Offertorium. Книга 2

Мы прошли в галерею, пристроенную к церкви. Постучавшись в одну из боковых дверей, отец Филипп завел меня в небольшую жарко натопленную комнату.

- Добрый вечер, маэстро, – негромко сказал по-итальянски человек в инвалидном кресле, развернутом боком к двери. – Присаживайтесь, прошу вас.

Ну что ж, вот проблема с обращением и решена.

- Добрый вечер, eminenza.

Обогнув кресло, я села на стул, стоявший у небольшого, застеленного красной скатертью столика, и начала разглядывать монсеньора Делапорта.

По первому впечатлению, этот человек был очень стар – почти как мсье Ришар, клянчивший у меня сигарету в саду Сестер Благовещения. И очень болен: тонкие, почти прозрачные старческие руки, морщинистое лицо с нездоровой желтизной, под устало прикрытыми глазами – припухшие мешки. Вот только взгляд из-под этих полуопущенных век был неожиданно цепким, а не по-старчески мутным, как следовало бы ожидать. Он похож на старую черепаху, как и мсье Ришар, промелькнуло у меня в голове. Только это не выжившая из ума черепаха, а старая мудрая рептилия. Сидит в своем кресле, как среди камней на дне морском, и притворяется таким же замшелым подводным камнем – с кардинальской шапочкой-кораллом на макушке.

И все же любопытно: зачем он меня позвал?

- Простите за это несвоевременное приглашение, – голос у рептилии был под стать внешнему виду: тихий и шелестящий – впрочем, при желании в этом шелесте можно было угадать дружелюбные нотки. – Мне просто хотелось сказать вам, что я давно уже не слышал такого исключительного исполнения Моцарта. Это было... – тонкие старческие пальцы зашевелились, – очень свежо. И весьма необычно.

Даже так? Ну что ж, тогда комплимент за комплимент.

- А вы прекрасно говорите по-итальянски, eminenza.

- Я много времени провел в Риме. Служил при курии, был титулярным кардиналом Сант-Андреа-делла-Валле.

Я с любопытством посмотрела на него.

- «Вот ключ и вот капелла»<1>?

- Совершенно верно, – он ласково улыбнулся в ответ. – Простите за дерзость, могу ли я задать вам личный вопрос?

- Какой?

- Вы ведь дочь Анджелы Тедески, не так ли?

- Я не похожа на свою мать, – резко сказала я.

- Я вижу, – кардинал Делапорт все так же ласково кивнул. – Хотя вы не менее талантливы, чем она. Я помню Тедески в «Тоске» в Вероне в восемьдесят первом году. Всегда считал, что Пуччини стоило бы написать свою Тоску именно для меццо, а не для драматического сопрано. Поверьте, ваша мать была великолепна.

Не зная, что ответить, я неопределенно пожала плечами. Все помнят мою мать, даже эта старая черепаха. Все, кроме меня.

В комнату вошел молодой человек в сутане, осторожно неся поднос с чашками.

- Спасибо, Бенжамен. Поставьте на стол. – Кардинал развернул свою коляску и снова обратился ко мне: – Не откажетесь выпить со мной чаю? Простите старика, я не слишком часто выхожу в свет. А сегодняшний вечер был так хорош, что не грех бы его немного продлить, не правда ли?

Предложение звучало не слишком заманчиво, однако я кивнула в знак согласия. Чем дольше я здесь просижу, тем меньше будет шансов столкнуться с Гайяром при выходе из церкви: отчего бы и не потерпеть полчаса в обществе старой рептилии?

Придерживая дрожащими пальцами чашку над блюдцем, кардинал заговорил о Моцарте – и говорил, к моему огромному удивлению, очень умно и с большим пониманием. Затем перешел к церковной музыке – и снова говорил со знанием дела. Горячий чай понемногу отогрел меня, и я стала чувствовать себя свободнее.

- Согласен, из старших Скарлатти Франческо не так интересен, как Алессандро – но, в сущности, что из его трудов до нас дошло? «Miserere», «Laetatus sum», месса...

- Только две части, – заметила я, откидываясь на спинку стула и прихлебывая чай. – «Kyrie» и «Gloria».

- Совершенно верно... Бог мой, Лоренца, вы же совсем ничего не едите!

Сухонькая черепашья лапка пододвинула ко мне тарелку с печеньем. Из вежливости я взяла одно – оно оказалось песочным, с гранатовым джемом внутри, совсем как те, которыми меня когда-то угощал старенький кардинал Чеккарелли. Забавно: уж не существует ли какого-нибудь специального папского предписания – подавать к чаепитию кардиналам именно песочное печенье с гранатовым джемом?

