Offertorium. Книга 2

***

Я резко села на кровати.

Из коридора сквозь стеклянную матовую дверь в палату пробивался свет, освещая фигуру человека, стоящего у двери. Впрочем, мне не нужен был свет, чтобы понять, кто передо мной.

- Опять ты? – пробормотала я, инстинктивно вжимаясь в спинку кровати.

Я знала, что он придет. Я не могла этого не знать, но сейчас, когда он наконец появился здесь, сердце заколотилось, будто под ногами у меня неожиданно разверзлась пропасть.

Жозеф Сомини, человек, так долго называвший себя моим мужем, сделал шаг ко мне.

- Не подходи!

Он остановился. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, затем он негромко спросил:

- Ты в самом деле думаешь, что я способен причинить тебе зло?

От этих знакомых, глубоких интонаций у меня пробежала дрожь по телу. Это чудовищно: он не смеет, не имеет права говорить тем самым голосом, который я помню по Ле-Локлю и который я столько дней старалась выбросить из памяти!.. Мне хотелось забиться в угол, зажать уши руками и кричать, кричать что есть силы: «Уходи, убирайся отсюда, я не хочу тебя помнить, я не хочу тебя знать!» – но горло сдавило словно железным обручем, и я не могла произнести ни слова.

- Лоренца, ответь мне, прошу тебя.

Зажмурившись, я сделала глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, и с трудом проговорила:

- А разве тебе мало того, что ты уже причинил?

Он покачал головой.

- Тебе нечего бояться. Я не сделаю ничего против твоей воли, – он грустно усмехнулся. – Рядом с тобой кнопка для вызова медсестры. Можешь нажать ее, и меня тут же выставят отсюда.

Я бросила быстрый взгляд на кнопку и снова настороженно уставилась на него.

- Я тебе не верю.

- Тогда нажми ее. Или позвони своему брату и скажи ему, что я здесь. Не сомневаюсь, он тут же примчится, чтобы избавить тебя от моего общества.

- Не смей говорить о нем в таком тоне!

- Прости, – он опустил голову. – Я не хотел обидеть ни тебя, ни Монтревеля. Я просто хочу, чтобы ты успокоилась и поняла: тебе ничего не угрожает. Я не собираюсь хватать тебя и тащить в Ле-Локль или куда-либо еще, как ты, может быть, думаешь. В чем бы ты меня сейчас ни подозревала, ты в безопасности, Лоренца.

- В самом деле? Тогда зачем ты сюда пришел?

- Сказать тебе, что Рене Ружвиль умерла.

Внутри у меня все оборвалось.

«Полчаса ничего не изменят... А вдруг это будешь ты, а не я?»

- Ты лжешь... – пробормотала я, одновременно осознавая: Жозеф говорит правду, я почувствовала это еще в лабиринте, когда поняла, что Рене больше не вернется в свой цветущий сад.

«Прости, но я тебя совсем не понимаю...»

Немного помолчав, я спросила:

- Когда это случилось?

- Вчера, в начале одиннадцатого ночи. У нее начался сердечный приступ. Все произошло слишком быстро, ее не успели откачать.

Начало одиннадцатого. Как раз в это время я спала в машине у Шульца, наглотавшись донормила. Шульц был прав: стоило мне отключиться, как добрый боженька потерял меня из виду – но за мое спасение пришлось расплачиваться Рене.

«Я не хочу снова умирать только из-за того, что ты здесь...»

- Ты могла оказаться на ее месте. Собственно, сегодня ночью это уже едва не произошло: ты зашла слишком далеко, Лоренца. Еще немного, и даже я не смог бы тебя вытащить.

- Даже ты? – Я на секунду зажмурилась, не зная, что делать с накатившей изнутри волной злости и отчаяния. – Ну да, конечно... Ты ведь явился туда за мной – черт возьми, даже там ты не мог оставить меня в покое!

Он опять покачал головой.

- Я не могу туда явиться, как ты это называешь. Я могу только позвать тебя и помочь вернуться назад. Но ты не хотела меня слышать. В какой-то момент я даже испугался, что уже слишком поздно и я не смогу до тебя докричаться.

- Ну что ж, – медленно сказала я, – ты зря переживал: у тебя все получилось. Ты доволен?

- Лоренца, с такими вещами не шутят. Тебе нельзя было встречаться с Рене. Тебе нельзя было даже близко подходить к этой клинике.

- Да неужели?! – Я закрыла лицо руками, пытаясь подавить слезы пополам с истерическим смехом. – Какое своевременное предупреждение! Может быть, тебе стоило бы подождать с ним еще год-другой? Тогда оно наверняка пришлось бы в самый раз!

- Если бы я только мог предположить, что этот мерзавец потащит тебя в Вийе, я бы придушил его собственными руками! Ни ты, ни он не осознаете, с чем имеете дело...

- Прекрасно! Ну вот и расскажи мне, с чем мы имеем дело! Сколько человек погибло в «Вергилии»? Сорок? Пятьдесят? Больше?

- Это Шульц тебе рассказал, – полуутвердительно сказал он.

- Кто же еще! В отличие от тебя он не стал ни лгать мне, ни отмалчиваться – как удивительно, правда?

Жозеф сделал несколько шагов по комнате, остановился у окна и некоторое время молча стоял, глядя в темноту за стеклом.

- Ты ему доверяешь? – внезапно спросил он, не поворачиваясь.

- Я не доверяю никому. Но сейчас Шульц единственный, на кого можно хоть как-то положиться.

- Потому что он помог тебе сбежать из Ле-Локля? Лоренца, тебе вовсе не обязательно было так рисковать. Я бы отпустил тебя, если бы ты сказала, что этого хочешь.

- Отпустил? О да, конечно, я тебе верю! Ты бы отпустил своего единственного подопытного кролика, который пока еще хоть на что-то годен!

- Не смей так говорить! – он резко развернулся ко мне.

- Ну почему же? Разве это неправда?

- Нет. Послушай, я знаю, что ты обо мне думаешь. Я обманул тебя, я лгал тебе целых полгода – да, это так. Не буду отрицать: я совершил ошибку. Но тогда мне казалось, что это единственный способ обеспечить твою безопасность. На тебя открыли охоту, твоя жизнь висела на волоске, но ты упрямо не желала этого признавать. Ты не давала мне возможности тебя защитить, и в конце концов мне пришлось пойти на крайние меры.

