5.1. E' questa la mercede
E' questa la mercede, Angelica spietata,
del mio amor, di mia fede?
Ah! Non vi gioverà da me fuggir
che sino d'Acheronte sulla strada
vi giungerà il mio sdegno, e la mia spada!<1>
G.F. Händel, "Orlando" (London, 1733)
***
Рим, февраль 1999 года
Письмо в частную школу «Institut auf dem Rosenberg» (орфография исправлена)
«...ты только не смейся и никому не рассказывай. Вчера мне приснилось, будто я спряталась от всех далеко-далеко, и никто не может меня найти, и это было совсем не страшно, а, наоборот, очень весело. Поэтому я проснулась и после обеда пошла и спряталась в ту кладовую, где дядя хранит свои спортивные штуки. Сначала и вправду было очень весело, потому что все искали и звали меня, но я представляла, что я как этот Тамино из оперы и что мне нельзя ни с кем разговаривать, и сидела тихо-тихо. А потом вдруг почему-то стало темно, и у меня заболела голова, и тогда я испугалась, что сейчас снова начну видеть в темноте всякие вещи. В общем, я закричала, и меня нашли, только ты, пожалуйста, и вправду никому об этом не рассказывай, даже Джулиано. Все равно я больше никогда так делать не буду, потому что оказалось, что это совсем не смешно...»
***
Париж – Сен-Клу, 26 сентября 2010 года
Absence III:
Этот день был похож на дурной сон. Если бы я знал, чем все закончится, я бы ни за что ее не отпустил, но я идиот и всегда был идиотом – поэтому спохватился только тогда, когда уже было слишком поздно.
«Пора выбираться из этого дешевого полицейского дерьма», – сказал мне Янник, когда мы сидели в мексиканской забегаловке на бульваре Мажанта. Вокруг стоял густой запах перца и жареной фасоли; из динамика в углу доносилось надрывное гитарное треньканье. «Биби говорит дело: на этой штуке с крестоносцами можно неплохо подняться».
«Не люблю лошадей», – ответил я.
«Они тебя тоже не любят. Тебя не любит никто, Монтревель, кроме девок и чокнутых режиссеров. Будь у меня такая рожа, как у тебя, эти хреновы Ульели и Коллены давно бы уже чистили мне ботинки. Или ты собрался всю жизнь играть мелких засранцев, которые скачут по крышам, пока их не пристрелит очередной мудила-суперкоп?»
Я пожал плечами.
«Что то дерьмо, что это. Какая разница?»
«А если разницы нет, так чего ты кобенишься? Два эпизода с джигитовкой, а потом свети мордой кучу экранного времени – да это же мечта! Попросишь Биби, он подберет тебе клячу поспокойнее, чтобы выдержала даже твой говенный характер... Ты хоть понимаешь, что этот хрен положил на нашу банду глаз только из-за твоей физиономии?»
«Ты так орешь, как будто я уже отказался».
Янник хмыкнул.
«Если ты вдруг забыл, не всем нам досталась куча денег от богатеньких предков. Жюстин на шестом месяце, и я не хочу, чтобы мой сопляк увидел свет в этой поганой клинике в Нуазьеле. Так что эта работа – прямо подарок под рождественскую елочку, даром что на дворе сентябрь! Будешь еще пиво?»
Лежавший на столе телефон завибрировал, высвечивая незнакомый номер.
«Извини», – сказал я.
На какой-то момент на меня нахлынуло непонятное чувство тревоги – вроде того, что ощущаешь, когда ты уже готов прыгнуть с высоты и вдруг с неизвестно откуда взявшейся ясностью понимаешь, что страховочная сетка тебя не выдержит.
Слышно было отвратительно. Я зажал второе ухо, пытаясь отгородиться от назойливого бренчания на заднем плане, но не особо в этом преуспел. Она сказала, что ее телефон разрядился. Что она встретила друзей – или коллег? – и вернется домой вечером. «Ты только не волнуйся», – проговорила она не то испуганно, не то раздраженно и, добавив еще несколько ничего не значащих фраз, бросила трубку.
«Что-то случилось?» – спросил Янник.
«Нет, ничего», – ответил я, нажимая кнопку вызова. «Абонент находится вне зоны доступа». Чертыхнувшись, я набрал ее номер – та же история.
«Не волнуйся, парень, – произнес Янник, потягивая пиво. – С младшими всегда так. Я тебе говорил, что я старший в семье из пяти, мать их так, детей?»
«Она уехала куда-то с друзьями, – невесть зачем сказал я. – И я не знаю, куда и почему».
«Она уже взрослая. Не лезь в ее жизнь. Сам-то ты много перед ней отчитываешься?»
