Жизнь после смерти
1
Я просыпаюсь и тут же сажусь в кровати. В моей маленькой спальне по-прежнему темно. Трогаю свой лоб, нос, рот, спускаюсь к шее. Разминаю руки и шевелю ногами. Все в целости и сохранности. Я вернулась, или это был затяжной и чересчур реальный сон? Жаль, я не сделала тату на попе, чтобы это проверить.
Встаю и еще раз оглядываю себя. Ничего не сломано и не болит, но на душе по-прежнему скребут кошки. Я встаю и открываю шторы, за которыми меня встречает солнце. Утро? Бросаю взгляд на часы – шесть сорок пять.
Энн! Мысль о сестре так резко врывается в мою голову, что я чувствую почти физическую боль. Мчусь в ее комнату через ванну и, видя как сладко, она спит, накрывшись одеялом с розочками, облегченно выдыхаю. Она снова выглядит как человек, а не скелет, обтянутый кожей. Ее волосы спутались, темные пряди закрывают правую часть лица, на левой щеке румянец. Это моя Энн.
Провожу рукой по лбу и плетусь в ванну, в которой теперь с трудом развернуться. Смотрю на себя в зеркало. Все те же глаза болотного цвета, русо-серые волосы, большеватый для моего лица нос и недостаточно пухлые губы. Я набрала немного футов, хотя, скорее, много, наверно, около пятнадцати или даже двадцати, на подбородке вскочил прыщ, а волосы бы не мешало расчесать, а в идеале помыть.
– Это я, – киваю своему отражению, и на миг мне кажется, что оно улыбается, хотя я остаюсь серьезна. – Привет, Пеони. Не думала, что скажу это, но я рада тебя видеть, – она говорит то же самое.
Я умываюсь и возвращаюсь в комнату. Заглядываю в шкаф. Никакого намека на платья от «Шанель» и туфли «Прада».
Беру старенький телефон и гуглю саму себя, точнее Пенни Прайс. Всемирная паутина ничего не выдает. Зато новости об Итане как и прежде на первых страницах сайтов о знаменитостях. В этот раз пишут, что он готовится к съемкам «Планеты красной камелии». В его жизни все по-старому, но уже без меня.
О Ричарде Бэрлоу ничего не слышно. Он продолжает свое затворничество и в этой жизни.
Может, всего этого и в помине не было? Может, мое больное воображение не на шутку разыгралось после того, как я потеряла работу и поругалась с Крегом? Или высшие силы намекают мне на то, что пора прекращать врать родителям о колледже? В эту же минуту я решаю, что с этого дня больше ни разу не солгу. Никакой лжи! Ни капли лжи!
Набираю Мелани и с трепещущим сердцем слушаю гудки на том конце. Если я расскажу ей о том, что со мной приключилось, она точно подумает, что у меня поехала крыша. Она и так считает, что я спятила в своем стремлении к славе.
– Да, – протягивает она сонно.
– Это я, Мел.
– Какие такие я? Я бывают разные.
На миг я замираю. Не выдержу, если окажется, что теперь она ненавидит меня и в этой жизни.
– Пеони! – восклицаю я.
– И незачем так кричать... – я слышу шорох, – я могла спать еще целых пятнадцать минут.
– Прости, – облегченно выдыхаю я, – мне просто нужно... сказать тебе кое-что.
Она молчит. Я представляю ее голубые глаза, смотрящие с вниманием и небольшим скепсисом.
– В общем, я соврала тебе, я не менеджер в кафе, я посудомойка, поэтому Крег и заставлял меня мыть чашки... хотя, впрочем, сейчас я вообще безработная.
Молчание затягивается.
– Почему ты не говорила?
– Мне было тяжело признаться тебе в этом. Ведь ты красивая, умная и станешь отличным юристом, а я... мешок из-под картошки. И то, от него хоть какая-то польза есть, в отличие от меня.
– Это не так.
– К сожалению, так. За последний... – я хочу сказать месяц, но вовремя прикусываю язык, – за последнее время я это отчетливо поняла.
Она долго молчит, а потом тяжело выдыхает.
– Пойми же, для меня неважно, чем ты занимаешься. Будешь ли ты посудомойкой, менеджером, юристом или актрисой. Я поддержу тебя в любом начинании... кроме торговли наркотиками, людьми, оружием и всем остальным, что противоречит закону, – добавляет она деловым тоном. – В общем, главное, чтобы ты была счастлива и делала то, что тебе нравится.
– Что если я не знаю, что мне нравится?
– А это уже не утренний разговор, – подмечает она. Я чувствую, как ее рот расплывается в улыбке.
– Так ты не злишься?
– С чего бы мне злиться? Я наоборот горжусь тобой... твоей смелостью, напором... и все такое.
– Ты не представляешь, как мне важно это слышать.
– И что это вдруг на тебя нашло? – усмехается она.
– Я попала во вселенную, где Итан Хоуп стал моим парнем, а потом влетела в дом на его машине.