- Крайние меры? – я невесело усмехнулась. – Как интересно звучит... Впрочем, наверное, ты прав. Отнять у меня семью, уничтожить мою карьеру, перечеркнуть всю мою жизнь – даже не знаю, можно ли было придумать что-нибудь более... крайнее. И все ради того, чтобы, как ты утверждаешь, спасти мне жизнь – хотя она на самом деле недорогого стоит.

- Не говори так, прошу тебя.

- Почему нет? Рене мертва, мои собратья из «Вергилия» мертвы. Скажи, сколько мне еще осталось – год? Два?

Жозеф молчал.

- Скажи мне, ты ведь это знаешь! Ты не можешь не знать!

- Я знаю одно, – наконец ответил он, – я сделаю все, чтобы ты осталась жива. И ты останешься жива, чего бы это ни стоило.

- Ну, конечно! Ни капли не сомневаюсь, что ты сделаешь все! Ради последнего подопытного кролика можно и постараться...

- Черт тебя подери, да оставь ты своих подопытных кроликов! – он гневно сделал шаг ко мне, но тут же остановился, видимо, заметив выражение моего лица, и продолжил, понизив голос: – Ты что же, в самом деле ничего не понимаешь? Думаешь, я все это время разыгрывал комедию, лгал, что люблю тебя, притворялся заботливым мужем – и все для того, чтобы затащить тебя в «Вергилий»? Ради всего святого, посмотри мне в глаза и попробуй сказать, что ты действительно в это веришь!

Я сглотнула слюну.

- Я верю только в то, что знаю, – слова давались с трудом, словно горло забило песком. – А знаю я то, что ты меня использовал. Если при этом тебе пришла в голову мысль совместить приятное с полезным – ну что ж, поздравляю. Наверное, это была удачная идея: спать со мной, одновременно применяя по назначению...

- По назначению? Господи, да ты сама не понимаешь, что несешь! Лоренца, не сходи с ума!

- А разве это не так? Мы же для вас просто инструменты, что-то вроде микроскопа, ведь правда? Или, скорее, космического зонда – этакие живые «Вояджеры», или как там они называются... Жаль только, ломаемся слишком быстро, но ничего: ты полон оптимизма, ты надеешься, что если будешь аккуратнее нажимать на кнопки, то я прослужу тебе немного дольше, чем остальные. Разве нет?

Он пробормотал что-то сквозь зубы, быстро подошел к окну и тяжело оперся руками на подоконник, уставившись в темное, залитое дождем стекло.

- Значит, тебе нечего возразить? – бросила я ему в спину, не дождавшись ответа. – Или ты просто боишься сказать мне все как есть?!

Жозеф вздохнул и повернулся ко мне.

- Лоренца, чего ты сейчас на самом деле хочешь? – мягко, без всякого раздражения спросил он. – Узнать правду или просто выплеснуть на меня свою ненависть? Я соглашусь с любым твоим выбором, но, ради бога, выбери или одно, или другое.

От сдержанного, чуть печального тона, которым он это произнес, у меня невольно защемило сердце.

- А если я выберу первое, – настороженно проговорила я, пытаясь прогнать это непрошенное ощущение, – где гарантия, что это действительно будет правда?

- Верить мне или не верить – это можешь решить только ты сама. Но если тебе нужна правда, ты ее услышишь. Я расскажу тебе все, что смогу.

- Все, что знаешь, или все, что сможешь?

- Все, что смогу, – повторил он, подчеркивая последнее слово. – На самом деле это не так уж мало. Но только с двумя условиями.

- Какими еще условиями?

- Очень простыми. Во-первых, ты сейчас успокоишься. Во-вторых, перестанешь додумывать за меня и приписывать мне мотивы, которых у меня нет и никогда не будет. Ты способна сейчас это сделать?

- Предположим.

Он усмехнулся.

- Ну что ж, примем это за знак согласия. Тогда для начала сообщу тебе новость, которая тебя обрадует. В качестве инструмента ты бесполезна, Лоренца. Бесполезна с того самого момента, как получила травму на Кронплатце.

- Почему?

- Это долгий разговор. Я могу сесть? – он показал рукой на стул, стоявший возле кровати.

Я молча кивнула.

- Спасибо. Если хочешь, я включу свет: может быть, так тебе будет спокойнее?

- Нет!

Достаточно и того, что я вынуждена слушать его голос: не хватало еще, чтобы пришлось смотреть ему в лицо!..

- Хорошо, – с удивлением проговорил Жозеф. – Как скажешь, только не нужно так волноваться.

- Я не волнуюсь. Просто... просто свет режет мне глаза.

- Понятно. Тогда приступим к делу. Думаю, Шульц уже успел рассказать тебе о том, что я вводил тебя в транс?

- Да.

- И объяснил, зачем?

- Чтобы я не срывалась с поводка в этом твоем чертовом лабиринте.

- Он не мой, Лоренца. Он твой. А если ты еще и заменишь слово «поводок» на «страховочный канат», то окажешься полностью права. Трансовые состояния помогают поддерживать с пациентом связь и вернуть его в сознание, если что-то пойдет не так. К несчастью, после твоей травмы этот способ перестал работать: четыре месяца назад, в Ле-Локле, когда я попытался ввести тебя в транс, тебя тут же сорвало в неконтролируемый приступ.

Я вздрогнула. «Я не хочу этого видеть, Господи...» Все верно: четыре месяца назад я сидела в полутемном кабинете с гравюрами на стенах, прижимая к разбитому лицу пакет со льдом, и слушала, как этот человек пытается убедить меня, что я ходила во сне. «Больше никаких кошмаров, mon enfant chéri, я тебе обещаю...»

- Я не смог тебя удержать, – продолжил Жозеф. – Ты не слышала меня – не отвечала или не могла ответить. Не знаю, что ты видела в это время, но, похоже, это было что-то ужасное. В какой-то момент ты вдруг вскочила на ноги и выбежала в коридор, словно пыталась от чего-то спастись. Я побежал за тобой – я боялся, что ты можешь споткнуться и упасть с лестницы, – но перед самой лестницей у тебя подкосились ноги, и ты потеряла сознание.

Я машинально кивнула. Это тоже правда: я помню холод, просачивающийся от пола сквозь жесткий ворс ковровой дорожки, багровые круги перед глазами, ладонь, перепачканную в крови. В ту ночь я видела пылающую машину – не знаю до сих пор, было ли это несбывшееся будущее или сбывшееся прошлое, – и кое-что еще.

«Откуда здесь может быть столько крови?»

- Куда... куда ты собирался послать меня в тот раз? – я запнулась, пытаясь поточнее сформулировать вопрос, но, похоже, Жозеф меня понял.

