Акрофобия

В браке и даже после развода Джек Торренс часто мысленно возвращался к событиям шестилетней давности, то есть к собственной свадьбе. Она проходила спонтанно и просто, но для него церемония была чем-то особенным, едва ли не главным явлением в его небогатой на события жизни.

Молодой человек закрывал глаза на то, что бракосочетание было вынужденным – в уже немаленьком круглом животике Анны теплилась жизнь, но Джек считал это лишь второстепенным звеном. Сам он, будучи по большей части человеком сентиментальным и семейным, предвкушал преуспеть в этом деле куда лучше, чем во всех остальных.

Он открыто говорил своим друзьям о том, как будет счастливо засыпать по вечерам со своей женой в обнимку, как они будут разделять все радости и невзгоды, как их дети будут расти у них на глазах, надёжно оберегаемые семейным очагом.

Окружающие лишь учтиво улыбались в ответ, ибо попросту не хотели рушить идеальный мир умелого мечтателя, потому как и сами понимали, что всё далеко не так просто. Они прекрасно знали одну старую, но по сей день актуальную истину: за всё в этой жизни приходится платить. Хочешь купить хлеб в магазине – давай деньги, хочешь сохранить семью и сделать её счастливой – плати собственным силами и нервами. Ничего не даётся даром. Впрочем, никто из них не отдавал любви столь большую роль, потому что не ощущали надобности в повторении, как они думали, одного и того же много раз. «Если я ношу кольцо, делю с ней ложе, воспитываю вместе с ней нашего сына или дочь, – думали они, – то разве это не говорит само за себя?»

Торренс до поры до времени так не считал. В каком-то смысле в нём присутствовало женское начало: он не был груб и вспыльчив, во многом предпочитал женскую хитрость мужской прямоте. Но это не имеет, разумеется, никого подтекста и означает то, что означает. Джек с такой же уверенностью мог починить двигатель в машине или разобрать засорившуюся сантехнику в доме, просто делал это несколько спокойнее.

На момент свадьбы, когда он бережно и медленно надевал кольцо на палец своей избранницы, радуясь про себя от неописуемого счастья сбывшейся мечты, и несколько месяцев после этого, до самого рождения Эрика, его жизнь была именно такой, какую он себе и представлял – неспешная и наполненная любовью.

В отличие от многих своих друзей и, может быть, даже собственного отца, он не испытывал особо восторга, когда узнал, что у него появится сын. По большей части он не хотел детей и сам себе не мог объяснить, почему. Джек видел радостную Анну, которая с восторгом занималась домом, обустраивая семейный очаг, а сам корпел на работе, зарабатывал им на жизнь, сколько требовалось, и всё у них было просто и замечательно. И в какой-то момент он заметил, что не хочет разрушать эту идиллию, эту пару. «Нам и вдвоём хорошо», – размышлял он.

Но спустя четыре месяца появился Эрик. Имя придумала новоиспечённая миссис Торренс, а Джек не возражал – ему попросту было всё равно. Он просидел тогда двадцать часов в больнице, регулярно выпивая несколько чашек кофе и осведомляясь у медсестры, всё ли в порядке. Всё прошло более-менее нормально. И мать, и ребёнок были здоровы. Вместе с молодым человеком это ожидание делили родители его жены, довольно замкнутые и неразговорчивые люди, но сильно любящие свою дочь. Они не одобряли её выбор и неоднократно об этом говорили, но в конце концов просто свыклись с ним. Не можешь решить проблему – поменяй к ней отношение, как говорится.

Когда Джек в первый раз после родов увидел свою супругу, бледную и измученную, но улыбающуюся, в белой палате с младенцем на руках, то ничего не испытал, словно увидел каждодневную обыденную картину. Анна, улыбаясь тонко и ярко, как это умеют делать только матери с новорождёнными на руках, подозвала мужа к себе и протянула ему свёрток со словами:

– Познакомься, малыш Эрик. Это твой папочка.

