Offertorium. Книга 2

Кафе под вывеской «У Зборовски» оказалось обычной привокзальной закусочной – маленькое душное помещение, заставленное столами, накрытыми синей клеенкой, и видавшими виды пластиковыми стульями. Над стойкой висел телеэкран с надтреснутым краем. На экране, нелепо размахивая руками, беззвучно носились по неестественно зеленому полю футболисты в грязно-белой форме.

- У вас есть что-нибудь съедобное кроме бутербродов? – спросил Шульц у женщины, стоявшей за стойкой.

- Естественно, мсье, – ответила та с сильным славянским акцентом и махнула рукой в сторону свободного столика в углу у окна. – Присаживайтесь. Яцек! Яцек! Принеси меню!

- Польская кухня, – хмыкнул Шульц, направляясь к столику. – Ну, это может оказаться и неплохо.

Подросток лет шестнадцати, облаченный в огромный, не по размеру, красный фартук, положил перед нами листок картона с нечетко пропечатанными буквами. Я попыталась прочесть, что там написано, но буквы прыгали перед глазами. Мерзкое ноющее ощущение в висках перебралось в затылок – черт бы побрал эту головную боль, вечно она накатывает не вовремя... Надо бы умыться горячей водой, да и вообще не помешало бы почиститься: вид у меня сейчас, наверное, как у бездомного, ночевавшего в канаве.

- Закажите мне какой-нибудь суп, – попросила я Шульца и, хромая, направилась к проему с зеленой стрелкой с надписью «WC».

Когда я вернулась, на столике стояли две тарелки, от которых валил пар. Шульц, сосредоточенно уткнувшись в телефон, поедал нечто вроде клецок, залитых сливками.

- Ковыляете как утка, – прокомментировал он, глядя искоса, как я неловко пробираюсь между соседними столиками. – И на кой черт вам сегодня вздумалось надеть эти дурацкие туфли на каблуках?

- Потому что вы прислали мне билет в Сент-Эсташ, а не на съемки «Форта Буаяр»! – вяло огрызнулась я, усаживаясь на стул и пододвигая к себе тарелку с супом. – Что вы там так внимательно изучаете?

- Карту. – Он отложил телефон и задумчиво посмотрел на меня. – Вы знаете, что от Вийе до Шатору сорок один километр по прямой?

- И что с того?

- А от Вийе до того места, где у нас сломалась машина, – около шестидесяти. Опять же по прямой. Грубо говоря, мы с вами сделали два шага вперед и шаг назад.

Я пожала плечами.

- Разве у нас был выбор?

- Не было, это верно. И не могу сказать, что мне это нравится... Осторожно!!!

Шульц изо всех сил дернул меня за руку. Что-то твердое скользнуло по уху и тут же взорвалось адской болью в плече. По барабанным перепонкам ударил оглушительный звон бьющейся посуды.

- Матерь Божия! – взвизгнула женщина за стойкой.

Ничего не понимая, я растерянно смотрела на глиняные черепки, разлетевшиеся рядом с опрокинутым столом вперемешку с землей и переломанными стеблями.

- Что это? – с трудом выдавила из себя я, подняв глаза на Шульца. Плечо болело так, что впору было кричать.

- Вам только что чуть не разнесло голову подвесным цветочным горшком, – каким-то замороженным тоном ответил Шульц, глядя вверх. – Смотрите, он сорвался с крюка.

Я подняла голову. На стене у самого потолка было прибито выкрашенное белой краской металлическое крепление, с которого свисали на веревочных сетках несколько небольших глиняных вазонов с геранью. На месте, где должен был висеть один из вазонов, виднелся пустой крюк.

- Веревка перетерлась... – ошеломленно пролепетала полька, бросившая свой пост за стойкой и подлетевшая к нам. – Господи Иисусе, как же так получилось? Девочка моя бедная, вы целы?

- Все в порядке... – машинально пробормотала я, сглатывая ком в горле. За шиворот стекало что-то теплое. Поморщившись, я провела рукой по шее – рука была в крови. Какое-то время я тупо смотрела на окровавленную ладонь, ощущая, как земля медленно уходит из-под ног. Перед глазами запрыгали разноцветные пятна. Пытаясь не утонуть в этом разноцветном тумане, я вцепилась в чью-то руку и почувствовала, что меня куда-то ведут под звук голосов, слившихся в неразборчивый гул.

Когда пятна рассеялись, оказалось, что я стою в туалете, наклонившись над умывальником, и официантка вытирает мне ухо марлевым тампоном.

- Niech się pani nie martwi... Не беспокойтесь, все в порядке, – перепуганно приговаривала она, мешая французские слова с польскими. – Это просто царапина на ухе: вы же знаете, это такое место – чуть царапнешь, а кровь сразу так и хлещет... Nic wielkiego, сейчас я наклею пластырь, и все будет хорошо...