- Никуда. Я не планировал отправлять тебя в лабиринт. Я просто хотел установить контакт.

- С кем?

- С тобой. Есть кое-что, о чем ты не догадываешься, Лоренца. Ты любила состояние транса. Ты говорила, что только в эти моменты чувствуешь себя самой собой.

- Самой собой? О чем ты?

Он вздохнул.

- Это довольно сложно объяснить.

- А ты попробуй! – с вызовом бросила я.

- Хорошо. Но сначала ответь мне на один вопрос: что ты сама думаешь о своей способности путешествовать по лабиринту?

- Что будь моя воля, я бы избавилась от этой чертовщины в моей голове раз и навсегда! Что же еще, по-твоему, я могу о ней думать? – внезапно меня снова начал разбирать нервный смех. – Или, может быть, ты считаешь, я в восторге от того, что вижу всякую мистическую муть? Я музыкант, а не чертова Фиби Холливелл!

- Ты та, кем ты родилась, Лоренца. К сожалению, от тебя не зависит, видеть все это или нет. Это твоя болезнь – или, если хочешь, врожденная особенность, и ты ничего не можешь с ней поделать. Мне очень жаль.

От сочувствия, прозвучавшего в его последней фразе, меня передернуло, как от удара током. Лучше бы он дал мне пощечину.

- Жаль? – переспросила я, словно пробуя это слово на вкус.

- Это правда. Мне действительно жаль. Поверь мне.

- Ну, отчего же, я тебе верю, – я с трудом сглотнула ком в горле. – Тебе меня жаль, но это не помешало тебе использовать меня и моих сородичей в «Вергилии». Кстати, и насколько полезна тебе оказалась наша... особенность? Это стоило того, чтобы переморить полсотни человек в твоей секретной психушке?

Жозеф сделал раздраженный жест рукой.

- Послушай, не знаю, что нарассказывал тебе Шульц, но если ты воображаешь меня каким-то доктором Менгеле, то ты ошибаешься! Мы не морили своих пациентов – напротив, мы пытались их спасти. Да, это правда: смертность среди людей с твоими способностями очень высока. Намного выше, чем, скажем, среди больных шизофренией, хотя большая часть твоих собратьев была изначально диагностирована именно как шизофреники. Многих мы забрали из психиатрических клиник уже серьезно больными – с кардиопатиями и недиагностированной онкологией на ранних стадиях. Мы пытались их вылечить, но потом...

- Но потом ты обнаружил, что, оказавшись рядом друг с другом, они мрут как мухи, – безжалостно закончила я. – Рене говорила мне, хотя я сначала ей и не поверила. И зря: она не так уж безумна, как кажется... как казалась.

- Никто не мог предугадать, что совместное пребывание даст такой эффект. Все это время мы думали, что главная наша проблема – хронические заболевания и психотравмы от погружений в иную реальность. Мы пытались минимизировать стресс, подбирали методики сопровождения и в конце концов даже добились определенных успехов. Но потом начались несчастные случаи. Думаю, о них тебе тоже рассказали?

- Да.

- Когда стало ясно, в чем дело, я распорядился немедленно остановить проект. Я не убийца, Лоренца. И мои коллеги тоже. Мы не знали и до сих пор не знаем в точности, как работает этот эффект, но изучать механизмы действия было уже некогда: люди умирали. Нужно было изолировать их как можно дальше друг от друга, но это оказалось не так просто. Прежде всего, нам нужны были клиники, где с нашими пациентами не стали бы обращаться, как с обычными шизофрениками – это бы только ухудшило положение. Во-вторых, эти клиники должны были находиться в разных местах, чем дальше друг от друга, тем лучше. Мы приняли в качестве минимального гипотетического радиуса расстояние в двести пятьдесят километров – не спрашивай, как вычислялась эта цифра, это слишком долго объяснять... Но на подготовку ушло больше месяца, и для многих уже оказалось слишком поздно.

- Сколько их... нас было всего?

- Сорок два участника. Вместе с тобой – сорок три.

- Значит, сорок два человека уже в могиле... – пробормотала я. – Я ведь права, больше никого не осталось?

- Трое пациентов в вегетативном состоянии. Один сейчас в Мюнхене, второй в Страсбурге, третья девушка – в специализированном центре под Марселем. Прогноз у всех троих неутешительный.

- И тебе, разумеется, их тоже очень жаль. – Я подняла голову и взглянула ему в лицо, в первый раз жалея, что не могу в темноте посмотреть ему в глаза. – Ну и как, Жозеф, оно того стоило? Тридцать девять трупов и три «овоща» – это достаточная цена за удовлетворение твоего научного любопытства?

- Речь идет вовсе не о моем любопытстве, – резко ответил он.

- А о чем же тогда?

Он вздохнул.

– Для тебя важно убедиться, что эти люди умерли не зря? Ну что ж, хорошо. В июле прошлого года группировка «Ансар Бейт аль-Макдис» готовила теракт в церкви святой Марии в Каире – должно было пострадать больше ста человек, но нападавших удалось заблаговременно ликвидировать. Это заслуга Рене Ружвиль: она увидела их во время приступа за два дня до теракта. Через месяц после этого в Милане задержали шизофреника, который считал, что для спасения мира от Апокалипсиса нужно устроить массовую стрельбу на Корсо Верчелли. Его остановили, когда он вышел из дому – это заслуга Пако Сандоваля, девятнадцатилетнего парня, умершего прошлой зимой от менингиомы. В ноябре того же года в аэропорту Скипхол арестовали смертника-одиночку, который пытался пронести взрывчатку на рейс Амстердам – Загреб. Если бы ему это удалось, сто восемнадцать пассажиров и четыре члена экипажа погибли бы. Но эти люди остались живы – благодаря тебе. И это только три случая, а всего их было около двадцати. Так что решай сама, Лоренца, стоило это того или нет.

Я молчала, не зная, что ответить.

- Да, мы использовали вашу болезнь. Да, иногда наши пациенты вынуждены были видеть такие вещи, на которые ни один нормальный человек не согласится смотреть по собственной воле. У Рене Ружвиль начался церебральный криз, когда во время приступа она увидела, как ошметки человеческих внутренностей оседают на обломках взорванной церкви. Правда, на ее несчастье, точно такую же реакцию у нее вызывали ее собственные кошмары. Когда ее видения контролировали мы, у нее хотя бы появлялась возможность забыть все увиденное после выхода из транса. Скажу тебе больше: иногда было безопаснее спровоцировать управляемый приступ заранее, чем рисковать, что пациент уйдет в него спонтанно и больше не вернется. Да, мы использовали вашу болезнь, но не мы были ее причиной.

