La plus belle

Лили спускалась по лестнице медленно, точно боялась споткнуться о собственный подол, и тщательно нащупывала под собою каждую ступеньку. Даниэль, ждавший ее внизу, набросил ей на плечи накидку с воротником из тигрового меха; Лили тут же закуталась в нее, как в броню, но ей это не помогло — взяв ее за руку, Даниэль ощутил даже сквозь ткань перчатки, что пальцы ее холодны как лед.

— Меня, наверное, сейчас наизнанку вывернет, — прошептала она, пока они направлялись через зал к дверям, где их ждали, готовые к выходу, Мадам и Эжени. Даниэль через силу улыбнулся ей — чтобы приободрить ее и заодно скрыть, что у него самого сердце не на месте.

— Все будет в порядке. Никто не даст тебя в обиду.

Сержа с ними не было. Полины, впрочем, тоже. «Он занят, а она приболела», — так объяснила Мадам их отсутствие и, не тратя времени на дальнейшие уточнения, первая сделала шаг к дожидавшемуся их экипажу. Эжени следовала за ней, придерживая на голове широкую, с синими перьями шляпу, за ней почти след в след ступала Лили, а Даниэль замыкал их пестрое шествие. В цилиндре и фраке, взятом напрокат и оттого узковатом в плечах, он чувствовал себя не в своей тарелке, точно гусь, которого облили соусом и готовятся отправить в печь; впрочем, Лили в полной мере разделяла его нервозность — то и дело поправляла перчатки, кусала губы и, судя по ее жалобному взгляду, была готова запросить пощады.

— Прекрати, — наконец бросила ей Мадам, явственно уставшая терпеть эту пантомиму. — Пассаван тебя не укусит. Он признанный король кутежей, но не обидит и мухи.

— Кто он? — решился спросить Даниэль, чтобы не ехать в молчании. — Я не слышал раньше эту фамилию.

— Неудивительно, — Мадам смотрела не на него, а в окно, и по ее лицу метались огни проносившихся мимо фонарей, — его дед получил дворянство при Первой Империи*. Оказался ушлым малым: скупил за бесценок земли и поместья тех, кому не повезло лишиться имущества, а то и головы. Мог жить на ренту и не знать горя, но решил пойти дальше: организовал несколько ткацких фабрик, и они начали приносить ему весьма неплохой доход. Его сын, недавно отошедший в мир иной, удачно вложился в торговлю в колониях. Денег, которые он получил, хватит на несколько жизней. И наш Эдуар, не трудившийся в своей жизни и дня, совершенно не знает им цену. Поэтому и сорит ими направо и налево, тратя их на все, что посчитает, как он говорит «достойным». Он очень полезный друг, Дани. Таких всегда надо иметь под рукой.

На Новом мосту экипаж замедлился. Здесь, как обычно по вечерам, образовался небольшой затор, и Мадам поморщилась, когда до ее ушей донеслась перебранка едва не столкнувшихся извозчиков.

— Все время забываю спросить у тебя, — обратилась она к Даниэлю, задергивая занавеску на окне и погружая в практически беспросветную тьму всех, находящихся в экипаже, — ты монархист или республиканец?

Даниэль ответил ей не сразу. Признаться, он не ожидал подобного вопроса.

— Не уверен, что могу сказать точно, — выговорил он, пытаясь тут же осмыслить все, что слышал когда-либо о монархии и республике, дабы составить о них какое-то четкое мнение, и терпя в этом полный крах. — В моей семье достаточно было тех и других. В итоге одна половина перебила другую... так что, если говорить о наследственности, я скорее поддерживаю Республику.

— Наследственность, — усмехнулась Мадам с непонятным выражением. — Все мы — потомки победителей. Тех, кто оказался смелее, сильнее, а подчас и кровожаднее, чтобы остаться в живых, тогда как другие гибли. Но у тебя самого, как я понимаю, нет политических взглядов?

Даниэль мотнул головой. Политику он всегда считал про себя чем-то невыразимо скучным, замшелым, а интерес к ней — косной глупостью, не достойной истинного служителя муз. Поэтому ему сложно было представить, к чему клонит Мадам; но она, вопреки его опасениям, осталась довольна его ответом.

