ДОЖДЬ НИКОГДА НЕ КОНЧИТСЯ [18+]

Метро заполнилось шумом, казалось, ещё со своего первого появления. Здесь всегда были люди и никогда не стояла тишина. Всюду толпы, кто-то не успевает, а другие же терпят и, почти унижаясь, даже пропускают дорогу. В Москве всё было так. Либо добрый, либо злой.

Вагон слегка потряхивает, словно тот едет по кочкам в каком-нибудь лесу. Он читает книгу, великую научную фантастику Филипа Дика. Рядом с ним какая-то бабушка, чуть приглядевшись, пытается распознать за толстыми стёклами своих очков название романа. «О ком мечтают кто? Какие овцы? Бредятина...» Он смотрел на страницы, не замечая, как главы ускользают из-под его пальцев, приближая к долгожданному финалу, хотя ему то и дело хотелось оттянуть, насладиться моментом. Читать было интересно, особенно, когда времени на это хватало. Сейчас его появилось на многое, к счастью, на многое полезное. Когда-то давно он бросил чтение, посчитав, что оно ничего нового не вложит в его голову. В тот момент он думал, что знает о мире всё необходимое. А сейчас отказался от всех своих идей. Ведь они были глупы. Они погубили его.

Здесь было не настолько много народу, всего лишь несколько человек стоя держались за поручень. Все же остальные, погруженные то в такое же чтиво, то в переписку с другом, девушкой, то в самое банальное наблюдение за тараканом у себя под ногами, создавали вид всё равно какой-то грустный, унылый. Никто из них не смеялся, даже не улыбался, смотря в мобильники. Их тусклые, хмурые лица всего лишь навсего жили. Большего и не требовали.

Глава закончилась. Декард вступил в половой контакт с андроидом, машиной под видом человека. Эта концовка его слегка ошеломила, хотя бы потому, что человек, по сути, решил провести соитие с вещью, можно даже сказать, с мебелью. Но Филип Дик не был бы таким великим, если бы не попытался преподнести их, андроидов, как нас, живых людей. Сложная тема, до конца неизученная и неоднозначная. Он закрыл книгу и убрал в рюкзак. Покосился на окно за спиной. Тьма. Но вдруг появляется свет. А за ним — женский голос.

— Станция «Смоленская».

Встал с места и пошёл через двери. Вышел. Смоленская окружила его. Сперва он даже не знал, куда ему идти. Повсюду колонны и слишком много людей, он попросту терялся в их движениях. Кто куда, лиц совсем не видел. На секунду он подумал, что это вызовет у него клаустрофобию. А ведь здесь и впрямь было очень замкнуто, все пути перегорожены толпами, выбраться наверх показалось ему задачей совсем уж недостижимой. Надел капюшон. Не хотел видеть никого перед собой. И просто пошёл, куда глаза глядят.

Впереди появился эскалатор. Длинный, как будто ведёт к самому божеству. Рано ещё, пока не заслужил. Поставил ноги и поехал вверх. Смотрел на лампы, но на людей внимания не обращал. И уже тогда ему всё это не понравилось. Когда-то считал хорошей идеей жить здесь, в столице. Мечты были амбициозными, он видел чуть ли не каждый свой год в том самом, далёком будущем. Будущем, которому не суждено сбыться. Потому что теперь он этого сам не хочет. Возможно, Москва тем и пьянила, что была большой и необъятной. Всем стало вдруг необходимо насладиться ею, побывать внутри, прочувствовать. Но в итоге для многих мечты оборачивалось прахом, как только нога твоя выступала из метро.

Наверху дела обстояли красочнее, несмотря даже на то, что под землёй всё выглядело не менее ослепительно. И всё же воздух его переубедил во всем. Хотелось дышать. Не потому, что московский кислород был чистым. Просто из-за ощущения жизни, нескончаемого потока ходьбы, ритма. Он даже на какое-то время закрыл глаза и всего лишь чувствовал. Это будто скальпелем срезало с него остатки нахождения в метро. Позже открыл глаза и увидел МГУ. Задумался. Захотелось и там побывать. И даже не просто посетить его, а стать частью, полноценным студентом. Такая жизнь была ему незнакома, студентом он не был, но когда-то собирался им стать. Просто так сложились обстоятельства. Он сам решил поступить иначе. Но ничего хорошего из этого не вышло.

Нацепил наушники. И перестал слышать гам вокруг. Музыка почти заставляла его идти вперёд. Шёл дальше, переходил мимо перекрёстков, глядел на Москву и каждый раз приходилось поднимать голову вверх. Шея слегка затекла. Опустил макушку и спрятал ладони в карманы. В таком одиночестве разом всё стало по-родному. Это чувство не забыть. Оно преследовало его.

Час ходьбы. Гаишники просили какого-то шумахера остановиться. Бездомный тянул руку, богатые шли мимо. Добрался на своих двоих и даже не подумал об усталости. Перед глазами предстало здание совсем небольшого размера, что-то вроде частной поликлиники. Вошёл внутрь и снял один наушник. На входе он увидел трёх девушек. Затем осмотрелся. Поликлиника выглядела «свежей», словно здесь совсем недавно был проделан хороший ремонт. Голубые стены с белой мебелью и таким же ярким светом явно стремились успокоить и расслабить появившихся на пороге. Это сыграло и с ним. Он подошёл к столу, посмотрел на девиц. Те не отвлекались, и без того завалены работой.

