9.1. Visibilis omnis
...in unum Deum,
Patrem omnipotentem,
factorem caeli et terrae,
visibilium omnium et invisibilium<1>...
***
«Наша музыка для церкви очень отлична от итальянской и всегда более, чем просто месса со всеми il Kyrie, Gloria, Credo, la Sonata all'Epistola, Offertorio, или же мотет, Sanctus ed Agnus Dei, а также самая торжественная. Когда проводит мессу сам князь, она должна длиться только самое большее три четверти часа, необходимо специальное умение для этого типа сочинения... Ах! Почему мы так далеки, дорогой г-н маэстро, как много я мог бы вам сказать!»
Из письма Моцарта к падре Мартини, сентябрь 1776 года.
***
«...в том числе, и поведение пациентов в псевдореальности, воспринимаемой как враждебная и даже «поглощающая» (M-55V, R-61V, R-47V и др.). Из трех классических сценариев – «бей, беги или замри» – испытуемые практически никогда не использовали первый и достаточно редко – третий. Наиболее характерной их реакцией был психический эквивалент «двигательной бури» – беспорядочные, плохо осмысленные действия, сопровождающиеся сужением сознания и полной либо частичной потерей самоконтроля.
Степень этой потери, по всей вероятности, зависит от степени когнитивной гибкости и функционирования рабочей памяти, а также от устойчивости осознания пациентом собственной идентичности. Чем менее нарушен образ Я, чем четче пациент осознает границы между собой и воспринимаемым им миром, тем успешнее он способен противодействовать «поглощению».
В то же время развитая когнитивная гибкость помогает взаимодействовать с враждебной средой, позволяя одновременно концентрироваться как на решении поставленных ею задач, так и на сохранении своей идентичности, подвергающейся беспрестанным атакам извне. Создается впечатление, что оптимальное поведение в условиях псевдореальности должно представлять собой нечто сродни поведению водителя, одновременно ведущего машину и следящего за дорогой, или же музыканта, который исполняет полифоническое произведение, распределяя свое внимание между несколькими совершенно самостоятельными голосами и темами...»
Lallemand I., Genève, 2009.
***
Руан, 9 октября 2010 года, 23:20
В ночь перед выступлением я долго не могла уснуть. Было душно: раз за разом вставая с кровати, я то открывала створки окна, то, намерзнувшись до дрожи, закрывала их и куталась поплотнее в одеяло. В попытке забить себе чем-нибудь голову, чтобы успокоиться, я начала было проигрывать в памяти начало «Credo» – molto allegro, до мажор, оркестр и хор вступают одновременно, – но от этого стало только хуже.
В конце концов, измаявшись донельзя, я встала, разыскала у себя в чемодане донормил и, запив таблетку водой, снова рухнула на кровать, накрыв голову подушкой.
И тогда мне снова приснился сон – один из немногих настоящих снов в моей теперешней жизни.
Мы ехали в старом фургоне фермера по дороге, залитой дождем. Шульц, сидевший впереди, разговаривал о чем-то с водителем: их голоса терялись в натужном урчании мотора, и я не могла разобрать ни слова. В салоне стоял густой землистый запах овощей, смешанный с отчетливым запахом бензина.
Рядом со мной, устроившись с ногами на одном из кресел, сидел маленький Нико и пристально смотрел в окно, по которому расползались дождевые капли.
«Мы собирались поехать в зоопарк в Вальбонне, но начался этот противный ливень, – сказал он, не отрываясь от окна. – А вы вправду попали в аварию?»
«Нет, – ответила я. – У нас просто сломалась машина».
Я знала, что сейчас скажет Нико: что однажды он уже видел аварию – настоящую, как в кино, что в зоопарке есть тигры и панды, что мастер Шифу бросил По по лестнице – бух-бух-бух! – но вместо этого он просто повернулся и начал разглядывать меня своими блестящими карими глазами.
«Вы красивая. Как фея из сказки».
От серьезного, почти торжественного тона, которым он это произнес, мне почему-то стало очень грустно.
«Боюсь, я злая фея, Нико».
«Может быть. Только мне все равно. Вы ведь не хотите меня убить – вы не такая, как он. Я знаю, вам вообще не нравится убивать».
У меня заколотилось сердце.
«О ком ты говоришь? Кто хочет тебя убить?»
Ничего не ответив, Нико снова отвернулся к окну и принялся водить пальцем по запотевшему стеклу.
«Мама сказала, мы должны сидеть тихо-тихо, – сказал он, наконец, не оборачиваясь. – Он сам боится, что его убьют, и думает, это кто-то из нас. Поэтому хочет убить первым».
«Что значит – из нас? Ты имеешь в виду нас с тобой?»
