День 5. Крег
18
С самого утра раздается звонок. Не открывая глаза, я перекатываюсь на край кровати и хватаю телефон со столика.
– Да, – мой голос еще хриплый после сна.
– Пенни! С днем рождения, дорогая, – женщина на том конце явно занята еще чем-то помимо звонка.
Я теряюсь. Приподнимаюсь на локтях и отвожу телефон от уха. На часах шесть тридцать. Звонит мама. Мама? Та самая мама из Парижа? Я впервые слышу ее голос, хотя живу в этом мире почти неделю. Моя прежняя мама к этому времени позвонила бы мне раз сто.
– Дорогая, ты там?
– Да, я здесь, – лепечу я в трубку.
– С днем рождения! – повторяет она уже громче. Я слышу, как в отдалении сигналят машины. – Я решила устроить себе небольшой французский шопинг и заодно поздравить тебя. Уже полдня прошло – с ума сойти. У меня все так быстро вылетает из головы.
Я сажусь, опираясь на спинку кровати.
– Спасибо за поздравление, конечно, но сейчас в Лос-Анджелесе полседьмого утра. У меня сегодня никаких дел, и я хотела поспать.
– Точно! Все время забываю про девять часов между нами. Но получается, я поздравила тебя первой.
– Определенно, – я смотрю на пустое место рядом.
– Я отправила тебе подарок. Скоро должны привести.
– Надеюсь, его доставят не в такую же рань, – уже более благосклонно отвечаю я.
Она молчит, точнее я слышу, как она говорит, но с кем-то другим. Я постепенно перестаю на нее злиться и пытаюсь воссоздать ее образ, вспоминая все фотографии, что я видела. Я точно знаю, что она блондинка, чуть выше меня и немного крупнее, но я теперь совсем тощая, так что у нее вполне стройная фигура. Ей чуть за пятьдесят, как и отцу. Только она более подвижная и бойкая, по крайней мере мне так показалось.
– Когда ты вернешься? – интересуюсь я.
– Пока мой новый сценарий не будет готов, – отвечает она так, будто я посвящена во все детали ее работы.
– И сколько ты уже написала?
– Немного. Я чувствую, что пишу одно и то же из года в год, поэтому и решилась на путешествие.
– Пришлешь мне, когда будет готово?
– Сначала агенту. Если он одобрит, то десятку хороших режиссеров, если им не понравится, то десятку режиссеров похуже, ну а если и им не понравится, то придется переписывать все снова.
Я киваю. Меня в этой цепочке не предвидится.
– Ладно, дорогая, мне пора. Я вижу красные туфли «Маноло Бланик» и чувствую, что это то, что мне сейчас нужно.
– Спасибо за поздравления... мам.
Но на том конце никто не слушает.
19
После маминого звонка я минут десять валяюсь в кровати, пытаясь заснуть, но навязчивые мысли атакуют меня. Получается, папа и мама не живут вместе? Мои прежние родители никогда не расставались дольше, чем на рабочий день? Интересно, есть ли у меня братья или сестры в новой семье? Я лезу в интернет. Он говорит, что я единственный ребенок. Кто бы мог подумать еще несколько дней назад, что я буду узнавать детали своей жизни, читая статью в Википедии.
Я встаю и иду в ванную. Умываюсь. Даже без косметики я выгляжу очень симпатично. Делаю селфи. Нужно же порадовать поклонников, я уже почти неделю ничего не выкладывала. Применяю немного фильтров, замазываю синяки под глазами, делаю глаза больше, а скулы меньше. Готово. К фотографии пишу сообщение «С днем рождения меня» и публикую. Лайки и комментарии начинают сыпаться практически сразу. «Красотка! С днем рождения! Мы тебя любим! Какая кожа! Поздравляем!».
Моя следующая остановка – гардеробная. Что же мне одеть на сегодняшнюю вечеринку? Интересно, это будет банкет или просто дружеские посиделки? Я примеряю одно платье за другим, останавливаясь на серебристом платье чуть выше колен. Достаточно скромная длинна и вырез, но зато спина открыта. Далее выбираю туфли. Открытые или все-таки закрытые? Серебристые босоножки в тон, как мне кажется, идеально подходят. Я кручусь перед зеркалом, уже через десять минут чувствую боль в ногах, но они такие красивые. Скидываю их и спускаюсь в платье вниз. Из кабинета что-то пиликает. Я без энтузиазма плетусь туда. На экране ноутбука фотография и имя Элайзы. Я покрываюсь мурашками с головы до пят, и сердце начинает колотиться в два раза быстрее. Случилось либо что-то очень плохое, либо что-то очень хорошее. Принимаю звонок, нервно сглатывая.
– Ты спятила! – начинает она без прелюдий.
За ее спиной кухня цвета слоновой кости. Она дома.
– Я тоже рада тебя видеть.
– Пенни Прайс, что тебе непонятно во фразе «ничего не запороть»? – она отчеканивает каждое слово фразы «ничего не запороть» так, будто бьет судейским молоточком мне в темечко.
Я непонимающе смотрю на нее. Что еще я успела натворить? Да вроде ничего такого. Может, это из-за Мелани, но прошло уже несколько дней. Она бы не стала ждать так долго, чтобы отчитать меня.