— У Пассавана редко говорят о политике, — сказала она, и глаза ее сверкнули в темноте, как два тлеющих угля, — но если заговорят, мой тебе совет — соглашайся со всеми и ни с кем. Мы не можем позволить себе такую роскошь, как убеждения. Время сейчас неспокойное, ветра переменчивы, и никогда не знаешь, кого они сбросят с вершины, а кого на нее вознесут.

— Обязательно последую вашему совету, — заверил ее Даниэль, недоумевая про себя, что вообще могло заставить ее заговорить об этом. Впрочем, он уже понял, что Мадам не из тех, кто будет размениваться на пустую болтовню; если она захотела напомнить ему об осторожности, значит, на то должна была существовать веская причина.Экипаж остановился. Даниэль вышел из него первым, подал руку каждой из своих спутниц по очереди и лишь затем позволил себе оглядеться. Они находились недалеко от набережной Орсе, во дворе дома из двух этажей, сохранившемуся здесь, судя по его внешнему виду, еще с наполеоновских времен. На всех этажах горели окна; до Даниэля доносились смех, звуки музыки и звон бокалов.

— Как раз вовремя, — заметила Мадам удовлетворенно. — Мы не припозднились.

В гигантском, залитом светом холле их встретили вышколенные, безукоризненно одетые служители — ливрея каждого из них стоила, должно быть, больше, чем фрак Даниэля, и молодой человек чувствовал себя отчаянно неловко, вручая молчаливому лакею свой потертый цилиндр и порядком износившиеся перчатки. Тот, правда, ни одним движением брови не выразил своего отношения к неказистому внешнему виду гостя и скрылся за шторой, где находилась, очевидно, гардеробная.

— О, друзья мои! — раздался над головами пришедших оживленный голос, подхваченный гулявшим под сводами эхом. — Наконец-то и вы здесь!

Даниэль обернулся. К ним уже бежал по широкой мраморной лестнице человек средних лет, с приятным и располагающим лицом, которое портили, пожалуй, только чрезмерно покрасневшие щеки, выдававшие в своем обладателе незаурядного любителя спиртного. На выглаженный, отливающий шелком фрак незнакомца страшно было, казалось, даже дышать; вдобавок, когда человек приблизился, Даниэль заметил сверкнувший у него на руке перстень с золотой печаткой.

— Дорогой Эдуар, — сказала Мадам, выдавая в своем визави хозяина приема, и обменялась с ним приятельскими поцелуями в щеку, — мы очень рады...

— А я! Я рад чрезвычайно! — горячо ответил де Пассаван, улыбаясь от уха до уха, и почти набросился на Эжени с объятиями. — Милая моя, ты прекраснее вечерней зари!

— Ты тоже блестящ, как и всегда, — засмеялась Эжени, не оставляя сомнений в том, что с графом она знакома давно и, более того — состоит с ним в теплых, даже дружеских отношениях. — Мы так скучали...

— Я тоже скучал, ты даже не представляешь. Не веришь — не смог, плюнул, вернулся в Париж на две недели раньше, чем думал, — затрещал де Пассаван, бережно сжимая ее ладонь. — Не мог выносить эти чертовы апеннинские рожи. Только на словах потомки римлян, а на деле — тьфу! Жалкие людишки. Впрочем, случилась со мной в Болонье одна презабавная история, я расскажу и ты обхохочешься... так, а это, значит, наше молодое дарование?

Неловкость, которую Даниэль испытывал, только удвоилась, когда сияющий взгляд графа оборотился на него. Молодой человек испытал даже острое желание спрятаться куда-нибудь, точно не с улыбкой к нему приближался де Пассаван, а с остро наточенным окровавленным топором.

— Да-да, — подтвердила Мадам, наблюдая за ним с усмешкой, — это он.

— Чудесно! — провозгласил граф, пожимая Даниэлю руку со всей возможной сердечностью; тот только крякнул, чувствуя, как хрустнули его пальцы. — Видел ваши картины. Восхитительно! Но поговорим об этом позже, не хочу сейчас, в спешке... а тут?

Следующей жертвой его приветливости закономерно оказалась Лили. Впрочем, она не сплоховала, ничем не выдав ни растерянности, ни испуга — выступила вперед и присела в глубоком реверансе, выполненном по всем правилам светского этикета.

— Месье, для меня большая честь познако...