Янник прав, говорил я себе позже, бесцельно колеся по городу – ехать мне было некуда и незачем. Моя маленькая сестричка давно уже взрослая и имеет полное право делать что хочет. Впрочем, она и в детстве терпеть не могла, когда кто-то – как ей казалось – лез в ее дела. Я ей не нянька и не надсмотрщик. Все будет в порядке. Она вернется.
Вот только в том, что она мне сказала по телефону, не было ни слова правды. Это я знал так же точно, как то, что сейчас я стою у светофора на перекрестке улицы Прованс и Ле Пелетье и какой-то тип на «ниссане» истошно сигналит мне сзади. Я выругался и свернул на Ле Пелетье – на юг, по направлению к Первому округу, к этой чертовой церкви, где каких-то три часа назад я оставил свою сестру.
Не знаю, что я надеялся там найти. Концерт уже закончился, в церкви не было ни души. Я прошелся по площади, постоял у ведущей на Форум лестницы, наблюдая за прохожими, затем еще раз набрал оба номера – в который раз за последние полчаса.
«Абонент находится вне зоны доступа».
Я с силой хлопнул себя по лбу. Ну и идиот же ты, Монтревель! Какой смысл зря выслушивать автоответчик оператора, если можно позвонить Лераку и все разузнать? Это ведь он пригласил ее на этот чертов концерт – значит, сейчас Лоренца с ним или же, по крайней мере, он знает, куда она уехала. И с кем.
Разыскав в списке контактов номер Лерака, я нажал кнопку вызова.
«Абонент находится вне зоны доступа».
Какое-то время я бессмысленно пялился в экран, затем сунул мобильный в карман и побрел обратно к машине. Как ни странно, отсутствие Лерака в сети меня немного успокоило. В конце концов, с этой оперной братии вполне сталось бы отправиться после Сент-Эсташа на другой концерт, на чью-нибудь репетицию или куда-то еще – мало ли мест, где требуется выключить телефон...
«Иногда люди пропадают, потому что хотят пропасть», – сказал мне однажды полицейский инспектор из комиссариата в Сан-Кандидо – жирный, лысеющий тиролец, говоривший с чудовищным баварским акцентом. Помню, я смотрел на его лоснящуюся от пота шею и размышлял, громко ли хрустнут шейные позвонки, если я сейчас захвачу ее локтем и скручу эту тупую свиную башку к чертовой матери.
Гоня от себя мысль, что для того, чтобы заглушить телефон, достаточно просто выключить звук, я поехал домой, в Сен-Клу. Все в порядке, уговаривал себя я, вечером моя сестра вернется – или хотя бы даст о себе знать. Она не захочет, чтобы мы с Кучерявым снова прошли через этот кошмар.
Полгода назад, когда Кучерявый позвонил мне и сказал, что ее машину нашли в какой-то богом забытой дыре в Разун-Антерсельве – на стоянке отеля, засыпанного снежной лавиной, – я не нашел ничего лучшего, чем глупо спросить: «Это шутка?» Такие вещи всегда случаются с другими – с никому не известными бедолагами, чьи фотографии потом показывают в новостях. Но не с тобой и не с теми, кто тебе дорог. Да и что ей было делать в Антерсельве? Она не любит лыжи и терпеть не может долгие поездки за рулем – а ведь от Вены до этой проклятой деревни шесть часов езды, причем половина из них по горным дорогам...
И все же она там была. Ее видели – в пиццерии в Антерсельва-ди-Меццо, у банкомата в Вальдаоре, где она снимала какую-то мелочь – тридцать или сорок евро, в баре на берегу озера, где какой-то испанский турист пытался угостить ее коктейлем. «Красивая девчонка, но малость чокнутая, – сказал нам этот говнюк, когда полиция разыскала его через неделю. – Смотрит на тебя и как будто не видит».
На ее имя был забронирован номер в отеле в Антерсельва-ди-Сотто, но там она, как выяснили позже в полиции, почти не появлялась. Машину нашли в восьми километрах оттуда – на парковке отеля «Келлерхоф», неподалеку от Антерсельва-ди-Сопра. Лавина, сошедшая за пару дней до этого, почти что стерла «Келлерхоф» с лица земли – двадцать четыре трупа, трое выживших и четверо пропавших без вести. «Готовьтесь к худшему, – предупредил меня спасатель из отряда, раскапывавшего снежное месиво, в которое превратился маленький горный отель. – Даже если вашей сестры здесь нет, ее могло накрыть на трассах в районе Вальдаоры – там тоже многих не досчитались. У нас здесь куча медиков, но под слоем снега при такой температуре не продержаться никому».