— Добрый день, — не поднимая головы, сказал одна из них. — По записи?

— Да, — ответил он.

— К кому?

— Психолог-психотерапевт.

— Ваша фамилия?

— Дроздовский.

— Вам по коридору в правое крыло, там последняя дверь, по табличке найдете.

Холл оказался большим, хотя снаружи здание выглядело совсем уж крошечным. Дошёл до правого крыла, встретил на пути ожидающих, больных, нездоровых. Последняя дверь. Впереди окно. От него падал сумеречный свет. На улице по-прежнему холод, а ведь зима закончилась ещё три месяца назад. Повернул голову налево. Табличка: «А. С. Гладышева. Психолог-психотерапевт». Понял, что деваться уже некуда. И постучал фалангой по дереву.

— Да-да, входите! — послышалось ему. И он вошёл.

В кабинете серого света оказалось ещё больше, тот проник в каждую щель и, как будто являясь заразой, заполнил собою всё увиденное. Женщина сидела в кресле. Она не молодая, но всё ещё старалась быть таковой. Каре, чёрные волосы, такого же цвета были и очки на глазах. Самих глаз он видел, но считал, что они были у неё карие, как у него. На её теле облегал строгий костюм, чёрный пиджак и белая рубашка, на ногах — среднего размера юбка. Она отвлеклась, приветствуя пациента взглядом.

— Садитесь, пожалуйста, — и рука её указала на диван сбоку.

Он снял рюкзак и поставил его рядом. Сел. Было очень мягко, настолько, что это невольно принуждало его расположиться как можно удобнее, ощущая себя хозяином, а не посетителем. Но сидел он ровно, старался выпрямить спину и не позориться. Хотя позора в его жизни хватало.

— Как вам Москва? — спросила психолог.

— Непонятно, — отвечал он и, вспомнив по капюшон, скинул его с головы. Стало неловко.

— А почему же?

— Представлял её себе по-другому, — закончил он.

Запнулся. Подумал, что так он себе её и представлял. Просто ожидал иного. Не сбывалось ничего.

— Меня зовут Гладышева Анна Степановна. Я психолог-психотерапевт и буду помогать вам с вашей проблемой. А вы, как я помню из нашего разговора...

— Владислав, — сказал он.

— Да, точно. Извините.

— Ничего страшного, — хотел он улыбнуться, чтобы не смущать. Но не стал.

У неё на коленях уже были наготове тетрадь и ручка для записи. Как понял Дроздовский, в тот самый момент, когда она взяла средства для письма, это значило, что пора говорить.

— Сколько вам лет, Владислав? — спросила Анна.

— Двадцать один.

— Чем вы занимаетесь? Учитесь, работаете или всё сразу?

— Работаю. Простите, — перебил он, — а как это относится к терапии?

— Не беспокойтесь. Это формальности. Если же вам не хочется рассказывать о себе подробно, я могу пропустить этот пункт. Согласны?

— Да. Согласен.

— Хорошо.

Анна перевернула страницу. На чистый листок положила ручку.

— Я хочу прояснить вам несколько деталей вашего посещения. Во-первых, для нас обоих будет важно, чтобы вы считали меня не как обычного психолога, а как вашего врача. Это поможет вам самим говорить именно о том, что важно для терапии. Во-вторых, вы всё же вольны высказываться о чём угодно, я не являюсь вам преградой, здесь нас никто не слышит. И в-третьих, я думаю, вы знаете, что за эти стены ничего не выйдет, моей обязанностью является сохранить всё сказанное вами и ни перед кем не отчитываться. Вам понятно, Владислав?

— Да.

— Отлично. Итак. Расскажите мне честно, что привело вас в мой кабинет?

Он собрался. Решил думать над каждым словом. Но потом образумился и понял, что так не пойдёт. Нужно говорить то, что сразу приходит в голову. Только правду.

— Мне порекомендовали к вам обратиться.

— Кто?

— Мама. Она сказала, что мне не помешает ваша помощь. Психолога.

— Вы раньше посещали психологов?

— Да.

— С какой целью?

— Хотел... понять себя. Почему я так себя веду.

— Как?

— Агрессивно.

— А в чём проявлялась ваша агрессивность?

Замолчал. Понял, что ляпнул какую-то глупость.

— Предлагаю вам рассказать мне об этом подробнее, Владислав.

Он вспомнил. В голове затрещало. Вернулось то самое метро. Шумы шагов, поезд несётся через станции к станциям. И всё это внутри его разума.

— Моя девушка... умерла, — сказал он. Этими же словами начал монолог. — Четыре года назад её сбила машина. Это сильно отразилось на мне. Я просто... я просто не мог без неё жить и не знал, как это делать дальше. Не находил себе места. Выдумывал всякое... Хотел покончить со всем.

— У вас были суицидальные склонности, Владислав?

Этот прямой вопрос даже не смутил его.

