Боб.
Какой-то бред...
— Что значит «они тоже участвуют в тендере»? — вдруг послышался недовольный голос благоверного позади меня.
Джеймс целым фейерверком колючих нервов и суеты пронесся мимо меня к кофеварке, прижимая плечом телефон к уху и поддерживая наспех накинутое на бедра полотенце — мокрая цепочка следов босых ступней протянулась от душевой к кухне.
— Этот торговый центр должен быть нашим, понимаешь? — жених чуть прихлебнул изготовленный кофе-машиной напиток и бросил мне краткий кивок, мол, «доброе утро». — Хорошо... давай через... — он скривил брови в выражении усиленной мозговой деятельности и метнул взгляд на настенные часы. — Через час в «Пропеллере», окей?
— Мне это самой есть? — аккуратно — я ведь совсем не злюсь! — уточнила я, кивнув на тарелку с ароматной яичницей подбородком. — Ты, я так понимаю, завтракаешь в «Пропеллере»?
— Прости, — Джеймс на мгновение прижал мою голову к своим губам. — Пахнет здорово, — он адресовал мне краткую, рассеянную улыбку и устремился куда-то в иные пространства нашей квартиры.
Я выгнула бровь — и уже через секунду тарелка с жареными яйцами оказалась в мусорном ведре.
***
Каким бы солнечным и погожим не выдался день насущный, над нашим любимым коррекционным центром всегда будет витать дух мрачной безысходности и давящего на грудную клетку отчаяния. Я, возможно, не так остро подвержена влиянию этой гнетущей атмосферы, как узники этих стен, однако не отметить резкую смену настроения по мере приближения к монолитному строению центра не могу.
В этот раз к своему кабинету я гордо прошествовала привычным путем: восточный коридор наконец-то освободили от пут желтой ленты и изгнали оттуда всех дотошных искателей улик. Все, казалось, вернулось на свои места — и это обстоятельство не могло не радовать.
Хотя кое-что все же подверглось изменению. Теперь я точно не встречу Боба в хитросплетениях наших коридоров.
Стараясь не омрачать свое и без того омраченное утренним инцидентом с яичницей настроение, я запретила себе думать о Бобе и его возможной причастности к гибели моего бывшего начальника.
Зато теперь, когда я вновь оказалась на рабочем месте, я не смогла защитить свою голову от других мыслей сомнительной степени положительности. От воспоминаний о вчерашнем происшествии с участием меня и Иствуда.
Интересно, как он там сейчас? Уже обрел хоть некое подобие психического равновесия?
Думаю, я, будучи лечащим врачом нашего татуированного друга, имею полное право осведомиться о его самочувствии и воочию убедиться, что его мозг встал на положенное ему место?
Именно с этой мыслью я и направилась к тому сектору, где имеет несчастье обитать Иствуд.
И...
Оказалось, что в апартаментах нашей рок-звезды сегодня собралась целая куча жаждущего общения с опасным преступником народа.
Ну, вообще-то, нас было только двое: я и высокая русоволосая девушка лет двадцати двух, что уже собиралась покинуть палату.
— Доброе утро, доктор, — окинув меня оценивающим взглядом из-под длинных нетронутых тушью ресниц, она выжала из себя елейную улыбочку, явно говорящую о ее враждебной настроенности по отношению ко мне и всему нашему докторскому племени.
Иствуд же хранил мрачное молчание и, хмуря темные брови, всем своим видом демонстрировал недовольство моим визитом.
— А вы, вроде как, местный мозгоправ? — девушка, пристроив смуглую ладонь на плече Иствуда, хитро прищурилась, не дав мне возможности вставить хоть какое-то ответное приветствие.
— Вроде как, — закусив нижнюю губу, я вскинула брови, не совсем довольная тем наименованием, что девица дала моей профессии. — А вы...?
— А я уже ухожу, — эта дерзкая особа мило похлопала глазами.
Я, устремив взгляд на соседнюю камеру, делала вид, что меня больше интересует «сосед» моего пациента — худенький светловолосый паренек лет девятнадцати, судорожно растирающий свои плечи и ритмично покачивающий головой.
Интересует больше, чем наблюдение за тем, как посетительница прижимается пухлым ротиком к щеке Иствуда с тихим «пока, Марк».