Я обхватила голову руками.

«На водительском сиденье обнаружен труп мужчины в «позе боксера» со следами обширных прижизненных ожогов...»

- Если это болезнь, – с усилием проговорила я, пытаясь справиться с внезапно охрипшим голосом, – значит, должно существовать и лечение. Об этом вы не задумывались? Должен же существовать хоть какой-то способ остановить это дерьмо!

- Пока что – только дофаминоблокаторы в максимальных дозах. Они снижают частоту приступов, но при этом вызывают паркинсонизм и заторможенность психики – иногда вплоть до полного психического распада. Это лекарство, которое хуже болезни. Мы прибегали к нему только тогда, когда пациенту уже было нечего терять.

Перед глазами у меня всплыло застывшее, безупречно правильное лицо мраморной статуи. «Они дают мне лекарство, и мне не приходится больше спускаться в ад...»

- Рене?

- Не только она. Но и она тоже. Рене очень плохо переносила приступы, а они со временем начали повторяться все чаще. Каждый новый случай мог стать для нее последним. Нейролептики позволили ей прожить хотя бы еще немного.

- Пока не появилась я.

- Это не твоя вина, Лоренца. Если тебе от этого станет легче, то даже на нейролептиках Рене Ружвиль не протянула бы больше года, и, поверь мне, ее угасание было бы не из приятных – ты бы сама не пожелала ей такого. Так что не вини себя, любовь моя...

- Это просто великолепно: мы убиваем друг друга одним своим присутствием! – с горечью продолжала я, не вслушиваясь в его слова. – Эта несчастная Рене могла прожить еще месяц или год, но появилась я, и теперь она лежит в морге. А если бы добрый боженька выкинул кости по-другому, то на ее месте лежала бы я. – Я повернулась к Жозефу. – Или одной жертвы ему было бы мало? Если бы все пошло по плану, мы должны были оказаться там обе?

- Боюсь, что да, – тихо сказал он.

- Превосходно, – пробормотала я. – Просто превосходно... Как ты там назвал это – моя особенность? Отличная особенность! Прямо-таки благословение божье! Любой бы позавидовал, черт побери!..

- Прошу тебя, успокойся, – его голос зазвучал мягко и в то же время настойчиво. – Успокойся, Лоренца.

Я замолчала – не столько подчиняясь его словам, сколько попросту выбившись из сил. Некоторое время мы сидели молча: я – съежившись в комок в углу кровати, Жозеф – опершись локтями на колени и пристально глядя на меня.

- Я знала об этом раньше? – спросила, наконец, я, не поднимая головы.

- И да, и нет. Когда находилась в трансе – знала.

- А потом?

- В бодрствующем состоянии? Нет. И нет, Лоренца: я не заставлял тебя об этом забыть, как ты, наверное, уже успела подумать. Ты все делала сама. Ничего сверхъестественного – самая обычная диссоциация.

Я бросила на него раздраженный взгляд исподлобья.

- Послушай, ты не мог бы говорить по-итальянски? Я не понимаю твоих терминов!

- Извини. Попробую объяснить понятнее: это просто защитный механизм твоей психики. Видишь ли, такие, как ты, вынуждены с детства разделять свою жизнь надвое: вы слишком рано сталкиваетесь с тем, чего человеческая психика не может ни принять, ни осознать. Та реальность, в которую вы попадаете во время приступов, пугает вас до смерти. Вы пытаетесь вытеснить ее из памяти – так иногда поступают люди, пережившие ужасы войны. Но приступы повторяются снова и снова, и через какое-то время у вас остается только два пути: либо уйти в психоз, либо выработать диссоциативные защиты. Проще говоря, чтобы остаться в здравом уме, вы отделяете от себя часть личности, которая будет помнить о другой реальности и позволит остальному сознанию делать вид, что ничего не происходит. Своего рода самообман, но куда более виртуозный, чем у обычных людей.

- Хочешь сказать, у меня раздвоение личности?

- Нет, конечно. Ты – это в любом случае ты. Назови это лучше двумя разными режимами памяти: в одном ты помнишь и, соответственно, знаешь меньше, в другом больше – только и всего.

Я задумалась. То, что он говорил сейчас, совпадало с моими собственными предположениями: вот только радоваться этому или нет – этого я пока что решить не могла.

- Хорошо. Значит, эта моя вторая личность появляется, когда у меня начинается приступ?

- Субличность, – терпеливо поправил Жозеф. – Ничего общего с множественными умами Билли Миллигана или чем-то в том же духе. Это все та же ты, с твоим интеллектом, с твоим характером, с твоими привычками – разница только в сумме воспоминаний, ты сама не раз об этом говорила. Да, обычно субличность проявляется во время приступа, но можно активировать ее и просто погрузив тебя в транс. Транс позволяет ей слиться с основным сознанием, вот и все.

- А еще он позволяет заставить меня пойти в регистрационный офис и выйти за тебя замуж, – медленно проговорила я. – Я ведь все правильно понимаю?

- Думаешь, я подчинил тебя своей власти, как гипнотизер в старых фильмах? – он отрицательно покачал головой. – Нет, Лоренца. В трансе ты или нет, твоя свобода воли никуда не девается. Все эти россказни о покорных загипнотизированных зомби – просто миф и ничего больше: невозможно заставить человека совершить то, что ему категорически претит. Самое большее, что я могу с тобой сделать в этом состоянии, – это помочь тебе успокоиться или внушить, что твоя головная боль проходит, – он усмехнулся, – да и то лишь в том случае, если ты будешь расположена меня слушать. А такое бывало далеко не всегда. Пойми: все, что ты делала, ты делала исключительно по собственной воле. Почему тебе так сложно в это поверить?

Я зло рассмеялась.

- Действительно, почему? Ты ведь не лгал мне все эти полгода, ты честно и открыто рассказал все как есть, ты выложил передо мной все карты еще до того, как тебя приперли к стене, – удивительно, почему же сейчас мне так сложно тебе верить?

- Ты права, – помолчав, сказал он. – Впрочем, ты всегда предпочитала знать все. Этим тебе и нравился транс.

- Что значит – нравился?

- Я тебе уже говорил: ты любила это состояние. В нем ты помнила все – это давало тебе ощущение контроля над своей жизнью. Ты не боялась ни меня, ни себя, ты принимала этот мир и свои чувства к нему такими как есть. Ты не хотела расставаться со своей субличностью – собственно, тогда, в Антерсельве, именно ты уговорила меня не выводить тебя из транса. Я был против: длительный транс провоцирует учащение приступов, что, в общем-то, и неудивительно – твоя субличность для того и была создана, чтобы переживать такой опыт, это ее основное предназначение. Но приступы – это серьезная нагрузка для организма, а за эти дни ты уже успела пережить их несколько раз. К сожалению, ты все-таки настояла на своем, и я до сих пор не могу себе этого простить.