— Да, были. Попытки тоже были. Но этим всё кончилось. Позже мне стало ещё хуже. Я настолько далеко ушёл от реальности, что запер себя в собственной комнате и не выходил из неё около месяца. Жил в четырёх стенах. Там и появились первые мысли. Пробовал, но... боялся.

— Вы боялись смерти?

— Нет. Что попаду в ад. Не к ней.

Она чиркала что-то в своей тетради. По виду образовывалось целое сочинение.

— Что с вами произошло дальше? После её смерти и ваших попыток?

— А что может произойти с человеком, который думает о самоубийстве? У которого нет будущего? Я жил прошлым. Не вылезал из него, как из той самой комнаты. Убивал сам себя каждый день. Мучил себя сам. Никто не мешал мне, я это делал лично. И умер в итоге.

— Что значат ваши слова, Владислав? В каком смысле вы «умерли»? Как-то... духовно?

— Буквально, — ответил он. — Я не утрирую, Анна. Я на самом деле умер.

Психологу уже начали выявляться первые диагнозы, однако она не подавала виду. И всё же Дроздовский хотел доказать ей это, но не превращать всё в мистику. Ведь, если начнёт говорить о настоящем, о случившемся, то и сам в это не поверит. Но пришлось.

— Я никогда не был религиозен, — эти слова отвлекли Анну от её тетради. Она вслушалась. — Господь не помогал мне. Никогда. Наверное, потому, что я в Него не верил. А она верила...

— Ваша девушка?

— Её звали Дарья. Не могу сказать точно. Не помню просто, но она... верила. Да, по-моему, так. Она верила во что-то. Или в кого-то. Возможно, понимала, что без веры человек легко загнётся. И мне говорила, что стоит. Я всё время упирался, твердил ей об одном. Не для меня вера. Я относился к Нему с презрением. Обидой.

— Вы имеет в виду Бога?

Он кивнул.

— Когда у тебя что-то забирают, ты хочешь обвинять в этом любого и не хочешь смириться. Я обвинил Его. Он не спас её. Отнял у меня. А потом забыл обо мне. Как дитя уродливое.

Его глаз заслезился. Анна подчеркнула это, приглядевшись в его лицо. Он вытер каплю, протёр рукавом.

— Так, почему же вы всё ещё живы, Владислав?

Не мог он так сразу отыскать ответ. Каждый раз думал, каждый день вспоминал всё пройденное, а в итоге терял заветную нить. Но потом решил в какой-то момент, что продолжать — значить сдохнуть.

— Поверил, — сказал он.

В тот день, в миг его последнего дыхания, он отчётливо видел свою кончину. Чувствовал себя мертвецом, падалью, телом в могиле. Дроздовский пытался оправдаться, думал про себя, что всё это нереально, что всё это — просто его воображение, его взор на то, чего быть никогда не может. Но он был жив.

— Когда вы поняли, что живы, что вы почувствовали?

Это вбило его в ступор. Через неделю своей «новой жизни» он чувствовал страх. Через вторую — смирение. А через третью — веру. Объяснял самому себе, что это значит. И догадался. 

— Я понял, что это... шанс. Всё исправить.

— Поэтому вы здесь? — спросила Анна. — Хотите узнать, что вам делать дальше?

— Не знаю. Мне и самому хочется знать, чего я хочу.

— Вы омрачены, Владислав. Чем же? Ведь, как я поняла, вы живой человек. Смерть позади.

— Я просто... — он сбился. — Боюсь. Я не хочу жить прошлым. Всеми силами стараюсь его похоронить.

— Тогда я больше не буду спрашивать вас о вашем прошлом, Владислав, если это сильно вас напрягает. Успокойтесь. Могу предложить вам стакан воды?

— Не откажусь.

Анна перетянула ему жидкость. Та была тёплой, с лёгким холодком, оставшимся в виде послевкусия.

— Ваша вера, — говорила Анна, — вы действительно верите в Бога?

— Мне пришлось изменить свои взгляды на жизнь, — сказал Дроздовский. — Я знаю, что не всё хорошо в ней до конца. Но я верю. Хотя бы в то, что шанс ещё остался. И я им пользуюсь правильно.

— Что происходит с вашей жизнью сейчас?

— Я... люблю. Живу заново.

Она записала это.

— Сначала я не понимала вашу проблему. А теперь всё прекрасно вижу. Прошлое пугает вас, и вы хотите от него избавиться. Но это не всё.

Он молчал. Слушал.

— Ваши страхи основываются на пережитых вами эмоциях и потерях. Вы всё время думаете, что в вас живёт та самая часть, которая, возможно, хочет вырваться наружу. И ваша девушка... Вы хорошо её помните. Она тоже внутри вас. А ваша агрессия, произнесённая вами же ранее, наталкивает меня на мысли, что вы стремились к выбросу энергии, ведь, как и любой человек, находящийся на грани нервного срыва, вам хотелось обрести новые чувства и подавить старые. Но, если позволите, я задам один вопрос, который всё же коснётся вашего прошлого. Что вы делали, чтобы заглушить агрессию?

— Мучил других людей.

Анна замолчала на несколько секунд.