- Чему вы так улыбаетесь? – с интересом спросила старая черепаха.

Скрывать особо было нечего. Я рассказала о его высокопреосвященстве Чеккарелли, его печенье и заодно о его удивительном попугае.

Кардинал наморщил лоб, затем кивнул.

- Кекка. Ее звали Кекка. Это не попугай, это попугаиха, – пояснил он. – Я видел ее у сестер-францисканок в Трастевере, они забрали ее к себе после смерти монсеньора Чеккарелли. Думаю, она и до сих пор там живет.

- До сих пор? – удивилась я. – Но ведь прошло столько лет.

- Большие попугаи живут долго... Простите, Лоренца, правильно ли я понимаю, что свое детство вы помните?

Я положила недоеденное печенье на блюдце. Ну вот, этого и следовало ожидать.

- Зачем вам это знать?

- Вы обиделись, – понимающе сказал он. – Прошу меня простить.

Я зло пожала плечами, ничего не ответив.

- Вам станет легче, если я признаю, что я – выживший из ума старикашка, который задает бестактные вопросы? – немного помолчав, спросил кардинал.

- Это что-то вроде гордыни, только наоборот? – буркнула я. – Не уверена, что знаю, как это правильно называется...

- Уничижение паче гордости. Вы правы, излишнее смирение ничем не лучше гордыни. Прошу прощения еще раз: моя ошибка и мой грех.

- Вы не очень-то похожи на человека, который просто так признается в своих ошибках, – раздраженно сказала я. – Зачем вы меня позвали?

- Во-первых, чтобы поблагодарить вас. Я и в самом деле люблю Моцарта.

Я кивнула. Это правда: эта старая рептилия и вправду любит музыку, и Моцарта в том числе – в этом я уже убедилась.

- А во-вторых?

- Во-вторых, признаюсь: из любопытства. Я люблю удивительные истории, а ваша – как раз одна из таких.

- Собираете сплетни, ваше высокопреосвященство?

Кардинал обезоруживающе улыбнулся.

- Информацию, Лоренца. Просто информацию. Знаете, меня всегда восхищал Бетховен: как человек, лишившийся самого дорогого для музыканта – слуха, смог найти в себе силы выбраться из тьмы и воссоздать себя как композитора заново? В вашем случае я вижу нечто сходное. Вы потеряли нечто, пожалуй, еще более драгоценное для человека – память, и теперь тоже пытаетесь выбраться из тьмы.

- Из того, что касается музыки, я помню все, – резко сказала я. – Я ничего не забывала.

Кардинал кивнул.

- Да, это я уже понял. Действительно, профессиональная память у вас осталась – такое иногда бывает, как я слышал... Но меня скорее интересовала ваша личность – ваша душа, данная вам Богом, если позволите так выразиться.

Я вздохнула.

- Не хочу оскорбить ваши религиозные чувства, eminenza, но я неверующая. Так что разговоры о душе – это не по моей части.

Он покачал головой.

- Я никоим образом не собираюсь вести с вами душеспасительные беседы. Если из моих слов у вас сложилось обратное впечатление, то прошу меня простить... Как видите, мне часто приходится извиняться в этом разговоре – это расплата за мое старческое любопытство. Просто ваш «Доминикус» навел меня на одну мысль... Скажите, Лоренца, вы боитесь смерти?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я даже вздрогнула. К чему он ведет?

- Если не хотите, можете не отвечать, – торопливо сказал кардинал. – Я понимаю, что не вправе спрашивать о таких вещах. Просто ваше исполнение – особенно «Credo» – было настолько жизнеутверждающим... – На этом месте он прервался и недовольно покачал головой. – Впрочем, нет, жизнеутверждающее – не совсем верное слово. Я бы скорее назвал то, что я услышал, отрицанием смерти. Как будто вы стремились вычеркнуть ее из этого мира раз и навсегда, не оставив ей ни единого шанса. Я прав?

- Не знаю, боюсь ли я смерти, – помолчав, ответила я. – Может быть, и боюсь. Но вообще-то мне кажется, на свете есть вещи намного отвратительнее, чем смерть.

- Отвратительнее – вы имеете в виду, в эстетическом смысле?

- Нет. Я имею в виду, хуже. Просто есть вещи, которые... – теперь пришел мой черед подбирать правильную формулировку. – Которых делать нельзя. И по сравнению с ними смерть – это еще не самое страшное.