«Нет. Из нас троих. Наверное, это будет Роро – мама всегда говорила, Роро самый умный. Только все равно он собирается убить нас всех, ему так будет спокойнее».
Это было просто невыносимо.
«Ради бога, Нико, прекрати! – испуганно закричала я. – Тебе, наверное, просто приснился страшный сон, давай поговорим о чем-нибудь другом! Расскажи мне снова о зоопарке или о детском саде, или о своей любимой «Панде кунг-фу»...»
«О «Панде кунг-фу»? – удивленно переспросил он, поднимая голову. – А что такое «Панда кунг-фу»?»
И тут, глядя в его широко раскрытые темные глаза, я поняла, что говорю не с Нико. Передо мной сидел маленький Мишель Лальман. Громкий визг тормозов ударил по ушам – вскочив, я схватила ребенка на руки и бросилась к детскому креслу. Если я успею, его выбросит вместе с креслом – его найдут те, кто приедет тушить нашу машину, и, растворяясь в раскаленном облаке взрыва, я еще смогу напоследок услышать: «Везучий мальчишка... Не говори, Тони, он еще всех нас похоронит...»
Но вместо адского бензинового пламени на меня почему-то обрушивается тьма.
Тьма успокаивает: она прохладная, в ней нет ни смрада горящих тел, ни жара взрывающегося бензобака. Я все еще слышу голоса пожарных на дороге, но вместе с ними я слышу и миллионы других голосов – все звуки мира. Здесь нет ничего, кроме звуков.
И это уже не сон.
Застыв неподвижно среди бесконечной пустоты, я вслушивалась в звуки, накатывающие из ниоткуда. Страх постепенно уходил, оставляя вместо себя понимание, а вместе с ним и облегчение. Чего мне теперь бояться? Здесь нет ни машины, ни мокрой дороги. Все, что могло случиться, в этом месте уже случилось и одновременно не случится никогда – потому что времени здесь тоже нет.
Ne adsorbeat eas tartarus<2>...
Den dürren Stab in Priesters Hand hat er geschmückt mit frischem Grün<3>...
Если вы сестра Джули, значит, вы девушка Малыша Манни?
Я просто хочу докопаться до правды...
Я тоже этого хочу, Ролан, и даже хуже того: мне все равно придется это сделать, вне зависимости от моих желаний. Мое место снова меня позвало, но лучше уж оно, чем сны, которые меня пугают и которых я не понимаю. Здесь я хотя бы знаю, что нужно делать: просто внимательно слушать. И ждать.
Et ressurexit tertia die<4>...
Et unam sanctam catholicam et apostolicam<5>...
«Доминикус»! На мгновение передо мной, как наяву, возникло сияющее видение витражей Сен-Маклу. Я сделала шаг вперед, но тут же остановилась. Нет, не сейчас. Сейчас мне нужна другая дорога. И я точно знаю, какая именно.
Vous n'avez qu'à me donner un sac et me faire faire une paire de bottes pour aller dans les broussailles <6>...
Уберите мысленно локоны с лица...
Der Arme kann von Strafe sagen, denn seine Sprache ist dahin<7>...
А вот теперь – пора!
Ich kann nichts tun, als dich beklagen, weil ich zu schwach zu helfen bin<8>...
Итак, она снова со мной, моя «Волшебная флейта»: сейчас Три Дамы снимут замок со рта Папагено и расскажут, как найти дорогу к Зарастро. Самая странная из моцартовских опер, бессмысленная и непостижимая, как дзенбуддистский коан. Он что-то знал, этот вечный подросток Вольфганг Амадей, что-то он понял за полгода до смерти, сидя в своем венском предместье и сочиняя божественную музыку на путаный сюжет, заимствованный из нелепых масонских сказок. И сейчас это его понимание пригодится мне как никогда.
Hiermit kannst du allmächtig handeln, der Menschen Leidenschaft verwandeln<9>...
Из темноты начали вырисовываться тускло поблескивающие металлические ступени. Снова театр Костанци, но на этот раз я точно знаю, куда и зачем иду. У меня есть флейта и волшебные колокольчики, три отрока указывают мне путь – я буду следовать их советам и только им: что со мной может случиться, пока они на моей стороне? Впрочем, даже без них я здесь в своем праве. Это место зовет меня, я принадлежу ему, но и оно, в свою очередь, в какой-то мере принадлежит мне. Для таких, как я, оно все равно что кладбище для мертвецов: мы здесь не гости, мы здешние законные обитатели.
Полноправные граждане, так сказать.
