ДОЖДЬ НИКОГДА НЕ КОНЧИТСЯ [18+]

В действительности жизнь работает иначе. Это не выбор, который ты принимаешь через сердце. Не выбор, предусмотренный твоими мозгами. Можно не соглашаться, но правда в том, что спустя лишь многие годы ты понимаешь, насколько было важно твоё решение, которого, впрочем, не существовало. Его по сути никогда и не было. Он знал, что заплатит и заплатит сполна. Ведь не верил абсолютно ни во что. Момент осознания наступает очень поздно. Все дела сделаны, да только назад ты уже не воротишься. Так и будешь находиться здесь, в настоящем, и видеть последствия того, что сделал сам. Видеть, как сам же разрушил свою жизнь.

Вчера было больно. Сегодня — ещё больнее. Он ощутил себя ребёнком: почти так же не мог открыть глаза и взглянуть ими на мир. От боли хотелось утопиться насмерть, от синяков на всём лице хотелось срубить его и приобрести новое. Будто бы был какой-то шанс. Но его лицо — это именно то, чего он заслуживал. Чего хотел. В кои-то веки он вспомнил, что давно не видел света. Яркого, чтобы даже ослепнуть от его лучей. Вопреки желаниям, город не позволял ему им насладиться. Родное место отдавало только то, что имело. А богатств было у него немного.

Ладонь чуть не прикоснулась к лицу, но понял, что этого делать не стоит. В горле будто ком остался, неприятный, глотать ещё больнее, чем во время какой-нибудь внезапной простуды. В носу стоял лишь запах крови, да и тот не мог вдохнуть воздуху, душно было, невозможно. Это вызывало только панику. Словно заперли где-то и ключ выкинули, а теперь держать чёрт знает где. Ничего не помнит. От этого даже страшнее стало. Как если бы он прямо сейчас встал перед зеркалом. Ужаса оказалось бы в равной степени.

Организм требовал воды, но под руку ничто жидкое в стакане не попадалось. Провёл ладонью по тумбочке слева от головы — ничего не обнаружил. Кроме мобильного. Автоматически разблокировал, проведя большим пальцем, думая, что это его. Ошибся. Телефон чужой. И так и не понял, чей конкретно. Думать сейчас было очень тяжело. Но всё равно нужно встать, вспомнить, походить немного, размять конечности, хоть сколько-то стабилизировать своё состояние. Приподнял голову и тут же упал обратно на подушку. Почему-то били по голове, а отразилось это на всём его теле. В зрачках просвечивал устало-серый оттенок. Вся комната была им забита. За окнами точно пасмурно. А ему всё ещё не получается что-либо предпринять, словно лишили конечностей, каждой по отдельности. В итоге собрался с силами. Повернулся на бок, свесил ноги с постели. Тошно. Схватился за живот, держал, как будто это создаст какое-то препятствие в горле, но не поможет, словно всё стремилось его добить. Очередное движение, на сей раз касаясь тумбочки. Опёрся, стал подниматься. Когда смог добиться того, чтобы ноги коснулись пола, аккуратно распрямлял коленки. Встал. Но не удалось оставаться в таком же положении.

В это мгновение время для него почти замерло. Он даже не заметил, как приземлился на ковёр, однако, чтобы смягчить падение, выпрямил перед собой руку. Падение лишь усугубило то, что работало стабильно. Вывихнул кисть, кость как будто повернулась в сторону. Слегка удержался, сдерживая боль, но из горла уже лезло. Выпустил.

От этих мук хотелось буквально рыдать. Никого поблизости не было, чтобы его утешить. Значит, можно и дать слабину, ведь не увидят. И всё же приходилось справляться с бедами самому, как делал обычно. Вот только по-настоящему себя успокоить не получается никому. Нужен был человек. Нужна надежда.