Ее не нашли ни в «Келлерхофе», ни на лыжной трассе. Автостоянка пострадала меньше, чем отель, и карабинеры показали нам вещи, оставшиеся в машине: водительские права, бумажник, пачка сигарет, помада, таблетки от головной боли, газовый баллончик, который подарил ей Кучерявый, сложенная вчетверо схема трасс Кронплатца с логотипом отеля, где у нее был забронирован номер. Создавалось впечатление, будто она вышла из машины ненадолго, взяв с собой только телефон. Что ей понадобилось в «Келлерхофе»? Кого она здесь искала и куда отправилась потом – без денег, без документов, без машины?
Все, на что оставалось надеяться, – что Лоренца действительно могла встретиться с кем-то в этом проклятом отеле и уехать с этим кем-то куда-то еще – до того, как отель накрыло лавиной. Над Кронплатцем и соседними долинами который день подряд бушевала метель, часть дорог была перекрыта, мобильные телефоны работали плохо – в этом снежном аду несложно затеряться, оставшись без связи где-нибудь за закрытым перевалом.
Последовавшие за этим дни слиплись в моей памяти, словно гигантский снежный ком. Беспорядочные поиски, занесенные снегом дороги, затерянные в горах тирольские деревушки с двойными названиями, где человека, говорящего по-итальянски, порой было днем с огнем не сыскать. Возвращаясь ночью в Антерсельву, мы с Кучерявым напивались в стельку и засыпали мертвым сном, чтобы утром начать все сначала. Мне до сих пор иногда снится сон: я иду по пустынной заснеженной долине вдоль бесконечного ряда дорожных указателей, однообразных, как могильные кресты на солдатском кладбище, с чернеющими на них итальянско-немецкими надписями: Вальдаора – Оланг, Нове-Казе – Нойнхойзен, Рисконе – Райшах... Я иду и выкрикиваю в пустоту: «Где моя сестра? Скажите, где моя сестра?» – пока, наконец, не понимаю: ее здесь нет, мне не найти ее ни живой, ни мертвой.
Через неделю, когда спасатели ее так и не нашли, дело передали в комиссариат Сан-Кандидо. Тирольский хряк в полицейской форме, не скрывая зевоты, часами задавал нам одни и те же вопросы. Когда вы в последний раз разговаривали с пропавшей? В четверг, одиннадцатого февраля: она звонила мне и Кучерявому из Вены. Говорила ли она что-нибудь о своих планах? Да, через две недели у нее должны были начаться репетиции «Дон Жуана» – собственно, только об этом она в последнее время и говорила. Были ли у нее денежные затруднения? Нет, но если бы вдруг и были, ей было достаточно обратиться к кому-то из нас, и мы бы все уладили – Лоренца прекрасно об этом знала. Принимала ли она наркотики? Нет, никогда, она даже спиртного почти не пьет. Могла ли она по каким-то причинам решить не возвращаться в Вену? Ни за что на свете: «Дон Жуан» был ее давним пунктиком, она скорее дала бы отрубить себе руку, чем отказалась бы от этой затеи. Хряк недоверчиво качал головой, затем сонно пялился куда-то в монитор, выискивая своими поросячьими глазками очередной вопрос. Были ли у вашей сестры причины опасаться каких-либо известных ей или неизвестных лиц? Черт возьми, конечно, были, и это лицо вам прекрасно известно, инспектор, потому что за последние два часа вы спрашивали нас об этом по меньшей мере сотню раз!
Кстати сказать, известное лицо заявилось в Сан-Кандидо в тот же день, что и мы. Отдать ему должное, выглядел этот подонок весьма расстроенным – «словно с креста снятый», как сочувственно охарактеризовал его хряк. Впрочем, у нас с Кучерявым имелось на этот счет свое мнение, но, к сожалению, через два дня мы оба схлопотали судебный запрет на приближение к господину Сомини – у которого, в довершение всего, внезапно оказалось железное алиби. Морель со своими ребятами проверил его по нашей просьбе: в те дни Сомини действительно выступал на конференции в Стокгольме, и если только он не научился находиться в двух местах одновременно, то версию о причастности нашего, с позволения сказать, зятя можно было смело сбрасывать со счетов.
И все же я не мог в это поверить – и Кучерявый тоже. Думаю, мы оба были правы. После своего возвращения Лоренца почти слово в слово подтвердила наши подозрения – что ни говори, ложь никогда не была ее сильной стороной. Но несмотря на это она лгала и продолжает лгать. Зачем ты это делаешь, любовь моя? Кого ты надеешься обмануть?
Приехав в Сен-Клу, я долго слонялся по опустевшей квартире, не зная, что мне предпринять. Может быть, я просто параноик? Париж – не горное захолустье на задворках Альто-Адидже: что такого страшного здесь может с ней случиться? Если смотреть на вещи здраво, то ничего и не случилось: она всего лишь позвонила и предупредила, чтобы я не дожидался ее напрасно у Сент-Эсташа. И если мне не понравился ее голос, вполне возможно, дело не в ней, а во мне.