- Сочувствую тебе от всей души, – резко сказала я, изо всех сил стараясь не поддаваться воздействию, которое, против моей воли, оказывали на меня его слова. – Вот только, если ты вдруг забыл, я и понятия не имею о том, что на самом деле случилось в Антерсельве! Так что если ты хочешь, чтобы я оценила всю глубину твоих переживаний, то лучше тебе наконец-то рассказать мне все!

- Да, конечно. Мы приехали туда тринадцатого февраля. Всю середину зимы ты провела на гастролях – я не видел тебя целый месяц и уже готов был выть от тоски, – поймав мой взгляд, он усмехнулся уголком рта. – Сердись сколько хочешь, любовь моя, но это правда. Ты можешь запретить мне говорить об этом, но ты не запретишь мне об этом думать. Впрочем, чтобы не выбиваться из образа расчетливого мерзавца, могу признаться, что к этому времени мне опять понадобилась твоя помощь.

- В чем?

- Мы проводили внутреннее расследование: мне нужна была информация о некоторых людях, которую я в тот момент не мог получить другим путем. Ничего сверхважного, но я все-таки решил воспользоваться нашей встречей. Однако с самого начала все пошло не так. Ты быстро утомлялась, никак не могла сосредоточиться. Что-то в лабиринте пугало тебя – ты говорила, что все твои силы уходят на то, чтобы не видеть того, чего ты не хочешь видеть.

Я невольно вздрогнула.

- Что это было?

- Не знаю. Я пытался тебя расспрашивать, но каждый раз ты замыкалась в себе, и я так и не смог ничего от тебя добиться. Я заподозрил, что дело может касаться Амори – ты ведь уже знаешь об Амори?

- Да.

- Ну что ж, хоть какой-то прок от этого пройдохи Шульца... Это было слишком рискованно, и я решил прервать твой приступ.

- Почему?

- Потому что если бы я оказался прав, то дело могло закончиться очень плохо. В твоем сознании стоит барьер – я обнаружил это еще два года назад, когда впервые попытался отправить тебя по следу этого человека. Тогда у тебя началась паническая атака, которая чуть было не перешла в делирий – я еле смог вывести тебя из этого состояния. Я попытался разобраться, в чем дело: оказалось, любая твоя попытка сконцентрироваться на его образе запускала травматическую реакцию – нечто похожее на то, что переживают люди с ПТСР. Амори надежно подстраховался, чтобы никто не мог его разыскать.

Мне вспомнились слова Шульца: «Вычислить его не мог никто, кроме вас... Впрочем, вы тоже этого не делали... Для таких, как вы, это все равно что ключ от квартиры...»

- Я и вправду встречалась с ним в реальности?

- Думаю, да. Не знаю, когда, не знаю, при каких обстоятельствах, но я практически уверен в этом. Такой блок не поставишь на расстоянии, и, в то же время, я не знаю никого, кроме Амори, кто бы мог проделать это настолько виртуозно. Чтобы тебе было проще понять: над тобой не совершали физического насилия, у тебя не было, судя по всему, даже психологической травмы в прямом смысле этого слова – тебе просто внедрили установку, что искать этого человека равносильно самоуничтожению. А все остальное твой организм доделывал сам. Ты ведь не просто не могла увидеть его в лабиринте – это было бы еще полбеды, никто из твоих собратьев не мог это сделать, – Амори постарался, чтобы даже малейшая попытка его найти сразу выводила тебя из строя.

Я сжала виски ладонями, пытаясь привести мысли в порядок. То, что он говорит сейчас, звучит абсурдно – хотя, впрочем, ненамного абсурднее, чем все остальное. В лабиринте я могу увидеть многое, но не все, в этом я уже успела убедиться на собственном опыте... В сущности, пока что слова Жозефа не противоречат тому, что рассказывал мне Шульц: по каким-то причинам я не могла разыскать этого человека, хотя, казалось бы, у меня были все возможности это сделать. Но тогда...

- Тогда зачем его люди пытались меня убрать? Если я не могу его найти, значит, никакой опасности я для него не представляю. Но если так, то какой смысл меня убивать?

- Сложно сказать. Возможно, Амори считал, что со временем блок может ослабнуть. Возможно даже, это действительно начало происходить, и ты, сама того не зная, стала подбираться к нему все ближе. Я не знаю, Лоренца. Это можно было проверить на практике, но я не стал этого делать. После того случая два года назад я решил для себя, что больше никогда и ни за что не стану вмешивать тебя в эти поиски. Есть, в конце концов, и другие способы.

Я подняла голову.

- Они есть, однако ты до сих пор его не отыскал, верно?

Жозеф кивнул.

- Значит, не очень-то они и работают, эти твои способы, – задумчиво проговорила я, больше обращаясь к самой себе, чем к нему. – Впрочем, ладно. Вернемся к Антерсельве. Как я понимаю, это ведь не Амори виноват в том, что я пробила себе череп, не так ли?

- Нет. Это моя вина. Я вывел тебя из приступа, но не стал выводить из транса – ты упросила меня оставить все как есть, хотя бы ненадолго. Тебе понравилось это место: ты говорила, что там очень тихо и спокойно. У меня оставалось еще два свободных дня, и я решил, что ничего страшного не случится. В любом случае я был рядом и мог в любой момент взять ситуацию под контроль. Как оказалось, я ошибался, – он замолчал.

- Черт тебя подери, я уже поняла, что ты ошибался, но, может быть, ты наконец перейдешь к делу?

- Утром пятнадцатого февраля мы поднялись на Кронплатц – тебе хотелось покататься на лыжах. Обычная «синяя» трасса, ничего экстремального. Все шло хорошо – тебе нравились горы, нравился снег, ты говорила, что чувствуешь себя, как школьница на каникулах, – но в середине дня начался новый приступ. Очень похожий на тот, который повторился потом в Ле-Локле: ты не слышала меня, не отвечала – просто смотрела в никуда, и на лице у тебя был написан невыносимый ужас. Я схватил тебя за плечи, но ты оттолкнула меня, потеряла равновесие и заскользила вниз. Я попытался остановить тебя, но не успел – тебя повело в сторону, ты вылетела за пределы трассы и на полном ходу врезалась в дерево. Все остальное тебе известно.