— Мне кажется, вы любите своё прошлое. В нём хранятся дорогие вам воспоминания, ибо ваши слова сами натолкнули меня на это. Ваша девушка, ваши горящие глаза... Даже про агрессию вы сказали слишком просто, вас это совсем не тронуло. Но сейчас прошлое пугает вас. Это потому, что вы не хотите менять настоящее.

Промолчал. Язык пропал во рту. Пришлось кивнуть.

Записала. Поставила точку. В кабинете стало молчаливо. Он услышал тиканье настенных часов. Поднял голову, посмотрел. Два часа дня.

— Я вижу, вас поджимает время, — сказала Анна, заметив его взор на часах.

Он без всяких слов передал ей деньги. Анна отвергла.

— Не сейчас, Владислав. Наша терапия ещё не окончена. Возвращайтесь, как сочтёте нужным. Я всегда здесь.

Дроздовский опустил голову и спрятал деньги обратно в карман. Он вышел за дверь. Перевёл дух. Этот разговор с самого начала он считал тяжёлым, психологам ведь нравится давить на твои мозги, копаться в них, задавать вопросы, на которые ты точно знаешь ответы, но произнести не можешь. И всё же это было уже позади. В коридоре достал телефон. Пропущенный. Надя.

— Как всё прошло? — спросила она.

— Хорошо, — сказал он изменившимся голосом, подобрел. — Через пару часов уже буду на месте. Вы там ещё не начали?

— Да ты чего, все тебя ждут. Пока не приедешь, мама на стол даже вилки не положит.

Он улыбнулся. Ему показалось, что она увидела его улыбку.

— До встречи, Влад. Люблю тебя.

— И я тебя. Люблю.

*    *    *

Наряжалась в ванной. Подвела немного туши, чтобы глаза смотрелись симпатичнее. За дверью постоянно слышала, как мама бегает туда-сюда, ставит на стол приборы, сервиз, тарелки с едой, но не успевает выделить времени для себя. Девушка направила взгляд на зеркало. Потрогала концы оливкового платья, немного подправила, поднялась к лицу. И вдруг поняла, что туш оказалась лишней. Со вздохом она взяла ватный диск и, намочив средством, приложила к векам. Стёрла. Умылась. Вся косметика лежала практически нетронутой. Ему нравится, когда её лицо было обычным, родным, подаренным самой природой. Незачем было портить.

— Надя! Надя, ну ты где там? — раздался материнский голос из комнаты.

— А что случилось? Помочь нужно? — крикнула она на дверь.

— Не надо, Надь. Я сам! — сказал её отец.

Она всё равно вышла вместе с той самой пресловутой сумочкой. Упрятала её куда подальше, чтобы не видеть, не вспоминать, и сразу же пошла к матери, надеясь вместе с отцом лишить её нагрузки. Отец уже притащил всё, что уместилось на его ладонях, нёс даже по несколько тарелок за раз. На кухне почти ничего не осталось, всё было уложено на столе в гостиной. Время уже перевалило за шесть часов. Надежда не отрывала глаз от этих цифр на стене, глядела, ждала, как будто таким образом это произойдёт гораздо незаметнее, словно ожидание заставляет часы двигаться быстрее. За спиной появились голоса. Отец включил телевизор. Футбол. Второй тайм.

— Ну, пока ждём, можно и...

Андрей Евгеньевич расположился на диване, прокашлялся в кулак и начал вертеться на мягком месте. В рубашке ему было слегка некомфортно, будто скованно. Терпел ради дочери. Хотел сделать ей приятное. Надежда подошла к дивану. Когда увидел зелёные глазки её, то поджал губы. Понимал, чего она хочет. И нажал на кнопку. Телевизор погас. Андрей оттянул рукав, смотрел на свои часы.

— Семь уже, — заметил он. — Далеко живём, значит...

— Сейчас он придёт, — произнесла девушка.

Заметила маму, которая, развязывая халат на талии, тоже пошла в ванную комнату, проговорив:

— Волосы приведу в порядок. В дверь позвонит — не пускать, пока не выйду!

— Тогда он там состарится, — сказал Андрей, моргнув правым глазом дочери. Надежда улыбнулась.

Встал за дверью. Цветы в руках пахли превосходно, он и сам не ожидал, что они даже ему смогут понравиться. Набрал всего понемногу, зато букет получился стоящий. Стоящий почти тысячу. Эти деньги хотелось тратить, хотелось дарить и получать в ответ истинную радость, которой так не хватало. Дома, там, где его ждали, он чувствовал себя счастливым и радовался тому, что сегодня будет не в одиночестве. Тогда же пальцем надавил на звонок. Прошёлся звук, пролетел сквозь уши. Услышал, как приближаются шаги. Сердце забилось. Губы сами собой изогнулись. Щеколда зашелестела, поддалась. И дверь открылась.

Даже на цветы не успела посмотреть, как тут же ринулась к нему, обняла за шею, прижалась носом к груди. От неё шло настолько много тепла, настолько много любви, что в её эмоциях можно было жить и никогда не ощущать прохлады. Всё-таки духи она решила использовать, пахнуть всегда нужно приятно, особенно, когда хочется к кому-то прижаться. Зато так он её запоминал лучше. Принюхался к запаху, проникался блаженством. Рукой с цветами прислонил её к себе. Она медленно разомкнула веки. Спросила:

— Целовать не будешь?