Я взглянул на часы – начало пятого. Предположим, она вернется в семь или в восемь, или, может быть, даже в девять... Впрочем, что толку зря гадать? Все, что ты можешь сделать, – это сидеть и ждать, с горечью сказал себе я. Все равно ничего другого тебе не остается, несчастный ты дурак.
В попытках отвлечься я щелкнул пультом телевизора и начал бездумно переключать каналы. Какие-то люди с идиотскими приклеенными улыбками совершали некие бессмысленные действия, всем своим видом пытаясь показать: вот это и есть настоящая жизнь! Наблюдать за этим не было никаких сил. Не продержавшись и пяти минут, я выключил дурацкий ящик и, презирая сам себя, снова потянулся к телефону.
Оба номера по-прежнему не отвечали. Не желая сдаваться, я набрал Лерака, и – о чудо! – вместо механического женского голоса зазвучали обычные телефонные гудки.
Трубку не брали довольно долго, так что я уже было начал терять терпение. Наконец на линии раздался долгожданный щелчок.
«Если у тебя что-то срочное, то говори, только быстро, – нервно проговорил Лерак, даже не поздоровавшись. – Эти кретины посеяли мой багаж, и если его сейчас же не найдут, я разнесу здесь все к чертовой матери!»
На заднем плане, забивая его голос, слышался гул толпы и раскатистое эхо громкоговорителя – словно на вокзале или в аэропорту. У меня упало сердце.
«Лоренца с тобой?» – спросил я, уже начиная догадываться, что услышу в ответ.
«С чего бы это вдруг? Слушай, у меня через два часа концерт в «Лисеу», а я до сих пор не могу выбраться из этой мерзкой Жироны... Черт побери, это просто катастрофа!»
«Погоди! – заорал я. – Разве это не ты прислал ей билет в Сент-Эсташ?»
«Какой еще билет? Нет, конечно! Я уже второй день таскаюсь по испанским аэропортам, чтоб их всех бомбой подорвало... – Лерак определенно был на взводе, но все же любопытство не могло не взять над ним верх: – А что там, собственно, такое в этом Сент-Эсташе?»
«Ничего, – пробормотал я. – Абсолютно ничего».
Нажав на отбой, я опустился на диван и обхватил голову руками. Ну что ж, этого следовало ожидать. На что ты надеялся, глупый рыцарь Роланд – на то, что твоя любимая маленькая сестричка не солжет тебе хотя бы в этом? Впрочем, с запоздалым раскаянием вспомнил я, я сам спросил, не Лерак ли пригласил ее на этот концерт. Ей оставалось только согласиться – наверняка это было легче, чем придумывать очередную ложь. Мне снова вспомнилось это странное выражение на ее лице: неуверенность, готовая в любой момент превратиться в страх. Или даже хуже, чем в страх – в панический ужас затравленного зверька, которому некуда больше бежать. Когда-то я уже видел этот ужас в ее глазах, и не дай мне бог увидеть его снова... Господи, какой же я идиот!
И все же оставался еще один шанс – слабый, совсем призрачный, но отбрасывать его было нельзя. Я мог ошибиться, я мог что-нибудь перепутать – поэтому, открыв список контактов, я принялся методично, одного за другим обзванивать всех знакомых, которые могли сейчас быть в Париже.
Безрезультатно. Никто ее не видел, никто с ней не разговаривал, никто не имел ни малейшего понятия, где она может быть. И тогда я, наконец, сделал то, что должен был сделать с самого начала, – набрал номер Мореля.
«Андре, – сказал ему я, сам удивляясь спокойствию, звучащему в моем голосе, – мне нужен парижский адрес Сомини. Ты сможешь мне его раздобыть?»
Он помолчал несколько секунд, затем спросил:
«Что случилось?»
«Ничего особенного. Просто хочу кое-что проверить».
«Монтревель, если ты опять собираешься наделать глупостей...» – начал было он, но я прервал его:
«Никаких глупостей. У меня возникли кое-какие предположения, и я хочу убедиться, так это или нет. Ничего такого, что бы потом потребовало твоего вмешательства. Просто узнай, где этот тип обычно останавливается, когда приезжает в Париж».
«Хорошо, – ответил он после небольшой паузы. – Положи трубку, я перезвоню тебе позже».
Итак, полдела сделано. Морель не дурак: он явно заподозрил, что здесь что-то нечисто, но адрес он мне добудет, в этом я был совершенно уверен. В конце концов, он профессионал – и далеко не из самых худших. Но даже если у него ничего не выйдет, я все равно достану этого ублюдка хоть из-под земли, и плевать, что со мной будет потом. Я не вынесу, если ее снова у нас отнимут.