- Вещи, которых делать нельзя... – повторил кардинал своим шелестящим голоском. – Ну что ж, кажется, я понимаю, о чем вы говорите.

Он немного помолчал, рассеянно размешивая сахар в чашке. Металлическая ложечка с витой ручкой позвякивала о фаянс, и этот тихий звук был единственным, что нарушало тишину.

- Знаете, – вдруг сказал кардинал, – это мне напомнило одну историю, которая занимает меня уже несколько месяцев. Если позволите, я вам ее расскажу: может быть, она покажется вам интересной. Но если нет – сочтите ее просто данью стариковской болтливости, хорошо? – он снова обезоруживающе улыбнулся.

- Хорошо, – недоуменно пробормотала я. Разговор и без того становился все страннее и страннее: отчего бы теперь не выслушать еще и историю, которая почему-то занимает эту старую черепаху? Может быть, тогда я наконец-то смогу понять, к чему он клонит.

- Тогда будьте добры, передайте мне коробку, которая стоит на полке у вас за спиной. Простите, мне не хочется звать Бенжамена... Да-да, вот эту, зеленую.

Привстав, я сняла со стенного стеллажа небольшую картонную коробку, обклеенную зеленым бумажным бархатом, и поставила на скатерть рядом с чайными блюдцами.

- Благодарю вас. – Инвалидное кресло скрипнуло: сморщенные черепашьи лапки потянулись к коробке. Откинув крышку, кардинал достал несколько разноцветных карточек – вроде тех, что обычно лежат рядом с приходскими буклетами на столике у входа в церковь, – и протянул одну мне.

На карточке в зеленой рамке был напечатан портрет – в две краски (кажется, это называется сепией, припомнила я полузнакомое слово), словно переснятый с какой-то старой фотографии. Молодой человек, почти подросток, в гимнастерке с круглыми пуговицами, с тонкой шеей, с близоруко прищуренными глазами за стеклами пенсне.

- Кто это? – спросила я.

- Отто-Хайнц Миллер, венский гимназист. В сорок третьем году его мобилизовали в вермахт, когда ему было чуть больше семнадцати лет. А через месяц казнили за неповиновение приказу.

- Какому приказу?

- Его команда должна была расстрелять нескольких крестьян в деревне неподалеку от Кракова. Акция устрашения: вам, наверное, известно, гитлеровцы часто такое устраивали... Но он отказался выполнять приказ – сказал, что не может пойти против Бога и стрелять в невинных людей. Тогда его поставили рядом с приговоренными и расстреляли вместе с ними. Сейчас в Ватикане обсуждают его беатификацию как мученика – так я и узнал эту историю.

- Вот как, значит, – пробормотала я, вертя в руках карточку. Что-то в этом полудетском лице на фотографии казалось знакомым – впрочем, ну его к черту, кажется, скоро я начну сходить с ума с этими старыми портретами... – А почему вы решили рассказать об этом мне?

- Наверное, потому что этот мальчик тоже знал, что бывают вещи, которых делать нельзя... Впрочем, я ведь говорил вам, что эта история занимает меня уже несколько месяцев – я всем о ней рассказываю, простите уж старика. С другой стороны, – задумчиво продолжил кардинал, – это еще одно напоминание о том, что Господь всегда дает человеку выбор.

- Выбор не стать убийцей?

- В том числе, и это.

- Вот как, значит... – снова повторила я, не зная, что еще сказать. Юноша в гимнастерке смотрел на меня прищуренными светлыми глазами сквозь пенсне. Беатификация – это значит, что его признают святым, или, может быть, блаженным – я вечно путаюсь в подобных вещах. Можно, конечно, спросить у монсеньора Делапорта, но, по правде сказать, сейчас мне не слишком хочется развивать эту тему... Но все же интересно: каково это – самому встать под пули, лишь бы только не стрелять в других? Этому Отто-Хайнцу было всего семнадцать – на шесть лет меньше, чем мне сейчас...

Нет, лучше об этом не думать. В попытке побыстрее найти какой-нибудь другой предмет разговора я машинально окинула взглядом комнату, но ничего толкового в голову не приходило. Молчание становилось все более неловким. Наконец, не придумав ничего лучшего, я потянулась к коробке с оставшимися карточками.

- Можно?

- Да-да, конечно, – закивала старая рептилия. – Взгляните, если вам интересно.