– Смешно, – иронично заключает она. – Ладно, мне пора вставать. Напишу позже.
После разговора с Мелани становится немного легче. Я надеваю старые джинсы и майку с Риком и Морти и спускаюсь вниз. Из кухни слышатся тихие отголоски радио и запах свежеприготовленного омлета. Я подплываю к проему и смотрю на отца, заботливо разливающего кофе в чашки разных цветов: зеленая – для мамы, красная – для Энн, желтая – для меня и синяя – для него самого. Он по-настоящему увлечен этим процессом, словно не просто готовит завтрак, который осядет в наших желудках, а создает лекарство, способное спасти тысячи жизней. Конечно, этот омлет не спасет человечество, но нашу семью явно спасает и дарит блаженные двадцать минут сна.
– О привет, – говорит он, мельком глядя на меня.
– Привет, – отвечаю я с улыбкой. Как же я по нему скучала! По его вопросам, как мои дела, все ли нормально и чем мне помочь, по его усталому, но теплому взгляду, по его завтракам и даже по его привычке читать в темноте.
– Ты сегодня рано, – отмечает он.
Я подхожу и облокачиваюсь на дверцу холодильника. Мне страшно. Страшно, что я должна рассказать ему о колледже, ведь после того, что случилось, я больше не смогу скрывать правду.
– Пап, мне нужно... нужно сказать.
Он поворачивается ко мне, опираясь левой рукой на столешницу. Я молчу пару секунд, собираясь с силами. В том мире никто, кроме Крега, не готов был слушать меня вот так просто, без просьб, уговоров или мольбы.
– Я не хожу в колледж. Уже полгода.
Он не отвечает, кивает и задумывается.
– Меня выгнали, – добавляю я, смотря на свои ногти с облезшим лаком, – потому что я не ходила на занятия.
– Это хорошо, – выдыхает он.
Мое лицо искривляется.
– Не то, что тебя выгнали, – поправляет он спокойно, – а то, что ты нашла в себе силы рассказать мне об этом, – он ни капли не удивлен.
– Тебе... тебе Энн рассказала?
– Нет, – он отрицательно качает головой, – Энн очень умная девочка, но не забывай, в кого оно пошла.
Я нервно усмехаюсь и он тоже. Но потом мы оба становится серьезными.
– Мне жаль. Жаль, что я не сказала раньше, что столько месяцев обманывала тебя. Я просто... сначала я верила в то, что быстро достигну успеха, я имею в виду как актриса, и вам с мамой будет все равно, чем я занимаюсь. А потом, когда я начала получать отказ за отказом, я поняла, что... мне нечего вам сказать, – в горле появляется ком. – Когда я сидела в этих больших душных аудиториях, слушая профессоров, мне казалось, что во мне таится огромный потенциал, который я трачу впустую на то, что мне даже неинтересно. Я придумала для себя мир, где я талантлива и реализована, где я знаменитая актриса. Он так мне понравился, что я захотела очутиться в нем, стать этой чертовой актрисой. Я искренне верила в то, что хочу сниматься в кино...
Я качаю головой, закусывая губу.
– Этот сверкающий мир отравил мой мозг, заставив желать всемирной славы и признания. Я ничего не видела вокруг. Но на самом деле я не хотела этого, я просто хотела не быть бедной, не быть невидимкой, не быть ненужной. Но правда в том, что у меня нет никакого потенциала. Я ничуть не талантлива, и мне нечего предъявить этому миру – вот такая правда. Я поняла это и то, что будет очень сложно, даже невозможно признаться в этом вам. Ведь вы всю жизнь положили на то, чтобы я, просидев несколько лет в больших душных аудиториях, добилась хоть чего-то в этой жизни.
– Нам никогда не будет все равно, чем ты занимаешься, – говорит он, наконец. – Я понимаю, что в двадцать лет мой возраст кажется тебе недосягаемой вершиной. Ты думаешь, я слишком стар, чтобы понять тебя, но это не так. Мне тоже когда-то было двадцать и, можешь не верить, но кажется, будто это было еще вчера. Я тоже мучился и метался в попытке найти себя. Я многое прошел, чтобы очутиться там, где я сейчас есть. И да, может, я не так богат, как мне бы хотелось, и совсем неизвестен миру, но, мне кажется, я прожил достойную жизнь, воспитав с любимой женщиной двух замечательных детей.
– Никакая я не замечательная, – по моим щекам текут слезы, но я не вытираю их. Не при нем.
– Замечательная, конечно, замечательная, – он берет мое лицо в свои руки. – Возможно, в тебе и нет таланта к актерству. Я не знаю и врать не стану. Но ты даже не представляешь, насколько ты умна и уникальна, и какой в тебе скрыт потенциал. Я тянул жилы, зарабатывая эти деньги не для того, чтобы ты сидела в душных аудиториях и занималась тем, что тебе не нравится. Я зарабатывал их для того, чтобы у тебя, в отличие от меня, была возможность выбирать, каким образом обеспечивать будущее своих детей. И если это не карьера юриста, то, что ж, я не в восторге, но и заставлять не стану. Так тому и быть, – он отпускает меня. Без его теплых рук становится холодно. Я скукоживаюсь.