Я осторожно потрогала ухо. Кажется, полька права: обычная ссадина, ничего страшного. Затем наклонилась к зеркалу и оттянула перепачканный воротник блузки: над ключицей, возле самой шеи, наливался багровый синяк. Поморщившись, я повела плечом – больно, но, в целом, терпимо. Похоже, мне здорово повезло: вместо того, чтобы разнести мне голову, горшок всего-навсего скользнул по уху и задел плечо.

- Кто хозяин кафе? – металлическим голосом спросил Шульц, стоявший в дверном проходе.

- Я, – испуганно ответила женщина. – Я Марта Зборовска, это мое заведение.

- Вы понимаете, что сейчас произошло? Ей едва не размозжило череп. Если бы я не оттолкнул ее, сейчас в вашем гадюшнике работала бы полиция с патологоанатомами!

Лицо женщины побелело как мел.

- Panie... Мсье, прошу вас, не надо полиции! – взмолилась она. – У меня приличное кафе, у нас здесь никогда ничего подобного не случалось...

- А теперь случилось. Как думаете, если продать вашу забегаловку со всеми потрохами – этого хватит, чтобы покрыть штрафы за ненадлежащее содержание помещения? А выплатить компенсацию пострадавшей?

- Мсье...

Шульц недобро прищурился.

- И учтите: одними штрафами вы не отделаетесь. Создание угрозы жизни и здоровью – это вам не шутки. Кто вешал этот чертов горшок? Вы? Или ваш Яцек или как его там?

- Мсье, Христом-богом молю вас! – расплакалась женщина. – Не вызывайте полицию, я заплачу за лечение, если нужно, и за испорченную одежду заплачу... Ведь ничего страшного не случилось, с вашей девушкой все в порядке! Правда ведь? – Она умоляюще заглянула мне в глаза.

- Послушайте... – начала было я, обращаясь к Шульцу, но он резко оборвал меня:

- Помолчи, пожалуйста! Мадам Зборовска, я вас предупреждаю: даже если полицейские будут снисходительны и просто закроют ваш гадюшник ко всем чертям, я в любом случае подам от ее имени судебный иск. И тогда в следующий раз мы с вами будем разговаривать уже не здесь.

- Matka Boska!.. Мсье!.. – На польку было жалко смотреть. – Ради бога, прошу вас... Я заплачу́, я сделаю все, что хотите, только не нужно суда, не нужно полиции! Не губите меня и моего сына! У Яцека нет отца, мы приехали сюда десять лет назад, я накопила на первый взнос, взяла кредит и открыла кафе... У меня никогда не было неприятностей... Я каждый месяц выплачиваю деньги банку и ни разу не просрочила ни на день... – Она в отчаянии закрыла лицо руками.

- Ну, хорошо, – холодно сказал Шульц, когда ее рыдания затихли. – Предположим, я войду в ваше положение и не стану пускать по миру вас и вашего отпрыска. Но для этого вам придется постараться.

- Что вы хотите, мсье? – со страхом спросила полька, подняв голову.

- Вы наверняка знаете всех своих земляков в этом городишке. Вам знаком парень, который работает в бюро проката автомобилей напротив?

- Да, это пан Дариуш... Мы оба из Лодзя, он крестил моего Яцека...

- Превосходно. Сейчас вы позвоните этому своему Дариушу или Мариушу, пусть приезжает немедленно и открывает свою лавочку. Не тряситесь так, ничего противозаконного я от него не потребую: просто у нас сломалась машина, а мы хотим как можно быстрее убраться из вашего гостеприимного городка и вернуться домой. Пусть выдаст нам машину напрокат и валит себе смотреть дальше свои «Коробки» или что он там смотрит по вечерам. Вы меня поняли?

- Да, мсье...

- Тогда звоните! Быстро!

Всхлипнув, женщина вытащила из кармана фартука телефон, набрала дрожащими пальцами номер и принялась быстро говорить что-то по-польски, боязливо поглядывая на нас.

- Он приедет через двадцать минут, – расстроенным голосом сообщила она, закончив разговор. – Быстрее никак нельзя – все улицы залило...

Шульц недовольно поморщился.

- Ну, хорошо, через двадцать так через двадцать. Сейчас мы уйдем из вашей забегаловки и будем ждать его у бюро, но имейте в виду: если ровно через двадцать минут вашего Дариуша не будет на месте, можете попрощаться со своими деньгами и своим кафе заодно. Дорогая, идем! – он схватил меня за руку и поволок к выходу.

Как только мы оказались на улице, я набросилась на Шульца:

- Какого черта вы устроили этот спектакль?! У нас ведь поезд через полтора часа...