Разумеется, ничего интересного в коробке не оказалось – обычные церковные буклеты, такие можно встретить в любом приходе. Чудеса Богоматери Фатимской, проповедь папы о мире, расписание месс церкви Сент-Андре в каком-то Кайи и толпа подростков с плакатами «Иисус тебя любит» на фоне дорожного указателя – туристический поход воскресной школы или что-то вроде того. Буклетов с подростками было с полдюжины – с одними и теми же плакатами с Иисусом, менялись только дорожные указатели: «Шато-Шинон», «Шарни», «Сен-Бриссон»...

- Сен-Бриссон – это где-то в департаменте Ньевр? – спросила я, невольно вспомнив наши с Шульцем странствия по ночным лесам.

- Совершенно верно. – Кардинал аккуратно взял у меня буклет и начал рассматривать, по-старчески дальнозорко отводя его подальше от глаз. – Прекрасные места... Вы там бывали?

Я отрицательно покачала головой.

- Побывайте как-нибудь. Когда я был моложе, я и сам водил детей туда в поход... Это наш приют Святой Маргариты, – пояснил он. – Я был его куратором когда-то. Интересные дети, интересные судьбы...

- И о них у вас, конечно же, тоже есть какие-нибудь истории? – бог весть зачем брякнула я и тут же пожалела: это прозвучало совсем уж грубо. Совершенно ни к чему обижать старую черепаху – в конце концов, если я до сих пор сижу и слушаю ее болтовню вместо того, чтобы уйти и столкнуться нос к носу с Гайяром, то это только мои проблемы.

Впрочем, кардинал, казалось, не обиделся.

- Разумеется, есть. – Он кротко улыбнулся мне. – Хотите послушать?

Я кивнула – деваться было некуда.

- Тогда я расскажу вам одну. Хотя должен предупредить – она довольно длинная, да и произошла невесть сколько лет назад... Вы уверены, что сможете это вытерпеть?

Кажется, мне только что вернули мою иронию с лихвой. Ну что ж, его право: я сама на это напросилась.

- Уверена, ваше высокопреосвященство!

- Тогда слушайте. Собственно, это будет рассказ не сколько о детях, сколько о матери, которая от них отказалась, и, возможно, вы даже сочтете его невероятным – но, впрочем, это уже решать только вам. Вам ведь знакома история о Соломоновом суде?

Я послушно покопалась в памяти: начальная школа Святого Сердца, урок закона Божия, старушка-монахиня в круглых очках читает вслух из большой желтой книжки что-то о двух женщинах и младенце...

- «Отдайте ей этого ребенка живого и не умерщвляйте его»?

- Да-да, именно, – одобрительно подтвердил кардинал своим шелестящим голоском. – Мне она вспомнилась, потому что когда-то я был знаком – точнее сказать, заочно знаком – с женщиной, которая добровольно сделала такой же выбор. Правда, у нее не было ни соперницы, ни мудрого судьи Соломона, и она совершенно точно знала, что детей ей никто не вернет... – На этом месте он вдруг прервался и покачал головой, как будто я с ним спорила: – Однако не подумайте, что я сейчас говорю о девушке с социального дна, которая не может прокормить своих детей – такими случаями, к несчастью, никого не удивишь. Нет, эта женщина была, скорее, вашего круга: обеспеченная, умная, блестяще образованная, с прекрасной карьерой. К сожалению, ей не повезло в личной жизни: она встретила мужчину, скажем так, из криминального мира. У вас на родине его бы назвали capo...

- Босс мафии?

- Да, нечто вроде этого. Вам, наверное, приходилось слышать, как живут семьи крупных мафиози – особенно тех, у кого слишком уж много врагов?

Я кивнула. Две недели назад, когда я искала новости о террористах и сумасшедшем с Корсо Верчелли, мне попалась на глаза заметка о жене и дочери какого-то дона, которые двадцать с лишним лет просидели безвылазно под охраной в своем поместье в Калабрии. Тогда еще я подумала, что моя собственная жизнь в Ле-Локле мало чем от этого отличалась – но делиться сейчас этими размышлениями со старой рептилией было ни к чему.

- Вот и этой женщине – назовем ее для удобства Элизабет, мне нравится это имя – пришлось жить так же, – продолжал кардинал. – Когда у нее появился первый ребенок, этот мужчина поселил ее на маленькой вилле в горной глуши в Приморских Альпах. Затем родились еще дети. Отец навещал их раз в несколько месяцев, а то и реже: складывалось впечатление, что к детям он совершенно равнодушен, и Элизабет со временем с этим смирилась. До тех пор, пока однажды не узнала, что он планирует от них избавиться.