А он неплохо устроился. Даже при наличии еще не остывшего женского трупа на своей совести иметь рядом с собой очередную подружку! Подружку, которую, ко всему прочему, совершенно не смущает ни участь своей предшественницы, ни нынешнее местоположение ее бойфренда.
Некоторое время после ухода девицы мы с Иствудом играли в молчанку, и я, уткнувшись спиной в стену, скользила взглядом по палате.
Солнечный свет извне проникал сюда лишь сквозь маленькое окошко под потолком и, проходя сквозь этот мутный фильтр, превращался в какое-то белесое и бледное подобие нормального освещения. Флуоресцентное мерцание коридорных ламп, однако, восполняло недостаток света — но взамен придавало лицам всех присутствующих болезненные оттенки и разбрасывало всюду неприглядные тени.
Убранство палаты было более чем скромным: жесткая кушетка, тощая подушка да прикроватная тумба. На последней, к слову, посреди башен из книг красовался абсолютно целый блок сигарет.
Так вот кто носит Иствуду сигареты.
Сам же хозяин апартаментов, сидя на кушетке, что под ним казалась какой-то слишком маленькой, сверлил свои сцепленные в замок руки туманным взглядом.
(И только сейчас я заметила, что мои зубы оставили на его щеке вполне себе заметный след: ха!)
— Так... я, наверное, должен извиниться? — вдруг долетело до моих ушных раковин нечто, что заставило меня перевести взгляд с серого пола на лицо Иствуда. Молодой человек, воткнувшись взъерошенным затылком в стену, переплетал свои пальцы и спокойно смотрел на меня светлыми глазами.
Я даже не сразу сообразила, о каких таких извинениях он говорит — и мое озадаченное выражение лица, вероятно, красноречиво сообщило об этом.
— Синяки, — пояснил Иствуд, кивнув на мои руки. — Моя вина?
— Ну... — я замялась, находя не совсем тактичным отвечать нечто вроде «твоя, конечно, чья ж еще!».
— Моя, значит, — молодой человек утвердительно кивнул и воткнулся взглядом в противоположную стену, верно растолковав мои невнятные мычания. — Мне жаль, — бросил он таким равнодушным тоном, что было ясно: ничуть ему не жаль.
Не скажу, что меня смертельно оскорбило столь безразличное отношение к моим синим запястьям, но кое-что во всем вышесказанном меня немало напрягло. Что именно, я поняла только спустя несколько немых мгновений:
— Что вы помните из вчерашних событий? — спросила я, находя удивительным тот факт, что Иствуд не был совсем уверен в том, что мои увечья — результат его деятельности.
Молодой человек повернул голову в мою сторону и сверкнул взглядом разряда «что за дерзкие вопросики вы себе позволяете, дамочка?!». Я, тем не менее, чуть шевельнула рукой в жесте, призывающему к ответу.
— Я помню, как высказал некоторые... сожаления, а потом — ребята в белых халатах уже втыкали иголку в мою руку, — Иствуд слегка улыбнулся, коснувшись языком нижней губы. — Что было между этими событиями, я не помню, — он, вскинув брови, потер ладонью подбородок. — Но, вероятно, я сделал что-то... не очень хорошее.
Ох, это слабо сказано.
— А насчет этих ваших сожалений... — я бросила взгляд под ноги и крепче обняла себя. — Вы явно приняли меня за кого-то, к кому испытываете сильные негативные чувства, Марк, — вновь подняла я глаза на молодого человека осторожно. — Вы можете сказать, кто это?
Иствуд, закрыв глаза, усмехнулся.
Так усмехается человек перед тем, как путем физического насилия показать своему собеседнику, что тот перешел все грани дозволенного. Перед тем как прописать кулаком в бубен, короче.
Но, само собой, Иствуд не сделал ничего предосудительного — лишь его пальцы напряглись на мгновение, и послышался хруст костяшек.
— Я не привык говорить об этом в трезвом состоянии, — он открыл глаза и, чуть задрав колючий подбородок, взглянул на меня из-под опущенных ресниц. — Если у вас есть бутылка-другая какого-нибудь хорошего коньяка, то...