- Через полтора часа вас, скорее всего, уже не будет в живых! – зло бросил он, вытирая с лица потоки дождевой воды. – Вы что, до сих пор ничего не поняли? Горшок, открытый люк, заглохший мотор, эта чертова ворона, наконец! Ружвиль была права: после того как вы засветились в Вийе, ваш добрый боженька засек вас на своем радаре и теперь лупит по площадям. Думаю, если мы дадим ему еще хотя бы один шанс, он своего добьется!

- Но...

Не слушая, Шульц втолкнул меня под навес над крыльцом какого-то здания и торопливо продолжил:

- Нужно двигать отсюда в Париж, и чем быстрее, тем лучше. Расстояние имеет значение, понимаете? Чем ближе вы к Ружвиль, тем легче вас заметить – она же сама сказала вам об этом, считай, прямым текстом! До отправления поезда вы можете и не дожить – не знаю, что именно с вами случится, но вы же видите, у боженьки довольно богатый ассортимент. Поэтому через пятнадцать минут мы берем машину у этого Дариуша и сматываемся отсюда к чертовой матери!

Я опустила голову. Отрицать очевидное не имело смысла: Рене предупреждала меня, но я не захотела ей поверить. Остается надеяться, что мы не спохватились слишком поздно...

- Думаете, если мы уедем, это прекратится? – немного помолчав, спросила я.

- Не знаю. В «Вергилии», во всяком случае, такой вариант сработал – хотя бы отчасти... Как бы там ни было, я не собираюсь сидеть здесь и ждать, пока на вас обрушится очередной горшок, пришибив вместе с вами и меня заодно!

Я кивнула и задумалась, пытаясь уловить ускользающую мысль. Затем повернулась к Шульцу:

- Вы говорили, Шатору ближе к Вийе, чем то место, где у нас заглох двигатель?

- Да, – неохотно ответил он. – Такое ощущение, что существует какой-то круг, за пределы которого нас очень не хотят выпускать. Честно говоря, я уже готов предположить, что и этот чертов дождь – тоже часть плана... Впрочем, не знаю. В любом случае километров через двадцать мы сможем это проверить. Что вы там разглядываете?

- Пытаюсь понять, что это за здание.

- По-моему, церковь.

Прихрамывая, я подошла к высокой резной двери и потянула на себя чугунную ручку. Дверь была не заперта.

- Хотите попросить боженьку отменить кару небесную? – насмешливо спросил Шульц, идя следом за мной. – Что ж, будем надеяться, что вам на голову не свалится какой-нибудь чудотворный образ...

- С тем же успехом на улице в меня может ударить молния, – безразлично ответила я. – А здесь хотя бы будет тепло и сухо.

Церковь была совершенно пуста. Неяркий свет люстры, горевшей над алтарем, почти не достигал нефа, и длинный ряд скамей для прихожан прятался в сумраке. Из динамиков, висевших где-то наверху, доносилось едва слышное пение: кто-то из клира крутил после вечерни мотет Моралеса.

«Asperges me, – выводил в тишине прозрачный детский дискант, замолкая на неимоверно высокой ноте, и тут же возвращался снова, сплетаясь со скорбным звучанием нижних голосов: – Domine, hyssopo, et mundabor, lavabis me, et super nivem dealbabor...»<1>

Пробравшись в последний ряд, я села, оперлась о спинку стоявшей передо мной скамьи и опустила голову на руки. Голова раскалывалась, разодранное ухо горело огнем. Что мне делать, Господи, что мне теперь делать? Если Рене и Шульц правы, если Ты и в самом деле поставил на мне отметину при моем рождении – смилуйся и омой меня, чтобы стала я белее, чем снег на горных вершинах... Я не знаю, зачем Ты нас создал такими, но я не верю, не хочу верить, что Ты нас ненавидишь, слышишь, Господи? Услышь меня: из бездны взываю к Тебе, сжалься над нами, ведь мы же Твои дети – может быть, неудачные, может быть, нелюбимые, но разве это наша вина, что мы появились на свет? Мы не выбирали, какими нам родиться, мы – те, кем Ты нас сотворил. И даже если мы и впрямь Твоя ошибка, вспомни об этом, Господи, вспомни и не губи нас за то, что мы всего лишь хотим жить...

«Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam...»<2>

Шульц постучал пальцем по моему плечу.

- Жаль прерывать ваши благочестивые размышления, но у нас мало времени. Вставайте!

Я поднялась со скамьи и побрела к выходу. За спиной таяли в тишине печальные детские голоса:

«Et nunc, et semper, et in saecula saeculorum...»<3>

***

На улице по-прежнему бушевал ливень. Подхватив меня под руку, Шульц устремился к одноэтажному зданию с неоновой зеленой вывеской. На крыльце, дрожа от холода, переминался с ноги на ногу низенький плотный мужчина в дождевике.