- Почему я потеряла память?

Он покачал головой.

- Не знаю. У тебя было сильное внутричерепное кровотечение, – впрочем, это ты и сама прекрасно знаешь, – но не гиппокамп, ни височные доли не пострадали. Твоя амнезия куда больше похожа на психогенную, чем на органическую, хотя в таких случаях очень сложно утверждать что-то наверняка.

- Ну что ж... – пробормотала я, машинально прокручивая в голове воспоминания из «Сен-Мишеля»: нечто похожее говорил мне и доктор Веллер, вот только мой добрый старикан не знал ничего ни о Жиле Амори, ни о лабиринте, ни о том, что там можно увидеть. Или знал? Да нет, вряд ли... Что там говорил Жозеф о субличности, проявляющейся в трансе? Потеря памяти случилась со мной не впервые: всю свою жизнь я умело прятала от себя часть воспоминаний – если, конечно, верить Жозефу, но, в сущности, почему бы и не допустить, что в данном случае он говорит правду? Это многое объясняет – многое, но, к сожалению, не все...

- То, что я увидела во время приступа, могло быть связано с Амори?

- Возможно. Но, возможно, и нет. У тебя хватало и собственных страхов, Лоренца.

- Каких?

- Я не знаю. Я видел, что они есть – это сложно было не увидеть, но ты наотрез отказывалась о них говорить.

«Кровь – откуда здесь может быть столько крови? Они же сгорели...»

Меня передернуло.

Тупик, опять тупик. Кажется, Жозеф сейчас мне не лжет – но и всей правды не говорит: он явно что-то знает о моих кошмарах или, во всяком случае, догадывается, однако делиться со мной этими догадками, похоже, не входит в его намерения. Хотя, наверное, оно и к лучшему. Чем бы ни были мои страхи, они мои и только мои, я не выдержу очередного подтверждения, что человек, которого я хочу выбросить из своей жизни раз и навсегда, может читать в моем подсознании, как в открытой книге...

- Ты помнишь, что ты видела сегодня ночью?

Я вздрогнула, как будто ко мне прикоснулись раскаленным железом.

- Это не твое дело! Не смей лезть в то, что тебя не касается!

- Примерно так ты и отвечала мне, когда я спрашивал, чего ты боишься, – если и не по форме, то, по крайней мере, по сути... Прошу тебя, пойми же ты наконец: это не игрушки! Ты не умеешь обращаться с лабиринтом, ты словно ребенок, который гуляет по минному полю и даже не подозревает, чем грозит ему каждый следующий шаг! Я знаю, ты мне не доверяешь, но, хотя бы ради твоей собственной безопасности, позволь мне разобраться, что с тобой происходит. Позволь мне тебя защитить!

- Защитить? – я вскинула голову. – Как в Ле-Локле? Нет уж, спасибо. Я, конечно, крайне признательна за то, что ты наконец-то рассказал мне то, о чем я давно имею право знать, но дальше я буду действовать сама!

- Каким образом? Бросаясь из одной авантюры в другую? Рискуя жизнью с подачи этого психопата Шульца? Лоренца, ты просто не понимаешь, что делаешь. Этот человек использует тебя...

- ...чтобы спасти свою шкуру, – докончила я. – А вместе с ней и мою. Возможно, ты удивишься, но меня это вполне устраивает. Во всяком случае, это честная сделка.

- Сделка? Господи, да ты хоть отдаешь себе отчет, с кем связалась?! Шульц – преступник!

- Правда? А как называется то, что ты сделал со мной после Кронплатца? Как называется то, что ты убедил мою семью и всех остальных, что я погибла в этой чертовой Антерсельве? Как по-твоему, это – не преступление?

- Лоренца, этот человек – мошенник, вор и убийца. Он числится в международном розыске уже шесть лет!

- Но это не мешало тебе пользоваться его услугами, не так ли? Так с чего бы мне поступать по-другому? А что касается убийц... – я пожала плечами. – Знаешь, мне кажется, после смерти Рене Ружвиль я уже вряд ли имею право судить, кто убийца, а кто нет. Да и ты тоже.

- Ради бога, это уже просто какое-то безумие...

- Может быть. Но, видишь ли, мне не из чего выбирать. Либо меня прикончит этот ваш Амори, либо доконает очередной несчастный случай, либо я попросту сдохну от какой-нибудь неизлечимой опухоли – или от чего там умирали мои предшественники. С последними двумя вариантами я ничего поделать не могу, но Амори – хотя бы живой человек из плоти и крови. Я его видела, значит, я могу его вспомнить и разыскать. С помощью Шульца или с помощью этой чертовщины, которую ты называешь моими способностями, – неважно. Если уж я не могу сделать ничего другого, я попытаюсь сделать хотя бы это.

- Ты не представляешь, с чем можешь столкнуться, – негромко сказал он. – Никто не знает, во что превратился барьер в твоем сознании после травмы: не исключено, что теперь он просто убьет тебя, как только ты попытаешься через него проникнуть. В твоей психике все смешалось: ты потеряла память, выдаешь атипичную реакцию на транс, уходишь в неконтролируемые приступы, из которых тебя почти невозможно вытащить. Послушай, даже я не могу понять, что с тобой сейчас творится, хотя я должен был это знать!

Я снова пожала плечами.

- Ну и чем в таком случае ты мне собирался помочь? Просто запереть меня в Ле-Локле или где-нибудь еще и кормить нейролептиками, как бедную Рене? Или отправлять раз за разом в лабиринт, чтобы посмотреть, чем это все закончится? Спасибо, но с этим я и сама вполне справляюсь.

- Как минимум я могу защитить тебя от Амори. Почему ты так упорно игнорируешь эту возможность?

- Прости, но я не думаю, что это в твоих силах.

- Напрасно. Есть одно обстоятельство, о котором пока... – он на мгновение запнулся, затем продолжил: – Ладно, будем говорить без обиняков. Мне удалось на какое-то время выторговать тебе безопасность. Я сделал то, чего делать был не должен: я притормозил расследование по делу одного из его людей и дал понять, что не буду им интересоваться, если тебя оставят в покое. Не спрашивай, как я это сделал, но ближайший месяц тебя не тронут.

«Не тряситесь так: со стороны Амори вам сейчас вряд ли что-нибудь угрожает...»

- Как интересно... – проговорила я, пристально глядя на него. – И ты говоришь мне об этом только сейчас?