Впереди замаячил знакомый коридор. Стараясь не смотреть лишний раз по сторонам, я шла вперед мимо разбросанного там и сям старого реквизита. Кажется, этого разбитого бутафорского кувшина здесь раньше не было. Как и цепочки следов на пыльном полу, ведущей вглубь коридора. На следах тоже лежал слой пыли – но очень слабый, едва заметный. Присмотревшись, я поняла, что это мои следы.
Мне хотелось поскорее дойти до конца коридора, но ускорять шаг было бессмысленно. Здесь сколько ни беги, все равно доберешься до цели не раньше, чем это место этого захочет. Если оно вообще этого захочет.
Пока что, однако, все шло хорошо. Вот и статуя Командора. В ней тоже что-то изменилось, подумала я, едва завидев ее издалека, что-то в ней сегодня не так, вот только я не понимаю, что. И только подойдя к ней вплотную, я, наконец, поняла, в чем дело.
Вместо лица Шульца у статуи было лицо Жозефа.
Ни ты, ни он не понимаете, с чем имеете дело... Позволь мне тебя защитить!
Пообещай, что прежде чем что-то предпринимать, ты вспомнишь обо мне...
Я запрокинула голову и зажмурилась, чтобы не смотреть ему в глаза.
- Мне не нужна твоя помощь. – Собственный голос отдавался в ушах эхом, как будто вместе со мной эти слова произносил кто-то другой. – Я пришла сюда сама и уйду сама. Когда сочту нужным. Ты меня слышишь?
Ответом мне было молчание. Я раскрыла глаза. Статуя продолжала смотреть на меня знакомым взглядом – ласково, насмешливо и немного печально. Развернувшись, я торопливо нащупала ручку двери и проскользнула внутрь.
Кабинет был тем же, что и раньше. Лампа на столе, пыльные жалюзи, книжный шкаф с перекошенными дверцами. На гравюре, висевшей на стене рядом со шкафом, все так же мчалась по лесной дороге всадница в амазонке, и лицо ее по-прежнему скрывала тень. Но мне сейчас было не до всадницы.
Альбом. Для начала нужно найти альбом Лальманов: он должен был остаться где-то на полу, среди разбросанных папок – тех, что я не успела вернуть на место в прошлый раз, когда меня так бесцеремонно выдернули отсюда. Опустившись на корточки, я начала разбирать папки.
Альбома среди них не было.
- Проклятье! – растерянно пробормотала я вслух.
Где же он может быть? Я обвела взглядом кабинет. Стол? Книжный шкаф? Черт бы его побрал, кажется, придется обыскать здесь все! К счастью, время у меня пока еще есть.
Я принялась за дело. Книги, папки, чистые листы, снова книги, ветхие тетради, сшитые скоросшивателем, блокноты, исписанные чьим-то неразборчивым почерком, – я тщательно перебрала все, что лежало в шкафу и на столе, надеясь, что вот-вот передо мной мелькнет выцветшая обложка с медвежонком-велосипедистом, катящим по ромашковому лугу. Однако все было напрасно. Альбома не было нигде.
Окончательно сбитая с толку, я опустилась на скрипучий стул и обхватила голову руками. До сих пор все мои расчеты строились на том, что я долистаю этот альбом до конца и покончу с его загадками раз и навсегда. Но он исчез. Что же мне теперь делать?
Успокойся, Лоренца, успокойся. Возьми себя в руки и хорошенько подумай: альбом, медвежонок, ромашки – это, в сущности, всего лишь иллюзия. Театральный реквизит, как верно подметил Шульц. С каждым разом здесь все меняется – понемногу, но все же меняется, поэтому то, что ты ищешь, теперь, скорее всего, выглядит как-то по-другому. Как именно? Хороший вопрос.
Оставался только один выход: положиться на удачу. Набрав поглубже воздуху в грудь, я выпрямилась на стуле, подтянула к себе груду папок и принялась внимательно их пересматривать.
Через какое-то время в глазах начало рябить. Испугавшись, что мир вот-вот снова начнет разваливаться на тусклые искры, я торопливо нащупала на задворках сознания свой лейтмотив: Silberglöckchen, Zauberflöten sind zu unserm Schutz vonnöten<10>... Нет, все в порядке, это просто глаза устали от яркого света настольной лампы в зашторенной комнате. Я машинально бросила взгляд на плотно закрытые жалюзи. Интересно, что за ними? Впрочем, нет: пожалуй, лучше этого не знать. Что-то подсказывало мне, что скрывающееся за этим окном вряд ли способно кого-либо обрадовать.