- Вы та пара, о которой говорила Марта? – возбужденно спросил он с отчетливым польским акцентом.

- А вы мсье Дариуш, который любит смотреть вечерние телешоу? – в тон ему спросил Шульц. – Мне нужна машина, желательно поприличнее. Полный бак, страховка, GPS-навигатор, возврат в Париже через сутки. И было бы очень славно, если бы вы оформили нам ее побыстрее: мы торопимся!

- Документы покажете? – с опаской спросил мужчина, доставая из кармана ключи.

- О, никаких проблем! – Шульц вытащил из нагрудного кармана права и помахал ими перед носом мсье Дариуша. – Не переживайте, я не собираюсь грабить ваше почтенное заведение. Просто моя девушка неважно себя чувствует после того, как мадам Марта уронила на нее свой горшок, так что мне нужно побыстрее доставить ее домой. А вы окажете мадам Марте неоценимую услугу, за которую, думаю, она вам век будет благодарна.

Прерывисто сопя, мужчина открыл замок и завел нас в офис.

- «Опель Астра», – буркнул он, включив компьютер. – Подойдет?

- Вполне, – Шульц протянул мсье Дариушу права и платежную карту.

Отксерокопировав права и убедившись, что оплата через терминал прошла успешно, мсье Дариуш заметно успокоился.

- Пойдемте, – почти приветливо пригласил он, открывая боковую дверь, ведущую в гараж.

- Кстати, вы случайно не знаете, есть в городе где-нибудь дежурная аптека? – спросил Шульц, идя за ним.

- На площади Сен-Кристоф, – подумав, ответил мсье Дариуш. – Это на том берегу реки, как раз как будете ехать к выезду на север. – Он посмотрел на меня с сочувствием: – Сильно ударились, да?

На всякий случай я утвердительно кивнула, хотя хоть убей не понимала, зачем Шульцу понадобилось заводить этот разговор.

Подведя нас к темно-синему «опелю», мсье Дариуш вручил Шульцу ключи и пожелал счастливой дороги.

- На улице Блуа прорвало коллектор, так что туда не суйтесь, – предупредил он. – Лучше сверните по Бель-Рив, а там выскочите у самой трассы на Орлеан. Ох и погодка!..

- Зачем вам аптека? – спросила я у Шульца, когда мы выехали из гаража.

- Потом объясню. Считайте пока, что меня просто одолело любопытство.

Проехав около километра по залитым дождем улочкам Шатору, мы затормозили на маленькой круглой площади, застроенной двухэтажными домами.

- Отлично, – пробормотал Шульц. – Наш польский друг нам не соврал. Сидите здесь, я сейчас вернусь!

Хлопнув дверцей, он вылетел из машины и нырнул в дверь под ярко светившимся зеленым аптечным крестом. Не прошло и двух минут, как он вернулся назад.

- Подержите, – Шульц сунул мне в руки бутылку минеральной воды и маленькую коробочку и нажал на газ. Поднеся коробку к глазам, я прочла надпись: «Донормил».

Я подозрительно уставилась на Шульца:

- Вы что, решили вздремнуть по дороге?

- Что? О, смотрите-ка, здесь и вправду вода рекой... Надо свернуть на этот Бель-Рив или как его там, – он вывернул на боковую улицу и тут же с досадой выругался, нажимая на тормоза: – Ах ты ж пропасть, не одни мы здесь такие догадливые!

Узкая улица была плотно забита сигналящими друг другу автомобилями.

- Вот уж некстати, – буркнул Шульц, оглядываясь назад: машины, ехавшие за нами, тоже затормозили, и теперь деваться из пробки нам было некуда.

- И все-таки зачем вам донормил? – не унималась я.

- Не мне, а вам, – невозмутимо ответил он. – Вам нужно заснуть, Лоренца. И чем быстрее, тем лучше.

Внутри у меня все похолодело.

- Заснуть? С чего это вдруг?! Вы что, рехнулись?!

- Не кричите так, сейчас попробую все объяснить, – со вздохом сказал Шульц, повернувшись ко мне. – Все равно мы пока здесь застряли, так что время на разговоры у нас есть... Давайте предположим, что ваше сознание – это что-то вроде маячка на радаре, так?

- Допустим. Но зачем...

- Затем, если это так, то сейчас вы должны сиять на мониторе у доброго боженьки как рождественская елка, понимаете? Нужно убрать вас из его поля зрения, а для этого, по логике вещей, ваше сознание нужно каким-то образом выключить, – Шульц сделал пальцами вращающий жест. – Ну или хотя бы усыпить.

- И для этого вы собираетесь накачать меня снотворным? Ну уж нет! – Я резко отставила коробку на приборную панель. – Даже не думайте, Шульц: я не стану пить эту вашу дрянь! И вы ни за что не заставите меня это сделать!