— О, давайте без церемоний, — засмеялся Пассаван, хватая ее за руку и порывисто прижимаясь губами к запястью. — Мы же не на приеме где-нибудь в Версале, правда? Общество самое что ни на есть простое... вы Лили, верно?

— Да, месье, — кивнула она, ничуть не ошеломленная его болтовней, и Даниэль невольно восхитился ее выдержкой. Пассаван, судя по его виду, тоже пребывал в восхищении:

— Эдуар Арман Огюст де Пассаван к вашим услугам, дорогая. Для вас — просто Эдуар, как только мы выпьем на брудершафт, а выпьем мы весьма скоро... прошу за мной!

Следуя за графом, все четверо поднялись на этаж. Там, объятые ярким, неподвижным светом электрических ламп, толпились гости, и у Даниэля, впервые оказавшегося в столь блестящем обществе, зарябило в глазах. Он застыл, не зная даже, на что обратить свой взгляд — на ломившийся от тонких вин и изысканных закусок фуршетный стол? на роскошные украшения, сияющие всеми цветами на шеях и руках присутствующих дам? на музыкантов, играющих слаженно, без единой лишней ноты, знаменитый шопеновский вальс? Лили, как Даниэль заметил, тоже замерла в нерешительности; даже когда ей поднесли бокал вина, она взяла его не сразу, явно не заметив.

— Будьте как дома, — Пассаван продолжал источать волны доброжелательности, но теперь его главной целью был, очевидно, Даниэль, которого он нетерпеливо подхватил под локоть. — Пройдемте-ка со мной, хочу вас кое с кем познакомить.

Не имеющий никакой возможности к сопротивлению, Даниэль позволил себя увести. Пассаван, между делом вручив ему бокал с вином, продолжал говорить без умолку:

— Ваша Саломея просто гениальна. Сам Леонардо бы не нарисовал лучше.

— Я вас уверяю, — начал Даниэль, не зная, куда деть себя от смущения, — я не думал, что...

— Перестаньте, перестаньте, — нетерпеливо махнул рукой его громогласный спутник. — Вы знаете истинную цену своих работ куда лучше меня. Так что не скромничайте. А моделью, как я понял, для вас послужила прелестная Лили?

— Да, — подтвердил Даниэль, в душе которого нерешительность постепенно уступала место гордости. — Я понял, что это ее образ, как только ее увидел.

— Что говорит о вашем изысканном вкусе, друг мой! — обрадованно заключил Пассаван, хлопая его по плечу, и тут же отвлекся, пытаясь взглядом разыскать кого-то в толпе. — Черт, да где же этот бездельник? Вечно его нет, когда он нужен... выйдем на балкон?

Возможно, дело было в вине, которое Даниэль допил в несколько глотком, или в том, что он понемногу свыкся с шумной компанией графа, но с каждой минутой он ощущал себя все более расслабленно и даже приподнято; в собравшемся обществе, насколько он мог судить по донесшимся до него обрывкам разговоров, он мог отыскать единомышленников и даже друзей — тех самых людей богемы, о принадлежности к которым сам он долгое время мог лишь мечтать. Пассаван, кажется, заметил его заинтересованность:

— Вы, я понимаю, в Париже недавно?

— Я прибыл сюда весной, — проговорил Даниэль, внезапно удивляясь собственным словам, и добавил несколько озадаченно, — но мне кажется, что с тех пор прошла целая жизнь.

— Так всегда бывает, — сказал ему Пассаван, беря у проходящего мимо официанта еще один бокал. — Париж — это совсем не то, что весь остальной мир. В этом городе все по-своему. Сам иногда удивляюсь — и как я мог когда-то жить где-то в другом месте? Нет, если весь мир представить как некий единый организм, то этот город, несомненно, будет его сердцем — сюда стекается вся кровь и отсюда же разбегается, очищенная, обновленная, чтобы напитать собой даже самые отдаленные части тела... мы с вами — эта кровь. Кровь мира, если будет угодно.

Даниэлю такое сравнение пришлось по душе, и он не скрыл этого; заметив понимание в глазах собеседника, Пассаван продолжил развивать свою мысль:

— Мы стоим на пороге революции, друг мой. Революции более разрушительной, чем все, что происходили до этого, ведь произойдет она в первую очередь в умах и сердцах. Я вижу, как дрожит мироздание, готовясь сбросить с себя оковы отживших свое условностей и предрассудков. И мы можем быть теми, кто поможет ему! А? Как вам?

