День 4. Кара
16
С тех пор как я стала знаменитой, я никогда не ем дома и никогда не готовлю. В перерывах между съемками Кара таскает меня по лучшим, как она говорит, заведениям Беверли-Хиллз. Китайская, японская, итальянская, французская и десятки других кухонь. Я даже не предполагала, что в Беверли-Хиллз столько ресторанов и кафе.
В японском ресторане, где мы ужинаем сегодня и название которого мне в жизни не произнести, все по высшему разряду: мини-бансаи, официантки в шелковых кимоно, меню на японском (с мелким шрифтом на латинице под иероглифами), а самое главное – вип-зона, освобожденная специально для нас.
Минут двадцать мы молчим, я жду заказ, а Кара занята делами. Когда нам приносят суши, я тут же забываю о ней.
– Завтра у тебя день рождения, – говорит Кара, но не отводит взгляда от своего мобильника.
Я довольно киваю и тянусь за суши, которые так и норовят упасть обратно в соус – я не очень хорошо умею пользоваться палочками.
– Эфово я не запуту, – обещаю я с набитым ртом.
Она исподлобья смотрит на меня карими глазами, но ничего не говорит. Я засовываю в себя штук пять подряд.
– Какие еще планы? – прожевав, интересуюсь я.
– В общем-то, единственный план – это вечеринка по случаю твоего дня рождения.
– Ну это просто...
– В четыре приедет стилист, подберем тебе что-нибудь модное, но не вычурное. Через сорок минут за работу примутся визажист и парикмахер – ты должна выглядеть идеально. В это же время внизу все подготовят для приема гостей. Часов в семь прибудут первые гости, те, что останутся минут на двадцать. В семь тридцать привезут торт...
Она продолжает перечислять все события буквально по минутам. Я хмыкаю. И к чему такая точность? Главным событием на всех моих прошлых днях рождениях было задувание свечей, которое происходило после вручения подарков, и от времени суток исполнение желания вовсе не зависело.
Я тянусь за следующей порцией, но Кара бьет меня палочкой по руке. Я ойкаю.
– Что ты делаешь? – возмущается она.
– Насколько мне известно, земляне зовут этот процесс приемом пищи.
– Сколько можно? Ты не забыла про наставление Элайзы держать себя в форме?
– Еда придает мне чувство комфорта, и в отличие от Элайзы еще ни разу меня ни в чем меня не обвинила.
Она отвлекается на телефон, и я пользуюсь моментом.
– Не вздумай напиваться до беспамятства, – продолжает она, снова переводя взгляд на меня. – Папарацци будут кружить возле дома, так что если ты вдруг решишь искупаться голой в бассейне – это увидит весь мир.
– Жаль, я как раз собиралась проблеваться на крыльце, – иронизирую я.
– Просто напоминаю, – устало заключает она. – Это, скорее, не к тебе просьба, а к Итану. Ему уже дали инструкции, но говорю и тебе на всякий случай.
– Не нужно, – обижаюсь я. – Он не алкоголик. Он напивался, потому что переживал, что наши отношения могут закончиться. Боялся потерять меня. Но сейчас у нас все хорошо.
– Естественно, боялся, – многозначительно подтверждает она.
– О чем ты?
Она мнется.
– Ни о чем... Надеюсь, ты меня поняла.
Я морщусь и принимаюсь за ужин. Она отпивает коктейль, отвечает на сообщение и откладывает телефон, но он тут же вибрирует снова.
– Уже почти восемь, неужели тебе все еще пишут по работе?
Она поднимает палец, прося тишины, и снова строчит сообщение. Ее тонкие пальцы с нюдовым маникюром быстро скачут по экрану. Я тихо хмыкаю.
– Естественно, – отвечает она минут через пять. – В моей работе нет графика пять на два с девяти до шести. Голливуд не дремлет.
Телефон опять вибрирует, а потом раздается звонок. Кара несколько секунд смотрит на экран, прежде чем ответить.