- Черт побери, я что, собираюсь вас заставлять? Послушайте, если бы я хотел решить этот вопрос без вашего участия, я бы не тратил время на уговоры, а просто треснул бы вас чем-нибудь по голове – или, на худой конец, пережал сонную артерию. Но, во-первых, я не любитель таких методов, а во-вторых, с вашим хлипким здоровьем это еще черт знает чем обернется. Не хотите пить таблетки – ради бога! Можете попробовать заснуть самостоятельно, если считаете, что у вас это получится.

- Вы что, смеетесь?!

- Ничуть. Мне нужно, чтобы ваш боженька потерял вас из виду, а каким именно образом вы этого добьетесь – это уж ваше дело. Но у меня есть сильные подозрения, что если вы не пропадете с радара, то нас отсюда просто не выпустят. – Он кивнул на дорогу, забитую автомобилями: – Вас это не наводит ни на какие мысли?

- И вы уверены, что если я наглотаюсь донормила, эта чертова пробка тут же рассосется?

- Во-первых, я ни в чем не уверен. Во всей этой чертовщине я разбираюсь ничуть не лучше вас, так что пока это просто гипотеза. А во-вторых, даже если я и ошибаюсь – чем вы, собственно, рискуете? Тем, что мирно проспите всю дорогу до Парижа? Но вы ведь и так вечно клюете носом в машине. Поэтому повторюсь: хотите попробовать заснуть сами – в добрый путь. Не сможете – донормил вам в помощь.

- А если я откажусь его пить? – медленно спросила я. – Что тогда?

Шульц пожал плечами.

- Ничего. Будем ехать как ехали и надеяться, что добрый боженька не нашлет на нас по дороге какой-нибудь град из камней. Или хотя бы не выведет из строя тормоза. Так что решайте сами – в любом случае последнее слово за вами.

Я откинулась на спинку кресла и некоторое время внимательно изучала лицо Шульца. Затем невесело рассмеялась:

- Ну и хитрый же вы жук... Пытаетесь убедить меня, что все в моих руках, чтобы я расслабилась и сама, добровольно, пришла к выводу, что без пилюль не обойтись? Вы же отлично понимаете, что самостоятельно я сейчас ни за что не засну!

- Вот поэтому я и запасся ими заранее, – терпеливо сказал Шульц. – Для донормила даже рецепта не нужно, и вы это знаете – вы же сами в Вене разве что не пачками его принимали, я прекрасно это помню. Обычный безобидный препарат для улучшения засыпания – а вы взвиваетесь до небес, как будто я вам предлагаю тяжелые наркотики!

Я взяла с приборной панели коробочку и повертела ее в руках.

- Ладно... Ну и сколько, по-вашему, мне их нужно выпить?

- А сколько вы пили раньше?

- Полтаблетки, кажется.

- Значит, выпейте полтаблетки. В конце концов, если не сработает – догонитесь потом второй половиной, вот и вся недолга.

Вытащив пузырек из коробки, я открутила крышку, вытряхнула на ладонь длинную прямоугольную таблетку, разделенную на два квадратика, и отломила половину.

- Дайте воды!

Таблетка была горькой словно хина. Запив ее «Сент-Йорром», я сунула бутылку и пузырек Шульцу.

- Забирайте. И не приставайте ко мне с этим больше!

- Не буду. А теперь постарайтесь заснуть.

Я закрыла глаза и устроилась в кресле. Придется и вправду постараться: донормил – это не гарденал, он всего лишь дает легкую сонливость, и если я в самом деле не захочу засыпать – я не засну. Эта мысль казалась весьма успокаивающей.

- Знаете, кого вы мне только что напомнили, Шульц? – проговорила я, не открывая глаз.

- Кого?

- Сомини. После «Сен-Мишеля» он точно так же пытался убедить меня, что только я могу решать, уйти мне или остаться.

- Очень разумно с его стороны. Надо понимать, именно поэтому вы с ним так долго продержались.

- Нет, – неожиданно для самой себя пробормотала я. – Не поэтому...

К счастью, Шульц не горел желанием поддерживать разговор. Отвернувшись к окну, я подложила руку под голову и сделала вид, что засыпаю. В голове понемногу начинала возникать зябкая тяжесть – ощущение не из приятных, но с этими легкими снотворными всегда так: сначала голову начинает сдавливать, будто мокрым полотенцем, а потом ты засыпаешь. Или не засыпаешь, если не хочешь... Если мне вдруг понадобится проснуться, я запросто это сделаю – разве что голова будет немного тяжелой.