Внезапно я услышал, словно со стороны, собственный смех – дребезжащий, омерзительный, исступленный смех чокнутого психопата. У нас? Будь честен хотя бы перед самим собой, Монтревель: у тебя! Ты не выдержишь снова этой проклятой неизвестности, так что моли бога, в которого ты не веришь, чтобы тебе удалось разыскать свою сестру, будь она сейчас хоть с Сомини, хоть с самим дьяволом!
Однажды я уже пережил это и больше не хочу. Я полгода прожил в этом аду – полгода напрасных поисков, когда каждое утро ты просыпаешься с надеждой, которая все равно не сбудется. В один из этих невыносимых дней – кажется, это было в конце апреля, – я сорвался. «Какой в этом смысл? – орал я на Кучерявого. – Что ты надеешься найти? Разложившийся труп? Как ты можешь до сих пор делать вид, что она жива?» Я думал, он бросится на меня и затолкает эти слова мне в глотку, но он просто посмотрел на меня и сказал: «Она жива». И добавил, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся: «Если бы она умерла, я бы знал».
Мне нечего было возразить. Кучерявый ей ближе, чем я: в конце концов, они родные брат и сестра, дети одних родителей – кому, как не ему, чувствовать такие вещи? К счастью, он так и не узнал то, в чем я боялся признаться даже самому себе: я хотел, чтобы она умерла. Мне казалось, с ее смертью это проклятое безумие закончится – исчезнут мои наваждения, не нужно будет сдерживать каждый свой жест, взвешивать каждое слово, чтобы не выйти из роли, которую я больше не хотел и не мог играть. Бедная моя Лоренца, она винила себя за то, что не могла вспомнить своего рыцаря Роланда – а ее рыцарь оказался жалким трусом, не способным справиться с самим собой! Почему я не помчался в Сент-Эсташ сразу же, как только она мне позвонила? Зачем я вообще оставил ее одну? Если этот сицилийский подонок хоть пальцем ее тронет, я выбью из него всю душу – если, конечно, у него есть душа. Осталось только дождаться звонка Мореля, а дальше я уже знаю, что делать...
Но вместо телефонного звонка внезапно раздался звонок в дверь.
Я подскочил как ошпаренный и ринулся в прихожую: все мои подозрения моментально вылетели у меня из головы. Слава богу, она вернулась! Едва не свернув второпях железную головку замка, я распахнул дверь – и тут же отпрянул назад.
На пороге стоял Сомини.
От неожиданности я застыл столбом, пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. Какого дьявола он здесь делает?
«Вы знаете, где ваша сестра?» – спросил он с порога, не утруждая себя приветствиями.
У меня перехватило горло от бешенства. Черт возьми, у этой твари хватило наглости явиться сюда как ни в чем ни бывало! Хотя, если подумать, это не так уж и плохо. Более того, это просто замечательно! Я сэкономлю время, и Морелю не придется брать на себя лишний труд. Главное, не сорваться, не дать себе волю раньше, чем это понадобится...
«Монтревель, вы меня слышите? Вы знаете, где сейчас ваша сестра?»
Голос у него был ровный, почти бесстрастный, и только в самой глубине его чувствовалась некая толика озабоченности – весьма умело отмеренная, на мой взгляд.
Ах ты проклятая полицейская ищейка!
«С тем же успехом я могу задать этот вопрос вам», – ответил я сквозь зубы, с трудом удерживаясь от искушения заехать ему по физиономии.
«Ради бога, только не надо этих глупостей, – в голосе зазвучало легкое раздражение: господин Сомини изволил выказывать недовольство. – Если вы что-то знаете, просто скажите это! У нас мало времени».
«Вы о чем?»
Не ответив, он сделал шаг вперед.
«Я могу войти?»
Я посторонился, пропуская его в квартиру. «На ловца и зверь бежит, – крутилось у меня в голове, – на ловца и зверь бежит...» Все идет правильно. Если этот тип решил разыграть передо мной спектакль, имеет смысл полюбоваться хотя бы на первый акт.
Пройдя в гостиную, мы некоторое время молча смотрели друг на друга.
«Послушайте, – наконец сказал он, – сейчас не время сводить старые счеты. Вы отвезли вашу сестру в Сент-Эсташ, и она до сих пор оттуда не вернулась. Неужели вас это не беспокоит?»
«Вы что, следили за ней?»
Он отмахнулся, словно это не имело никакого значения.
«У вас есть предположения, куда она могла поехать?»
«Даже если и есть, – медленно проговорил я, – с чего вы взяли, что я вам о них расскажу?»
«Не глупите. Нужно найти ее как можно быстрее. Она больна – неизвестно, что с ней может случиться».