— Само собой, мы говорим о женщине, — оборвала я эту минутку сарказма своим сухим замечанием. — О девушке, — поправилась я, сделав скидку на возраст Иствуда и его возможных пассий. — К которой у вас, скорее всего, были и отличные от негативных чувства в том числе... — рассуждала я даже больше с самой собой — а мой единственный слушатель, приподняв брови в выражении веселого недоумения, следил за ходом моих мыслей с застывшей на губах ухмылкой.
Обычно за такими ухмылками люди прячут свою бессильную злобу и горькие эмоции, которые они не хотят делать достоянием общественности.
— Вы меня раздражаете, доктор, — Иствуд, покачав головой, наконец прервал мои упражнения в логическом мышлении. — Не думаю, что вам платят именно за это. И кстати, — он поскреб пальцами шею. — Я, по-моему, ясно дал понять, что не хочу быть этим вашим... пациентом.
— Не думаю, что ваши желания что-то могу изменить, Марк, — я адресовала молодому человеку легкомысленную улыбочку, не особо волнуясь о правдивости своих слов. — Ближайшие два месяца нас с вами может разлучить только смерть, — своей репликой я, разумеется, подразумевала тот случай, что разлучил Иствуда с его прошлым лечащим врачом — почившим Лонгом.
Но лишь произнеся эти глупые слова, я поняла, что... Что только что сделала весьма заманчивое предложение бывалому убийце, которого и так что-то во мне не устраивает.
(Впрочем, плевать — у меня и без того мозг отмирает со спецэффектами, судя по моим веселым глюкам.)
— Что ж, — тем не менее, Иствуд не расплылся в улыбке маньяка со стажем, обещающей пустить из моих артерий кровавые фонтанчики, а лишь пожал плечами. — Тогда хотя бы позаботьтесь о том, чтобы мне не давали пилюль, от которых я превращаюсь в гребаную гориллу, — он приподнял уголки губ и расслабленно закрыл глаза.
Вероятно, этот жест с блаженным прикрытием глаз был призван сообщить мне нечто вроде «разговор окончен, пошла отсюда»: прошло что-то около минуты, а Иствуд все так же продолжал изображать из себя задремавшего человека. Впрочем, это только поспособствовало воплощению моего желания внимательнее всмотреться в субъект, с которым мне предстоит работать еще два месяца.
Холодный свет лежал на правой части его лица и очерчивал профиль и четкую линию челюсти и скул белым контуром. Длинные ресницы бросали на щеки еще более длинные тени, а меж черными бровями пролегла небольшая вертикальная полоска — единственный, пожалуй, признак в лице Маркуса, что выдавал в нем человека старше двадцати пяти. Обветренные, словно чуть опухшие губы молодого человека, несмотря на то, что в целом лицо его выглядело спокойным и расслабленным, были плотно сжаты. То же касалось и его рук — увитые сетью выпуклых вен, расписанные этими страшными картинками (а в пылу вчерашней потасовки — и моими ногтями), они, напряженные, выдавали своего хозяина с потрохами.
— У моей... бывшей тоже был такой заскок — смотреть так, словно она сожрать тебя хочет, — не разлепляя век, лениво озвучил Иствуд.
— М-да? И за это вы ее убили? — еще не готовая к обмену осмысленными репликами после столь затяжного молчания, я ляпнула какую-то вопиющую глупость.
— Ч-что? — Иствуд даже глаза распахнул, чтобы удостоить меня взгляда «ты совсем идиотка?» — Я, может, иногда и думал о чем-то таком, но это были моменты секундной ярости и...
И тут в палате прозвучало такое ругательство из его уст, от которого маленькие дети заходятся в горьких рыданиях, а цветы вянут в своих горшках.
Так и не окончив свою предшествующую фразу, он потер переносицу, устало прикрыв глаза.
— Что-то не так? — пискнула я из своего затемненного угла, опасаясь, как бы не проснулось это страшное иствудовское альтер-эго, обожающее хруст чужих костей.
— Нет, все супер, — сдавленно буркнул он, все еще не отлепляя руки от лица. — По-моему, мы уже выяснили, что у меня имеются некоторые... проблемы. С головой. Так что... не стоит внимания.
— Как я могу помочь вам, если вы не хотите разговаривать со мной о ваших «проблемах»? — я нахмурилась.