– Я... я не думала, что ты так скажешь, – признаюсь я, чувствуя, как трясутся мои губы. – И от этого мне еще хуже. Я часто представляла этот разговор, но он никогда не шел подобным образом. Обычно ты либо отчитывал меня, либо уговаривал вернуться, но никогда... никогда не понимал, что я хотела сказать на самом деле. И вот... мы говорим с тобой... и ты понимаешь. Мне ужасно стыдно, что я так плохо думала о тебе. Потому что я судила лишь по себе.
Я смотрю на него сквозь слезы, сжимая свой правый локоть.
– Ты расплываешься, – глупо говорю я.
Он подходит ближе и заключает в теплые объятия. В них, как и в детстве, я чувствую себя в полной безопасности, словно в этом мире не существует никого, кто может обидеть меня или причинить боль.
– Ну что же ты повесила нос? – он отстраняется и легонько щелкает меня по носу. – Прайсы так не делают.
– Никогда, – подтверждаю я кивком, но слезы все еще катятся из глаз.
– Хочу лишь, чтобы ты мне кое-что пообещала, – его рука ложится на мое левое плечо. – Чем бы ты ни занималась, не бросай при первых же трудностях. Неважно учеба это, карьера или отношения. Ведь на берегу можно найти только ракушки, а за жемчугом придется нырять.
2
Я умываюсь еще раз, окончательно привожу себя в порядок и, когда краснота сходит с моего лица, возвращаюсь на кухню. Папа сидит во главе стола, читает газету и ест омлет. Видя меня, он заговорщицки подмигивает. Мама намазывает тосты джемом, а Энн кладет их в свой ланчбокс.
– Это уже шестой, мам, – скептически говорит Энн. – Я столько не съем.
– Ну ничего, день длинный.
– Я же не в Мордор[34] собираюсь, а всего лишь в школу, – возражает она.
– Значит, угостишь друзей, – мама кладет в ее ланчбокс еще один тост и целует в щеку. Энн недовольно закатывает глаза, но все же улыбается. Моей сестре всего четырнадцать и по идее это самое время бунтовать и с пеной у рта спорить с родителями, но она никогда так не делает. Максимум, что я видела, – милое брюзжание, во время которого она похожа на бабулю лет ста пятидесяти.
– К тому же у тебя сегодня тренировка, а перед ней нужно хорошо подкрепиться, – напоминает мама и дает ей несколько долларов, а потом быстро отпивает кофе.
– Да, Энн, мама права! – театрально восклицает отец.
Сестра прячет деньги в карман, а ланчбокс – в рюкзак.
– Если что всегда можешь скормить их голубям, – уже тише добавляет он.
Энн хихикает.
– Я все слышала, – бубнит мама, поправляя свой жакет.
Папа часто шутит над кулинарными навыками мамы, но мы все знаем, что он делает это не со зла. Мама целует папу в щеку, снова Энн, а потом и меня. Я крепко прижимаю ее к себе. Она удивляется, ведь я не любитель подобных нежностей, но обнимает меня в ответ.
– Удачи тебе, – шепчу я ей на ухо.
– И тебе, дорогая, – она высвобождается из моих объятий и заправляет выбившуюся прядь за ухо. Больше никаких седых волос. У меня сжимается сердце, когда я вспоминаю, какой разбитой она была в той жизни.
Я смущенно улыбаюсь и беру ее за руку.
– Может, и правда в следующий раз посчитаем вместе? – тихо спрашиваю я.
Ее брови ползут вверх.
– Ты ведь ненавидишь цифры.
– Ненавижу, – подтверждаю я, – но мне ведь нужно становится взрослой. К сожалению.
Она немного задумывается.
– Хорошо, – кивает она, а потом поворачивается к Энн и папе. – Я ушла, сегодня надо быть пораньше.
– Удачи! – желает Энн.
– Хорошего дня, – говорит папа.
Цокот маминых каблуков слышится до тех пор, пока она не выходит за дверь. Повисает тишина. Папа складывает газету и смотрит на нас с сестрой.
– А ну-ка все быстро сели за стол и съели омлет от лучшего шеф-повара в доме, – шутливо произносит он. – Не зря же я встал сегодня на двадцать минут раньше.
Мы с Энн переглядываемся и садимся за стол. Я уплетаю завтрак за обе щеки и могу с уверенностью сказать, что это гораздо вкуснее французских петухов, канапе и супов с непроизносимым названием. И все было бы великолепно, если бы меня не мучил один единственный вопрос: вспомнит ли Крег обо всем, что произошло в той жизни?
[34] Мордор – страна, где находятся главные силы Тьмы и Зла в романе-эпопее «Властелин колец» Дж. Р. Р. Толкина