Гудки клаксонов прекратились, и я почувствовала, что машина тронулась с места. Шульц сейчас наверняка решит, что его догадка подтвердилась, – хотя, конечно, все это полная чепуха... Ну да, впрочем, какая разница? Если есть хоть какой-то шанс, что сон избавит нас от лишних проблем, то почему бы мне и в самом деле не поспать? Что делают люди, когда хотят уснуть? Кажется, считают овец. «Дождь идет, пастушка, дождь идет, собирай своих овечек белых...» Когда-то у нас была няня-француженка, она пела эту колыбельную. Дядя Марко хотел, чтобы Ролан не забывал родной язык... Голова немного кружится. Мне нужно домой, мне не нравится то, что там сейчас происходит. Не знаю, за что Жозеф его так ненавидит, и знать не хочу, но если бы я была дома, ничего этого бы не было... Однако Шульц сказал, что домой мы попадем, только если я засну, значит, нужно попытаться заснуть побыстрее...

Мотор гудел ровно, словно убаюкивая меня.

- Шульц, где мы?..

- На орлеанской трассе. Спите!

Значит, мы все-таки выехали из Шатору. Это хорошо, это очень хорошо, жаль только, дождь все никак не прекратится... Il pleut, il pleut, bergère<4>... Что же там дальше? Entends-tu le tonnerre? Il roule en approchant<5>... Да нет, откуда здесь может быть гром: сейчас ведь осень, а не весна... Интересно, сколько мы уже успели проехать? Я должна вернуться домой, меня там ждут. Bonsoir, bonsoir, ma mère, ma sœur Anne, bonsoir<6>... У меня нет ни матери, ни сестры, у меня есть только братья, и этого мне вполне достаточно. Что мне сказать Ролану, когда я вернусь? Нужно что-нибудь придумать, я не хочу, чтобы он снова беспокоился. Хватит и того, что меня полгода считали мертвой.

Прежде чем вернуться, сначала надо умереть – уж я-то это точно знаю!

Рене Ружвиль. Вот она стоит передо мной – неподвижная, с бесстрастным, окаменевшим лицом, как будто никто и ничто уже не может до нее достучаться. Рене, Рене, безумная королева в розовой больничной пижаме, что же с тобой произошло, что ты предпочла сойти с ума, лишь бы только больше никогда не спускаться в ад? Я ничего не помню об этом месте – ты говорила, мой муж перестал меня туда посылать... Надо бы расспросить Жозефа поподробнее – сейчас как раз самое время: он сидит на водительском сиденье, мы возвращаемся из «Сен-Мишеля» в Ле-Локль, и из динамиков доносятся бравурные пассажи «Юпитера». Но я ошибаюсь: это не Жозеф, это Анри Гайяр, он ищет мотель в окрестностях Безансона, дурацкий придорожный мотель, где по ночам подают вареную курятину и кофе, горький как смола. Non l'avrei giammai creduto<7>... Нет, я не хочу думать о Гайяре. С ним что-то не так, он сумасшедший – в своем роде ничуть не меньше, чем бедная Рене, и ничем хорошим это не кончится. Мне нужно домой, мне нужно как можно быстрее добраться домой...

***

Когда я снова открыла глаза, мы стояли у светофора на повороте. В темноте за окном смутно белели приземистые двухэтажные дома.

- Где мы? – в испуге выдохнула я: на мгновение мне показалось, что мы так и не выехали из Шатору.

- В Орсе. Можете просыпаться: почти приехали.

Я с усилием повернула голову – в висках ломило так, словно сквозь них просунули железный прут. Силуэт Шульца расплывался перед глазами. Зажмурившись, я обхватила голову руками.

- Как все прошло? – язык едва ворочался во рту, и казалось, что вместо меня эти слова произносит кто-то другой.

- Неплохо. Какой-то кретин под Орлеаном попытался въехать нам в багажник. Но, к счастью, этим все и ограничилось.

Какое-то время я переваривала эту информацию, затем кивнула.

- Entends-tu le tonnerre<8>... Вот оно, значит, что.

- Что вы сказали?

- Да нет, ничего. – Я потерла лоб. – Голова болит.

- Ну, это для вас дело привычное. Переживете.

- Переживу... – пробормотала я. Голова была тяжелой, словно залитой свинцом – проклятый донормил, черт бы его побрал... С другой стороны, об этом уже можно не думать. Если мы сейчас в Орсе, значит, через полчаса я буду дома. С грехом пополам сфокусировав взгляд, я посмотрела на часы на приборной панели – половина первого. Господи, Ролан, наверное, места себе не находит... Но ничего, осталось уже недолго: главное, что идея Шульца сработала, мы выбрались из заколдованного круга, и даже если это была просто цепь дурацких совпадений – я до смерти рада, что они наконец-то закончились...

За окном замелькали яркие огни Велизи, а затем темная громадина Медонского леса.