— Помогите лучше себе, Иллеана, — Маркус подарил мне мрачный, тяжелый взгляд, а внутри меня что-то сжалось на секунду — настолько странно было слышать из его уст свое имя. — Что вы вообще делаете в этом месте? У него, — молодой человек кивнул, вероятно, на мое кольцо, подразумевая Джеймса, — какие-то проблемы с тем, чтобы зарабатывать за двоих?
Мои щеки вспыхнули румянцем праведного гнева, а брови сами собой выгнулись. Что за фамильярности он себе позволяет?
— Это не в моих принципах: находиться у кого-либо на иждивении, — брови мои до сих пор находились где-то в области лба. (И почему я, собственно, отвечаю на эти дерзкие вопросики?)
— Да? — Иствуд уставился на меня так, словно я только что завернутого в связку цветных платков кролика из рукава достала. — Странно, — он с напускным удивлением покачал головой.
— Ничего странного! — отреагировала я, возможно, слишком эмоционально. Но меня так возмутило это ясно читаемое в лице Иствуда чувство собственного превосходства и... какого-то снисходительного к моей женской глупости умиления. — Если в вашей жизни встречались только такие девушки, которые... — я осеклась, осознав, что моя зарождающаяся гневная тирада крайне неуместна. — Надеюсь, эта ваша нынешняя подруга, — я кивнула на лежащий на тумбе блок сигарет, намекая на ту, что его принесла, — соответствует всем вашим представлениям об идеальной женщине, — я сразу перешла к концовке моего запланированного трактата и выжала из себя мерзкую ухмылочку.
Две секунды, что Иствуд молча смотрел на меня, растянулись в целую вечность. А затем последовала та реакция, которой я уж точно не ожидала.
Взрыв хохота.
Я опять почувствовала себя настолько неуютно, насколько только можно почувствовать себя неуютно, когда смеются над твоей тупостью.
— Подруга? — Иствуд даже закашлялся, так его рассмешило сказанное мной чуть раньше. — Это моя сестра, доктор.
— Сестра? — мне захотелось удариться головой о стену.
— Далекая, но все-таки сестра. Я ей кашу помогал есть, когда взрослые отворачивались. Знаете, мерзкая такая каша... С комочками, — Маркус опять обронил короткий смешок и выдержал небольшую паузу, в течение которой я смогла вдоволь накраснеться. — Черт меня дери, вы меньше всего похожи на психолога из всех людей, которых я знаю.
***
Конец рабочего дня подкинул мне нехилую такую задачку: найти Ханну в том гигантском муравейнике, что собой представляет наша лечебница.
(Дело в том, что на днях мисс Кэрри не поделила дорогу с фонарным столбом и расплющила свою прелестную машинку до состояния неработоспособности. И теперь я, как верная подруга и просто человек с чутким и отзывчивым сердцем, иногда подвожу эту несчастливицу до пересечения наших с ней улиц — как раз до небольшого музыкального магазина.)
Мой мобильный, конечно, мог бы сослужить мне хорошую службу в этом нелегком деле — найти человека среди десятков коридоров и сотен комнатушек —, однако средство связи удумало трагично умереть прямо посреди разговора.
«Я... коло... шевой...», — вот и весь тот богатый набор невнятных звуков, что мне удалось расслышать, пока аппарат не оповестил меня о разрядке батареи и не отключился. А я, между прочим, была твердо уверена, что запасов энергии моего сотового хватит еще на несколько часов активной работы.
Видимо, во всем виноваты какие-нибудь магнитные поля, что магнитят воздух нашей лечебницы, или что-то вроде...
Стоило мне чуть поднапрячь извилины и сопоставить распорядок дня заключенных с положением стрелки часов, как меня озарило: Ханна около душевой.
Ох, интересно, что же забыла наша Белоснежка в столь пикантном месте?
— Ли, я жду Роджера, — сообщила мне она, стоило мне добраться до пространства, что предзнаменует собой вход в огромную выложенную темно-зеленой плиткой комнату, в которой наши ущемленные в свободе друзья проводят свои банные процедуры.