- Избавиться? – непонимающе переспросила я.

- Убить, – совершенно спокойно пояснил он. – Не спрашивайте, почему. Этот человек оказался не только убийцей и преступником, но и в некотором роде не совсем психическим нормальным. Отчего-то у него в голове возникло бредовое убеждение, что его собственные дети угрожают его жизни – не Элизабет, нет, только дети. Обычные маленькие дети. – Монсеньор Делапорт замолчал, размешивая в чашке очередную ложку сахару.

Я выжидательно посмотрела на него.

- И что дальше?

- Как я вам уже говорил, Элизабет была умной женщиной. Причем не только умной, но и очень решительной. Подслушав однажды чужой разговор – неважно, чей, и неважно, как, – она поняла, что действовать нужно быстро. Забрать детей и уехать она не могла – ее виллу стерегли люди местного гангстера, который был чем-то обязан ее сожителю, и дом ей разрешалось покидать только в их сопровождении. Все, что она сумела сделать – это связаться со своим священником: от него я, собственно, и знаю эти подробности...

Он снова замолчал, прервавшись на свой чай, затем продолжил:

- На ее счастье, этот священник тоже оказался весьма умным человеком. Вдвоем они смогли придумать план – крайне рискованный, но лучшего у них не было. Даже если бы дом не охранялся, Элизабет нельзя было бежать вместе с детьми: по определенным причинам ее было слишком легко найти... Поэтому у нее был только один выход: оставаться на вилле и убедить своего гражданского мужа, что дети либо мертвы, либо исчезли. А поскольку у мужа был весьма широкий ассортимент средств, чтобы выпытать правду у кого угодно, она сама не должна была знать этой правды.

- Вы хотите сказать, где находятся ее дети?

Кардинал утвердительно кивнул.

- А также кто их увез и живы ли они вообще. Она сознательно сделала выбор: ничего не знать о своих детях в обмен на шанс, что они останутся в живых. Младшие были еще слишком малы, чтобы что-то понимать, но старшему ребенку она успела внушить, что даже если они никогда не увидятся, это было сделано ради его спасения.

- И что же, им все-таки удалось бежать? – спросила я, немного помолчав.

Монсеньор Делапорт едва заметно усмехнулся.

- Вы слишком торопите события, Лоренца. Но так уж и быть, вот вам развязка истории: через несколько дней эта женщина вместе с детьми и охраной отправилась в соседний городок. Ничего необычного, они ездили туда за покупками раз или два в месяц. Но на этот раз по дороге на их кортеж напали, охрану расстреляли, а машина с пассажирами исчезла в неизвестном направлении.

- Однако... – пробормотала я. Рассказ старой черепахи становился все поразительнее и поразительнее, так что понемногу начинала закрадываться мысль: уж не издевается ли сейчас его высокопреосвященство, сочиняя мне басни в отместку за мое невежливое замечание?

- Элизабет через несколько дней нашли, – тем временем продолжал кардинал, не замечая – или же делая вид, что не замечает моих сомнений. – На обочине дороги в соседнем департаменте – со связанными руками, избитую, без сознания.

- А дети? – невольно спросила я.

- О них она ничего не знала – как и следовало ожидать. Рядом с ней нашли записку с подписью одного из местных бандитов, давнего конкурента того, который ведал охраной виллы. Из записки можно было понять, что автор считал ее и ее детей семьей своего врага – что, в сущности, вполне объяснимо, потому что настоящий отец детей на вилле появлялся редко...

Это было уже слишком

- Погодите! – Я решительно отставила свою чашку. – Вы что, хотите меня сейчас уверить, что все это – стрельбу, похищения, убийства – организовал какой-то там местный священник? Обычный кюре?

Кардинал рассмеялся негромким старческим смехом.

- Лоренца, Лоренца! Все же вы очень своеобразное создание! Вам ведь даже в голову не пришло, что это могла быть, скажем, полицейская операция, не так ли?

- Я не верю в полицию, – буркнула я.

- Да, вы во многое не верите, это я вижу. – Он ласково поглядел на меня. – Впрочем, вы мало знаете священников. Любой местный кюре в силу своих обязанностей знаком с очень многими людьми. И с грешными, и с праведниками – хотя, разумеется, первых в нашем мире значительно больше, чем вторых... Кстати, разве вам не интересно, что сталось с детьми Элизабет?

- Они остались живы?

Он кивнул.