По большей части содержимое папок не говорило мне ровно ни о чем – как и в прошлый раз. Газетные вырезки, чьи-то фотографии, личные дела – вроде тех, которые показывают крупным планом на столе у полицейского комиссара в старых детективных сериалах. На одной из страниц мелькнула знакомая фамилия: Шарль Жан-Пьер Бошан, родился в Брюсселе в 1969 году, наркоторговля, торговля людьми, незаконная торговля оружием... С фотографии на меня хмуро глядел человек неопределенного возраста с лицом, испещренным мелкими шрамами, похожими на оспины. Этот человек скоро умрет: Жозеф прав, его уберут свои же или случайно застрелят полицейские, когда он будет сопротивляться аресту. Что именно из этого с ним случится – еще не решено, но его жизнь подходит к концу. Вполне возможно, вместе с моей.
Стараясь не думать об этом, я отложила папку Бошана в сторону и взялась за следующую. Нет, ничего интересного. Снова какие-то газетные заметки, чьи-то досье, фотографии – старые, черно-белые, чуть поновее – цветные, с характерным красноватым отливом, который обычно видишь на свадебных фото бабушек и дедушек, совсем новые – яркие, снятые, видимо, уже на цифровую камеру. Однако сколько я их ни разглядывала, я так и не смогла обнаружить на них ни одного знакомого лица. Молодой человек в пенсне и военной форме – знаков отличия не разберешь, да, впрочем, я все равно ничего в них не понимаю. Парни в красных футболках с надписью «UNIL» – какая-то спортивная команда, может быть, футбольная, а может, и нет. Еще люди – старые, молодые, белые, темнокожие, азиаты, мужчины, женщины... На одной из черно-белых фотографий я увидела маленькую девочку в белом платье, окруженную толпой взрослых. На всякий случай я присмотрелась к ней: может быть, это Лили Лальман? Но нет, это не Лили.
Разочарованно откинувшись на спинку стула, я сгребла снимки стопкой и начала машинально перетасовывать их, как карточную колоду. Где-то в глубине души зрела смутная уверенность, что если сейчас я снова разложу их на столе и буду смотреть на этих людей достаточно долго, то рано или поздно я смогу заглянуть в их жизни, назвать их имена. Вот только пользы в этом не будет ни на грош. Никто из них не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к семейству Лальманов, это я знаю наверняка.
Значит, придется попробовать что-нибудь другое. Я отложила фотографии и раскрыла очередную папку с газетными вырезками. Взрывы в Лондоне, землетрясение в Л'Акуиле, гибель принцессы Дианы, «День, когда умерла музыка»<11> и прочее в таком же духе – все вперемешку. Кажется, кто-то пытался собрать коллекцию заметок о катастрофах, но логика этой подборки ускользала от меня. Вздохнув, я начала листать подшивку – часть заметок аккуратно вырезана ножницами, часть просто оторвана от газетного листа, причем довольно небрежно: кое-где даже не хватает куска страницы. На одном из обрывков, между вырезками о крушении на Гар-де-Лион и аварии на какой-то атомной станции в Японии, мелькнул силуэт до боли знакомого здания и крупный заголовок на немецком: «Пожар в Венской опере: из окон идет дым, зрителей эвакуируют из здания».
Нахмурившись, я пробежала глазами колонку. Странно. Я ничего не слышала о пожаре в Штаатсопер: впрочем, может быть, это какая-то очень старая заметка? Времен Бадди Холли, например... «Возгорание в зрительном зале возникло около 21:40, количество пострадавших пока неизвестно. Очевидцы происшествия сообщают, что из окон второго и третьего этажей валит дым. Пожарные службы Вены...» На этом колонка обрывалась: от нижней части газеты был оторван кусок. Я поискала глазами дату – даты тоже не было. Нужно будет спросить у Лерака или у кого-нибудь из венских знакомых – наверняка они что-то об этом слышали.
Я долистала папку до конца и хотела было поискать что-нибудь еще, но тут перед глазами снова зарябило. Зажмурившись, я начала усиленно массировать веки пальцами в надежде, что это просто усталость. Затем открыла глаза и осмотрелась. На первый взгляд, все было в порядке, но на границе бокового зрения уже начали предательски роиться крошечные тусклые точки. Ничего хорошего это не предвещало.
So lebet wohl! wir wollen geh'n, lebt wohl, lebt wohl, auf Wiedersehn<12>...
Да, Тамино и Папагено правы. Пора возвращаться. У меня еще будет время выяснить все, что нужно – в конце концов, это не первый мой визит сюда и явно не последний. А сейчас, Лоренца, будь хорошей девочкой: встань и иди. Ты же не хочешь стать мертвой рыбкой, как те, о ком рассказывал Шульц, правда?
Захлопнув папку с чувством невольного облегчения, я встала из-за стола и направилась к двери. Все идет правильно. Я контролирую ситуацию, я знаю, когда и что мне нужно делать. Я пришла сюда сама и ухожу сама, по своей воле.