На экране появляются фотографии. На первой я стою почти вплотную к Крегу. Мы смотрим друг на друга и, кажется, вот-вот наши губы соприкоснутся. На следующем фото мы просто болтаем, я опираюсь на щетку, улыбаясь, а Крег протирает столы. Следующее – мы выходим из кафе. Следующее – стоим друг напротив друга. Видна только моя спина, но вот рот Крега трогает легкая улыбка. Мы выглядим как флиртующая парочка. Вот черт.
– Как это прикажешь понимать? Пару дней назад фраза Итана на премьере фильма Бэрлоу разлетелась по всему интернету, и все восхищались и умилялись вашей большой и чистой любовью, а уже сегодня я получаю эти фотографии, где ты чуть ли не прыгаешь на совершенно другого парня. Да и на кого? Кто он, черт возьми, такой? Вы что, убираете это чертово кафе?
Я выдыхаю. Как я могу ей объяснить?
– Я могу все объяснить, – протягиваю я, чтобы потянуть время. – Это... это мой брат, и он, кстати, гей.
– Что ты такое несешь?
– Внебрачный сын моего отца. Мы с ним друзья. Просто друзья. Он хороший человек.
Она качает головой.
– Знаешь что, меня не волнует кто он! Я просто хочу, чтобы таких фотографий больше не было. Тебе повезло – эти никто не увидит. Я позаботилась, чтобы они не попали в таблоиды уже завтра, но, знаешь, я больше не собираюсь выкидывать чертову кучу денег на то, чтобы скрыть твои похождения с каким-то неудачником, работающим уборщиком.
– Он не уборщик! И не неудачник!
– У меня все! – она тянется к тачпаду. Экран гаснет.
Я плюхаюсь в кресло, скрещиваю руки на груди и смотрю на экран. Меня обижает не то, что она накричала на меня в мой день рождения. Меня обижает то, что она так пренебрежительно отозвалась о Креге, даже не зная его. Интересно, осудила бы она эти фото, окажись мы в других локациях: на вечеринке среди знаменитостей или на благотворительном приеме среди толстосумов?
20
Поздравления продолжают сыпаться как из рога изобилия. Мой Инстаграм, почта и телефон разрываются. Ближе к обеду курьер привозит мамин подарок. Это белые кожаные туфли «Маноло Бланик». Они жутко жмут и уже через пять минут натирают пятку, но выглядят на моих стройных ногах невероятно утонченно.
Ближе к четырем приезжает Кара, с ней мужчина лет тридцати с лавандовыми волосами. Они входят без стука, пока я кручусь в платье перед зеркалом.
– Неплохо, – кивает Кара.
Я вздрагиваю, видя их отражение за своими плечами.
– Как ты вошла?
Она позвякивает связкой ключей.
– У тебя есть ключи от моего дома?
– Естественно, я же твоя правая рука, а еще левая нога и оба глаза, – она быстро оглядывает меня с головы до пят. – Выглядишь почти как Бритни Спирс.
Я морщусь и мужчина, стоящий по мое левое плечо, тоже.
– Успокойтесь, как Бритни в две тысяче третьем, – тут же поправляется она.
– Да, и платье тоже будто из две тысяче третьего, – скептически заявляет мужчина.
– Это Брэд, твой стилист, – встревает Кара.
– Детка, снимай сейчас же, – он проводит в воздухе пальцем, указывая на мой наряд, – это было модно три сезона назад.
Я сникаю. Неужели я не смогу выбрать что надеть даже в свой день рождения?
Кара устраивается в кресле у туалетного столика, а Брэд подходит к одежде, развешанной по цветам, и активно перебирает, останавливаясь на двух вариантах: синее платье «Эли Сааб» и серовато-голубое «Валентино».
– Вот эти, – говорит он и кивает сам себе. – Достаточно нарядно, но не безвкусно пошло. Последние коллекции. Модный синий. Да!
Я примеряю оба платья, и он советует остановиться на первом, которое кажется мне чересчур прозрачным.
Внизу раздается шум, кто-то открывает двери, несколько десятков пар ног шагают через гостиную на кухню.
– Что там происходит?
– Привезли еду и напитки, – отвечает Кара, уставившись в телефон. – Все должно быть готово к приезду гостей.
– Будет много гостей?
– Не очень, человек пятьдесят. К сожалению, у Тейлор не получится приехать. Просила передать, что сожалеет.
– Тейлор?
– Свифт.
У меня отвисает челюсть.
– Мы типа друзья?
Она непонятливо смотрит на меня и, не отвечая, возвращается к телефону.
Брэд подбирает мне туфли: белые лодочки от «Кристиан Лубутен», но потом меняет их на туфли, подаренные мамой. Честно говоря, для меня они выглядят практически одинаково.
Еще через полчаса приезжают визажист и парикмахер. Я провожу в кресле почти полтора часа, параллельно снимая сторис в Инстаграм. Внизу гремит «Nightmare» Холзи:
I, I keep a record of the wreckage of my life
I gotta recognize the weapon in my mind
They talk shit, but I love it every time[23]
(Я веду учёт тому, как моя жизнь летит к чертям!
Мне нужно узнать, какое оружие есть у меня в голове!
Они несут х**нь, но мне она каждый раз нравится)
Я чувствую себя настоящей звездой. Вокруг меня бегают три человека, включая Кару, чтобы сделать меня еще более неотразимой. Но когда я начинаю подпевать и пританцовывать в кресле, Кара бьет меня по плечу.