Это было уже слишком.
«Прекратите ломать эту дешевую комедию! – не выдержал я. – Мы оба знаем, что с ней случилось: она у вас! И если...»
«Не будьте идиотом, Монтревель! Если бы я знал, где она, зачем бы мне понадобилось ехать сюда? Поверьте, я от нашей встречи испытываю не больше радости, чем вы».
Еще бы ты ее испытывал, подумал я, мысленно поздравив Сомини с первым проблеском искренности за весь разговор. Это правда, он ненавидит меня даже больше, чем Кучерявого, – будто чувствует, кто здесь на самом деле его настоящий враг. Да, это правда, но все остальное – ложь!
«Куда она собиралась поехать после концерта?»
«Домой, – процедил я, с отвращением рассматривая его. Типичный mangiasapone<2>, невзирая на офранцуженное имя. Такой же черномазый, как и его родня где-нибудь в Бранкаччо или Альбергерии, разве что ростом повыше, чем обычный сицилийский бандит. Господи, мелькнуло у меня в голове, ну почему, почему?.. – У нее есть дом и семья. И если вы снова хотите отобрать у нее все это, то предупреждаю: ничего не выйдет. Здесь вам не Сан-Кандидо, а я – не безмозглый легавый, так что можете не разыгрывать передо мной безутешного супруга! Мы оба с вами знаем, что это ваших рук дело – как и в прошлый раз!»
Он иронически приподнял бровь.
«Это Лоренца вам так сказала? Или это ваши собственные умозаключения?»
То, что он назвал ее по имени, почему-то взбесило меня даже больше, чем этот снисходительный тон. Я сделал шаг к нему, пристально глядя в глаза.
«Не пытайтесь запудрить мне мозги, Сомини. Три недели назад она вернулась едва живая, с нервным истощением и провалами в памяти. На рентгене у нее четыре сросшихся перелома и следы от операции на черепе. Что вы с ней сделали, гребаный вы ублюдок?»
«Прекратите нести чушь! – резко сказал он. – Не знаю, кем вы меня вообразили, но я никогда – зарубите себе это на носу! – никогда не причинял вашей сестре ни малейшего вреда. И не собираюсь делать этого и впредь».
«Ну, конечно! И именно поэтому она вас так боится!»
«Что?»
Кажется, мне удалось задеть его за живое: на самодовольно-непроницаемой физиономии промелькнуло что-то похожее на растерянность.
«Она вас боится, – повторил я. – Ее трясет от ужаса при одном упоминании о вас. Раньше я никогда ее такой не видел – во что вы превратили мою сестру, Сомини? Что нужно было сделать, чтобы так ее запугать?!»
«Ради всего святого, умерьте свои фантазии! – в его голосе послышалось привычное высокомерное раздражение – похоже, он уже успел взять себя в руки. – Это уже переходит все границы».
«Границы? Кто бы здесь говорил о границах – полицейский ублюдок, который пользуется своим служебным положением? Старый похотливый козел, который преследует девчонку вдвое моложе его? Господи, да меня тошнит от мысли, что ей пришлось пережить за последние полгода!»
«Ах, вот оно что! – насмешливо протянул Сомини. – Братская ревность? Или не совсем братская?»
У меня потемнело в глазах.
«Что вы сказали?» – негромко переспросил я.
«Именно то, что вы услышали. Не притворяйтесь: вы прекрасно поняли, что я имею в виду».
Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем до меня окончательно дошел смысл его слов. Затем в голове словно сорвалась туго скрученная пружина – мне даже показалось, я слышу этот звук, гулкий, металлический, раскатывающийся эхом в черепной коробке. Рванувшись к Сомини, я выбросил вперед левую руку, целясь в кадык – один хороший удар, и он покойник, плевать, что будет потом!
Расчет не оправдался. С проворством, которого я от него не ожидал, он увернулся: рука уткнулась в пустоту, и я полетел в сторону, одновременно ощущая, как по левому предплечью растекается резкая боль.
«Угомонитесь, Монтревель», – проговорил Сомини, выворачивая мне локоть за спину.
Гребаная мразь!
Изловчившись, я поднырнул под его рукой и вывернулся, пытаясь ухватить его за запястье. Попытка не удалась, но руки у меня снова были свободны. Развернувшись вполоборота, я приготовился врезать ему боковым в челюсть – и вдруг с ужасом увидел, как контуры предметов начинают расплываться, вспыхивая радужным сиянием.