— Я тоже думал об этом последнее время, — признался Даниэль, хватаясь за возможность излить душу кому-то, близкому ему по взглядам и воззрениям, — когда столкнулся с непониманием господ из Академии.

— Академия! — презрительно хмыкнул Пассаван. — Убежище никчемных бездарей, трясущих вековыми регалиями! Была бы моя воля, я бы давно сравнял ее с землей.

— Это правильно, — подтвердил Даниэль, отхлебывая еще вина и ощущая, как в мыслях его, да и во всем теле, поселяется томительная, чудодейственная легкость. — Все, что они могут — паразитировать на славных именах прошлого...

— Да и сколько стоят те славные имена? — вопросил граф, все больше распаляясь. — То, что было великим когда-то, не обязательно является таковым сейчас. Миру нужны новые имена, новые творцы, новое искусство! А не унылое копирование того, что мертво уже не одно десятилетие.

Даниэль открыл было рот, чтобы выразить словам Пассавана всю возможную поддержку, но в этот момент граф едва не подпрыгнул на месте и, предупредительно вскрикнув, бросился за кем-то из гостей. Им оказался молодой мужчина, по виду чуть старше Даниэля; фрак на нем тоже был не из лучших, но смотрелся при этом как влитой, даже несмотря на пару винных пятен, расцветших на жилете и галстуке. На груди у него алел бутон розы — примятый, истрепавшийся, державшийся разве что на честном слове.

— Это Роз, — представил его Пассаван, возвращаясь к Даниэлю; своего знакомца он вел под руку, ибо шаг того был уже несколько нетверд. — То есть, у него есть и обычное имя, но все зовут его Роз. Вы наверняка читали его «Поэму о Галахаде». Она разошлась немаленьким тиражом.

— А я слышал о ваших картинах, — проговорил Роз, обмениваясь с Даниэлем рукопожатием; вопреки своему странноватому виду, он вызывал симпатию с первой же секунды знакомства, и Даниэль охотно разделил с ним предложение за это знакомство выпить. — Не видел воочию, но я думаю, это временно.

— Конечно, временно, — успокоил его Пассаван. — Мы, люди нового времени, должны держаться вместе. Как вы считаете, друг мой, — добавил он, обращаясь уже к Даниэлю, — найдется у вас свободный вечерок для наших сборищ? Мы собираемся в ресторане «Прокоп»** каждый четверг — я и мои единомышленники. Компания преинтереснейшая. Попадаются и те, кто весьма известен в определенных кругах!

Даниэль не сразу поверил в услышанное. От восторга у него перехватило дыхание, и он чуть не выпалил что-то ребяческое, что наверняка показалось бы Пассавану неимоверно смешным, но вовремя взял себя в руки, напустил на себя вид задумчивый и значительный, как полагалось человеку, не тратящему свое время по мелочам:

— Ваше приглашение очень лестно. Думаю, что смогу его принять.

— Ну и чудно! — взревел Пассаван и жестом подозвал официанта. — Эй, там! Шампанского мне и моим друзьям!

Вечер начал складываться самым приятнейшим образом. Пассаван вскоре исчез, сославшись на необходимость уделить внимание и другим гостям, но Даниэль вполне довольствовался обществом Роза — тот оказался вдумчивым и начитанным собеседником, хоть и в процессе беседы пил, не переставая. Затем, отдав должное закускам, большая часть присутствующих переместилась в соседний зал, где стояли подмостки и несколько игральных столов; тут наступил черед Эжени стать центром всеобщего внимания, и она блестяще справилась с поставленной задачей, исполнив несколько популярных романсов (один из них — даже на бис).

— Чаровница! — пробасил кто-то на задних рядах, когда отголосок последней взятой ею ноты растворился под потолком, и Даниэль про себя был с таким определением полностью согласен. Понемногу толпа переместилась к столам; самый большой ажиотаж был, разумеется, у того, где играли в кости и где сидел хозяин дома. Эжени стояла подле него; Даниэль, отыскав в толпе Лили, вместе с ней и Розом пробился к самому бортику.