Перевернулся на спину, замер. Неподвижно лежал на полу. Половина губ в рвоте, дышать практически невозможно. Сейчас он вместо того, чтобы сделать очередную попытку, задумал закончить начатое, лишь размышляя неумолимо: «почему я жив?» Один этот вопрос забил ему голову и не отпускал до самого конца. Потому что так и оставался безответным. Лицо наверняка выглядит хуже, чем даже можно было себе представить. Видимо, крови из него вытекло на целую кастрюлю. Именно её запах присутствовал в ноздрях, продолжая заполнять собою мозг. Он запомнил, как она пахнет. Времени на это хватило.

Открыл одно веко, которое через муки позволило увидеть что-то, но весьма расплывчатое. Да, он в комнате. В знакомом месте. Комната Нади. Он узнал её в тот самый момент, когда сумел заметить её картины. Помнил этих животных с необычайно большим и красивым взглядом, помнил красные леса с маленькими белками, помнил пустыни и мрачную осень. Всё помнил. Кроме неё самой. В голове совсем не осталось её лица. Словно выдрали оттуда. Испугался.

Телефон с тумбочки так же благополучно свалился на пол вместе с ним. Протянул к нему руку, зная, что он рядом. Зацепился пальцем и подтолкнул к себе. Взял, нажал на кнопку — свет тут же затмил и без того скудное зрение. Ждал, пока глаз привыкнет к яркости. Пригляделся — заблокировано. Пароля он не знал, к Надежде никогда с этим не лез. Доверял ей. Встать нужно было. Встать сейчас просто необходимо. Он должен найти её. Когда есть цель, человеку становится проще, в какую бы непостижимую задачу это переросло в итоге.

Дверь оказалась закрыта. Повернул ручку, толкнул немного вперёд. Сделал шаг, ещё один. Теперь поблизости кухня и коридор. Услышал звук. Голоса и не один. Телевизор. Остановился, облегчая свои страдания. Он старался назвать её имя вслух. Он знал, что она здесь. Но не получилось. Выпали слюни. Голова закружилась, затрясло. Снова падал. Уж лучше бы убил.

Затоптали чьи-то ноги. Ощутил он её прикосновение к себе, к нуждающемуся. Она звала его, просила хотя бы ответить. Он не мог, даже если бы захотел. Чувство было таким скомканным. Вроде и радостно, что она здесь. А вроде и лица её не видно. Но так хочется заглянуть в её зелёный взгляд, провести через себя этот напор любви и оставить, чтобы всегда был рядом. Так хотелось. Уж лучше бы убил.

От неё странно пахло. Раньше от Надежды исходил приятный аромат духов, кажущийся и сладким для носа, но одновременно притягивающим и запоминающимся. Сегодня этот запах был схож лишь с одной вещью: спиртное. Он чувствовал его издалека, он знал, что это такое. И когда она говорила, именно алкоголь выдавал её рваные слова. Надежда говорила ему что-то, но в его ушах как будто заложило. А ведь из него готовы вырваться целые предложения. Очень нужно произнести ей какую-нибудь мягкую фразу, успокоить чтобы, не волновать девушку. Но не получится ей не волноваться. Она ведь смотрит на него. Прямо на его лицо. От такого зрелища спокойным даже самый смелый не останется.

Понял, что вырубился и не понимал ничего происходящего. Тело отпустило в свободное падение, словно то несётся через просторы, в полу образовалась дыра и он летит, ни за что не зацепляется. Одновременно страшно и приятно. Первое потому, что дыра эта не кончается. А второе — что ничего тебе сейчас не мешает, ничего больше не болит. Ты как птица. Только птицы тоже рано или поздно упадут.

 — Да, всё хорошо, мам. Как папа? Угу. Я... я дома. Что? Влад тоже, вчера встретились, погуляли. С ним тоже всё хорошо. Когда приедете? На неделе? Предупредите меня тогда, ладно? Ну... уберусь тут немного хотя бы. Да нормально всё с голосом, только встала просто. Давай, мам. И я тебя.

Затихло. И снова появилось:

— Ты меня слышишь? — она вздохнула. Помолчала, осознавая, что он не ответит. Но подозревая, что слышит. — Я не знаю, кто это был. Зато ты точно знаешь.