«Только не это! Только не сейчас!» – беззвучно взмолился я, обращаясь неведомо к кому. Но было уже поздно. Мир вокруг стал немыслимо ярким, словно кто-то вывернул регулятор цвета до упора, и, захлебываясь в этом буйстве красок, я ощутил, как ужас сменяется неизмеримой, невозможной, всепоглощающей радостью. Словно в замедленной съемке, я увидел, как надо мной склоняется встревоженное лицо Сомини – в эту секунду я любил его, я любил всех и вся в этом прекрасном мире, где нет места ни смерти, ни боли. Задыхаясь от непереносимого восторга, я отвернулся и запрокинул голову, уставившись в сияющие небеса, которые вот-вот должны были раскрыться передо мной.
И небеса разверзлись.
***
Рим, февраль 1999 года
Письмо в частную школу «Institut auf dem Rosenberg» (орфография исправлена)
«...а еще я забыла тебе рассказать в прошлый раз, я нашла в старом дядином шкафу книжку про рыцаря, его зовут почти как тебя, только по-итальянски, потому что книжка итальянская. Он очень храбрый и всех побеждает, только иногда он немножечко псих, но я подумала, что про вас с Джулиано тоже все говорят, что вы психи, и ничего, вы все равно самые лучшие. И еще я подумала, что очень жалко, что все рыцари теперь померли (зачеркнуто) вымерли, а то бы ты тоже потом смог стать рыцарем, потому что, по-моему, это круче, чем быть гонщиком или каскадером. Хотя каскадером, наверное, тоже ничего.
Я тебя очень люблю и целую тысячу раз. Приезжай скорее».
***
Сен-Клу, 26 сентября 2010 года, 18:03
Le grand mal
Когда я очнулся, оказалось, что я лежу на полу в гостиной. Голова раскалывалась, будто череп пробили в нескольких местах сразу. Перед глазами плыло, на губах было что-то мокрое. Поморщившись, я поднес к лицу руку и вытер рот – на ладони осталась склизкая розоватая пена.
«Это с вами впервые?»
С трудом повернув шею, я увидел Сомини – он сидел в кресле и внимательно смотрел на меня.
Ничего не ответив, я отвернулся.
«Монтревель, сейчас не самый подходящий момент, чтобы играть в молчанку. Мне прекрасно известен ваш диагноз. Это ваш первый большой припадок?»
Я неохотно кивнул. Под головой у меня лежало что-то шерстяное и мягкое – диванный валик, догадался я. Такие штуки подсовывают под голову при судорожном приступе, чтобы идиот-припадочный не расшиб себе голову, растеряв последние мозги. Вздрогнув от пришедшей в голову унизительной мысли, я потянулся рукой к паху.
«Не волнуйтесь, вы не обмочились, – успокаивающе произнес Сомини, заработав в ответ мой взгляд, исполненный искренней, беспримесной ненависти. – Что вы сейчас принимаете?»
Легче всего было бы послать его к черту, но вопрос застал меня врасплох. Я помнил, что таблетки лежат в пузырьке от аспирина, в аптечке в ванной. Но как они называются? Чертов туман в мозгах мешал думать, и это злило меня до невозможности. Вдруг название всплыло само по себе, словно пробка, выскочившая из воды.
«Карбамазепин», – отрывисто буркнул я.
Сомини поморщился.
«Передайте этому шарлатану, который вас лечит, что карбамазепин неэффективен при абсансной эпилепсии. Впрочем, после вашего сегодняшнего приключения на слове «абсансная» уже можно поставить крест».
«Какое ваше собачье дело? – пробормотал я, пытаясь приподняться на локте. – Убирайтесь отсюда!»
«И не подумаю. Во всяком случае, до тех пор, пока не удостоверюсь, что вы не собираетесь продемонстрировать мне тут эпистатус. Вряд ли вашей семье понравится вас хоронить».
«Да пошли вы на хрен!..»
«На вашем месте, Монтревель, я бы уже завтра начал искать хорошего врача. Если дело дошло до судорожных приступов, значит, положение серьезное. А если при этом вы еще и не перестанете баловаться дрянью, вроде той, от которой вас отучали в «Фернан-Видале», то могу гарантировать, что уже через пару лет от вашего мозга останутся одни руины».
«Похоже, вы много обо мне знаете», – зло выдавил из себя я.
«Вы правы, – спокойно подтвердил он. – Я бы сказал, даже больше, чем мне хотелось бы».
В комнате раздался пронзительный писк телефона. Я дернулся, пытаясь понять, откуда идет звук.
«Это мой, – проговорил Сомини, вынув телефон из кармана пиджака и взглянув на экран. – Лежите и постарайтесь не двигаться. По крайней мере, пока я не вернусь».
Он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Сцепив зубы, я попытался перевернуться и встать. Получалось плохо: все тело болело, словно меня переехал асфальтный каток. Наконец с горем пополам мне удалось подняться и доковылять до дивана. От вертикального положения немилосердно мутило, но лучше уж так, чем валяться кучей дерьма перед этой мразью.