– Да... Нет, это моя ваза... Да, можешь забирать этот дурацкий стеллаж... Только «Вог» оставь – это первый выпуск... Надеюсь, когда я вернусь, тебя уже не будет... – она кладет трубку, а я так внимательно наблюдаю за ее непонятной беседой, что даже суши отходят на второй план.
– Это тоже по работе?
– К сожалению, нет, – отвечает она, нервно хватая суши.
– И как твоя семья относится к такому рабочему графику?
– У меня нет семьи, – бросает она.
Я смущаюсь.
– Точнее, теперь нет, – исправляется она. – Мой муж подал на развод неделю назад. Теперь вывозит вещи из нашего дома. Я его не виню. Как я могу иметь семью и при этом работать по пятнадцать часов в сутки? Даже сейчас, сидя здесь с тобой, я работаю.
– Ты не жалеешь?
– О чем именно?
– Что тебе пришлось пожертвовать всем ради этого.
– Всем? Единственное, чем я пожертвовала это бесталанным музыкантом, которого когда-то называла своим мужем, – он закусывает губу, призадумавшись. – Говорят, работа не обнимет тебя ночью и не вытрет слезы, но... он этого тоже не делал. Так что я выбрала более стабильный и перспективный вариант – мою работу.
– Мне... мне жаль, что так вышло. Что тебе пришлось выбирать.
– Всем приходится выбирать. Рано или поздно.
Я поджимаю губы.
– Что? – удивляется она.
– Это грустно...
– Почему же?
– Я всегда жила в любящей семье. Мне трудно представить себя совсем одной. В полном одиночестве.
– Мы все существуем в полном одиночестве. Остальное лишь иллюзия.
– Неправда, я не одинока. У меня есть родители и Итан. Они любят меня.
– Что ж, – она прочищает горло, – значит, тебе повезло.
– Почему ты так не любишь Итана?
– Что за глупости? Это не имеет ничего общего с правдой.
– Ты ведь отказалась с ним работать, поэтому ты сейчас здесь.
– У нас возникли разногласия по поводу того образа, который он показывает миру. Но он мой клиент, я не питаю к нему никаких личных чувств.
– Это ведь не так. Ты его терпеть не можешь.
– Пенни, чего ты от меня хочешь?
– Правду.
Она медлит: тяжело выдыхает и задумывается.
– Я скажу тебе кое-что, – она подается вперед, – не как твой личный помощник или менеджер, а как старшая подруга, как женщина.
Я напрягаюсь.
– Итан далеко не так идеален, как тебе кажется, он не герой твоего романа, хотя ты и продолжаешь себя в этом убеждать. Он использует тебя.
– Зачем ты говоришь мне такие вещи? Это же гнусная ложь.
– Ты попросила правды. И это правда.
– Да, он не идеален. Никто не идеален. Но он любит меня! Это я знаю.
– Он сказал тебе об этом?
– Да... да, сказал!
– Лично тебе, тебе в глаза, когда рядом не было никого вокруг?
– Нет... нет, он сказал это всему миру.
Он закатывает глаза, будто это ничего не значит.
– И он проводит с тобой свое свободное время?
– Да... – я осекаюсь, – не всегда, но да, проводит.
– Это не призыв к действию, не призыв к тому, чтобы бросить его. В моих интересах как раз таки ваш союз, а не расставание. Но ты попросила моего мнения, и я...
– Замолчи, – холодно приказываю я, сжимая руки в кулаки. – Просто помолчи.
Она затихает, и мы продолжаем ужин в тишине, которая то и дело прерывается вибрацией ее телефона.
17
Я медленно вдыхаю и выдыхаю. Спокойствие, только спокойствие. Никогда бы не подумала, что буду так переживать, стоя у входа в кофейню. Толкаю тяжелую дверь и захожу внутрь, опустив глаза. Я не стесняюсь, вовсе нет – я боюсь. Боюсь, что его там не окажется. А мне так нужно хоть с кем-то поговорить. До чего я докатилась?