К семи у моего дома появляется десяток машин класса люкс. Знаменитые друзья, которых я раньше видела только на обложках журналов, обнимают и поздравляют меня. Приезжает даже Ким Кардашьян, но остается всего на десять минут.
Туфли, сумки, платья, аксессуары, духи и музыкальные пластинки – все подарки, которые я получаю, несут наверх. Я представляю, как в конце дня открою дверь в спальню, и меня как в мультике накроет коробками по самую макушку.
Я немного выпиваю, но совсем немного, и танцую сначала в просторной гостиной, а потом у бассейна вместе c длинноногими актрисами и моделями, с которыми успеваю переброситься лишь парой тройкой слов. Они делают со мной селфи и публикуют их в Инстаграм. И вот фотографии с моей белоснежной улыбкой заполняют профили всех знаменитостей. Я представляю, как прежняя Пенни, окруженная столами и чашками, с грустью смотрит на них, листая дальше.
Пританцовывая, я прохожу в дом, чтобы немного перекусить. Еда, к слову, здесь ужасная: никаких бургеров, пицц или хотя бы лазаньи. Интересно, торт тоже будет из петрушки?
Итан осушает бокал и ставит его на кухонный островок, а потом поднимает на меня взгляд.
– Я так рада, что ты здесь! – пищу я, расплываясь в улыбке, и бросаюсь ему на шею.
– Где же еще мне быть в твой день рождения? – говорит он, высвобождаясь из моих объятий.
Я успеваю вдохнуть запах его парфюма.
– А ты красивый, – непонятно зачем отмечаю я. Он сегодня действительно особенно хорош. На нем темно-изумрудный костюм и белая рубашка. Он выглядит празднично, но не вычурно. Я запускаю руки под его пиджак, чувствуя его теплое тело, но он останавливает меня.
– Хочу кое-что показать тебе.
– Хорошо, – я киваю.
– Давай поднимемся наверх. Поговорим в тишине.
Я продолжаю пританцовывать. Он берет меня за руку и тянет за собой через всю гостиную, а потом и вверх по стеклянной лестнице. Когда мы оказываемся в спальне, он запирает дверь. Я сажусь на кровать. Он медлит, но все же проходит и садится рядом. В тишине я немного прихожу в себя.
– Я говорил с Элайзой. Она показала мне фотографии.
Я сглатываю.
– Какие именно?
– Все.
О боже! Он хочет меня оставить? Хочет узнать, кто это? Понять, почему я, будучи звездой, подметаю полы в какой-то забегаловке?
– Но мне все равно, – продолжает он, и я мысленно облегченно выдыхаю.
– Правда?
– Да, – он кивает и достает из кармана бирюзовую коробку от «Тиффани», раньше я видела такие только в фильмах. Он встает передо мной на колено и открывает ее. Внутри на черной бархатной подкладке поблескивает кольцо с бриллиантом.
Я вздрагиваю, прикрывая рот.
– Выйдешь за меня?
Замираю, не в силах не то что сказать слово, но даже вздохнуть.
– Элайза думает, что это хорошая идея, – добавляет он просто.
Я обмякаю.
– При чем здесь Элайза?
– Это была ее идея.
– Не твоя?
– Пенни, – он качает головой и кидает коробку рядом со мной, после встает с колен и стряхивает несуществующую пыль. – Давай прекратим это.
– Я не понимаю...
– Я тоже, – он отходит к окну. – Насколько я помню, мы договорились о творческом союзе ради продвижения нашей карьеры, а в последнее время ты ведешь себя так, словно мы действительно пара, и сначала я подумал «ладно, хорошо, я подыграю». Но это уже переходит всякие границы.
– Почему тогда ты здесь с этим чертовым кольцом?
– Потому что это отличный пиар-ход! – выпаливает он и уже спокойнее добавляет: – Я хочу все прояснить. Мы ведь оба понимаем, что именно между нами происходит?
– Ты говорил, что я украла твое сердце, – я прижимаю руку к груди, чувствуя как бешено колотится мое.
– Очевидно, я соврал.
– И очевидно, я поверила тебе. Как ты мог солгать мне о таком?
Меня трясет то ли от злости, то ли от обиды, то ли от всего вместе взятого. Он внимательно смотрит на меня секунд пять, понимая, что я действительно в замешательстве. Его голубые глаза сужаются.
– Ты так ничего и не поняла? Я каждый день заучиваю десятки страниц текста, который является ложью. Я надеваю все эти тряпки и становлюсь другим человеком. Я профессиональный лжец. Мы с тобой профессиональные лжецы.
– Это не так...
– Пенни...
– Не зови меня этим именем! – молю я и вскакиваю с кровати, начиная метаться по комнате, словно загнанный зверь. Гора подарков стоит у окна. Мне хочется с силой ударить по ней ногой.
– Ты знала правила игры. Мы договорились с самого начала.
– Я любила тебя! – кричу я, останавливаясь.
– Не надо. Не вини меня, ты сама загоняешь себя в эти иллюзии.
Я с силой прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не расплакаться. Пытаюсь пошевелить пальцами внутри туфлей от «Маноло Бланик», но не выходит – они будто из железа.
– Я боготворила тебя с одиннадцати лет! Ты взобрался на этот чертовый олимп где-то внутри меня и остаешься там вот уже десять лет. Я поместила тебя туда – в свою душу, в свою сердце – не знаю почему... Я каждый день засыпала с мыслью о тебе, глядя на твою фотографию, даже не надеясь на то, что когда-нибудь ты узнаешь о моем существовании. И я была с тобой искренна все это время, поэтому лжец в этой комнате лишь один.