— Размечталась.

Владислав заметил тень Андрея Евгеньевича, появившегося спереди. Тот положил руки в карманы. Сказал, смотря на это:

— Ну, ты впустишь его или как? Дай человеку-то в дом зайти.

Надежда отомкнула от него свои губы, но не отходила. Дроздовский встал в коридоре, рассмотрел её отца. Вновь тот засмеялся, вновь по-мужски протянул ладонь и одарил его крепким рукопожатием, а после постучал по спине, почти как сыну.

— Здорова, Влад. Как дела твои?

— Хорошо. Спасибо, что спросили, — ответил тот, избавившись от обуви. — У вас как?

— Да ничего, ничего... А Москва там как? Стоит-не шевельнётся?

— В точности, как вы сказали.

— Ладно. Проходи за стол, — положив ему руку на плечо, Андрей Евгеньевич провёл Дроздовского в гостиную, хвастаясь наготовленным супругой.

Та в свою очередь не забыла закрутить локоны. Услышала, что он уже был в квартире. Наталья начала торопиться, случайно схватила плойку пальцами, обожглась. И тут же бросила эту затею, как и саму плойку более не трогала. Подправила ресницы. Все уже дожидались только её. Выключила свет, закрыла дверь в ванной. Владислав стоял по середине вместе с её мужем. Наталья Павловна заулыбалась, поприветствовала его и приобняла, чмокнув в щёку.

— Вот он, наконец-то пришёл! Садись, Влад, садись, чего стоять-то.

Сели сразу же все по своим местам. Муж к жене, парень к девушке. Благо стол имел именно такую форму прямоугольника, чтобы это стало возможным. Ужин начался в десять минут восьмого. Подумал, что не опоздал. Всё почти вовремя.

Наталья каждому положила в тарелку по выбору. Муж потребовал жаренную рыбу, Надя как всегда хотела отведать мамин салат с большим количеством зелени, Дроздовский же не отказался от того, что предложат. Предложили же салат Цезарь. Наталья навалила ему кучку и ткнула в неё ложку. Принялись за еду.

Свет горел приглушённый, чтобы не ослеплять глаза. За окном уже образовалась темень, а мрачные силуэты деревьев лишь дополняли эту ночную картину. Надежда подумала, что подобный пейзаж ей уже совсем приелся, стал для неё же самой заезженным, ей стоит рисовать нечто более осмысленное. К примеру, снова взяться за Владислава. В нём она видела музу, он вдохновлял её на новые свершения. Надежда всегда прямо говорила ему, что когда-нибудь портреты с его изображением будут висеть в галереях, хотя к своему творчеству относилась с презрением и считала себя ещё не до конца освоившимся художником. Требовалось гораздо больше практики, чем несколько морей и лиц своего возлюбленного. Но её всё равно тянуло нанести черты Дроздовского на холст. Она вспомнила первые рисунки, посвящённые ему. Побитый. С синяками. Этот она хотела выбросить. Оставила тот, что получился в итоге. Чистый, похожий на него сейчас. Тот, с которым она плакала. Но никогда не показывала ему. Хранила на память. А память никому отдавать не собиралась.

Андрей Евгеньевич проглотил оставшуюся шкурку от рыбы, пережевал, провёл через горло к желудку и протяжно выдохнул. Вкус оставался прелестным, такой удаётся прочувствовать лишь по какому-нибудь особому поводу. Сегодня же повод был как раз из таких, весомый. Дочь во второй раз пригласила своего парня, чтобы очередное знакомство прошло как надо, по-праздничному, достойно подобному событию. Изначально Дроздовский не поддерживал эту идею, думая, что и в первый раз ему удалось произвести приятное впечатление на её родителей. Как обычно, Надежда принялась настаивать и уговаривать. Она всего лишь хотела ощутить его рядом, в кругу семью, среди мамы и папы. Побыть как с родным. Побыть счастливой.

— Рыбка, конечно, да-а... Надо бы почаще брать, — проговорил Андрей Евгеньевич.

— Ну, бери, если надо. Сам и готовить её будешь.

— Вот и буду. Вон, с Владом купим, пожарим и съедим вдвоём, да? — направил он глаза на Владислава. Тот, пережёвывая, слегка покраснел и усмехнулся. Андрей Евгеньевич начал смеяться и брать второй кусок. — Как говорится, между первым и вторым кусочком ждать вообще не принято.

— Влад, а ты в Москве был? — спросила Наталья Павловна.

— Мам, ну я же рассказывала, — вмешалась Надежда.

— Да это-то я помню... а зачем туда ездил?

Вопрос матери Надежды нельзя было пропустить, как он делал раньше с другими людьми, нельзя было уворачиваться и менять темы. Нужно просто ответить. Честно. И не стыдиться. Ради неё.

— К психологу.

Наталья перестала жевать, её челюсть вдруг остановилась, а глаза зажглись проницательным светом.

— А... что с тобой не так? У тебя какие-то проблемы? С семьёй или?..

— Мам, — Надежда настаивала, чтобы она прекратила.

Наталья опомнилась.

— Извини, Влад, это меня не касается. Прости.