Дверь, к счастью, все еще вела в тот же самый коридор. Вот и отлично. Дорогу назад я знаю: прямо по коридору, никуда не сворачивая, до самой сцены, пока не покажутся металлические ступеньки. На секунду мне захотелось обернуться, чтобы еще раз посмотреть на статую у двери, но я вовремя напомнила себе, что оборачиваться – это очень плохая идея. И не только потому, что это место этого не любит.
Я уверенно зашагала вперед, стараясь наступать на собственные следы. На душе, однако, было неспокойно. Меня не оставляло подспудное чувство, что я снова что-то упускаю. Где-то среди всего этого вороха бесполезных сведений был ключ к тому, что я искала: маленький, незначительный, но все же ключ. Какое-то слово, какая-то мелкая деталь...Однако сейчас не время об этом думать. Почему коридор все никак не заканчивается? Кажется, я иду по нему уже целую вечность. Lebt wohl, lebt wohl... Музыка в голове вдруг зазвучала тише, как будто кто-то убавил звук; встревожившись, я ускорила шаг.
Мама мама жарко мама ушки болят мама жарко жарко
Количество пострадавших неизвестно.
От быстрой ходьбы к щекам прилил жар. Воздух вдруг показался странно плотным, словно в коридоре ни с того ни с сего начал сгущаться туман.
- Чепуха, – пробормотала я вслух. – Все в порядке. Осталось совсем немного.
Lebt wohl, lebt wohl... Господи, да что же происходит? Может быть, я ошиблась дорогой? Но нет, здесь ведь невозможно ошибиться: нужно просто идти прямо по коридору, никуда не сворачивая.
Лампы, тускло светившие под потолком, несколько раз мигнули, и в воздухе разлился слабый, но отчетливо различимый запах гари.
Они горят. Они сгорают живьем.
По спине пробежал озноб. Неужели я все-таки опоздала? Словно утопающий за спасательный круг, я снова мысленно вцепилась в свой лейтмотив – и поняла, что уже почти его не слышу. Сгущающийся туман глушил звуки как вата.
Мама мама страшно мама жарко
Вы не такая, как он. Я знаю, вам вообще не нравится убивать.
Пытаясь взять себя в руки, я по привычке сделала вдох поглубже и тут же закашлялась. Это не туман, это дым. Бурый дым из мелких тусклых искр. Вот они мельтешат на краю поля зрения, подбираясь все ближе к центру. Страх, который я считала раз и навсегда побежденным, нахлынул горячей волной: на самом деле он никуда и не уходил, с ужасом осознала я. Он все это время был со мной. Тлел где-то внутри, дожидаясь своего часа.
Мама страшно почему я ничего не слышу мама
Впереди в тусклом мареве мелькнуло что-то блестящее. Лестница? Потеряв голову, я бегом бросилась вперед, напрочь забыв, что бегать в этом месте бесполезно. Все вокруг снова превратилось в дурной сон. Марево становилось плотнее: кашляя и отплевываясь, я старалась бежать изо всех сил, но это было все равно что бежать в толще воды. Ноги и руки еле двигались. Раскаленная волна страха поднималась все выше, захлестывая меня с головой. Еще немного, и она выплеснется за пределы меня, сжигая все вокруг... Почти ничего не видя и не слыша, я поймала рукой металлический поручень – Господи, это действительно лестница, благодарю Тебя! – и, спотыкаясь, начала наощупь карабкаться вверх. Только бы успеть, осталось совсем немного, еще чуть-чуть, и я сумею отсюда выбраться!
Мама страшно мама жарко жарко ЖАРКО
***
Руан, 9 октября 2010 года, 03:27
Очнулась я от чудовищной боли в груди.
Перед глазами плыли разноцветные пятна – не искры, слава всему святому, успела подумать я и тут же зашлась в новом приступе кашля. Боже милостивый, кажется, меня сейчас вывернет наизнанку. Я лежу, свесившись с кровати вниз головой, и чертов кашель разрывает мне легкие изнутри, как будто я и впрямь надышалась дыма на пожаре.
Скрючившись, я кое-как сползла вниз и уселась на пол, привалившись спиной к кровати. Кашель немного утих. Вытерев лицо краем скомканной простыни, свисавшей с матраса, я огляделась: да, это действительно мой номер. Все закончилось. Вокруг темно, но это уже не беспроглядная тьма посреди пустоты – обычная, нормальная комната, в которой выключен свет на ночь. Собственно, она даже не темная, она опалово-серая, словно кто-то добавил в чернила немного перламутровой краски – наверное, это потому что скоро утро и за зашторенным окном вот-вот начнет светать...
