Глава 14
Прошло две луны. Крылья окончательно прижились, зажили, покрылись густыми перьями. Крошка научился шевелить ими почти свободно. Иногда, когда двуногий оставлял дверь открытой, он поднимал их — просто чтобы напомнить себе: это реально. Это не сон.
Сухарик почти не разговаривал. Он редко ел. Лишь тихо сидел, глядя в пол. Он всё ещё чувствовал крылья, но не хотел. Не мог принять то, кем стал.
Двуногий — с редким блеском в глазах — готовился к последнему этапу. Он держал в руках старую фотографию, где оба брата ещё были котятами. Живыми. С настоящими глазами. А теперь…
Он подошёл к клеткам.
— Готовы…
Он взял Крошку первым. Шприц, укол — темнота. Потом Сухарик. То же самое.
Вскоре оба лежали на операционном столе.
Нож аккуратно разрезал кожу. Инструменты блестели. Пинцеты. Хирургические иглы. Двуногий вырезал правый глаз у Крошки — сияющий, ярко-зелёный.
Потом — голубой, холодный глаз Сухарика.
Он менял их местами. Нерв за нервом, сосуд за сосудом. Швы, капли, бинты.
Прошли часы.
Крошка зашевелился первым. Он дёрнул лапой, потом — ухом. Потом открыл глаза. Один — зелёный, как весенний лист. Другой — голубой, как ледяной поток.
Он видел.
— Я… вижу…
Он замер. Его сердце вдруг сжалось.
Сухарик не двигался. Его грудь не поднималась. Он лежал тихо, слишком тихо.
Двуногий подошёл. Потрогал его лапу. Потянул за ухо. Приложил пальцы к шее.
Тишина.
— Нет… — выдохнул он и резко отступил. — Ты не должен был… нет…
Он накинул на тело простыню, понёс его прочь. Крошка прижался к углу клетки, не моргая. Через перекрестие решётки он видел, как Двуногий открыл морозильную камеру, аккуратно положил тело туда, как в драгоценный ящик.
Дверца захлопнулась.
В подвале стало тихо. Слишком тихо.
Остался только один.
Крошка. Или… то, что от него осталось.
Прошло несколько дней. Двуногий больше не касался Крошки. Лишь изредка подходил, наблюдал, делал пометки в дневнике. Он был спокоен. Может — удовлетворён. Эксперимент удался, пусть и частично.
А Крошка…
Он лежал, не шевелясь. Часами. Днями.
Он чувствовал его.
В каждом движении крыла — словно чужая тяжесть. В лапе — в одном пальце — резкий толчок боли, будто чужая кость дёрнулась.
А когда смотрел в отражение железной миски, он видел глаз Сухарика.
Голубой, мёртвый, но… живой внутри него.
— Ты тут, — шептал он. — Ты не ушёл. Ты — часть меня.
Он начинал говорить сам с собой. То есть… с ним. С братом. Отвечать себе чужим голосом. Спать, свернувшись в ту же позу, в какой Сухарик спал рядом.
Его запах всё ещё висел в клетке. Остатки шерсти на полу. Сны приходили.
Крошка видел, как они бегут — два котёнка, свободные, счастливые. Без крыльев. Без швов. Без боли.
Но просыпался он один.
Ночь опустилась на заброшенный дом. В подвале пахло металлом, лекарствами и холодом. Двуногий давно ушёл спать. Крошка лежал, свернувшись, глядя в одну точку. Его дыхание было тихим, уши прижаты, взгляд — затуманен.
Но за стенами подвала кто-то приближался.
Тень.
Он скользил между деревьями, как дым. Кот, когда-то сбежавший, но так и не забывший. Он знал: Двуногий не остановится. Он слышал шорохи по ночам, крики, стоны.
И сегодня он вернулся.
Старая решётка подвала слегка дрожала. Тень знал лазейку: труба вентиляции, давно проржавевшая. Он пробрался в подвал. Его глаза сразу наткнулись на него.
— Крошка? — прошептал он.
Мутант медленно поднял голову. Он не сразу понял, кто это. Лишь при приближении уловил запах — знакомый. Надёжный.
— Ты… ты — живой? — голос у Крошки дрожал.
Тень молча подошёл к клетке. Он смотрел на крылья, на швы, на чужой глаз. Его лапы дрожали.
— Я знал… я знал, что он сделает это. Сухарик?..
Крошка не ответил. Лишь опустил голову. Ответ был и так ясен.
— Ты не должен тут оставаться, — твёрдо сказал Тень.
Он начал грызть защёлку. Та поддавалась. Старая. Ржавая. Крошка дрожал.
— Я не могу… я не такой… — прошептал он.
— Ты — жив. И ты не его вещь.
С щелчком клетка отворилась.
Крошка медленно вышел. Его лапы дрожали, крылья висели. Но он шёл. За Тенью. Через подвал. Мимо банок с телами. Мимо стола, на котором умер его брат. Он не оглядывался.
Тень вёл его через щель в стене, потом через подвал, по трубе. Наконец — свежий воздух. Ночь была тёплой. Травы пахли жизнью. Он вдохнул впервые по-настоящему.
— Мы далеко не уйдём, — сказал Тень. — Но ты больше не в клетке.
Крошка не ответил. Он смотрел в небо. И впервые за всю жизнь шевельнул крыльями сам. Не для боли. Не от страха. Просто… потому что мог.
Тень шагал вперёд, не оборачиваясь. Крошка плёлся следом — хромая, сбившийся с дыхания, с крыльями, что всё ещё ныло, как будто каждая перышко горело изнутри. Они шли по мрачному подлеску, где трава была выше головы, где небо почти не пробивалось сквозь густые ветви. Тишина казалась чужой, неуютной, пугающей.
Когда они вышли к ручью и сделали привал под кустами, Тень заговорил, глядя на звёзды сквозь листву:
— Ты должен идти дальше. Пока ещё не поздно.
Крошка дрожал, его глаза были расширены, лапы сбиты в кровь. Он молчал.
Тень повернулся к нему:
— Слушай внимательно. Днём спи. Прячься. Листва, ямы, дупла — всё, что найдёшь. Ночью иди. Или... — он посмотрел на крылья, — если сможешь, лети. Хотя бы планируй с холмов. Двуногий... если он решит, что ты важен, он пойдёт за тобой.
Крошка поднял голову:
— Он назвал меня Экспериментом. Даже когда Сухарик умер... он даже не плакал...
Тень мягко прикоснулся носом к его щеке:
— Потому что он никогда не считал вас живыми. Но ты жив. Ты теперь — сам по себе. Ты часть своего брата. Ты сильнее, чем думаешь.
Крошка всхлипнул, но кивнул. Он поднялся, пошатываясь. В крыльях дрожала слабость, но он чувствовал их. Чувствовал всё. Боль, страх, тяжесть. И надежду.
Тень в последний раз посмотрел на него:
— Я не могу идти дальше. Если он найдёт меня — тебя это задержит. Я его знаю. Он найдёт след. Он всегда находит. Но ты должен быть быстрее.
— Спасибо, — прошептал Крошка.
— Не за спасибо. За свободу.
И Крошка пошёл в ночь. Один. Прочь от подвала. Прочь от швов, шприцов и трупов. С крыльями за спиной. И чужим глазом, в котором отражались звёзды.