— А, — произнес Роз, бросив взгляд на зеленое сукно, — опять эта дурацкая игра.

Лили вопросительно посмотрела на Даниэля. Тот, не имеющий никакого понятия о том, что собирается происходить, только пожал плечами, и тогда она деликатно, но вместе с тем требовательно потянула Роза за рукав.

— Не будет ли месье так любезен объяснить мне правила?

— А? Что? — Роз как будто не сразу понял, что рядом с ним кто-то стоит; опустив глаза на Лили, он с явным трудом сдержал приступ икоты. — А, вы об этом. Правила, знаете ли, самые простые. Каждый игрок должен сделать ставку — видите, стол расчерчен? Все возможные ставки написаны там. Затем бросают кости. Чья ставка выпала — тот и победил.

— Вы не играете?

— О, нет, — Роз усмехнулся, вытащил свой несчастный бутон из петлицы и сотрясшейся рукой вручил его Лили. — Здесь все зависит лишь от прихоти Фортуны, а она не благоволит тем, кто надрался.

Лили растерянно приняла его скромный подарок, и Роз, глядя, как она осторожно подносит цветок к самому кончику носа, добавил:

— Говорят, больше всего везет тем, кто за столом впервые. Не хотите сыграть?

Лили обернулась к Даниэлю, и тот нехотя потянул из нагрудного кармана кошелек. После позора, пережитого им за карточным столом в апартаментах Мадам, его не особенно тянуло возвращаться к азартным играм, но выставлять себя неудачником перед Лили ему хотелось еще меньше, поэтому он выбрал меньшее из двух зол.

— Возьми, — сказал он, протягивая Лили несколько купюр. — Поставь, куда хочешь.

Из рук крупье она получила несколько фишек и долго разглядывала их, едва не пропустив раунд — в итоге бросила их на сукно наобум за секунду до того, как было объявлено, что ставок больше нет.

— Двойка? — разочарованно вопросил Роз, перегибаясь через бортик и следя, куда упали фишки. — Едва ли она выпадет. Всего одна возможность на...

Он не успел договорить — повинуясь меткому броску Эжени, кубики пронеслись по столу и, ударившись друг о друга несколько раз, замерли двумя единицами кверху. У Лили вырвался невольный вскрик.

— Выиграла!

— Я же говорил, — тут же заявил Роз, разом утрачивая свой скептический настрой, — новичкам в этой игре везет.

Лили получила свой выигрыш; Даниэль, оценив взглядом выросшую перед ней горку фишек, поспешил вновь раскрыть кошелек.

— Погоди-ка, — сказал он, выгребая оттуда все, что захватил из дома сегодня утром, — сейчас мы поправим наши дела...

Игра пошла своим чередом. Лили больше не повторяла своей первоначальной оплошности, ставила осторожно, но так, что непременно оказывалась в выигрыше; потом, утомившись, она отошла в сторону, уступив место Даниэлю, который, суеверно не отпуская ее руки, повторил ее успех. Вокруг них нарастал возбужденный гул; сидевший напротив Пассаван, напротив, мрачнел. Несмотря на присутствие Эжени, которую он во всеуслышание назвал своим талисманом, игра у него не шла.

— Я что-то делаю не так! — заявил он, поняв, что деньги, несмотря на все его усилия, утекают из его карманов. — Кажется, вся удача на другом конце стола!

Перехватив его взгляд, Лили невольно вздрогнула, и Пассаван, решаясь про себя на что-то, поманил ее рукой.

— Дорогая, подойдите-ка сюда. Мне кажется, вы поможете мне приманить удачу обратно.

Даниэль, занятый тем, чтобы более-менее упорядочить все доставшиеся ему фишки, не успел ее остановить. Спустя несколько секунд она оказалась возле графа, между делом оттеснив, хоть и ненароком, Эжени; та только приподняла брови, но ничем не выказала своего отношения к происходящему, только отступила на шаг, внимательно наблюдая за тем, что делает граф. А сделал он между тем весьма забавную вещь — потребовал дать ему кости и, сжимая их самыми кончиками пальцев, поднес к самому лицу Лили.

— Поцелуй-ка их для меня. Не волнуйся, — улыбнулся он, заметив, что Лили колеблется, — ядом их не смазывали.