В этом тоне не ощущалось никакой любви. Алкоголь мог сделать её озлобленной. Но винил он в этом только себя. Как и во всём остальном.

— Он привёз тебя и просто кинул мне. Как будто ты мёртвый был. Влад... Чего я не знаю? Скажи хоть что-то, пожалуйста. Ты не встаёшь уже два дня...

Значит, это было не вчера. Поэтому в животе пустота, он чувствует себя трупом. Счёт времени пропал в эту же секунду. Отчаяние захлестнуло его волной. Тогда же он решил и вовсе не слушать её дальше. Лишь подал признаки жизни, взяв её за руку. Сжал. Но не почувствовал, как она делает то же. Ей словно стало неохотно, противно. С некоторым недовольством она убрала ладонь.

Дроздовский проснулся уже вечером. В комнате Надежды горела лампа, но здесь её не было. Чувство боли давило уже не так сильно. Однако ощутимо возросла потребность в пище. Похоже, он действительно не вставал уже пару дней. Это не могло не отразиться на его теле, как и на организме тоже. Владислав прислонился к спинке на кровати в сидящем положении. В доме тихо, телевизор отключён, не издаёт больше никаких голосов. Его ноги укутаны в покрывало, слегка вызвавшее жар. Откинул от себя, поднимался снова. Окно открыто, но ветра он не чувствовал. Силы хватило на то, чтобы устоять на месте. Не шёл на кухню. Владислав посмотрел на то самое распахнутое окно. Высунул в него нос. На асфальте скопились лужи, улица подсвечивается фонарями и белой луной. 

Сейчас слишком поздно, чтобы не спать. Надежда тоже, видимо, спит. Если это так, то будить её он не хотел. Даже в какой-то момент подумал, что стоит опять лечь в эту кровать и самому же заснуть и не просыпаться вовсе. Не создавать ей проблем. Однако мучил голод, мучила жажда.

Прошёл меньше метра, на ковре было сыро. Она вытирала тот «подарок», что он ей здесь любезно оставил. Постыдился и с каждым шагом размышлял, что нужно уйти отсюда, что он и без того создал ей много неприятностей. Надежда не закрывала дверь в эту комнату, Дроздовский спокойно прошёл через доступное пространство. В остальной части квартиры царила тьма, нигде не работал свет. Так даже хорошо. Он хотя бы не увидит себя ни в каком отражении.

Приблизился к холодильнику, распахнул настежь. На него кинулся холод, избавляя от тепла. Из открытой дверцы выскочил яркий белый свет, во тьме он увидел ледяной пар. Вдохнул. Рука так и не отнималась от живота, он словно совсем не мог её контролировать. Но после дошло: повреждена, опухла. Так и осталась согнутой. Выдохнул. Потянулся к бутылке с водой. Ледяная. Приложил ко лбу, закрыв дверцу. В темноте нащупал стул, осторожно присел на его поверхность. За собой не удавалось следить, туловище постоянно куда-то падало. Покрутил крышку и кинул куда-то на стол. Сделал глоток, но вдруг подавился. Прокашлялся, да осознал, что ведь разбудит её. Запил вторым глотком. Вроде бы прошло, протиснулось как-то. Дроздовский теперь просто сидел. Уставился на окно, слегка прикрытое шторой. За ним голубой лунный свет доносится прямо до комнаты, наполняя её собственным окрасом. Немного дальше, в середине комнаты, находился диван и небольшой столик со всякими журналами и ноутбуком. Она сегодня сидела именно здесь, Владислав понял это, когда рассмотрел в темени пустую чашку и бутылку. Голову было невозможно держать, она то и дело ложилась подбородком ему на грудь. Губа увеличилась, во рту оставался лишь привкус крови, а не воды. Но когда появилась слюна, он сразу же вспомнил про еду.