Минут через пять в голове прояснилось. Я с отвращением подумал, какое же жалкое зрелище я должен был представлять совсем недавно: полупомешанный кретин, бьющийся в корчах, весь в слюнях и соплях. Хорошо, хоть мочевой пузырь не подвел – спасибо и на том. Такого унижения я бы не вынес.
За дверью послышались шаги.
«Вижу, вы уже воскресли, – с иронией сказал Сомини, возвращаясь в комнату и окидывая меня взглядом. – Интересно, а если бы я посоветовал ни в коем случае не выбрасываться из окна, вы бы тут же вышибли стекло и обрызгали мостовую своими мозгами?»
«Нет, – процедил я сквозь зубы. – Я бы вышиб мозги вам».
«Ну, это мероприятие мы пока можем и отложить». Он уселся в кресло напротив меня и задумчиво уставился куда-то в пространство. «У меня для вас хорошие новости, Монтревель, – сказал он, немного помолчав. – Ваша сестра наконец-то возвращается домой».
«Где она?»
«Сейчас – в департаменте Вьенна. Как она туда попала и что она там делала, спросите потом у нее сами. Если, конечно, она соизволит вам это рассказать».
«Или если вы ей не запретили это сделать! – с ненавистью выпалил я. – Это она вам звонила?»
Он усмехнулся.
«К сожалению, нет. Вас послушать, так можно подумать, что я оказываю на нее прямо-таки магнетическое воздействие! Нет, я всего лишь, как вы метко выразились, полицейский ублюдок, использующий служебное положение в личных целях. Я могу разыскать вашу сестру, но запретить или разрешить ей что-либо – это не в моих силах. Равно как и не в ваших».
«И вы думаете, я вам поверю на слово?»
Сомини пожал плечами.
«Это уже ваше дело. От Вьенны до Парижа чуть больше трех часов езды. Сейчас двадцать минут седьмого – думаю, еще до десяти она будет здесь. И если у вас есть хоть капля влияния на нее, постарайтесь уговорить ее воздержаться в будущем от подобных эскапад. Должна же ваша паранойя хоть раз в жизни принести пользу!»
«Лучше я уговорю ее держаться от вас подальше – и в будущем, и сейчас!»
«Ну, если она действительно так меня боится, как вы утверждаете, то это будет нетрудно, – устало заметил он, вставая с кресла. – Что ж, раз уж вы окончательно перестали походить на покойника, больше мне здесь делать нечего. Счастливо оставаться!»
«Черта с два! – Я вскочил на ноги и, не обращая внимания на предательски подкашивающиеся колени, рванулся ему наперерез. – Никуда вы не пойдете, пока не объясните все, что вы тут наговорили!»
«Что именно вас интересует?» – осведомился Сомини, поддерживая меня за плечо.
Я с отвращением стряхнул его руку и оперся о дверной косяк, чтобы сохранить равновесие.
«Какого дьявола вы копаетесь в делах нашей семьи, дерьмовый вы шпик? Какого хрена вы следите за мной и за Лоренцей?»
Он снова пожал плечами.
«За Лоренцей? Потому что я ее люблю. Нравится вам это или нет, но так оно и есть, поэтому вполне естественно, что меня беспокоят ее здоровье и ее безопасность. А что касается вас... Скажем так, вы довольно любопытный объект для наблюдения».
«И что же во мне такого любопытного, черт бы вас побрал?»
«А вы уверены, что в самом деле хотите это услышать?» – невозмутимо спросил он.
Я едва не задохнулся от такой наглости.
«Слушайте, или вы сейчас выложите все как на духу, или я вас придушу собственными руками!»
«Для этого вам сначала придется сесть, иначе вы просто свалитесь, как только отпустите этот несчастный дверной косяк. Вам нужен покой, Монтревель: рваться в драку сразу после судорожного приступа – не самая разумная мысль. К тому же я вовсе не хочу, чтобы потом меня упрекнули в том, что я издеваюсь над больным».
Я размахнулся и ударил его по лицу раскрытой ладонью. От резкого движения в глазах снова потемнело, но на ногах я все же устоял.
«Этого достаточно, чтобы признать меня здоровым?»
«Нет. Этого достаточно, чтобы признать вас идиотом, – отозвался он, потирая щеку. – Впрочем, будь по-вашему. Хотите разговоров по душам? Тогда сядьте и слушайте».
Примечания
<1>. Так вот какова твоя награда, безжалостная Анджелика,
за мою любовь, за мою верность?
А! Вам не сбежать от меня:
даже на пути к Ахеронту
вас настигнет мой гнев и мой меч!
<2>. «Мылоед», презрительное прозвище сицилийцев.