Собравшиеся у стола затаили дыхание. Даниэль забыл даже про выпавший ему выигрыш; напряженный, как струна, он смотрел на то, как Лили прикрывает глаза и, приоткрыв напомаженные губы, коротко касается ими костей в руке Пассавана. Несмотря на всю свою кажущуюся невинность, сцена отчего-то выглядела игриво и даже непристойно; в задних рядах кто-то присвистнул и тут же подавился, ибо его с силой пихнули под ребра.

— Ставлю все! — провозгласил Пассаван, сдвигая все свои фишки на пресловутую двойку, а затем небрежно, точно выбрасывал использованную салфетку, отправил кости гулять по сукну. Лили прижала ладонь ко рту; кажется, никто из собравшихся даже не вздохнул.

— Выиграла!

Воздух над столом едва ли не разорвался от многоголосого вопля. Кости вновь легли единицами вверх; Пассаван захохотал во весь голос, скаля крупные белые зубы.

— Вот так-то! — заявил он, обхватывая покрасневшую Лили за талию. — Эта прелестница приносит удачу!

Ответом ему был дружный смех всех присутствующих. Даниэль, отмирая, засмеялся тоже: в тот момент, когда кости летели над столом, он успел испугаться так, будто Лили грозила смерть в случае проигрыша, но теперь, осознавая, что страх его был глуп и беспочвенен, мог вздохнуть с облегчением. «И что такое нашло на меня», — подумал он, не догадавшись, что то было предчувствие; отвернувшись от стола, он заметил Мадам — та стояла, не принимая участия в игре, у стены, и выпускала изо рта клочья табачного дыма. Взгляд ее не отрывался от Лили и Эжени, будто никого больше в зале не было; со сосредоточением бывалого игрока Мадам явственно пыталась что-то взвесить и подсчитать.

— Еще шампанского! Тост в честь моей Фортуны! — почти прокричал Пассаван, силясь заглушить все прочие голоса. Лили, выглядевшая смущенной, но счастливой, под шум всеобщих аплодисментом изобразила полупоклон. В руках она все еще сжимала бутон, подаренный Розом: заметив это, Пассаван забрал цветок из ее пальцев, чтобы с ласковой улыбкой вплести в ее причудливо уложенные волосы.

— Ты прекрасна, как эта роза, — заявил он и добавил, явно осененный внезапной идеей. — Роза без шипов!

— За Розу без шипов! — подхватил кто-то, вызвав этим новую бурю тостов, шуток и смеха. Лили тоже вручили наполненный бокал, и они с Даниэлем под раздавшиеся отовсюду одобрительные возгласы отсалютовали друг другу.

— Ну вот, — только и сказал Роз унылым тоном, вливая в себя очередную порцию токайского, — теперь на цветочном поле у меня появился соперник.

***

За игрой последовали танцы, продолжавшиеся не один час, и разъехались гости только под утро, провожаемые непрекращающимися напутствиями и пожеланиями хозяина дома. Лили, пребывавшая в крайнем возбуждении от обрушившегося на нее внимания, не переставала болтать ни на секунду, пока все четверо садились в поданный экипаж:

— Это было... так странно! Но так здорово! Я даже ничего не поняла, и вдруг... ой, у меня голова кружится...

— Ты слишком много выпила шампанского, — доброжелательно пояснила ей Эжени, откидываясь на заднее сиденье; во время танцев она была нарасхват и, должно быть, все ее тело представляло из себя сейчас плотный комок чудовищной усталости. — Потом я научу тебя, как пить и не пьянеть.

— Обязательно, — проговорила Лили, потирая пальцами виски. — Интересно, граф пригласил бы меня еще раз?

— Ты еще спрашиваешь? — Эжени даже рот приоткрыла от удивления. — По-моему, и так ясно, что он от тебя в восторге.

— Он всегда такой был, — заметила Мадам, сидевшая в дальнем углу и дымящая оттуда своей трубкой. — Он обожает дебютанток. Считает себя обязанным дать им боевое крещение.

Будь Даниэль чуть менее уставшим и чуть более трезвым, он бы насторожился, поняв, какой смысл скрывается за ее словами, но у него до того шумело в голове, что он чувствовал себя не в состоянии реагировать хоть на какие-то проявления внешнего мира. Все его стремления в тот момент ограничивались желанием поскорее добраться до постели; но, конечно же, сначала они подъехали к заведению мадам Э., и Даниэль, обернувшись к Лили, увидел, что та спит, привалившись к его плечу.