И еще мне почему-то кажется, что в воздухе до сих пор пахнет гарью.
В дверь громко постучали.
- Мадам? Мадам, у вас все в порядке?
Я вскочила на ноги. Нет, черт побери, не в порядке! Это не рассвет и мне ничего не кажется: в комнате действительно что-то горит. Где же выключатель? Я ничего не вижу в этой серой мгле, а мне нужно понять, откуда идет дым!
- Мадам, вы слышите нас? Откройте!
«Сейчас!» – хотела крикнуть я, но снова закашлялась, согнувшись в три погибели. В попытке удержать равновесие я схватилась за деревянную панель у изголовья кровати – она была горячей. Я подняла голову и увидела, что от плафона прикроватного светильника поднимается струйка дыма.
В дверь продолжали стучать, но, видимо, от растерянности я окончательно потеряла способность соображать. Вместо того чтобы броситься к двери и открыть замок, я схватила бутылку с минеральной водой, стоявшую возле кровати, сорвала с нее крышку и выплеснула воду в сторону светильника. Что-то зашипело: дым повалил еще сильнее. Внезапно по потолку разлился красный отсвет лампочки, и тут же откуда-то раздался пронзительный свист.
- Ломайте дверь, – скомандовал чей-то голос в коридоре.
К свисту сирены добавился оглушительный треск. Комната наполнилась людьми.
- Вы живы? – Кто-то схватил меня за руку и выволок в коридор.
От дыма – а может быть, и от неожиданно яркого света в коридоре – слезы у меня из глаз катились градом. Ничего не видя и почти ничего не соображая, я поняла только, что меня посадили в кресло и какой-то человек с сильным арабским акцентом допытывается, как я себя чувствую. Откуда-то сбоку – похоже, из распахнутых дверей моего номера – доносились голоса, то и дело повторявшие слово «проводка».
Наконец кто-то догадался сунуть мне в руку бумажный платок. Вытерев слезящиеся глаза и прокашлявшись, я увидела перед собой перепуганное женское лицо.
- Я Алис Лебретон, менеджер отеля, – взволнованно бормотала женщина. – Приносим свои извинения... Вы действительно в порядке?
Я кивнула.
- Не волнуйтесь, пожар уже потушили... Собственно, даже не пожар – маленькое возгорание, совсем малюсенькое... – она нервно хихикнула и тут же испуганно закусила губу: – Простите, ради бога! Замкнуло проводку за панелью – сигнализация вовремя не сработала... Вы можете встать? Пойдемте со мной, на вас должен посмотреть врач.
- Не нужно. – В голове начало понемногу светлеть. Замыкание в проводке – вот оно, значит, что... Ладно, сейчас не время об этом думать. – Мне нужно отдохнуть. У меня днем концерт.
– Просто безобразие! – зло выкрикнул мужчина с арабским акцентом. Я повернула голову – в небольшом коридоре, объединявшем наше крыло, столпились постояльцы из соседних номеров в пижамах и ночных рубашках. – Здесь совершенно не следят за пожарной безопасностью, мы все могли сгореть во сне! Я подам на них в суд!
Соседи поддержали его дружным ропотом. Уловив в этом возмущенном хоре знакомый голос, я приподнялась с кресла: в дверях номера в конце коридора стоял Шульц в небрежно завязанном на поясе банном халате. Увидев, что я его заметила, он быстро поднес палец к губам.
- Мсье... Мадам... – Менеджер, казалось, пыталась разорваться на неравные части, затем, наконец сделав выбор, схватила меня под руку и мягко, но настойчиво повлекла за собой по коридору. – Идемте, ради всего святого! Мы поселим вас в другой номер. Ваши вещи перенесут, не нужно беспокоиться...
Я послушно побрела за ней. Часы, висевшие над выходом на лестничную клетку, показывали начало пятого: пропади оно все пропадом, пронеслось у меня в голове. Мне нужно выспаться, и это сейчас самое главное. Спать хотелось просто ужасно.
Отперев ключом номер на четвертом этаже, менеджер по имени Алис усадила меня на мягкую кушетку, затем куда-то исчезла и тут же вернулась с чашкой чая. Я отхлебнула из чашки и снова закашлялась – чай был приторным, словно туда всыпали половину сахарницы.
- Выпейте обязательно, вам сейчас нужно сладкое питье! – Голос у женщины был заискивающе-испуганным – совсем как у мадам Марты из привокзального кафе в Шатору. – Раз уж вы не хотите, чтобы мы вызвали врача...
- Не хочу. – Слова омерзительно резонировали внутри черепной коробки: черт побери, кажется, у меня начинается мигрень. – Я просто хочу отдохнуть.