Залезать в холодильник снова не стал, стал рыться в шкафах, где обычно её семья хранила всякую выпечку. Хотя бы хлеба, но что-то съесть нужно. Нашёл печенье в прозрачном пакете. Вытащил несколько штук и вернулся на стул. Откусил. Лучше бы с чаем, но ведь тогда точно разбудит Надю. Пришлось довольствоваться этим. Через минуту съел практически всё, оставил после себя лишь крошки. Заметил в просвете через окно свои руки. Вроде бы вымытые ею, но всё равно выглядели неприятно. Это всё он виноват. Но в чём? Что хотел своей смерти? Хотел, однако не дали ему умереть. Не позволили даже помереть через муки. Пусть так, зато не своими руками. За самоубийство попадают в ад, а он нарвался, хоть и мечтал о рае. Мечтал попасть к любимой. Прямо как год назад, когда лежал под дождём, уставившись на небо, такое хмурое и синее, но всё же живое, где его ждали. Чувствовал, как приближается собственный конец. Не радовался, но принимал. И вот наступили для него последние секунды. Ждал, когда умрёт, когда душа вырвется из этой оболочки. Но живой. До сих пор. Любой бы на его месте стал счастливым. А он — нет. Ибо совершенно не понимает, кто он такой и чего хочет.

В том выдуманном мире, где живёт Дарья, существует и второй, загробный. Тот самый ад, где ругают человека за грехи. Никому неизвестно, сколько именно грехов нужно совершить, чтобы туда попасть. Может, один или же сотню, точных цифр ведь всё равно никто не назовёт, как нет и тех, кто там побывал и смог бы всё рассказать. Вот и он думал, что не грехи решали путь, по которому пойдёт его душа, а то, к чему же он именно стремится. Но ведь убийцы не попадают в рай. Так и ему не суждено, пускай и человека он не убивал. Зато себя хотел. Он же тоже человек. Он тоже когда-то хотел жить. Он тоже когда-то любил. Но дошёл до того, что убил самого себя. Чем не грех? Не делал никому уступок, давно уничтожив ангела на правом плече. Остался лишь дьявол.

Думал написать Наде записку, что уходит и просит прощения. А позже передумал. Идти ему и без того удаётся с трудом, но всё же мысли, что она рядом, слегка согревали его. Дотронулся до мобильного, лежавшему в кармане. Вытащил и сразу же уменьшил напор яркости на открытый глаз. Нужно было позвонить. Но кому? В голову тут же пришла мысль про Руслана. Возможно, высказаться ему. Возможно, просто позлиться и поорать. Но затея эта была бессмысленной. Фёдоров был последним, кого ему сейчас хотелось услышать. Может, мама? Спросить, как у неё дела в три часа ночи? А если и она спросит, как он сам? Врать ей тоже не хотелось. В конце концов, она же его мама, она должна знать правду. Он и не врал ей, просто ничего не говорил.

Нашёл брата. Остановился на нём, задумавшись. Нужда в разговоре была схожа с пьянством, ведь пьяного тоже нередко тянет на общение. Да только Дроздовский был трезв, если не считать того, что по голове его избили знатно. Скорее всего, что-то там повредили. Иначе не объяснить, почему он сейчас нажал на вызов.

— Привет, —  сказал Владислав в трубку шёпотом.

— Влад? Что-то случилось? Ты чего так поздно? — спрашивал брат на другом конце тихим голосом.

— Я хотел поговорить.

— Может, утром?

— Нет. Сейчас. Ты... ты хотел знать, что со мной. Когда я был в больнице...

В телефоне послышалось, словно Евгений встал и вышел в другую комнату.

— Ты мне лучше скажи, что с тобой прямо сейчас происходит? Ты пил? Ты вообще где? Влад, я могу...

— Я шёл с пулей в животе, — перебил он его. — Я знал, что помощи не будет. И не искал её. Остановился и лёг на землю. Я умирал. Мне было больно и... страшно. А знаешь, от чего стало ещё больнее?.. Я же именно этого и хотел, к этому шёл, — говорил он, погрузившись в воспоминания. — Но в глаза смерти так и не посмотрел. Я её испугался... Понял, что сдохну и после меня ничего не останется. Я делал людям даже больнее, чем себе. Бил. Унижал. Я делал даже то, что всё ещё за мной гонится и забыть этого не получается. Я же бежал всю жизнь и хер знает, от чего. От других. От себя. Я не знаю...