— Слишком много впечатлений за один раз, — проницательно заметила Эжени, выбираясь из экипажа. — Ее теперь не добудишься.

Она оказалась права: Даниэль легко потряс Лили за плечо раз, другой, но добился этим лишь того, что она сонно что-то пробормотала и привалилась к стенке кареты, не делая ни малейшей попытки вынырнуть из царства Морфея.

— Ну что там? — нетерпеливо окликнула их остающаяся снаружи Мадам, и Даниэль, решив не искушать судьбу лишний раз, похватил Лили на руки. Она оказалась неожиданно легкой, почти невесомой; Даниэлю пришло в голову, что ее платье и скромные украшения весят, возможно, больше, чем она сама.

— Сморило? — риторически поинтересовалась Мадам, открывая двери заведения своими ключами; внутри было темно и тихо, но спустя минуту на лестнице показалась заспанная Дезире, поправляющая примятую юбку.

— Помоги Эжени раздеться, — приказала ей Мадам и кивнула Даниэлю, когда девицы скрылись наверху. — Управишься с этой соней? Отнеси ее в постель.

Хоть и с трудом, почти валясь с ног, но он все же добрался до нужной комнаты со своей драгоценной ношей. Дверь, по счастью, не была заперта, и Даниэль беспрепятственно уложил Лили на постель, вытащил несколько шпилек из ее волос, ослабил шнуровку на платье. Она проговорила сквозь сон что-то благодарное и, перевернувшись на бок, обняла обеими руками подушку. По ее телу, все еще разгоряченному с вечера, пробежали мурашки — с наступлением осени ночи стали холодными, а камин в комнате сегодня не топили, — и Даниэль укрыл ее одеялом, подумал, что ему стоило бы удалиться и отправиться домой, и лег рядом, привлекая Лили к себе, вслушиваясь в ее глубокое, размеренное дыхание.

«Только пять минут», — промелькнуло у него в голове, прежде чем он погрузился в сон, тяжелый и муторный, похожий на обморок.

***

Даниэль проснулся с немилосердной головной болью и сухостью во рту, так что Мадам, едва взглянув на него, приказала Дезире принести ему сельтерской и вина. Она ни словом, ни жестом не упрекнула его за то, что он самовольно остался в заведении на ночь — напротив, вела себя так, будто это было для нее абсолютно естественно и привычно. Даниэль, впрочем, и не был способен на какие-то оправдания: сидел за столом, вперив мутный взгляд прямо перед собой, и предавался мучительным размышлениям о том, что именного из выпитого им вчера так предательски его подвело. Лили сидела тут же, и вид у нее был не лучший, чем у него; одна Эжени, непринужденно попивающая кофе, казалось веселой и бодрой, точно не существовало для нее ночи, проведенной на ногах.

— Бодроствовать ночью и спать днем тяжело только поначалу, — сочувственно сказала она Лили, заметив, что та едва удерживается, чтобы не упасть носом в столешницу. — Ты быстро привыкнешь, вот увидишь.

— Надеюсь, — бесцветно откликнулась та, рассеянно помешивая сахар в чашке с кофе. Даниэль, получив из рук Дезире вино, щедро разбавил его водой и, борясь с подкатившей тошнотой, выпил залпом. Мадам, наблюдавшая за его манипуляциями, покачала головой.

— К твоим годам пора бы и научиться пить.

Он пробормотал что-то хриплое и бессвязное, всем своим видом показывая, что душеспасительная беседа сейчас не пойдет ему на пользу. Мадам это, впрочем, не затронуло: она чуть подалась вперед с явным намерением сказать еще что-то, но не успела, потому что в этот момент в наружнюю дверь постучали.

— Я открою, — сообщила Дезире, выскакивая из-за стола; на самом деле, в этом уточнении не было никакой нужды, ибо только она по своему положению и состоянию могла бы встретить утренних посетителей. Даниэль вяло прислушался к донесшимся из холла голосам, но ничего не разобрал. Только когда Дезире вновь появилась в зале, держа в руках перевязанную бантом коробку, он немного оживился и поднял голову.

— Что это?