От волос и пижамы несло горелым пластиком. Алис Лебретон продолжала лепетать у меня над ухом, уговаривая выпить чаю, и я чувствовала исходящий от нее страх. Ей тридцать один год, у нее есть маленькая дочь и мать, которой завтра будут удалять опухоль в груди, она не спит от волнения уже вторые сутки, и в довершении всего судьба послала ей пожар в отеле именно в ее смену. Мне захотелось сказать ей, что с ее матерью все будет хорошо, но я вовремя прикусила язык. Хватит с меня и доктора Нантея с его вторым именем. К тому же Алис Лебретон все равно мне не поверит.
Наконец она оставила меня в покое, пообещав на прощание отправить мой концертный костюм в стирку. Наверняка он пропитался этим проклятым запахом не хуже, чем волосы и пижама. Я поднесла прядь волос к носу, и меня едва не стошнило. Нет, до утра я эту вонь не выдержу.
Отставив на столик чашку с приторным пойлом, я поднялась с кушетки, добрела до ванной, сбросила с себя вонючую пижаму и встала под душ. Ребра, сросшиеся после переломов на Кронплатце, при каждом вдохе болели так, будто их переломали снова. Впрочем, это не важно: гораздо хуже, что снова болит голова. Наверное, это потому, что я до сих пор не легла спать. Я вспомнила, как отчаянно хотелось мне спать в реанимационной «Святой Анны» – кто знает, может быть, так и должно быть после припадка, недаром ведь Жозеф говорил тогда: «Ей это необходимо»...
Господи, о чем я думаю? Завтра – а точнее, уже сегодня – самый важный день в моей жизни, а я стою под душем в чужом номере, пытаюсь смыть с волос ядовитую вонь и размышляю, обязательно ли должно хотеться спать после путешествия по несуществующим коридорам театра Костанци! Что толку размышлять, если я и так уже почти сплю? Еще немного, и я рухну прямо на пол душевой кабины.
Выключив воду, я завернулась в гостиничный махровый халат и вышла из ванной. К этому времени я уже была настолько измотана, что даже не удивилась, обнаружив, что на моей кушетке у столика сидит Шульц.
Он уже успел переодеться в свой обычный дневной костюм и был, на мой взгляд, до отвращения бодр и свеж.
- Могли бы и постучаться, – угрюмо бросила я, усаживаясь на кровать.
- И снова переполошить весь отель? – он саркастически наморщил нос. – После вашего ночного шоу соседи готовы поднять крик от любого шороха. Что там у вас случилось?
- Приступ. – Вспоминать об этом не хотелось, но раз уж Шульц сюда явился, ясно, что просто так я от него не отделаюсь. Так что лучше изложить все сразу, причем как можно короче. – Когда я возвращалась назад, мне почудился запах гари – там, в лабиринте. Честно говоря, я здорово испугалась. А потом оказалось, что в комнате горит проводка.
- Вот как? – Шульц посмотрел на меня с интересом, затем прищурился, склонив голову на бок: – И что же, вы испугались, потому что она загорелась, или она загорелась, потому что вы испугались?
Я поморщилась: иногда от его проницательности начинает просто-таки тошнить.
- Скорее, второе. Впрочем, не уверена... Слушайте, вы не могли бы отложить этот допрос до утра? Я адски устала, и у меня болит голова.
- Потерпите еще немного. Что вы видели на этот раз?
- Практически ничего. Я хотела еще раз просмотреть альбом, но его там уже нет. Или я просто не успела его найти.
- Что значит – не успела?
- Вашу мать, Шульц! Вы что, думаете, в этом чертовом месте я могу распоряжаться своим временем как хочу? Я и так снова едва не застряла!..
- Говорите тише, не то к нам сейчас сбежится пол-Руана. В общем, вы хотите сказать, что сумели выбраться оттуда самостоятельно, но по дороге так натерпелись страху, что с перепугу устроили короткое замыкание у себя над головой. Правильно?
Я кивнула, одновременно пытаясь сдержать чудовищный зевок, грозивший вывихнуть мне челюсть. Какой смысл вести эти бесполезные разговоры, когда на часах почти пять утра? Если Шульц сейчас не заткнется, я просто усну сидя, все к тому и идет.
- Ну, в таком случае вы, пожалуй, еще легко отделались, – он хмыкнул. – Ладно, поговорим позже. Вижу, сейчас вы совсем никуда не годитесь. Как вы, наверное, уже поняли, мы с вами соседи...
- Двести второй номер, – буркнула я, откидываясь на подушку. – Дидье Арно, маркетинговый консультант из Бреста. Фамилия пишется через «lt»: A-r-n-a-u-l-t.