— Влад...

— Мне... жаль, понимаешь? Я старался измениться. А как, Жень? Как это сделать? Люди вообще меняются? Может, другие могут, но я не могу. У меня нет силы воли. Я хочу, чтобы ты понял меня. Когда мне дали шанс, я его не использовал. И если... если я...

— Как ты выжил, Влад? — спросил прямо Евгений.

Дроздовский услышал, как забилось его сердце. Как дыхание стало беспрерывным. И как позади он слышит её ноги, ступающие по паркету. Она за его спиной. И тоже желает знать.

Владислав развернулся. Надежда стояла. Она смотрела. Она ждала, когда он что-то скажет, как ждал и его брат.  

— А кто сказал, что я жив? — произнёс Дроздовский в лицо Надежде.

*    *    *

Если водой коснуться раны — станет ещё больнее. Когда она, сидя рядом, смазывала оставшиеся спёкшиеся капли крови с его лица, Надежде казалось, что эта кровь будет идти вечно, из каждого пореза. Протёрла его лоб, наклеила пластырь. Остальные части лица сильно разбухли, Владислав выглядел так, словно его разом укусила стая прожорливых пчёл. Нос, веки — всё вызывало лишь отталкивающие чувства. Но ей приходилось это делать, приходилось смотреть на него. Раскрыла упаковку, достала очередной пластырь и прилепила на переносицу, а после глотнула кофеина. Дроздовский постоянно был повёрнут к ней боком, только бы не столкнуться взглядами. Поначалу он стеснялся её, не желая лишний раз напоминать о том, что с ним случилось. Он знал, что вопросов ему не избежать, однако по-прежнему молчал. Не хотел впутывать. Ведь даже знание чего-то уже автоматически делает тебя сообщником.

— Можно? — спросил он, глядя на чашку кофе.

— Я могу тебе сделать, — заявила Надежда.

— Мне не надо много. Просто глоток.

Сейчас говорил он гораздо более сдержано, и самому себе удивлялся, что вообще способен на разговоры с ней. Надежда убрала волосы в хвост, попутно унося окровавленные мокрые тряпки и пластыри, что были на нём до этого. Дроздовский так и не видел самого себя в зеркале, но предпочёл бы и никогда в жизни не видеть. Ему даже было плевать, если это увидит кто-то другой. Он не боялся остальных. Он боялся себя. Но почему-то этот страх передавался и тому человеку, который любит его. А может, и не любит? Он ведь не знает, что Надежда думает о нём. Догадывается только, наблюдая за её выражением лица, за отвращением к нему же. Владислав смог легко поставить себя на её место. Будь он в таком же положении, как она, он бы давно пошёл в совершенно другом направлении, по той тропе, что не пересекается со его же судьбой. При этом в её действиях он всё равно ощущал заботу и даже некоторую ласку. Она сама сказала ему, что хочет заменить пластыри, сама же каким-то образом затащила его в свою кровать. И оставила здесь. Возможно, это и была её любовь. Не отречься, а помогать.

Она пила кофе, разглядывая выключенный телевизор, его чёрный и беззвучный, точно мёртвый экран. А он думал о ней и понимал, что всё это время, все эти полгода не ценил, кем она для него является. Не просто человеком, который рядом, а человеком, который будет рядом всегда. Даже когда он в этом особенно нуждается, ведь зачастую происходит наоборот. И ведь неспроста истинная причина того, что он с ней, не давала ему покоя. Дроздовский долго думал о своих чувствах к Надежде. Она красивая и добрая, но любить нужно не только за это. Владислав поднял голову, рассматривая её лицо. В неё ли он влюбился, в эту внешность, что напомнила ему о прошлой любви?