— Для Лили, — объявила Дезире, устраивая коробку на столе рядом со вчерашеней дебютанткой. — Сказали — лично в руки.

Прилив любопытства явно вернул Лили некоторое количество сил: отвлекшись от всего, даже от своего жалкого состояния, она развязала бант, открыла крышку и подскочила на месте, вскрикнув самозабвенно и сумасшедше:

— О боже, это для меня!

Коробка мигом стала объектом внимания всех присутствующих; внутри обнаружилось отливающее золотом колье с рубином, при виде которого даже у Мадам поползли вверх брови. Что уж говорить было о Даниэле? Он едва не подавился водой, которую в этот момент жадно допивал прямо из горла бутылки.

— Здесь еще и записка! — объявила Лили, доставая со дна коробки сложенный конверт; развернув его, она прокашлялась, точь-в-точь как всегда, когда начинала читать вслух, и Даниэль вздрогнул. — «Я щедр к тем, кто щедр ко мне. Вчера вы поделились со мною своей удачей, и я выражаю надежду, что вы не откажетесь принять кое-что из ее плодов». Это от графа! Должно быть, он купил его на деньги, что выиграл вчера...

— Пожалуй, — Мадам взяла колье в руки, придирчиво осмотрела пылающий в лучах солнца камень, — примерно столько оно и стоит. Неплохое начало, Лили. Можно считать, что твой дебют удался.

Явно не ожидавшая похвалы, Лили просияла, но ее улыбка угасла тут же, когда она увидела, как Мадам убирает колье на место, захлопывает крышку и придвигает коробку к себе.

— Что вы делаете?

Эжени, выразительно отворачиваясь, закатила глаза. Очевидно, подобные сцены в стенах заведения успели изрядно ей надоесть.

— Ты же знаешь правила, — напомнила Мадам вкрадчивым тоном, без всякого сочувствия взирая на расстроенное лицо Лили. — То, что мы зарабатываем, принадлежит заведению, то есть всем нам.

— Но... но...

— Странно видеть такой эгоизм от человека, который вчера вышел в свет в чужом платье и чужих побрякушках, — раздраженно припечатала Мадам, хмурясь и явно жалея о том, что приходится тратить время. — Что бы ты делала, если б в Эжени тоже заговорила жадность?

Сдаваясь, Лили опустилась на свое место. Она старалась держаться бесстрастно, но взгляд, такой отчаянный, будто на ее глазах готовились кого-то убить, выдавал ее с головой.

— Я ничего с ним не сделаю, — сказала Мадам, прижимая к себе коробку. — Оно будет храниться у меня. Ты наденешь его на следующую же встречу с графом. Думаю, ему будет приятно.

Лили кивнула, несколько приободряясь, и Мадам, утвердившая свое превосходство, проследовала к выходу в коридор. Впрочем, у самого порога она, вспомнив что-то, обернулась к Даниэлю.

— Пойдем со мной.

— Зачем? — поинтересовался он сипло, пытаясь встать на ноги и прилагая для этого значительные усилия. Мадам несколько раз сморгнула в деланом удивлении.

— Ты не хочешь получить свою долю? Оплату за Полину, аванс за Лили? Или после того, что ты выиграл вчера, тебе захотелось поработать бесплатно?

— Нет, нет, конечно нет, — поспешно ответил Даниэль, чувствуя себя преглупо. — Простите, я просто...

Мадам досадливо прижала ладонь ко лбу.

— Постарайся впредь держать себя в руках. Трезвый ум тебе еще пригодится. Сегодня ты станешь состоятельным человеком, попробуй хотя бы для виду вести себя прилично.

— Я постараюсь, — послушно отозвался Даниэль и, оставляя за своей спиной взволнованно перешептывающихся девиц, вышел за ней в коридор.

Примечания к главе:

*Первая Империя во Франции (1804-1814) - период владычества Наполеона I, после получения неограниченной власти в качестве республиканского консула провозгласившего себя императором французов.**"Прокоп" - старейшее из ныне открытых парижских кафе. Было основано в 1686 году и пользовалось большой популярностью среди мыслителей, политиков и людей искусства. В числе его знаменитых посетителей - Ж.-Ж. Руссо, Д. Дидро, Вольтер, М. Робеспьер, Наполеон, О. де Бальзак и В. Гюго.