Он внимательно слушает, но не спешит отвечать.
– Что ты такое несешь? – его лицо искривляется в недоумении. – Ты, девочка из семьи богачей, которой все в этом жизни досталось по щелчку пальцев, думала о парне, работающем официантом в кафе?
– Я не понимаю...
– До того, как я стал Итаном Хоупом из «Энтертейнмент Уикли», я был Итаном Хоупом из забегаловки без названия. Твой отец по какой-то невероятной случайности заметил меня и пригласил на роль, а потом все так быстро закрутилось... И вот я уже тот, кто я сейчас. Не без помощи твоей семьи, тебя и Элайзы. И я благодарен, клянусь, Пенни.
– Мне не нужна твоя благодарность. Я хочу, чтобы ты любил меня.
– Ты хочешь, чтобы я был рядом, и я рядом.
Я чувствую, как по щеке бежит слеза, и неловким движением смахиваю ее.
– Не надо драмы, – он качает головой. – Ей здесь не место. Я не люблю тебя, и ты не любишь меня.
– Я люблю тебя, – возражаю я с обидой в голосе.
– Как ты можешь меня любить? Ты меня даже не знаешь.
Я отворачиваюсь, обнимая себя за плечи. Внутри все пылает и клокочет, сердце колотится как ненормальное. И как за пару секунд все успело полететь к чертям? Он подходит ближе. Я вздрагиваю, и он с силой прижимает меня к себе. Я, наконец, даю волю слезам.
– Мое предложение все еще в силе, ты можешь думать, сколько захочешь, – шепчет он мне на ухо. По моей спине идут мурашки от его дыхания.
Я высвобождаюсь из его объятий. Следы моей туши остаются на его белоснежной рубашке.
– Я думала, ты хочешь уйти...
– Не хочу, я не хочу уходить, Пенни. Я знаю, что нужен тебе и ты нужна мне. Ты очень дорога мне, ты мой лучший друг. Вообще-то, ты мой единственный друг. Я не могу тебя потерять. Я просто хотел, чтобы между нами не было никакой недосказанности.
По моим щекам продолжают катиться слезы, но я не вытираю их. А ведь он прав, я не знаю его настоящего, и он не знает меня, не знает, какой я могу быть. Он знаком с Пенни, не с Пеони. Что если мы поженимся, и он осознает, что любит меня? Как я могу отпустить его? Я только начала узнавать его. Как я могу отпустить эту жизнь? И могу ли? Я должна попробовать. Ему просто нужно время. Нам обоим.
– Хочешь, чтобы я ушел?
– Нет, – шепчу я. – Только не сейчас.
Он кивает. Мы садимся на кровать. Он прижимает меня к себе, гладя мои волосы. Слезы накатывают с новой силой, перед глазами расплываются все пакеты и коробки с подарками. Я чувствую себя обманутой, вовлеченной в игру, в правила которой меня никто не посвятил. Чувствую, что она мне не нравится.
Через полчаса задувая свечи на диетическом праздничном торте, я прошу лишь об одном: хочу, чтобы моя семья: папа, мама, Энн и Мелани жили счастливо, где бы они сейчас ни были.
21
Я прихожу в кофейню к самому закрытию. Дергаю ручку тяжелой двери – заперто. Из-за вечеринки, звездных гостей, танцев, выпивки, торта, а самое главное, из-за разговора с Итаном, я забыла обо всем на свете. Я пытаюсь хоть что-то рассмотреть через стекло. Внутри темно и пусто.
– Черт! – я со злостью ударяю ногой по двери.
– Не советовал бы это делать, может сработать сигнализация, и тогда мы застрянем здесь еще часа на два.
Крег появляется за моей спиной так неожиданно, что я вздрагиваю и оборачиваюсь.
– Ты ждал меня?
– Я выносил мусор и услышал, как ты тут занимаешься вандализмом.
– Я опоздала, – непонятно зачем говорю я.
Он как-то странно смотрит на меня, словно я в ростовом костюме хот-дога.
– Что? – взрываюсь я.
– Почему ты выглядишь как Джокер?
Я открываю рот, чтобы ответить, но понимаю, что мне нечего сказать. На мне серая толстовка поверх вечернего синего платья «Эли Сааб». На ногах кеды, но даже в них я чувствую мозоли, которые оставили мамины туфли «Маноло Бланик». По лицу, скорее всего, размазалась тушь и губная помада. Я даже рада, что не посмотрела в зеркало перед выходом.
– А вот я рада тебя видеть, – серьезно говорю я.
– Моя смена окончена.
– Знаю, я просто подумала, что мы могли бы немного поговорить. Но ты не обязан, если не хочешь.
– Поговорить, да? Ты каждый вечер приходишь и просишь поговорить, и на этот счет у меня сегодня возникла одна занимательная мысль, которой мне не с кем поделиться.
– Ты можешь поделиться со мной.
– Что если вокруг столько недопонимания, потому что люди не слушают друг друга, а просто ждут момента, когда смогут вставить ответную реплику?
Я задумываюсь, но не нахожусь что ответить. Его вопрос так и повисает в воздухе. Он мнется с ноги на ногу несколько секунд, а потом подходит ближе и вытаскивает из кармана небольшую банку, перевязанную красным бантом.