Когда он должен был умереть, Надежда стала для него никем. Он не думал о ней перед смертью. Потому что понял: она просто была в его жизни как замена, но не как другая любовь. Иногда его чувства к ней хлынули. А теперь его словно подменили. Или подменили в тот момент, когда он выжил под тем самым бесконечным дождём. Все полгода лишь притворялся нормальным. А теперь он всё-таки жив, но и не жив одновременно. Дроздовский находится словно в двух мирах. Один — реальность, второй — прошлое. Во втором мире ему спокойнее, привычнее. Там есть всё, что ему нужно. Там он ещё умеет любить.

О Надежде он не переставал думать, понимая, как жестоко с ней обходится. Он не хочет причинять ей боль. Но и не может сказать, что любит. Не удавалось ему вымолвить это сразу. Сначала произносил «я тоже», «и я тебя» и лишь изредка выдавливал «люблю тебя». Изредка, потому что всё-таки иногда к ней просыпались самые настоящие чувства. Когда вместе гуляли по городу, когда вместе держались за руки, когда засыпали в разных домах, но в одно время, и желая друг другу спокойного сна, а затем и доброго утра. Дроздовский не особо ценил романтику, он хотел быть с ней как можно проще. Так всё и было — просто. Она с ним просто есть, и он с ней просто был. Но когда пришло время откровений, ни один не мог ни в чём признаться. Только сейчас осознавали, что есть проблемы.

— Тебе точно нужно знать об этом? — спросил он.

— А ты как будто расскажешь, — отозвалась Надежда тихим голосом.

— Расскажу. Если поймёшь.

— Я пойму, Влад. Не глупая.

— Надя, — Дроздовский приблизился к ней искалеченным лицом. — Посмотри на меня. Ты видишь, что со мной сделали? Это не какая-то шпана со дворов, если ты так подумала. А теперь скажи мне на полном серьёзе: точно хочешь услышать правду?

Она задумалась. Надежда отвела от него свой взгляд, словно терпела всё эти мучительные секунды и не могла заставить себя это сделать.

— Я бы на твоём месте предпочёл и слова не слышать, — заявил Владислав. — Поверь, мне самому тяжело держать такое в голове. Я просто хочу уберечь тебя.

— Да от чего меня оберегать? От правды, что ли? Влад, мы полгода вместе, а теперь вдруг выясняется, что я не знаю о тебе чего-то... чего-то, видимо, очень важного. Ты же мог сказать мне раньше. Зачем молчать?

— Об этом никто не знает. Слышишь? Мне что, каждому встречному идти и говорить, что!..

Запнулся.

— А я для тебя «каждый встречный»? Мне интересно, а всё что ты до этого говорил — правда? Что мама у тебя больна, что брат существует?..

— Правда.

— Сейчас с трудом верится. Ты меня так ни с кем и не познакомил и к моим даже пришёл через силу. А сейчас вот это... Просто скажи: ты преступник? Ты что-то сделал? У тебя долги?

— Ты меня вообще слушала?! 

— Да я помочь тебе хочу! — вдруг вскричала Надежда. — Если тебе нужны деньги, я могу занять у родителей, я могу взять в кредит... Влад, — она прикоснулась к его руке, — не скрывай ничего от меня. Уж если вместе, то вместе, понял?

Он отвернулся. Прошло некоторое время. И вдруг почувствовал, как слеза течёт по его щеке. Почему-то заплакать сильно хотелось. И при этом сам не понимал, от чего. Что слова эти услышал, или что всё на самом деле так плохо. Она предлагает ему выход, которого нет. Это как выпрыгнуть из самолёта, думая, что открываешь дверь из такси. Глупо. Безнадёжно.

— Надя, я... послушай меня, хорошо? — спрашивал он с открытым мокрым глазом. Он сжал её руку крепче. — Здесь оставаться нельзя никак. Нужно уехать.

— Уехать? Влад, но...

— Слушай, я говорю. Мы уедем вместе. Переждём бурю.