- Да, конечно. Это ведь, в сущности, история с хорошим концом. Разумеется, пришлось их разлучить – детей распределили по разным приютам, чтобы их было труднее разыскать. Малышам потом подыскали хорошие приемные семьи, одного мальчика даже вывезли за пределы Франции... А старший ребенок попал к нам, в «Святую Маргариту». Я видел его несколько раз.

- Он вам что-нибудь рассказывал об этом побеге?

Кардинал снова рассмеялся.

- Нет, вовсе нет! Насколько я помню его в том возрасте, это был весьма недоверчивый юный джентльмен – пожалуй, даже более недоверчивый, чем вы... Хотя он и вправду был единственным из всех, кто что-то помнил о своей семье.

- А Элизабет? Что потом стало с ней?

- Она прожила еще какое-то время со своим сожителем, отводя подозрения и от себя, и от детей. Это было не так уж сложно, она ведь действительно ничего о них не знала. Бедная женщина даже не была уверена до конца, кто именно напал на их машину – ее друзья или враги ее надсмотрщика. В записке было сказано, что дети мертвы, и это вполне могло оказаться правдой. Так что сожителю так и не удалось ничего из нее вытянуть – она просто ничего не знала.

- Она сейчас жива? – спросила я.

- Да, жива. Через несколько лет этот человек ее отпустил – он не считал ее опасной, да и со временем просто потерял к ней интерес. А еще через какое-то время она получила весточку от своего друга-священника о том, что дети живы. Ей до сих пор время от времени приходят такие весточки, но, насколько я знаю, сама она никогда не пыталась разыскать своих детей или хоть как-то с ними связаться.

- Но почему?

- Потому что их отец все еще жив и следит за ней – во всяком случае, она так считает. Возможно, он до сих пор думает, что дети мертвы. А возможно, и нет.

Я недоверчиво покачала головой.

- Слушайте, это все звучит просто немыслимо. Не обижайтесь, eminenza, но эта история больше похожа на голливудский триллер, чем на правду!

- Разумеется. Разве я стал бы занимать ваше время чем-то тривиальным? В таком случае я оказался бы слишком негостеприимным хозяином! – Кардинал усмехнулся. – С другой стороны, ваша собственная история тоже могла бы показаться кому-нибудь совершенно невероятной, не правда ли?

Я невольно напряглась.

- Что вы имеете в виду?

- Я видел множество фильмов о людях с амнезией, и вот передо мной сидите вы – человек, потерявший память. Должен ли я на этом основании считать вас всего лишь выдумкой сценариста? – Он лукаво посмотрел на меня, но тут же снова стал серьезным. – Простите меня, Лоренца. Вижу, вам неприятны эти упоминания. Но я просто хочу еще раз сказать вам, что восхищаюсь вашим мужеством. Вы собираете собственную жизнь заново из осколков, и мне кажется, вам это хорошо удается.

- Может быть, – пробормотала я, вставая со стула. Возвращаться снова к разговорам о памяти у меня не было никакого желания. К тому же времени прошло достаточно: Гайяра у церкви наверняка уже нет, да и Ролан, должно быть, меня совсем заждался... – Все может быть.

- Вам пора? – понимающе спросил кардинал. – Ну да, конечно, я ведь задержал вас... Благодарю за приятный вечер, и простите еще раз старика, у которого слишком много свободного времени и который слишком любит поговорить.

- Вам не за что извиняться, eminenza. Это было... – я запнулась, подыскивая нужное слово, – весьма любопытно.

- Что ж, рад, если так. – Сморщенная черепашья лапка потянулась к карточке с Отто-Хайнцем, до сих пор лежавшей на столе, и протянула ее мне. – Доставьте мне удовольствие – возьмите на память. И позвольте благословить вас на прощание.

Из вежливости я взяла карточку, однако кривить душой не хотелось.

- Вы забыли, eminenza, я ведь говорила вам: я неверующая.

Монсеньор Делапорт покачал головой.

- Не обманывайте себя.

- Почему вы решили, что я сейчас кого-то обманываю?

Он добродушно рассмеялся, словно перед ним стоял ребенок, только что сболтнувший какую-то невероятную глупость.

- Все очень просто, Лоренца. Так исполнить «Доминикуса», как это сделали вы, мог только очень верующий человек. – Старческие пальцы прочертили в воздухе крест. – Идите с миром!

***

Примечания

<1>. «Ecco la chiave! Ed ecco la cappella!» – реплика Анджелотти из первого акта «Тоски», действие которого происходит в римской церкви Сант-Андреа-делла-Валле.