– Это тебе, – он протягивает ее мне.
Это банка с карамелью. С чертовой карамелью.
– У меня было не так уж много времени, чтобы найти подарок, но я подумал, что тебе это может понравиться. Ты ведь все ешь с соленой карамелью, что довольно нездорово... но я не сужу.
Я усмехаюсь.
– Это лучший подарок, который я получила за сегодня.
– Это неправда, – отмахивается он.
Но это чистая правда. Ведь это не просто дорогие туфли седьмого размера, не пластинка, которую я никогда не послушаю, не духи, запах которых мне не нравится. Это единственный подарок, который был выбран именно для меня. Я чувствую, как в горле появляется ком от того, что человек, которого я так недооценивала, позаботился обо мне.
– Как ты узнал, что у меня сегодня день рождения?
– Я умею гуглить, а у тебя теперь даже страница в Википедии есть.
– Ты гуглил меня? – удивляюсь я, пытаясь подавить улыбку.
– Не очень долго, – признается он, чуть смутившись.
– Куда ты идешь?
– Собирался в соседний квартал посчитать все билборды с твоими фотографиями, – с сарказмом произносит он, а потом пожимает плечами. – Домой. Куда еще мне идти?
– Я... я могу тебя проводить?
– Наверно, это я должен тебя провожать, но, боюсь, я опоздаю на работу, если буду идти пешком до Беверли-Хиллз.
– А мы ведь не хотим, чтобы ты опоздал, – подтверждаю я.
Он немного теряется, а потом направляется в сторону перехода. Я надеваю капюшон, чтобы отрицать, что это я, если вдруг нас снова сфотографируют. Мы молча идем по улице. Крег мельком смотрит на меня, но ничего не говорит. «Кадиллак» трогается с места, я жестом прошу водителя не следовать за нами.
Кручу в руках банку с темно-коричневой карамелью, тишина становится неловкой.
– Так ты все-таки ждал, что я приду, – говорю я, наконец, прижимая ее к груди.
– Ты ведь обещала.
– Я многое обещаю, но редко выполняю свои обещания, – признаюсь я.
– Знаю. Наверно, с моей стороны было глупо верить тебе. Но в этот раз я почему-то решил рискнуть.
– Ты... ты не думал о том, почему все так произошло? Почему вдруг я стала известной?
– Думал, – признается он. – Скажу сразу, рабочих теорий у меня нет. Я рассматривал идею параллельных вселенных, но в ней слишком много темных пятен. Потом я подумал про вселенский закон подлости...
– Вселенский закон подлости?
– Я это так называю. Это события из той же категории, что и покупка пылесоса, за который отдаешь состояние, хотя в соседнем магазине за него просят в три раза меньше. Понимаешь?
– Не очень.
– Ну, вроде как ты что-то отчаянно желаешь и получаешь это, но не совсем в том виде, в котором хотел, от чего внутри начинают скрести кошки. Но это, как я понял, тоже не подходит, ведь тебя все устраивает.
Я не отвечаю. Мне не хватает сил признать, что он в чем-то прав.
– Теперь ты, наверно, жалеешь, что остался один. Без меня в кофейне как без рук, – предполагаю я.
От недоумения его брови ползут вверх. Я прыскаю от смеха. Он сжимает губы, чтобы тоже не засмеяться и качает головой.
– Скорее с тобой было как без ног, – отвечает он.
– Я понимаю, что не была работником года, – уже без шуток говорю я. – И человеком года тоже не была.
Он собирается меня прервать, вскидывая руку, но я не позволяю ему.
– Я ошибалась на твой счет, и хочу, чтобы ты знал, что я это поняла. Ты бариста, но не неудачник. На самом деле мне кажется, что ты заслуживаешь намного большего.
– Чего именно?
Я пожимаю плечами.
– Не знаю... Славы, денег, признания? Только представь, каждый день ты просыпаешься в шикарном доме на шелковых простынях, купаешься в бассейне, ешь экзотические фрукты, встречаешься со знаменитыми людьми, и они даже знают твое имя, даже не воротят нос от тебя.
– Это твои мечты. Мне это не нужно.
– Неправда, – возражаю я. – Всем это нужно.
Он многозначительно смотрит на меня, но не спорит.
– Все хотят быть богатыми, знаменитыми... особенными.
– Богатство и слава не делают человека особенным, они лишь делают его богатым и знаменитым.
– Чего же ты тогда хочешь?
– Я предпочитаю жить в моменте, мне нравится там, где я сейчас.
– Но сейчас ты со мной.
– Вот именно.
Я смущаюсь.
– Ты что, пытаешься сказать, что тебе нравится проводить со мной время? Я думала, ты меня ненавидишь.
– Это не так, я ни к кому не испытываю ненависти – cлишком деструктивное чувство.
От этого признания мне становится легче.
– И почему мы столько времени работали вместе и никогда просто не говорили вот так?
– Потому что каждый раз, видя меня, ты превращалась в павлина, распускающего хвост, а у меня аллергия на перья.
Я хмыкаю, задумываясь. Крег определенно самый странный человек из всех, кого я знаю, но по крайней мере он всегда говорит мне правду.
– Ты... ты чудной, – отмечаю я.
– Почему это?