- Мне не хотелось зря тебя обнадеживать. Будем честны: для нас с тобой это всего лишь временная передышка. Этого человека зовут Шарль Бошан, он засветился на организации наркотрафика через один из бельгийских портов – засветился так, что со дня на день за него либо возьмутся мои коллеги, либо ликвидируют свои же. Я могу придержать ситуацию месяц, в лучшем случае – полтора, но не больше. Ты меня понимаешь?

- Понимаю, – немного помолчав, сказала я. – Ну что ж, спасибо тебе. Я действительно благодарна за то, что ты это сделал, вот только чему быть, того не миновать. – Я откинула волосы со лба и устало посмотрела на него. – Я не вернусь в Ле-Локль, Жозеф. И не дам запереть себя в четырех стенах под охраной, как ты, похоже, рассчитываешь. Хватит с меня и тех ищеек, которых ты ко мне приставил, – говорю об этом на случай, если ты думаешь, что я о них не знаю. Если меня пристрелят через месяц, значит, так тому и быть, но пока я жива, я буду распоряжаться своей жизнью сама. Без твоего участия. Тебе ясно?

Ничего не ответив, Жозеф встал со стула и сделал несколько шагов по комнате. Затем обернулся ко мне.

- Хорошо, – наконец сказал он. – Будем считать, что я тебя понял. Ты боишься, что я ограничу твою свободу, ты не хочешь терять контроль над ситуацией – что ж, это твое право. Но в таком случае позволь предложить тебе сделку. Ты ведь, кажется, любишь сделки – так почему бы не заключить еще одну, но на этот раз уже со мной?

Я покачала головой.

- Мне кажется, ты меня не слышал. Я не вернусь в Ле-Локль.

- Успокойся, я вовсе не собираюсь от тебя этого требовать. То, о чем я тебя попрошу, ничем тебе не угрожает. Строго говоря, это вообще не накладывает на тебя никаких обязательств.

- Да неужели? – с сомнением протянула я, пытаясь понять, что у него на уме. – И чего же ты хочешь?

- Только одного. Чтобы в следующий раз, когда ты столкнешься с тем, что тебя пугает, или тем, чего ты не понимаешь, ты вспомнила, что можешь обратиться ко мне за помощью.

- Вспомнила или обратилась?

- Просто вспомнила. Решать, обращаться за помощью или нет, ты будешь сама. Пообещай только, что прежде, чем что-то предпринимать, ты вспомнишь обо мне.

- И это все?

- Да. Взамен можешь выставлять любые свои условия.

- Любые? – недоверчиво переспросила я.

- В пределах моих возможностей, разумеется. Остановить солнце или принести тебе голову Амори я вряд ли смогу – но это ты, я думаю, и сама понимаешь.

- Это-то я понимаю, но я не понимаю другого: какой тебе прок в такой сделке?

Жозеф улыбнулся – ласково и немного насмешливо.

- Лоренца, я реалист и прекрасно осознаю, что лучше получить хоть что-то, чем ничего. Поздравляю, ты достаточно ярко продемонстрировала, что добиться от тебя большего не удастся, так что преимущество сейчас на твоей стороне. Пользуйся им в свое удовольствие: ты это заслужила. Но зато, если мы договоримся, я буду знать, что свое слово ты сдержишь – ты ведь всегда выполняешь то, что пообещала.

Я набрала в грудь воздуху, лихорадочно размышляя, кроется ли за этими словами какой-нибудь подвох. Хотя, в сущности, чем я рискую?..

- Ладно, пусть так, – я решительно тряхнула головой. – В таком случае вот мое условие: мне нужен развод.

- Зачем? – сухо спросил он.

- Браво! Не прошло и тридцати секунд, а ты уже идешь на попятную?

- Я не иду на попятную, я просто не понимаю, зачем тебе эта формальность. Я ведь говорил: я не собираюсь заставлять тебя жить со мной или предъявлять на тебя какие-то права...

- Мне плевать, что ты собираешься или не собираешься делать! Я просто не желаю иметь к тебе никакого отношения – ни с точки зрения закона, ни как-либо еще. Либо ты даешь согласие на развод, либо сделки не будет!

- Хорошо, – помолчав несколько секунд, сказал он. – Ты его получишь. Это все, что тебе нужно?

- Не все. Кроме того, я хочу, чтобы ты убрал от меня своих шпиков.

- Нет.

От тона, которым он это произнес это коротенькое слово, мне на какой-то момент даже стало не по себе.

- Ты не понимаешь, чего требуешь, – продолжил Жозеф уже мягче, наклоняясь ко мне. – Эти люди защищают тебя – и ты хочешь, чтобы я их отозвал и превратил тебя в живую мишень? Прости, но на это я пойти не могу.

- Тогда к чему была вся эта комедия? – зло спросила я, глядя в его лицо, едва различимое в темноте. – Никто не тянул тебя за язык: ты сам предложил мне сделку. Впрочем, нужно было сразу догадаться, что ты просто издеваешься надо мной!

- Лоренца, я могу дать тебе развод, если для тебя это так важно, но я не буду своими руками подставлять тебя под пули. Пойми, ради всего святого: эти люди не следят за тобой, они охраняют тебя...

- О да! – оборвала его я. – Особенно успешно они охраняли меня по дороге в Вийе и обратно! Знаешь, если уж кто-то и должен таскаться за мной, то лучше пусть это будет Шульц – у него это выходит куда удачнее. К тому же тогда у меня появится хоть какой-то шанс, что тебе не станут доносить о каждом моем шаге.

- Ты в этом уверена? Когда мы встретились после твоего побега из Ле-Локля, он был весьма разговорчив.

Эта новость неприятно царапнула меня по сердцу. Впрочем, Шульц ведь предупреждал, что собирается поговорить с Жозефом: было бы глупо предполагать, что при этом ему удастся ни слова не проронить о наших приключениях... Так или иначе, сейчас не время об этом думать. Стоит мне только дать слабину, и Жозеф этим воспользуется. Он хорошо меня знает – слишком хорошо, и, видит бог, этому нужно положить конец.

- Во всяком случае, с Шульцем я не буду себя чувствовать так, словно живу под стеклянным колпаком. А учитывая его правдивость, о которой мы с тобой оба прекрасно знаем... – я усмехнулась. – Знаешь, на твоем месте я бы не рассчитывала на достоверные отчеты.

- Забавно, – задумчиво проговорил Жозеф, словно не обращая внимания на мои слова, – ты готова простить ему многое из того, чего не простила бы никому. Почему, Лоренца?

- Потому что я тоже реалистка. И если уж приходится выбирать из двух зол, то лучше я выберу наименьшее.