Подхожу к кассе. За столиками и у барной стойки – никого. До закрытия двадцать минут. Я усаживаюсь на один из высоких стульев и жду. Тихо звучит незнакомая мне песня:
And when we get together, oh, you make me feel so cheap
But I can't help myself
Filthy impetuous soul
I wanna give it to you
Oh, just to see what you'd do
'Cause I'm so drunk on you
Baby, you're all that I want
I want you all to myself[22]
(Когда мы вместе, ты заставляешь меня чувствовать себя дешевкой,
Но я ничего не могу с этим поделать.
Грешная, неприкаянная душа,
Хочу отдать ее тебе,
Чтобы посмотреть, что ты с ней сделаешь,
Потому что я опьянен тобой.
Малыш, ты все, что мне нужно
Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне)
В последние дни моя жизнь перевернулась на сто восемьдесят градусов, а здесь так ничего и не изменилось. Все те же столы, начищенная до блеска барная стойка, кофемашина, салфетки, чашки, окна с логотипами кофейни и... Крег. Он выходит из двери с круглым окном, разминая шею. Видя меня, останавливается и морщится.
– Ты, – устало отмечает он, ничуть не удивляясь моему приходу, и выключает музыку.
– Я.
Я не успеваю больше и рта открыть, как он обратно уходит на кухню.
– Вот, – он кидает на столешницу передо мной белую сумку «Шанель». Ту самую, что я купила в первый день новой жизни и оставила здесь, когда убегала после нашей ссоры. – Ты же за этим пришла.
Я мешкаю, потому что вспомнила о ней только сейчас.
– Да, конечно, – я подтягиваю сумку к себе, продолжая смотреть на него.
– Не проверишь?
Я хмыкаю и демонстративно открываю ее, хотя меня не особо волнует, взял ли он что-то, да и все равно там ничего нет, сумка ведь новая.
– Все на месте?
– Да, – подтверждаю я, невидящим взглядом смотря в пустоту внутри.
– Тодд говорил, что ты заходила.
– Да, вчера, – я смутилась, признав это. Вот сплетник! Неужели так трудно держать язык за зубами? – Почему ты не попросил его передать сумку?
– Он бы не передал.
– Почему?
Он прищуривается.
– Думаешь, ему нужны твои автографы? Он продаст их и выручит приличные деньги.
– Он сказал, что это для его сестры и девушки.
– Нет у него никакой сестры. И никакой девушки.
– Почему... почему он так поступил? Зачем соврал мне? – возмущаюсь я.
– Быстро же ты забыла, как работала здесь за семь долларов в час.
Я думаю о том, как могла бы жить несколько месяцев на деньги от продажи этой сумки, будь я прежней Пеони. Представляю, в каком бы она была шоке, увидев, что в моей гардеробной десятки таких же.
– Почему ты сделал это для меня? Ты ведь считаешь меня круглой дурой.
– Ты ведешь себя как круглая дура. Большая разница.
Я неловко мну в руках ручку от сумки, не находясь, что ответить. Повисает неловкое молчание.
– Я не хочу больше ругаться, – признаюсь я.
– Я тоже не намерен спорить с тобой, – он прикрывает глаза и потирает переносицу. – Чего ты хочешь?
– Поговорить.
– Со мной? – его брови ползут вверх от удивления. – С неудачником, работающим баристой в кофейне?
– Можешь быть уверен, я оценила иронию.
– Разве среди твоих богатых друзей нет никого, кто мог бы тебя выслушать?
– Они не знают о моем прошлом. Никто, кроме тебя не знает. Боюсь, эти чары – или что сейчас происходит – перестанут работать, если я поделюсь с кем-то... с кем-то непосвященным.