– Ты действительно не хочешь ни денег, ни признания? Не хочешь перестать ходить на эту дурацкую работу без малейших перспектив?
– Да, пожалуй.
Я пожимаю плечами.
– Не хочешь говорить про работу и ладно, давай поговорим о чем-то более интересном...
– Что может быть интереснее кофе и его продажи? – иронизирует он.
– Ты когда-нибудь был влюблен? Ну, не в младших классах, а серьезно?
Он отвечает не сразу.
– Да.
Я киваю, и рот расползается в улыбке.
– И как его звали?
Крег останавливается. В его взгляде отчетливо читается что-то вроде «да ты самая круглая дура, которую я только встречал».
– Что?
– Что? – вскидываю брови я. – Каждый человек вправе выбирать. Я не против и ни капли не осуждаю.
– Да я, в общем-то тоже, но я не гей.
Я приоткрываю рот, но тут же захлопываю обратно. Вот черт! Я всегда думала, что Крег гей, точнее не думала, а практически знала. Это как знать, что солнце желтое, а соль соленая, и для этого совсем не обязательно лететь к солнцу или есть соль мешками.
– Прости, но... Я десятки раз видела, как посетительницы пытались флиртовать с тобой, а ты вел себя так, будто они предлагали тебе взять кредит под сто процентов, да и с остальными людьми ты не очень охотно сближаешься.
Он закусывает губу и наклоняет голову на бок, а я продолжаю:
– Мы с тобой проработали больше месяца, прежде чем ты начал говорить мне больше двух слов в день, о чем я в какой-то момент пожалела, – признаю я неловко. – Я подумала, что, возможно, ты что-то скрываешь, за что-то стыдишься, и где-то в глубине души блокируешь все возможности и вынуждаешь себя работать на этой дурацкой работе...
– Я болен, Пеони, – перебивает он. – У меня социальное тревожное расстройство.
Я непонимающе морщусь.
– Социофобия, – продолжает он. – Я не шучу. Я боюсь общения с людьми, боюсь отказов, быть униженным или опозоренным, оказаться в центре внимания. Боюсь всего, что связано с людьми. Боюсь общества. Социофобию называют болезнью упущенных возможностей, и это не просто красивое название. Это расстройство не выглядит смешно или мило. Я, чтобы ты знала, дипломированный финансист. Я вовсе не горжусь этим, но это важная деталь. Я даже отработал пару месяцев после выпуска, но понял, что выбросил четыре года жизни в трубу, потому что ненавидел себя каждый день, отправляясь на эту работу. И однажды я перестал туда ходить и почти полгода просидел в заточении собственного дома. В итоге я пришел к тому, что боялся выглянуть в окно, не говоря уже о том, чтобы выйти на улицу. Постепенно мои сбережения закончились, и мне пришлось искать работу. Я случайно увидел вакансию баристы в интернете, и единственным плюсом в ней было только то, что кофейня находится в десяти минутах от моего дома. Я собирался неделю с силами, просто чтобы позвонить насчет собеседования. И в итоге меня взяли, сначала на пару часов в качестве стажера, потом на полный день. Было нелегко, но я понял, что все не так страшно. Прошел терапию и к концу года смог смотреть людям в глаза, при этом не покрываясь испариной и не чувствуя дрожь в руках. Но я все равно боялся взять хоть один выходной, боялся, что если на день останусь дома, то все повторится снова. Так что вот почему мне нужна эта дурацкая работа. Вот почему я не очень охотно сближаюсь с людьми.
Я не нахожусь, что ответить, ведь никто за последнее время не говорил со мной так искренне и откровенно.
– Я понимаю, что это не работа мечты для многих, что быть баристой звучит не так же красиво как быть финансистом, но эта работа помогает мне не сойти с ума. Она кормит меня, к тому же спокойна и стабильна. И поэтому она мне нравится. И пусть я никогда не буду сниматься в фильмах, петь на сцене и писать книги. Пусть не стану известным и рекламу с моим лицом не повесят на билборды. Пусть я даже никогда не стану просто душой компании. Это неважно. Не все рождены быть Дикаприо или президентом. Я точно не рожден. И слава ни черта не значит.
Он продолжает путь. Я стою, замерев на минуту, а потом нагоняю его.
– Я не бросила колледж, – признаюсь я, запыхавшись, – меня вышвырнули. Я не ходила на занятия, потому что предпочла лекциям кастинги. Я сказала Мелани, что ушла, и планировала сказать родителям то же самое. Будто я сама выбрала путь. Будто я что-то решаю в своей жизни.
– Но ты действительно решила. Решила не ходить на занятия, – вполне справедливо отмечает он, пряча руки в карман ветровки.
– Да, но мне нужен был запасной вариант. На случай, если с актерской карьерой ничего не получится, а у меня его отняли. А потом ком лжи начал расти со скоростью света: я сказала Мелани, что работаю менеджером, а не посудомойкой, заставила сестру вместе со мной врать про мою учебу и черт еще знает сколько раз я врала на прослушиваниях... и тебе тоже врала.
– Это уже не имеет никакого значения. Теперь тебе больше не нужно об этом врать.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не взболтнуть лишнего. Он не осознает, что теперь мне нужно врать о куче других вещей... Задумываясь, я чуть не натыкаюсь на его плечо. Он останавливается и смотрит на огромный билборд высотой с соседнее двухэтажное здание.
– Я думала, ты пошутил насчет билборда, – говорю я, видя улучшенную версию себя.