Несмотря на здоровенную дверь из толстого металла, что отделяла нас с Ханной от душевой, шум воды, с гулким эхо разбивающейся о темный кафель в миллионы брызг, был слышен и здесь. Запах затхлой сырости и дезинфекции также был вполне доступен для обоняния.
— Зачем тебе Роджер? — я скептично наклонила голову. — Поехали! Ему еще всех по камерам потом разводить...
— О, просто... — Ханна в нерешительности покачалась на месте, закусив алую губу. — Он обещал мне сказать название какого-то крутого яда от грызунов. Я говорила тебе, что у моей матери в подвале завелись крысы? Здоровенные такие... — она переплела пальцы и потерла ладони друг о друга.
Неприятные мурашки пробежались по моим лопаткам, стоило мне представить этих богомерзких тварей в количестве более одной штуки. Я еле сдержала порыв встряхнуть плечами и сморщить нос.
— Перевози ты свою мать в город, — я взяла подругу за локоть и мягко, но настойчиво потянула в сторону выхода. — Что бы ты мне не говорила об этом ее полусгнившем домишке, это обязательно будет какая-то мерзкая вещь. Сначала там пол провалился, потом плесень по стенам поползла, а теперь еще и... это, — наименование омерзительных грызунов мне даже произносить не хотелось — настолько я их не переношу. (Боязнь этих паразитов — моя единственная иррациональная фобия, о корнях которой мне даже и вспоминать не хочется.)
— Ну... — Ханна, не поддаваясь моим потугам придать ее телу движение, задумчиво свела брови. — Маме нравится вид из окон, это озеро... Нет, Леа, я дождусь Роджера! — когда мои тянуще-толкающие движения стали совсем уж грубыми, она отцепила мои хищные пальцы от своего локтя.
— Зайди и спроси у него название своей отравы. В чем проблема? — я сложила руки у груди.
В глазах Ханны сверкнул трепетный ужас, будто бы я предложила ей сжечь кого-нибудь заживо.
— Полсотни голых мужиков? Нет, спасибо! — она нахмурилась и покачала головой.
Я сложила губы в гримасу крайнего неудовольствия. Ханна не перестает меня удивлять: бояться человеческого тела после стольких лет обучения в медицинском колледже...
— Хорошо, — кивнула я твердо. — Я зайду сама. А потом мы сразу едем, идет? — я вскинула бровь.
После того, как Ханна неловко пробубнила свое согласие, я очаровательно улыбнулась стражу врат. И он (не без некоторого удивления, конечно) быстро организовал мне все условия для прохождения внутрь — в царство, священнейшее правило которого гласит «да не урони мыло свое — и да не будет запятнана честь твоя».
Ох, шучу, конечно. Подобных инцидентов на моей памяти еще не бывало.
Купальня встретила меня затемненностью своих чертогов, повышенной влажностью и... игривыми посвистываниями вкупе с непристойными смешками.
Держу пари, нечасто мокрого кафеля этих мест касаются высокие каблуки!
Мне пришлось прищуриться, чтобы перестроить свои глаза на более скудную степень освещенности. Несколько тусклых ламп и небольшие решетчатые окна под высокими потолками — довольно слабые источники света для столь большого пространства. Мерклая, сероватая пелена горячего пара, что лениво вздымалась вверх, при этом скупом освещении выглядела несколько зловеще.
Но что выглядело поистине зловеще, так это множество обнаженных тел разной степени несоответствия идеальным стандартам красоты. Кожа омывающихся, подсвечиваемая зеленоватыми рефлексами окружающего пространства, выглядела нездорово бледной, бурой; верхнее освещение подчеркивало все обвислости и несовершенства резкими, грязными тенями. Отчего-то мне вспомнились моя проведенная в анатомических театрах юность и серые, вздутые экспонаты, призванные обучить будущих врачей всем тонкостям их профессии.
Я уж было хотела направить все свое внимание на идентификацию Роджера среди нескольких кажущихся абсолютно идентичными в этих своих одинаковых формах стражей порядка... Однако мои глаза выцепили единственный приятный взору субъект среди всего этого голого безобразия.
Иствуда.