— Ничего. Я... Да. У меня есть некоторые проблемы. Вернее, были, — сказал Дроздовский. — Сейчас я лишь появляюсь там ради профилактики.

Не совсем честно, но всю правду он не говорил даже Анне, своему психотерапевту. Не решался. Хотел пережевать её в мозгах, как пищу. А после, если не понравится — выплюнуть.

— Надька сказала, у тебя работа есть, — вступил в диалог Андрей Евгеньевич. — Что за профессия?

— Грузчик на фарфоровом заводе. Готовый товар к продаже загружаю в машины и перевожу для покраски. Получаю немного, на самом деле. Но пока лишь начинаю приучать себя к нормальной работе.

— Это дело святое. А я вот тоже когда-то на заводе работал, — произнёс Андрей, растянувшись на стуле, — в девяностых. Надька только появилась, а я без дела сидел дома, в пупке ковырялся. Наташка меня чуть ли не метлой гоняла. А тогда ещё было время такое, не самое хорошее. Всё на свете перекрывали, закрывали, то мест нет, то оборудования... Короче, пришлось пробиваться другими способами. Звоню друзьям, те на литейном работают. «Местечко найдётся?» И всё, уже устроили. А потом денег накопил и ушёл. Ну, жили как-то потом. Денег тоже было, честно говоря, немного. Однако... Надю в школу отдали. А там и заболел я и...

Он опустил голову. Наталья повернулась к нему лицом. Андрей попытался не переходить на эту тему ни в коем случае. Оживился, сделал довольное лицо и приятно улыбнулся. Все успокоились. Но даже так его последние слова оставили какую-то горесть. Андрей тут же принялся исправлять навеянную печаль.

— Эх, вот говорят, счастья нет. Да ты на них посмотри, Наташ.

Наталья обратилась к Владиславу, рядом с которым по-прежнему находилась Надежда. Это вызвало в ней умиление, радость за дочь. Столько времени та пробыла в одиночестве, постоянно ходила хмурой, жила одной жизнью и даже не ради себя. Она сама не знала, зачем ей было жить, когда не с кем разделить свои чувства. Сейчас же она легко говорила и выглядела также легко. Переменилась.

— Я при первом нашем с тобой знакомстве не спрашивала специально, Влад. Так что теперь никуда ты не денешься. Давай, рассказывай, как Надю встретил, — задала вопрос её мама.

Владислав положил вилку, поглядел в сторону, на неё. Надежда покрыла своей ладонью его руку, согревая. Слегка приободрила.

— В прошлом году, где-то в октябре. В автобусе.

В этот момент она просунула свои пальцы меж его. Стало ещё теплее.

— Я был у окна, место свободное держал. Она зашла, а я с закрытыми глазами сидел, музыку слушал. Надя села, я заметил и очнулся. Увидел её. А она... Продолжишь? — предложил он ей.

— Я подумала, что разбудила его. С тобой по телефону говорила, мам. Потом перекинулась с ним парой слов. Что-то о погоде, вроде бы. Назвали друг другу имена. Он и вышел на остановке. Я дальше поехала.

— Ну ты тут интригу создала, — бросил Андрей Евгеньевич, смеясь. — Интересно, что там дальше-то было?

— Потом в декабре он пришёл на мою остановку, я ехала на курсы. Он встал рядом, тоже ждал. Я вспомнила его. И... и как-то нутром почуяла, что он там оказался из-за меня.

Её родители внимательно наблюдали за ними. Мать любовалась, отец думал о своих прожитых годах. Первый раз всегда хотелось вернуть. Первые слова, эмоции, прогулки за руки, прикосновения, желание, поцелуй. Время проходит, а воспоминания остаются на месте. Тоска да и только. Жаль, что человеку всё же удаётся помнить помимо хорошего ещё и плохое. Андрей Евгеньевич не стал погружаться в свои мысли. Он дослушал дочь.

— Потом мы сели в автобус уже вместе. И я... Не сердись, мам. Я тогда... курсы прогуляла.

— Знаю уже. Ну, раз уж был весомый повод, ругать не стала. Всё-таки ты мне про Владислава такого наговорила, что я уж сама хотела с ним познакомиться. А ты почему раньше к нам не приходил? — спросила она Дроздовского.

— Не знаю. Не был готов, — пожал тот плечами.

— И все полгода готовился. Мужик, — прокомментировал Андрей Евгеньевич.

— А что потом планируете? Жизнь же надо как-то обустраивать, в конце концов. Вижу, Влад , ты серьёзный парень, и работу имеешь и неглупый. Так, что будете делать?

— Да ну куда ты лезешь-то? — проворчал Андрей. — Детям бы с настоящим разобраться, а уж потом в будущее смотреть.

— Вообще, мы уже думали об этом, — сказала Надежда, вступившись за мать. — Недавно, кстати, Влад мне сказал, что хочет накопить на квартиру.

Дроздовский кивнул, услышав эти слова.

— Да. Часть зарплаты откладываю. Пока не очень, но процесс хотя бы запущен.

— Это хорошо. Хорошо. Только не вздумай ипотеку брать, как человек, который на эти грабли наступил тебе говорю. Сам же пожалеешь. А если так прикинуть, где квартирку-то возьмёте? Здесь? Или всё-таки в столицу махнёте?