- На всякий случай хочу вам кое-что напомнить, – произнес Шульц, когда мы проехали Севр. – Сегодня вы встретили в Сент-Эсташе знакомых и решили прогуляться с ними... ну, скажем, в Шантийи. На обратном пути у вас сломалась машина, поэтому вы возвращаетесь домой так поздно. С кем именно вы ездили, придумаете сами, – он хмыкнул. – Надеюсь, у вас хватит ума не ссылаться на общих знакомых? Полагаю, ваш беспокойный родич уже успел обзвонить их всех до единого!

- Он действительно обо мне беспокоится, – сухо ответила я.

- И даже чересчур, на мой взгляд... Впрочем, это ваше дело. – Шульц замолчал на некоторое время, затем произнес уже совсем другим тоном: – Будьте осторожны, Лоренца.

- О чем это вы?

- Ни вы, ни я не знаем в точности, как работает эта штука. Если вопрос только в расстоянии, то тревожиться не о чем. Но если нет... – он снова замолк.

Я подняла на него воспаленные глаза.

- И что мне в таком случае делать?

- Честно говоря, не знаю. Но постарайтесь хотя бы держаться подальше от цветочных горшков – береженого, знаете ли, бог бережет! – он ухмыльнулся, но особого веселья в его голосе я не услышала. – Если вдруг почувствуете, что дела совсем плохи, обратитесь к Сомини. Думаю, вам не составит большого труда его разыскать.

- Вы что, шутите?!

- Ничуть. Я серьезен как покойник. В ближайшие дни меня в Париже не будет, так что на мою помощь можете не рассчитывать. К тому же ваш супруг разбирается в этом дерьме куда лучше нас с вами: кто знает, может быть, он сумеет найти какой-нибудь выход?

- Иными словами, вы умываете руки, – медленно проговорила я, глядя на Шульца в упор. – Я ведь правильно вас понимаю? Ну что ж, вполне предсказуемо... – Внезапно меня начал разбирать нервный смех. – Черт возьми, а я-то все гадала, когда же вы, наконец, это сделаете!

Шульц закатил глаза к небу.

- Ну вот, началось! Успокойтесь, никто не бросает вас на произвол судьбы. Я просто хочу проверить кое-что из того, что наболтала нам наша шизофреничка, и для этого мне нужно на несколько дней уехать. А что еще прикажете делать, если ваш муженек совершенно не склонен делиться с нами информацией?

- И когда вы вернетесь?

- Дня через три-четыре. Не тряситесь так: кое у кого все-таки хватило ума пойти на сделку, так что со стороны Амори вам сейчас вряд ли что-нибудь угрожает. Во всяком случае, пока что. А вот что касается всего остального... – Он задумался, затем вдруг резко тряхнул головой: – Впрочем, бог с ним! Не будем бить тревогу раньше времени. В конце концов, живет же Рене Ружвиль себе в своей психушке и в ус не дует – а ведь она контактировала с себе подобными куда поболее вас!

Я с облегчением кивнула. Шульц прав: Рене до сих пор жива и не похоже, чтобы ее преследовали роковые случайности. Значит, дело действительно в расстоянии, и все, что от меня требуется, – просто держаться подальше от богом забытой деревушки в департаменте Вьенна. Скажем прямо, это не та жертва, которую мне сложно будет принести... Да и к тому же почему я вообще решила, что наши сегодняшние неприятности как-то связаны между собой? Только потому что так сказал Шульц? Но он сам говорил, что ничего не понимает в таких вещах. Он пытается найти смысл в бредовых идеях Рене, но она ведь сумасшедшая, этого никто не станет отрицать...

Голова болела все сильнее. Нужно терпеть, осталось совсем немного. Справа за окном поблескивает черная гладь Сены и яркие огни моста Сен-Клу. Я дома, я почти уже дома – и это очень хорошо, потому что отвратительная свинцовая тяжесть начинает перебираться в затылок, а это значит, что долго мне не выдержать.

Минут через пять мы наконец-то остановились на площади Сийи.

- Свет не горит, – проговорил Шульц, выключая двигатель.

- Что?..

- Ваш братец либо спит, либо носится по всему Иль-де-Франсу, разыскивая вас. Лично я бы поставил на второе... Вылезайте, провожу вас до лестничной площадки.

Едва соображая, на каком я свете, я выбралась из машины. Ощущения в затылке были просто непереносимыми. Кажется, я пила свои таблетки утром... или, может быть, нет... хотя какая, к черту, разница? Земля шатается под ногами и почему-то саднит ухо – это все сломанный каблук, это цветочный горшок мадам Марты; сущая чепуха, если поразмыслить здраво. Но думать не получается: мысли путаются. Шульц что-то говорил о Ролане, но у меня нет сил вникать в его слова. Одна ступенька, вторая ступенька, затем еще одна, и еще, и еще... Все эти чертовы снотворные – такое же дерьмо, как и алкоголь. Такие же горькие, и мозги от них плывут, будто их превратили в кисель. Если бы только еще голова так не болела...