Вот так вселенная пошутила надо мной: я имею все, что душе угодно, но каким-то образом выходит так, что мне больше не с кем поделиться, кроме как с неудачником-баристой из моей прошлой жизни. Я ожидаю, что он будет подшучивать надо мной из-за этого, но он этого не делает.
– Мне нужно закончить уборку.
– Я помогу тебе, если... если поболтаешь со мной.
– Кто ты и что сделала с Пеони Прайс? – вполне серьезно интересуется он. – Или это какой-то новый квест для богатых?
– Да нет же, я просто хочу поговорить.
– Что ж, – он выходит из-за барной стойки и подает мне щетку, – давай поговорим.
Я беру ее и подметаю. Он принимается за столы. На миг кажется, что все возвращается в прежнее русло. Это пугает меня и одновременно радует.
– Ты, наверно, думаешь, что я окончательно спятила, раз пришла, но мне вдруг стало так грустно.
– Что, твоя новая идеальная жизнь оказалось не такой идеальной, как ты представляла?
– Да нет, – отмахиваюсь я. – Она отличная. У меня есть все, о чем я мечтала, но... – я задумываюсь, прикидывая, стоит ли ему это говорить, – я скучаю по некоторым вещам из прежней жизни. Точнее, по некоторым людям. Я бы хотела, чтобы мои родители и сестра были здесь, со мной. И Мелани... моя лучшая подруга теперь ненавидит меня.
– Но ты же должна была чем-то пожертвовать ради всего этого, верно.
– Я не планировала жертвы...
– ...только почести, – продолжает он, принимаясь за другой столик.
Я не спорю.
– Поэтому я и прихожу сюда. Кажется, Мелани вот-вот зайдет после занятий и обнимет меня, – я улыбаюсь, вспоминая.
Крег подходит ближе, я поворачиваюсь и замираю на месте, оказываясь в нескольких дюймах от его губ. Он тоже удивляется этому неожиданному сближению. Я вижу это по его расширившимся на миг глазам-воронкам. Но он не пытается отпрянуть. Мы стоим так несколько секунд. Я нервно сглатываю, чувствуя его дыхание.
– У меня есть парень, – предупреждаю я непонятно зачем.
– Я не претендую на его место, – вполне предсказуемо отмечает он. – Ты стоишь на моем пути к столику.
Я неловко отхожу, пропуская его.
Приходя в себя, продолжаю машинально подметать. Через несколько минут он заканчивает со столиками и исчезает за дверью с круглым окном. Я тоже завершаю работу и возвращаюсь на прежнее место у барной стойки.
Он выходит из кухни уже в ветровке. В его руках позвякивают ключи. Он выключает свет, и мы покидаем кофейню.
– Тебя подвести? – спрашиваю я. Черный «кадиллак» стоит за моей спиной.
– В этом нет необходимости. Я живу в десяти минутах отсюда.
– Ладно, – киваю я. – Спасибо... за разговор.
– Спасибо... за уборку.
– Это было нетрудно.
– Но теперь не входит в твои обязанности, – припоминает он и усмехается.
– Мне жаль, что мы так начали. Я вовсе не считаю тебя неудачником.
– Не нужно, – он морщится, – не нужно это говорить просто потому, что я хочу это услышать.
– А ты хочешь?
Он наклоняет голову набок и на миг прикрывает глаза.
– Я хочу домой, Пеони Прайс. Я на ногах с шести утра и ужасно устал, – он прячет руки в карманы. – Так что если ты позволишь, я пойду.
– Будто я могу тебя остановить.
– Вот именно – не можешь.
Он разворачивается, направляясь в противоположную сторону от «кадиллака».
– До встречи, Крег!
Он останавливается. Я впервые называю его по имени без напоминаний и исправлений.
– Можно я приду завтра?
Он стоит несколько секунд, не шевелясь, после кивает и переходит дорогу. Он идет, не оборачиваясь, постепенно исчезая в темноте улицы.
[22] Звучит песня «You know me too well» («Ты слишком хорошо меня знаешь») группы Nothing But Thieves