— Думаю... Думаю, что столицу пропустим, куда-нибудь в другое место. Не знаю, в какое. Не решил ещё.

— А здесь чего? — продолжал отец Надежды.

— Честно говоря... надоело. Я здесь давно живу, хорошо этот город знаю. И порой желаю, что лучше бы никогда не знал. Хочется в новый город. Воздухом подышать чужим. Развеяться. Ну и... Оставить всё это позади.

— Тебе точно двадцать? — спросил Андрей Евгеньевич подозрительно.

— Уже двадцать один, — поправила Надежда. — У Влада было день рождения неделю назад.

— И смотри, молчит сидит, — заметил Андрей. — Так-так. Лучше уж поздно, чем никогда. Верно, Влад? — покосился тот на спиртное.

Шло время. Они сидели, ели, разговаривали о разных вещах, вспоминали, мечтали. Наслаждались этим днём до самой его последней секунды. Потемнело ещё сильнее, большая стрелка перешла на десять часов. Андрей Евгеньевич уже достаточно выпил, жена сегодня была не против, даже не сердилась, а подливала. Семья Резаковых всё же приняла Владислава, посчитав его не за простого ухажёра их дочери, а за приятного собеседника, за практически нового члена семьи. Дроздовский пытался не врать, не скрывать от этих людей того, что они должны были о нём знать. Он перестал волноваться, всё напряжение спало, а рука Надежды продолжала дарить ему ощущение спокойствия. День подошёл к концу.

Наталья Павловна вместе с Надеждой начали уносить со стола всю еду, велели своим женихам доедать оставшееся. Пока не унесли бутылку, Андрей Евгеньевич сказал Владиславу несколько слов.

— Ты человек хороший. 

— Может быть.

— Что значит «может быть»? Чего удумал-то про себя? Нет, Влад, тут о себе говорить можно всякого, но только со стороны тебя оценят по достоинству. Так что... Нравишься ты мне. Как сын почти. Хотел я когда-то мальчика, а потом и с дочкой хорошо стало жить. Запомни, Влад, пару вещей от старого человека. Неважно, какой у тебя ребёнок или жена — да плевать. Любить всех надо. А я вижу, вы с ней и вправду любите друг друга. Когда отцом становился, никому не хотел дочь отдавать, исключительно через труп. А теперь спокоен я. Знаешь, любовь — штука сложная. Один раз не поймёшь и никогда потом не сможешь. Надо сейчас её понимать, понимаешь? Ага.

Налил в две рюмки. Протянул Владиславу. Тот думал противиться, отказаться и держать голову в трезвости. Но позже решил поступить на потеху. Взял жидкость в руки. Тост.

— За твою молодость и здравый ум! — кричал тот шёпотом.

Не желая привлекать внимания дам, Андрей Евгеньевич приложил указательный палец к губе и произнёс:

— Тихонько только. Чокаемся.

Рюмки стукнулись практически глухо и, не теряя времени, они проглотили их залпом. Дроздовский почти ничего не ощутил. То ли алкоголь совсем перестал на него действовать за долгое время трезвости, то ли спирт оказался совершенно безвредным для его разума. Но, посмотрев на Андрея Евгеньевича, все мысли о качестве водки у него сразу же пропали. Тот был в не самом адекватном состоянии, и тем не менее продолжил говорить с ним, не сдерживая себя.

— Ты служил? — спросил он.

Дроздовский собрался с ответом.

— В войсках специального назначения. Пошёл по контракту на два года, ушёл через год.

— Почем-му?

— Засиделся там. Мать дома ждала. Не стал мучить. Вы?

— ВДВ, Влад. Столько лет прошло, что татуха почти стёрлась. Рад я, что служил ты. Хоть за Надьку постоять сможешь. Это же и вправду у нас тут место гнилое. Гниль, ну вот реально. Всякий сброд ходит, я бы их лично перешиб, да старый уже. Так что, это ты хорошо думаешь, что уезжать отсюда надо. Я бы на твоём месте давно бы это сделал. И Надю бы тебе отдал, ей-богу.

— Я без неё никуда бы не уехал, — ответил он.

— Правильно мыслишь. Хороший ты парень. А знаешь что... Встань, солдат!

Владислав поднялся со стула. За ним это сделал и Андрей Евгеньевич. Он резко протянул ему руку. Дроздовский пожал её. Тогда же мужчина наклонил его к себе и приобнял. От него пахло спиртом, настоящим мужским запахом. Он снова стучал ему по спине.

— Береги дочку мою, хорошо?

— Так точно, — сказал Владислав. — Буду.

— Настоящую любовь много раз не получают. Это же как дар божий. Дали — храни как самое дорогое.

— Не успели мы посуду помыть, как ты уже к нему обниматься полез. Лучше бы спать пошёл, — смешливо проговорила Наталья Павловна.

— А вот и пойду.