Он, подставляющий лицо мерцающим струям воды, что стекали влажными тропинками по закрытым глазам, срывались мерцающими капельками с носа и подбородка и терялись в изгибах тела, был похож на живое воплощение рекламы какого-нибудь мужского парфюма. Ох, знаете эти рекламные ролики, где парни — на радость дамских глаз — втирают в себя пену морскую с видом небывалого наслаждения?
Иствуд, разумеется, не ставил целью устроить небольшое эротическое шоу, но неспешность его действий: то, как его пальцы зарывались в прилипающие к коже волосы, как ладони устраняли излишнюю воду с лица... Все это выглядело довольно завораживающе вкупе с его неплохими физическими данными.
Я позволила себе несколько мгновений неторопливо скользить взглядом по всей длине его влажно блестящего тела, не особо заботясь о том, что обо мне может подумать кто-либо в этой комнате.
Черт возьми, когда человек красив, то он красив — и неважно, чей череп он там расколол в своем прошлом.
На рассмотрении одного из особо притягательных для взора мест иствудовского тела я вдруг осознала, что объект моего бесстыдного разглядывания больше не находится в счастливом неведении по поводу дамочки, что смотрит на него в столь дерзкой манере.
Два светлых глаза в обрамлении слипшихся от влаги ресниц были направлены прямо на меня. Легкая тень ухмылки застыла на лице обладателя этих глаз — словно бы он только что застал меня за каким-то неблагопристойным для серьезной леди занятием.
Но если вы думаете, что я залилась пунцовой краской и закрыла бесстыжие глаза дрожащими ладошками, то вы ошибаетесь. Напротив — моя бровь взметнулась вверх, а уголок рта изогнулся в усмешке.
Иствуд, поймав мою пикантную улыбочку, только качнул головой и усмехнулся ответно — а после вернулся к зрелищному намыливанию своих составляющих.
На этом моменте я и решила, что моя потребность в эстетике на сегодня удовлетворена, и принялась искать взглядом Роджера.
После короткого обмена репликами между мной и охранником и загрузкой в мою память какого-то страшного слова — названия отравы — я выскользнула из душевой и потянула Ханну к выходу.
— Осторожно, — предупредила я, когда подруга чуть не вписалась головой в крышу салона авто, усаживаясь на сидение рядом со мной.
Ханна неловко кашлянула и принялась возиться с ремнем безопасности — я же, бросив взгляд в зеркало заднего вида, поправила волосы и деликатно нажала на педаль.
Первые минут пять езды по узким улочкам, вдоль неприглядных кирпичных построек (уж в таком неживописном месте нас угораздило найти работу), подруга доедала забытые мной на заднем сидении булочки с корицей, а я пыталась поймать какую-нибудь радиостанцию. Однако приемник реагировал на все мои нежные ласки лишь глухим шипением и полнейшим нежеланием воспроизводить что-либо, кроме невнятных помех.
— Да брось ты это дело, — посоветовала мне Ханна, отщипывая от булочки крошечный кусочек для дальнейшего отправления его в рот.
— Нет, теперь это просто дело принципа, — тыкая ногтем в светящуюся в темноте голубым кнопку на магнитоле, недовольно пробурчала я. — И если эта чертова шарманка...
Но я не успела закончить свою гневную реплику — в салоне авто раздался призыв Ханны быть осторожней, и я, вновь взметнувшая взгляд на освещаемый желтым светом фар путь впереди, только и успела вдавить каблук в педаль тормоза.
А дело в том, что какое-то неведомое летучее животное-суицидник решило протаранить своим жирным туловищем лобовое стекло моего авто.
Ох, ладно, я утрирую: просто некая крупная птица белым призраком пролетела в нескольких миллиметрах от машины — звонкий звук соприкосновения какой-то твердой части ее тела с корпусом авто коснулся наших с Ханной ушей.
Хотя, кто знает, что было бы, если бы я не притормозила? Точно пришлось бы соскребать со стекла кровавую кашу с примесью белых перьев.
В общем, после этого небольшого происшествия я была крайне внимательна при вождении и перестала истязать свой радиоприемник. Вероятно, мы просто еще недостаточно отъехали от волшебных магнитных полей нашей лечебницы: радио здесь просто не ловит.
— Откуда вообще в этих местах взялась такая птица? — потирая плечо, задумчиво пролепетала Ханна спустя минуты две после несостоявшегося столкновения с представителем фауны.