– Зачем мне шутить про такие ужасы?
Я недовольно хмыкаю, прищуриваясь. Его рот изгибается в подобии улыбки, но она быстро исчезает с его лица.
– Знаешь, я раньше подпрыгивала на месте, видя себя на билбордах, а сейчас это почему-то кажется таким обыденным, что я иногда не замечаю.
– Ты слишком давно мечтала об этом, так давно, что эти мысли стали привычными.
– Пожалуй, – соглашаюсь я. – Тебе нравится эта девушка?
– Как она может мне нравиться? Я ее даже не знаю.
Он уходит, а я стою на месте, всматриваясь в ее лицо. В холодные зеленые глаза, вздернутый нос, пухлые губы, в каждый дюйм идеальной сияющей кожи и блестящих волос. Всматриваюсь и понимаю, о чем говорит Крег. Понимаю, что и сама не знаю, нравится ли она мне, потому что эта девушка не я.
22
Крег останавливается у двухэтажного таунхауса и молча мнется несколько секунд на нижней ступеньке.
– Я так понимаю, мы пришли.
– Да, мое скромное жилище.
– Ты меня не пригласишь?
– Боюсь, оно может оказаться слишком мелким для твоих амбиций.
– Но я же не могу съесть всю эту банку карамели в одиночестве, – я кручу ее в руках.
Он обдумывает мое предложение, открывает дверь и исчезает за ней. Я остаюсь наедине с банкой соленной карамели. Тишина. Проходит минута, прежде чем он открывает дверь снова.
Я поднимаюсь по ступеньками и прохожу внутрь.
– Не удивлюсь, если ты окажешься маньяком убийцей.
– Я, честно говоря, тоже.
У него на лбу появляется испарина. Он ловит мой взгляд и прячет дрожащие руки в карманы джинсов, а после уходит на кухню. Я следую за ним, останавливаясь в проходе.
– Я делаю что-то не так?
– Нет, это моя проблема, – он отпивает воды и громко ставит стакан обратно. – Я давно не приводил сюда никого. Это было вроде как мое убежище, так что теперь я чувствую, будто я совсем голый.
– Я могу уйти, если хочешь.
– Просто дай мне немного время.
– Ладно.
Он проходит по коридору и скрывается в дальней комнате. Я оставляю банку рядом с раковиной и прохожу в гостиную, где стены выкрашены в приятный бежевый цвет. В моем доме – в моем старом доме – стены были примерно такого же цвета. Возможно, именно из-за них мне так нравилась наша старая гостиная.
Мебели в комнате немного, лишь диван, стеллаж у окна, заполненный книгами, и кофейный столик. Телевизора нет, зато повсюду фотографии.
На кофейном столике лежит камера, я беру одну из фотографий, что лежит рядом с ней, и внимательно рассматриваю. Переулок, по которому мы шли из кофейни. Умирающее солнце превращает небо в фиолетово-розово-красное полотно и отражается в стеклах домов. Вдалеке одинокая еле различимая фигура. Печально и красиво. На другой фотографии пляж Санта-Моника. Солнце наоборот только поднимается. На пляже ни души. Я узнаю его, потому что в детстве часто ездила туда с родителями.
– Это... это твои фотографии? – спрашиваю я, слыша шорох за спиной.
Крег проходит в комнату и ставит на кофейный столик чашку с кофе. Я впервые вижу его с распущенными волосами. Он выглядит как серфер, хотя нет серферы слишком слащавые, скорее как рок-музыкант. Я засматриваюсь на волосы и на него самого, но тут же отвожу взгляд, говоря себе, что он гей, а потом тут же вспоминаю, что это не так, и мне становится еще более неловко.
– Да, – отвечает он.
– Мне нравится, – говорю я, имея в виду не только его фотографии.
Он выпрямляется.
– Я никому не показывал их раньше.
– Почему? Уверена, они бы много кому понравились.
– Я делаю это не для других. Я так выражаю себя.
– Только распущенными они смотрятся куда лучше, – уже тише добавляю я.
– Что? – морщится он.
– Что? – морщусь я.
– Ты уверена, что мы говорим об одном и том же?
– О чем же еще мы можем говорить? – глупо интересуюсь я, переводя взгляд на фото, где запечатлен пляж Санта-Моника. – А утверждал, что в тебе ничего особенного. Но у тебя определенно есть талан. Талант поймать нужный момент.
Он смущенно заправляет волосы за ухо.
– Тебе нужно выставляться в какой-нибудь модной арт-галерее.
– Как ты поняла, – он забирает у меня фотографию, – я далек от понятия моды.
Я хмыкаю и беру чашку. Отпиваю. Капучино с соленой карамелью. Все как раньше.
– Чем хочешь заняться? – интересуюсь я.
– Есть предложения? – спрашивает он невинно. Я на миг представляю, как прикоснусь к его волосам... и как он пошлет меня к черту после этого.
– Вообще-то да... – мнусь я. – Я откладывала просмотр фильма со мной. Того, который принес мне мировую известность. Было бы здорово, если бы ты посмотрел его со мной.
Он соглашается, приносит ноутбук и присаживается рядом. Я чувствую, как он нервничает рядом со мной, но со временем фильм поглощает нас, и становится менее неловко.