Андрей Евгеньевич отцепился от Владислава. Из кухни вернулась Надежда, подошла к нему, сунула руки через его талию. Тоже обняла. Здесь они были одни. Он чувствовал себя каким-то плюшевым медведем. И ему это нравилось. Хотя бы потому, что запах от Надежды всё равно был получше, чем от её отца. Наталья провожала мужа в постель. На столе уже к этому времени стало пусто. Вся посуда лежала в шкафчиках, вымытая, без единого жирного пятна. Вечер оказался удачным. Владислав дышал ей в шею, продолжал нюхать парфюм, словно слившийся с её кожей. Шепнул ей на ухо:

— Давай прогуляемся.

Она помолчала. Не знала ответа.

— Думаешь, не отпустят?

— Не знаю.

— А если я попрошу?

— А ты попробуй.

Вместе с ней дошли до Натальи. Та в спальне накидывала на мужа одеяло. Андрей Евгеньевич барахтался, вертелся из стороны в сторону, не мог выбрать хорошую позу для сна. Оставила его так. Выключила свет. Закрыла комнату. На входе заметила улыбки, они стояли, чего-то ждали от неё.

— Больно довольные вы какие-то, — сказала женщина.

— Наталья Павловна, разрешите нам погулять немного? — спросил Дроздовский.

Поставила руки по бокам на туловище. Посмотрела на их лица. И растаяла.

— Ладно, идите. Но, Влад, — он обернулся, уже отойдя на пару шагов, — осторожнее там, хорошо? Надю приведёшь домой целой и невредимой.

— Клянусь, — ответил он и положил руку на свой крест, свисавший с шеи.

Одевались в коридоре. Дроздовский взял ветровку, Надежда прихватила небольшую сумку. Мама ждала, пока они уйдут. Она провожала их даже в подъезде. Спустились совсем низко и пропали из виду. Но сердце не волновалось, не колотилось из груди. Верила ему. Доверяла.

*    *    *

Город засиял теми красками, которые тот всё время прятал под собой, желая выставить напоказ лишь ночью. Стало заметно светлее от ярких ламп и вывесок, но в небе всё ещё располагалась необъятная тьма. В лужах отражались фонари, цветастые названия наполняли улицы красотой. Шумел ветер, но холодно им не становилось. Он нёс свою ветровку в руках, чувствовал телом дуновение, смотрел под ноги, чтобы не наступить на остатки дождевых капель и не промокнуть. Они шли вперёд, разглядывали место, в котором жили. Сейчас, когда они были вдвоём, всё им казалось совершенно иным, непохожим на раннее ощущение этого поселения. Мрак сменился романтикой, исчезла напряжённость и грусть. Он держал её за руку.

Подошли к безлюдному небольшому парку. По середине стоял памятник, посвящённый Фёдору Михайловичу Достоевскому. Писатель сидел, слегка ссутулившись, скрестил пальцы на коленке, глядел куда-то, в какое-то пространство. Он видел жизнь. Они присели на скамью, над ними горел белый фонарный столб. Здесь никого не было. Лишь ветер куда-то уносил за собой мусор, унося в неизведанное. Остальное никуда не исчезло, было всё так же на месте. Она придвинулась, оказалась к нему ещё ближе. Положила голову ему на плечо. Увидела в чёрном небе лунным отблеск. Спутник не выходил из-за тучи, как будто постеснявшись. Вместо луны красовались звёзды. Им этого было достаточно.

Дроздовский неожиданно ткнул пальцем вверх.

— Смотри.

— Что?

— Созвездие какое-то... непонятное...

Надежда приподняла голову, всмотрелась получше. Отвлеклась от него. Попалась на уловку. Он развернул её к себе и поцеловал. Тогда же всё вокруг них потерялось. Не только на площади, но и во всём мире для них никого совершенно не стало. Когда закончили, вновь были неразлучны. Всё не могли отстать друг от друга. Не хотели этого делать. Надежда чувствовала его любовь все эти полгода. Она не устала от неё, ни разу не пожалела. Ей не хватало этого. Жизнь и без того украла у неё счастье, поставив его в ряд с другим отобранным, с прошлым. Сейчас она хотела просто любить.

Не говорили, а просто сидели рядом. Так пары обычно и поступают, когда осознают, что слова излишни. Хочется просто побыть наедине с дорогим тебе человеком, знать, что он с тобой, ощущать теплоту его тела. Ветер подул сильнее. На коже вскочили мурашки. Он гладил её, трогал её рыжие волосы, любил их. Привязался. Глаза она не открывала. Делала вид, что заснула. Он усмехнулся. И тогда же взял её руками и вскинул на плечо. Надежда испугалась, начала, истерично смеясь, долбить ему по спине. Кричала:

— Отпусти! Отпусти ты! — давилась она смехом.

— Что-то ты много хочешь в последнее время, — ответил ей Дроздовский.

— Ну Влад!

— Ладно-ладно.

Прошёл ещё метр. Остановился и поставил её перед собой. Посмотрел в зелёные глаза. Руки положил на её щёки. Поцелуй был недолгим. Она снова купилась. Владислав взял её уже по-другому: как ребёнка в пелёнке. Так она хотя бы не сопротивлялась. Как дитя понёс её на своих руках, не уводя взгляда с зелёных глаз. Теперь и он попался в её сеть. Глаза и были приманкой. Она не закрывала их. Хотела также смотреть. Смотрел и он. Не отрываясь.