- У вас есть ключи?

Конечно, ключи у меня есть, они лежат в сумочке, понять бы только, куда именно они завалились. Я тряхнула головой. Свинцовый кисель в затылке колыхнулся, отозвавшись резкой болью во всем черепе, но перед глазами немного просветлело. Холодная связка ключей ткнулась мне в ладонь.

- Идите. Когда я вернусь в Париж, я дам вам знать. И не забудьте: сегодня вы были в Шантийи...

Я машинально кивнула. Шантийи, Шантийи... Звук шагов Шульца, быстро спускавшегося по лестнице, растворялся в гулкой тишине подъезда, пока наконец не затих. С трудом вставив ключ в замочную скважину, я толкнула дверь.

В квартире было темно и пусто. Я нащупала выключатель, сбросила туфли и опустилась прямо на пол, привалившись спиной к стене. Шантийи... Шантийи... Слово билось в голове словно какое-то идиотское заклинание. Может быть, если повторить его тысячу раз, передо мной появится добрая фея и предложит исполнить три желания? Но у меня сейчас только одно желание: чтобы эта боль в голове наконец-то прекратилась... Я сцепила зубы. Не сходи с ума, идиотка несчастная! Тебе нужно позвонить Ролану: один бог знает, что он успел пережить за сегодняшний день, пока тебя носило неизвестно где!

Вытащив из кармана плаща мобильный, я с полминуты недоуменно разглядывала темный экран, пока не вспомнила, что выключила телефон еще в Сент-Эсташе. Я с силой нажала на кнопку. Заставка, рабочий стол, список последних звонков... Вот, наконец-то.

Он ответил после первого же гудка.

- Лоренца?

- Я дома, – выдохнула я в трубку. Собственный голос отдавался в голове нелепым эхом. – Где ты?

Помолчав несколько секунд, Ролан произнес своим обычным, слегка отстраненным тоном:

- Я сейчас вернусь. Жди меня.

С облегчением нажав на «отбой», я положила телефон на пол рядом с собой. Все хорошо, все наконец-то закончилось. А теперь нужно что-то сделать с головой: пульс стучит в затылке, будто птенец бьется клювом в яичную скорлупу. На мгновение перед моим внутренним взором возник карикатурно огромный цыпленок – мокрый, с длинной тощей шеей и с массивным клювом, как у вороны: он стучится изнутри моего черепа, хочет расколоть его вдребезги, чтобы выбраться наружу...

Я зажмурилась, чтобы отогнать мерзкое видение, и принялась наощупь рыться в сумочке. Где-то здесь должны быть мои таблетки... или нет? Я могла выронить их где-нибудь на вьеннской обочине или оставить дома – тогда они лежат у меня в спальне на прикроватном столике или в ящике письменного стола, или в каком-то из карманов одежды, или где-нибудь еще. Нет, легче позаимствовать что-нибудь у Ролана – в его ванной есть аптечка, там наверняка есть что-нибудь обезболивающее.

Держась за стену, я доковыляла до ванной. Холодный флуоресцентный свет раздражающе ударил по глазам, отражаясь от стерильно-белых поверхностей. Аптечка оказалась там, где и должна была оказаться, – на верхней полке настенного шкафчика: боже, благослови моего брата, который всегда все кладет на место. Вытащив аптечку, я начала лихорадочно в ней рыться: пачка бинтов, лейкопластырь, согревающая мазь... Вот: белый пузырек с желто-черной наклейкой. Обычный бауэровский аспирин – не бог весть что, но боль облегчит. Во всяком случае, хотя бы немного.

Я вытряхнула из пузырька сразу две таблетки и запила их водой из-под крана, зачерпывая ее ладонью. Затем села на прорезиненный коврик, прислонилась спиной к душевой кабине и уставилась в потолок. Минут через пять или десять станет легче, тогда я смогу встать, дойти до кровати и лечь...

Будьте осторожны, Лоренца.

А вдруг на этот раз это будешь ты, а не я?

И только когда холодный белый свет надо мной вдруг начал стремительно темнеть, я поняла, что совершила ошибку.

***

Примечания

<1>. «Окропи меня иссопом, Господи, и буду чист, омой меня, и буду белее снега».

<2>. «Помилуй меня, Боже, по великой милости...»

<3>. «И ныне, и присно, и во веки веков...»

<4>. «Дождь идет, пастушка, дождь идет...»

<5>. «Слышишь гром? Он гремит поблизости...»

<6>. «Добрый вечер, матушка, сестра Анна, добрый вечер...»

<7>. «Никогда бы не поверил...»

<8>. «Слышишь гром...»