Я, мое лицо, спина и другие части тела находятся в кадре уже двадцать минут, а прошло лишь двадцать пять минут фильма. Это явно больше, чем у меня было в рекламе кукурузных хлопьев. Позже появляется Итан. Он как всегда неотразим, но я смотрю мельком на Крега. И почему же я никогда не замечала его раньше? Точнее, замечала, но не как парня, скорее как занудливую сову, наблюдающую за всем с высоты своей ветки.
Я смотрю на его четкий профиль и выдыхаю. Придвигаюсь ближе, его лицо оказывается в нескольких дюймах от моего, так близко, что я чувствую его дыхание на своей коже. Заглядываю в его глаза-воронки, они не черные, а темно-карие, с маленькими зрачками посередине, которых, как я думала, у него нет. Я смотрю в них несколько секунд, ожидая, что он что-нибудь спросит, или скажет, что я сошла с ума, но он этого не делает. Я, наконец, дотрагиваюсь до его волос и запускаю в них руки, а после закрываю глаза и чувствую, как он прикасается к моему лицу, проводя по щеке. Его дыхание становится все ближе. Я представляю, как он поцелует меня, и покрываюсь мурашками с ног до головы, но он не целует.
Я открываю глаза и... и понимаю, что моя фантазия разыгралась слишком сильно. На экране все еще неотразимый Итан, Крег сидит рядом со мной, а я, как и прежде, на безопасном расстоянии от него. Вот только не знаю, для кого оно безопасно: для меня или для него? Что бы он сделал, если бы я действительно попыталась его поцеловать? У меня не хватит смелости это проверить. И почему такие глупости лезут в голову?
Когда фильм заканчивается, я медленно перевожу взгляд с экрана на Крега. Он сидит, обхватит подбородок большим и указательным пальцем.
– Что... что думаешь?
Он долго молчит.
– Думаю... – он замолкает не в силах подобрать слова, – сюжет мне понравился.
– Да я не про сюжет! Я про себя.
– Ты хочешь правду?
– Естественно.
Он еще немного мнется.
– Как я и говорил, не всем в этом мире быть Дикаприо...
– Тебе не понравилось?
– Я ведь не кинокритик, – он неловко усмехается.
Я открываю рот, чтобы снова начать спорить, но закрываю обратно, становясь похожей на рыбу, выброшенную на берег.
– Может, я и не лучшая в мире актриса, но явно не худшая.
Он молчит, поджимая губы.
– Ну что? – восклицаю я.
– Тебе серьезно нравится эта жизнь? Красные дорожки, на которых тебя воспринимают как вещь? Любопытные журналисты, выворачивающие смысл твоих слов наизнанку? Дурацкие фотосессии, где на тебя как на манекен вешают тряпки? Папарацци, от которых ты прячешься под капюшоном? Дом с таким количеством комнат, которые тебе не нужны?.. Тебе нравится быть частью этого общества? Это предел твоих мечтаний?
– Да, – я вскакиваю с места. – Миллионы людей отдали бы правую почку, чтобы попасть в это общество.
– И левую, чтобы выбраться из него, – парирует он и, прищуриваясь, добавляет: – Если все действительно так замечательно, почему ты проводишь вечера со мной?
Я нервно сглатываю.
– Это совсем не означает, что мне не нравится моя жизнь. Очень даже нравится. И будет нравиться еще больше, потому что Итан сделал мне предложение.
Он замирает, серьезно смотря на меня снизу вверх.
– Ты примешь его?
– Да.
– Ты любишь его?
– Да.
– А он тебя?
Я медлю с ответом, ведь думала, что больше не буду ему врать.
– Да.
Он прикусывает губу и кивает. В его глазах-воронках ничего не разобрать.
– Если так, то я не могу удерживать тебя от твоего счастья, – он нервно потирает обивку дивана дрожащими руками.
Я тоже киваю. Почему-то жду, что он отговорит меня, что попросит не делать этого. Попросит остаться...
– Уверен, вас ждет прекрасное совместное будущее, – он встает с дивана.
– Я тоже так думаю, – на глаза наворачиваются слезы. – Спасибо тебе за кофе, за подарок и за разговоры.
Я прохожу мимо него, двигаясь к выходу. На улице льет как из ведра. Я хлопаю себя по карманам в поисках телефона, но он остается в машине. Черт! Мне придется идти до нее пешком. Я стою пару минут на крыльце, а после медленно спускаюсь под дождь.
– Пеони!
Я оборачиваюсь. Крег выбегает из дома и направляется ко мне. Я чувствую, как быстро промокает моя толстовка и кроссовки.
– Ты что, собираешь идти под дождем, хотя у тебя есть машина с личным водителем?
– Да, я идиотка, – я обессилено вскидываю руки. – Ты вышел, чтобы задать мне этот вопрос?
Он молча подходит вплотную и наклоняется к моему уху.
– Не надо, – просит он тихо. – Человек, которому ты не можешь рассказать о том, кем ты была, не заслуживает тебя такой, какая ты сейчас.
Мое лицо невольно дергается. Крупные капли с силой бью по лицу.
Я закусываю губу. Пенни, та самая Пенни, которая красуется на билборде, больше всего на свете мечтает стать миссис Хоуп, но Пеони... ей нравится неудачник-бариста с пучком на голове. Но если я послушаю ее, я навсегда останусь Пеони-посудомойкой, а я больше не хочу ею быть.
– Прости, мне пора, – говорю я и ухожу, не оборачиваясь.