Шульц раздраженно дернулся.
- Как вы меня вычислили?
- Никак. Не обращайте внимания. Такое со мной уже было – в прошлый раз, в «Святой Анне»... – Перехватив его взгляд, я вздохнула: – Успокойтесь: ничего больше я о вас не узнала. «Имя твое никто не раскроет»<13>, и все в таком духе. И вообще, я хочу спать.
- Спите.
- Дверь за собой закроете сами?
- Пока воздержусь. – Шульц оценивающе осмотрел кушетку, затем наклонился и начал снимать ботинки. – Учитывая обстоятельства, будет лучше, если я переночую здесь, – пояснил он, укладываясь на кушетку. – Просто на всякий случай.
Ничего не ответив, я нащупала на постели вторую подушку и швырнула в его сторону.
- Благодарю. Спокойной ночи, и постарайтесь больше ничего не поджигать. Хотя бы до утра!
- Да идите вы... – пробормотала я. Голова раскалывалась все сильнее: Господи, только этого сегодня не хватало!
Дождавшись, пока Шульц погасит свет, я свернулась в комок под одеялом. Ужасно хочется спать; хуже того, я просто обязана сейчас заснуть, иначе к утру эта проклятая мигрень меня доконает. Боль пульсировала в правой части головы, продвигаясь с каждым толчком пульса все дальше: удар – миллиметр, удар – миллиметр... Если бы она утихла хоть на несколько секунд, я бы успела провалиться в сон, и все было бы хорошо. Не могу вспомнить, как часто у меня бывали мигрени до Антерсельвы, но после травмы они повторяются по два-три раза в месяц с завидной регулярностью. В Ле-Локле в такие дни я лежала, скорчившись на кровати в комнате с задернутыми шторами, не в силах ни двигаться, ни разговаривать, и молилась про себя, чтобы поскорее настал вечер. Вечером Жозеф возвращался домой: он бесшумно заходил в спальню, садился на край кровати и начинал быстро и осторожно массировать мне голову. Боль постепенно уходила, словно растворяясь на кончиках его пальцев, и в конце концов я засыпала.
Если сейчас мне удастся заснуть, то утром я буду просто немного разбитой. А если не удастся... Боже ты мой, еще и этот проклятый запах: он пробивается сквозь запах шампуня, которым я вымыла голову, как будто я пропиталась гарью до самых кончиков волос! Перед глазами тут же услужливо возникло отвратительное видение театрального коридора, заполненного дымом.
Количество пострадавших неизвестно
Не выдержав, я приподнялась на локте и шепотом позвала в темноту:
- Шульц!
- Что такое? – без особого энтузиазма отозвался он.
- Вы что-нибудь слышали о пожаре в венской Штаатсопер?
- В Штаатсопер? Когда?
- Неважно когда. В любое время. Со дня основания.
Он какое-то время молчал – видимо, раздумывая над моим вопросом.
- В сорок пятом ее разбомбили союзники. Подходит?
- Нет.
- Тогда не слышал. А с чего вдруг вас это заинтересовало?
- Да так, ни с чего... – пробормотала я, отворачиваясь.
Ну что ж, одним вопросом меньше. Лабиринт никогда не лжет, но вещи в нем далеко не всегда означают то, чем кажутся. Нужно будет подумать над этим, но не сейчас, сейчас у меня слишком болит голова. Устроив голову на подушке, я снова попыталась уснуть – и в конце концов у меня это каким-то чудом получилось.
***
Примечания
<1>. ...во единого Бога, Отца всемогущего, творца неба и земли, видимого всего и невидимого...
<2>. Да не поглотит их преисподняя...
<3>. Сухое древо в руке священника украсилось свежей зеленью...
<4>. И воскресшего в третий день...
<5>. И во единую святую вселенскую и апостольскую...
<6>. Дайте мне только мешок да закажите пару сапог, чтобы легче было бродить по лесной чаще...
<7>.За этого беднягу говорит его наказание, лишившее его дара речи...
<8>. Я могу тебе разве что посочувствовать: ведь я бессилен чем-либо помочь...
<9>. Эта флейта даст тебе великую власть – преображать людские страсти...
<10>. Серебряные колокольчики, волшебная флейта станут нам защитой...
<11>. Авиакатастрофа 3 февраля 1959 года, в которой погибли рок-музыканты Бадди Холли, Биг Боппер и Ричи Валенс.
<12>. Итак, прощайте же: нам пора отправляться в путь! До свидания, до встречи!
<13>. Парафраз на строчку из арии «Nessun dorma» («Никто не спит»): «Il nome mio nessun saprà» («Имя мое никто не узнает»).