— Может, нам рассказать всё полиции? Если это так серьёзно, то почему мы всё ещё этого не сделали? Подожди, я найду телефон...

— А ты в «скорую» сама-то звонила? — Надежда остановилась. — Ты же знала, что избили меня не просто так. Будут вопросы — будет полиция. Ты всё прекрасно понимаешь.

— И что? Ну, уедем мы, и что потом?

— Я буду решать эти проблемы. Они мои и тебя не касаются. Потом вернусь в город, когда пойму, что дальше делать.

— А что делать дальше? Да с кем ты связался таким, Влад?!

Он отпустил её руку. Даже через этот открытый глаз он ощутила его бешенство.

— Я сейчас сижу здесь только потому, что меня пощадили. Тот человек, что отдал меня тебе, мог притащить вместо живого меня мёртвого! Понимаешь теперь?

— За что?

— За то, что слишком тупой, — сказал он прохладно. — Хватит об этом.

Молчали. Надежда поняла, что закончилось кофе, но налить себе ещё не хватало сил и желания. В окнах уже появлялся тусклый свет. Они просидели на этой кухне до самого утра.

— Я позвоню брату, он сейчас живёт в Москве. Не знаю, как получится. Он пока — один из вариантов. Если нет... Не знаю. Я... Я ни хрена не знаю...

Дроздовский взялся за голову. Внутри неё словно забурлил кипяток. Он рвал на макушке волосы, он царапал ногтями свою кожу. Словно эта боль доставляет ему удовольствие, хотелось ещё себя помучить. Вдруг взял телефон, снова нашёл брата. Понимал, что сейчас разбудит вновь, понимал, что мешает и своими же словами не дал ему совсем никакой возможности выспаться, напустил на родного человека своих демонов. Но нуждался в нём. Написал сообщение:

«Мне нужна твоя помощь»

Брат ответил в ту же секунду:

«Я уже выхожу из электрички»

«Что?»

«Я с Лизой. Без меня не хотела оставаться. Встретимся в парке, у кафе»

Написал в спешке:

«Скоро буду»

Владислав отпрянул со стула. Ходил кое-как, но справлялся. Встал у стены, удерживая тело. Надежда тоже встала, побоявшись, что он снова свалится с ног. Он сказал ей:

— Одевайся.

— Зачем?

— Нужно в парк сходить. Брат приехал.

*    *    *

Даже утром здесь было людно. Возможно, по той причине, что все считают себя самыми умными, что успеют попасть на какой-нибудь из аттракционов раньше других. Увы, голова на плечах есть всё же у многих, а потому таких «умных» людей оказалось много. Но они двое пришли сюда не ради развлечений.

Здесь пахло зеленью, каждый шаг сопровождался рядом стоящим деревом, ароматом сладкой ваты и счастливыми криками детей на карусели. Неподалёку располагалось уличное кафе, столики были укрыты большими зонтами, а на кассе продавали от еды до пива. Всё казалось таким знакомым и одновременно прошлым, уже пережитым когда-то давно. Это место Владислав посещал только в детстве, играя с младшим братом. Сейчас он восстанавливал свои воспоминания, но с трудом делал шаги вперёд, как будто парк не принимал его, просил уйти.

Дроздовский шёл с Надеждой. Надетому на голову капюшону удавалось короткой тенью скрыть его избитую внешность, однако он всё равно опустил голову, дабы совсем не видели. Это создавало не самый приятный о нём образ в лицах прохожих. Они смотрели на него будто бы с опаской, воспринимая каким-то наркоманом, как обычно принято думать о подобных встречных. Ему было плевать. Он прислонился поближе к Надежде и, оказавшись около кафе, взял её руку. Она была в фиолетовом пальто по причине прохладного ветра. Её рыжие волосы более не сдерживала никакая резинка, Надежда расправила их на плечах. Он понимал, что она была красивой, её внешность способна зацепить и вызвать симпатию. Однако посмотреть на неё сейчас было тяжело. Не хотелось столкнуться взглядами вновь. Даже если бы она знала всё, ей бы от этого легче не стало, как и ему тоже. Правда губит. Правда делает неуверенным. Правда способна уничтожить то, что так долго строилось.