- А большее из зол – это, надо думать, я?

- Думай что хочешь. Условие остается прежним: либо ты убираешь от меня своих соглядатаев, либо нам больше не о чем говорить. Это мое последнее слово.

Какое-то время Жозеф молчал, над чем-то размышляя, затем медленно произнес, очень четко разделяя слова:

- Значит, развод и Шульц в качестве охраны. Я верно тебя понял?

Я кивнула.

- Ты уверена, что хорошо все обдумала?

- Более чем.

- Ну что ж, будь по-твоему. Радуйся, Лоренца, ты выиграла эту игру: я перешлю Морелю все необходимые документы, уберу своих людей и оставлю при тебе этого мерзавца, если ты так на этом настаиваешь. Но взамен ты пообещаешь соблюдать свою часть сделки. И когда тебя снова что-то испугает или поставит в тупик, ты вспомнишь, что можешь обратиться ко мне.

- Как я это сделаю?

Он вынул из кармана телефон и провел по нему пальцем. Откуда-то слева раздалось тихое гудение. Я повернула голову на звук: моя «нокия», лежавшая на тумбочке, завибрировала, вспыхнув экраном, и снова затихла.

- Позвони по этому номеру или отправь сообщение. Где бы ты ни была, я найду тебя и смогу тебе помочь.

Я еще раз оглянулась на «нокию», но не двинулась с места.

- Ты обещаешь сделать это? – с нажимом спросил Жозеф.

- Да. Я обещаю. Хотя и не верю, что из этого может выйти какой-нибудь толк.

Он покачал головой.

- Ты напрасно так думаешь. Я действительно многое знаю и действительно могу тебе помочь.

- Вполне возможно. Но это еще не значит, что тебе можно доверять. Ты ведь умеешь лгать не хуже, чем Шульц: даже сейчас ты не говоришь мне всей правды, признай это!

- Всей правды? – переспросил он и неожиданно улыбнулся. – Что ж, в какой-то мере ты права. Никто из нас не говорит сегодня всей правды – ни я, ни ты. Впрочем, если хочешь, я могу попробовать расставить точки на i. Но только если ты действительно этого хочешь.

Я с тревогой уставилась на него, но отступать было некуда.

- Ну, хорошо, – пробормотала я, заранее понимая, что ни к чему хорошему это не приведет, – попробуй, если сможешь...

- Твоя правда в том, Лоренца, что ты сидишь сейчас, сжавшись в комок и судорожно кутаясь в одеяло, словно это броня, которая должна защитить тебя от всех бедствий мира, и изо всех сил стараешься вычеркнуть меня из своей жизни. Но эта задача оказалась труднее, чем ты думала, поэтому ты злишься и на меня, и на себя – и это тоже правда. Правда и то, что все это время, пока мы спорим, я больше всего на свете хочу обнять тебя, прижать к себе и никуда не отпускать – потому что ни твоя злость, ни твое упрямство не помогут тебе справиться с твоими бедами в одиночку. Это действительно так, mon enfant chéri.

- Не смей меня так называть! – нервно выдохнула я.

- Но это тоже правда – потому что я люблю тебя. Я уже говорил это и готов повторить тысячу раз: ты можешь запретить мне говорить о таких вещах вслух, но ты не можешь помешать мне о них думать. Не бойся, я не собираюсь навязывать тебе свое общество – со своими чувствами ты вправе поступать как хочешь. Но ты не в силах решать за меня, что должен чувствовать я. Смирись с этим, любовь моя.

- Убирайся к дьяволу...

- Я знал, что ты это скажешь. Впрочем, мне нечего терять – ведь все равно через минуту-другую ты бы сообразила, что раз уж наша сделка состоялась, то тебе нет необходимости и дальше терпеть мое присутствие. И, поскольку я проиграл по всем фронтам, я решил доставить себе маленькое удовольствие побежденного – назвать вещи своими именами. Ты ведь простишь мне эту мелкую месть?

- Убирайся отсюда, ради всего святого, – процедила я сквозь зубы, мысленно молясь, чтобы голос меня не выдал. – Я не хочу тебя больше видеть, слышишь? Не хочу!

- Разумеется, ты не хочешь меня видеть. Хуже того: ты боишься посмотреть мне в глаза, ты боишься увидеть мое лицо – именно поэтому ты не позволила мне включить свет, не так ли? Но на самом деле ты боишься не меня. Ты боишься себя саму и отлично это понимаешь. – Он встал со стула, подошел к двери и уже у самого порога обернулся ко мне: – Спокойной ночи, Лоренца. Продолжай себя обманывать, если тебе так это нравится. Единственное, о чем я прошу: когда завтра ты попытаешься убедить себя, что сегодняшней ночи не было, постарайся все же не забыть о своем обещании. Ты ведь не забудешь о нем?

- Черт возьми, хватит мне это повторять! Ты прекрасно знаешь, что я ничего не могу забыть, потому что после этой чертовой Антерсельвы запоминаю все, что со мной происходит, хочу я того или нет! У меня феноменальная память, черт бы ее побрал!

- Память? – переспросил Жозеф с непонятным весельем в голосе. – Неужели ты до сих пор так ничего и не поняла, Лоренца? Ты не запоминаешь все, что происходит. Ты просто это видишь. Спокойной ночи, любовь моя.

Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Какое-то время я бессмысленно смотрела на светлый прямоугольник дверного стекла, отчетливо вырисовывавшийся в темноте, затем рухнула на кровать и в отчаянии уткнулась лицом в подушку.

Наверное, лучше бы мне было не возвращаться из лабиринта.

***

Наутро, едва рассвело, я позвонила Ролану и, невзирая на крики дежурного врача, попросила забрать меня домой.

- Ты уверена, что стоило так торопиться? – спросил Ролан, помогая мне усесться в машину. Промозглый утренний ветер трепал полы его расстегнутой куртки, ерошил белые волосы, покрытые мелкими каплями дождя. – Сегодня ты выглядишь еще хуже, чем вчера.

- Просто бессонница. Не могу заснуть в этом проклятом госпитале. – Я протянула руку и отвела влажную прядь, упавшую ему на лоб. – Едем домой, и чем быстрее, тем лучше.

Ролан кивнул и, не задавая дальнейших вопросов, забрался на водительское сиденье и включил мотор.

- Я люблю тебя, братец, – сказала я, когда мы выбрались из прибольничных закоулков на простор бульвара Периферик.

- Я знаю. Я тоже тебя люблю. Все будет хорошо, Лоренца.

Я подумала, что дорого отдала бы за то, чтобы он оказался прав.

***