Я метнула в сторону девушки краткий взгляд. Не посчастливилось мне быть юным натуралистом — в том, где и какие птицы могут водиться, а где нет, я совершенно не разбираюсь.
— Не знаю, — передернула я плечом, поджав губы и вцепившись в руль крепче. — Похожа на какого-то небольшого... аиста?
— Скорее на журавля, — смотря пустым взглядом на дорогу, Ханна свела брови. — Они вроде должны в каких-то более... болотистых местностях водиться. Но уж точно не здесь.
— А по-моему, вся эта местность — то еще болото, — усмехнувшись, я попыталась перевести беседу в иное русло — рассуждения об ореоле обитания каких-то там аистов и прочих журавлей не представляли для меня особого интереса.
Словом, поездка моя поездка до дома сопровождалась теми еще приключениями, и когда кирпичный бок нашего с Джеймсом обиталища показался в поле моего зрения, я расслабленно выдохнула. В моем воображении уже сам собой сформировался целый список вещей, которым я хочу посвятить остаток вечера: какой-нибудь ароматной маске для лица, чаю со вкусом корицы...
Однако все мои тщательно продуманные планы были кощунственно разрушены, стоило мне припарковаться у крыльца нашей квартиры. А дело в том, что главное приключение сегодняшнего дня только ждало меня на пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Сестра Джеймса.
О, и не одна...
— Леа, наконец-то ты приехала, — захомутав меня в свои крепкие объятия, прошептала Донна с тяжелым выдохом. — Кэти, поздоровайся с Ли, — выпустив меня на свободу, она легонько дернула ладошку своей дочери.
— Привет, — буркнула светловолосая девочка, вероятно, настороженная тем, что тетушка Иллеана рассматривает их с мамой с выражением абсолютной невменяемости на лице.
Но поймите меня правильно: календарь абсолютно доступным способом оповещает о конце октября, часы — о приближении ночи, а сестра моего бойфренда стоит у двери моей квартиры (на сквозняке!) со своим пятилетним ребенком неустановленное количество времени.
Плюс ко всему, опухший, покрасневший и чуть блестящий нос Донны явно говорил о недавних слезах его обладательницы — и дыхание ее, прерывистое и тяжелое, еще раз подтверждало мою теорию.
— Что случилось? — хмурясь и все не закрывая рта, спросила я — и только после этого зашумела содержимым своей сумки с целью извлечь из-под завалов косметики и каких-то смятых бумажек ключи от двери. Наверняка наши ночные гости продрогли до костей. — Где Джеймс?
— О, я позвонила ему — он сказал звонить тебе, — Донна закусила покрасневшую от недавних рыданий губу и переплела бледные руки. — Но у тебя какая-то ерунда с телефоном, и мы решили подождать здесь, — она метнула краткий взгляд вниз, на свою дочь.
— А что все-таки произошло? — отперев дверь, я коснулась плеча девушки, тем самым приглашая ее и ее дитя пересечь порог и войти внутрь. — Стэн? Он обидел тебя? — прикрывая дверь, прошептала я уже на несколько тонов пониже — чтобы до ушей девочки не долетели мои слова.
По тому, как губы Донны сжались в дрожащую полосочку, я поняла, что попала в десятку своим предположением.
— Просто... ох, не бери в голову, — мгновенно взяв в себя в руки, Донна суетливо забубнила себе под нос и направила дочь в сторону мягкого дивана. — Можно мы переночуем у вас? — подняла она на меня серые глаза — абсолютно такие же, как у Джеймса.
— Да, конечно, — я рассеянно потрясла головой, размышляя о том, где же уместить целых четыре тела в горизонтальном положении ночью. — Кэти, на столике ваза с карамельками, — я подала рукой в сторону девочки, что, сидя на диване, болтала ногами в белых колготах и скребла пальцем полосатую обивку мебели.
В общем, таким образом и были подвергнуты кардинальным изменениям мои наивные планы на вечер. Вместо того, чтобы лежать на диване и неспешно потягивать ароматный чай, я хлопотала на просторах всей квартиры в поисках свежего постельного белья и какого-нибудь спального облачения для наших гостий. И если для Кэти я быстро нашла свою старую пижаму с кроликами, то Донне предложить мне было абсолютно нечего: у нас с сестрой моего жениха были абсолютно разные параметры. Мои гордые пять и три фута роста против пяти и десяти Донны!..