Они подошли. Издалека Владислав увидел брата. Евгений встал со стула, прямо как в прошлый раз. Только теперь он сидел не один, а со своей девушкой, Елизаветой. Дроздовский понимал, что не показаться у него не выйдет, все же опухшие веки и синяки явно способны представить его не в лучшем свете. Встал на месте и подождал, пока Евгений подойдёт к нему. Как только брат оказался рядом, Владислав увёл его в сторону. Он сказал Надежде:

— Мы поговорим. Скоро присоединимся. Её зовут Лиза.

Надежда молча ушла к столику, где сидела Елизавета. Владислав завёл родного человека за кафе. Огляделся, никого не увидел. Брат был слегка встревожен. Когда они остановились, Владислав увидел его удивлённое лицо. А после снял капюшон.

— Господи... Охренеть. Влад... Скажи, что с лестницы упал...

— Да. На чужой кулак.

— Блядь... Кто тебя так?

Владислав положил руки в карманы, прислонившись к стене.

— Неважно. Чем меньше ты знаешь, тем для меня же лучше. Пожалуйста. Без вопросов.

— Ладно, ладно. Как скажешь.

— Ты из-за меня приехал? — спросил Дроздовский.

— Да ты мне как позвонил, я... как я мог не приехать. У меня сердце стучало всю ночь, уснуть не получалось. Хотел втихую, но Лиза проснулась. Ты... говорил о помощи. Что нужно?

— Мне и ей уехать надо. Из города. Да куда подальше. Я сначала подумал, что... Жень, ты можешь отказаться и я ни в коме случае на тебя зла держать не буду. Но я подумал, для начала можно пожить у вас. В Москве.

— Можно, брат, — без раздумий ответил Евгений. — У нас две комнаты, вторую я могу отдать вам.

— Лиза, считаешь, будет не против?

— Уговорю. Она поймёт.

— Спасибо.

Он прижал родного человека к себе, брат ответил ему взаимностью. Что-то всколыхнуло внутри него, какое-то чувство любви к человеку, с которым поссорился и ненавидел, а теперь всё словно началось заново. Знал, что теперь можно верить только ему. Ведь другие точно предадут.

Пришли к девушкам. Те уже немного разговорились. Дроздовский сел сбоку от Надежды. Ради приличия убрал капюшон с головы. Надежда с недоумением посмотрела на него, думая, что это было лишним. Взгляд Елизаветы стал неописуем.

— С лестницы упал, — сказал ей Владислав. — Кстати, привет, Лиза. Как дела?

— Н... ормально. Нормально, да... А ты... как?

— Как видишь, — Владислав сделал пальцем круг около своей физиономии.

— Да... вижу. 

— Ну что, вы уже познакомились? — спросил Евгений девушек. — О, мне бы тоже представиться. Я Женя, брат Влада.

Евгений протянул руку Надежде. Она добродушно ответила.

— Надя. Очень приятно.

— Да, Жень, конечно познакомились! — сказала Лиза. — Надя мне как раз говорила, как она тебя встретила, — обратилась белокурая Елизавета к Владиславу. — Правда, ещё не договорила.

Владислав повернулся в её сторону.

— И... на чём остановилась? — спросил он Надежду.

Она взглянула Дроздовскому в глаза. Улыбнулась. Показывала, что с ней всё нормально. Что всё ещё умеет изображать смех. Но только он почувствовал в ней фальшь.

— Как ты подарил мне цветы около музея на первый месяц, а потом мы бежали от охранника, потому что, оказалось, ты сорвал их с клумбы. Я тогда помню, как мы с тобой смеялись... И куда всё это делось?.. — вновь улыбнулась она.

Дроздовский будто пропустил сказанное Надеждой мимо ушей. Сильно подуло. За таким ветром не слышно никаких слов.