Но в конечном итоге Донна была упакована в мой любимый халат, простыни накинуты на диваны в гостиной, и наступило время относительного спокойствия. Оставив неожиданных визитеров уютно о чем-то шушукаться у потрескивающего камина, я выскользнула на кухню с зажатым в руках мобильным и попыталась воскресить это строптивое устройство.
Телефон включился практически сразу и оповестил меня о тридцати процентах нерастраченной энергии батареи — мои скептичные брови оказались в области лба мгновенно. Чертовщина какая-то.
Тем не менее, моя голова была сейчас занята несколько иным, и я не стала анализировать странное поведение аппарата. Я лишь набрала номер жениха и высказала все, что думаю о нем.
Позволить своей сестре и ее маленькому ребенку дрожать от холода на крыльце нашего дома, словно каким-то бездомным! А если бы я задержалась на работе?
Гневно швырнув мобильный на кухонную тумбу, я, упершись ладонью в тазовую кость, хмуро пошевелила ртом. Нет, разумеется, в нашей с Джеймсом совместной жизни полно радостных моментов, и я даже не думаю отрицать это. Однако почему-то, когда он творит какую-то невероятную по степени своего идиотизма хрень, я тут же забываю о всех светлых минутах, что мы провели вместе.
— А почему бабушке не нравится Ли? По-моему, она милая, — вдруг донесся до меня тоненький, слегка сипловатый голос Кэти.
Я бросила аккуратный, вороватый взгляд в сторону гостиной — Донна, расчесывая длинные, воздушные волосы дочери моей пушистой массажной щеткой, погладила ее по макушке.
— Просто наша бабушка... она немного... — замялась девушка, все продолжая поглаживать светлую голову девочки длинными пальцами.
«Она немного старая курица», — продолжила я мысленно ее реплику.
— Просто ей вообще мало кто нравится, — озвучила Донна свою версию окончания — более гуманную по отношению к нежной детской психике.
Я фыркнула и направила свои босые ступни в сторону чайника.
Все-таки опорожнив одну чашку чая и не испытав при этом никакого удовольствия, я пожелала ерзающим на своих спальных местах гостям спокойной ночи и поднялась в свою опочивальню. Джеймс явно не собирался радовать наш небольшой женский коллектив своим достопочтенным присутствием (видимо, моя гневная речь его все же пристыдила, и он отправился смывать позор текилой в ближайшем баре), поэтому я настроилась на блаженный одинокий сон.
Разумеется, это просто прекрасно — ощущать под боком твердое, горячее и брутальное мужское тело и чувствовать всю мощь богатырской длани на своем хлипком туловище. Однако иногда устаешь от этой боязни пошевелиться лишний раз, чтобы не доставить мирно храпящему рядом человеку хлопот, и мыслей, что твои затекшие конечности сейчас парализует к чертям.
Поэтому я, умывшись и приняв на сон грядущий таблеточку от веселых мультиков, что мой мозг, как оказалось, вполне способен демонстрировать, умиротворенно растянулась на всю ширину двуспальной кровати.
Но, вероятно, я слегка переоценила степень своей усталости на сегодня: капризный Морфей все никак не желал пригласить меня в свое сумрачное царство. Больше часа я ворочалась на горячих простынях, что свернулись в кучку неприглядных складок, считала пушистое содержимое каких-то просто бескрайних пастбищ и внушала себе, что смертельно утомилась. Чуть позже я уже оставила целенаправленные попытки уснуть и позволила своим мыслям пуститься в свободный полет.
Главный орган моей нервной системы вновь и вновь перемалывал события сегодняшнего дня, потенциальные события дня завтрашнего...
Пока вдруг среди всех этих невнятных туманностей не замерцали уже виденные мной сегодня капли воды, на заискрились влажные блики на горячей коже...
И вот на этом занимательном моменте я наконец и заснула.
О, поправочка: мне показалось, что я заснула.
На единую долю секунды.
Надолю секунды, после которой в моей голове ясно вспыхнуло понимание, чтопроваливается мое сознание явно не в сон.