Мужчина приподнял руки и взял малыша, аккуратно поддерживая головку. Он решил, что должен держать крепче, иначе уронит младенца и причинит ему вред. Но маленький Эрик лишь приоткрыл рот и сделал некое отдалённое подобие улыбки. Отец невольно улыбнулся в ответ и подумал, почему-то именно в тот момент, что обязательно научит этого парня кататься на велосипеде. Он купит ему самый дорогой велосипед ещё в раннем возрасте и будет наблюдать, как малыш, неуклюже переминая ножками, сдвинется с места.

Джек посчитал эту мысль глупой и тут же с улыбкой на устах вернул сына жене. Она просидела с ним ещё несколько минут, шепча ему что-то и совершенно не обращая внимания на спутника жизни и даже на своих родителей, которые искоса глядели на внука. Наконец пришла медсестра и чуть ли не силой забрала младенца. Мать просила ещё немного времени, но та категорически отказала, потому что новорождённый, хоть и здоровый, первые несколько дней нуждается в надлежащем больничном уходе.

Анна проводила его жалостливым взглядом, и только медсестра скрылась за дверью, тут же начала говорить, что не доверяет этим врачам и что они не могут вот так просто забрать её ребёнка. Торренс попытался возразить, но наткнулся лишь на однобокую непробиваемую стену, имя которой – материнская любовь. Женщина прыснула на него едким взглядом, сказав, что тот ничего не понимает. Следующие несколько часов она то и дело бранила медиков на чём свет стоит; Джеку это в конце концов надоело, и он едва не накричал на жену. Тёща жестом остановила его и попросила выйти вместе с ней в коридор. Мужчина был уверен, что Анна даже не заметила его ухода.

– Вам не стоит сейчас злиться, Джек, – сказала мать Анны, поправляя большие очки в широкой оправе. – Она очень устала и теперь ещё сильнее любит своё дитя. Не требуйте сейчас от неё благоразумия.

«Его нельзя будет требовать ни сейчас, ни потом», – вспомнит Джек спустя шесть лет, но тогда он лишь сказал:

– Но ведь она же не сошла с ума. Неужели она думает, что доктора хотят сделать с нашим ребёнком что-то плохое? Это бред. К тому же, так забирают новорождённых у всех, и не говорите мне, что она этого не знала, она за время беременности перечитала кучу книг об этом, там наверняка упоминались все тонкости.

– Джек, милый, – тёща улыбнулась, и Торренс удивился, заметив, что все зубы у неё к шестидесяти шести годам были целы. – Вы не женщина, не женщина-мать. Вы отец, и вам не понять, что она чувствует. Анна рожала двадцать часов, с перерывами, с ужасными болями и схватками, она буквально оторвала частицу себя. А вы что делали? Просто сидели и пили кофе? Не больно-то тяжело.

Джек улыбнулся ей, и на душе стало легче. В тот момент дверь открылась, и из палаты вышел тесть, уставший, с затекшими глазами и осунувшимся лицом. Он вяло улыбнулся обоим и сказал:

– Она наконец-то заснула. И не мудрено, столько времени молоть такую чушь.

Мать лишь фыркнула, развернулась и пошла к кофейному автомату, пробурчав напоследок что-то вроде: «Эх, мужчины». Отец Анны пожал зятю руку, поздравил его с рождением сына и предупредил, что пойдёт немного поспит, ибо от кофе его уже тошнило.

Через три дня они забрали ребёнка – и мать, и младенец были в порядке. Родители Анны пробыли с ними ещё несколько дней, помогая советами, но по большей части просто надоедая им своим присутствием. Когда родственники уехали, Джек с облегчением вздохнул и постарался поскорее забыть о них, как о ненужном подарке.

Забота о ребёнке, о которой Торренс так много слышал от своих женатых друзей, касалась его только в самой отдалённой и номинальной мере, потому что его спутница жизни, какой бы она ни была уставшей, всё равно находила в себе силы подойти к малышу, спеть ему песенку, покачать на руках и так далее. Молодой человек предлагал, даже настаивал на своей помощи, но она только отмахивалась.

К мужу женщина и вовсе охладела. За день она перекидывалась с ним лишь парой десятков слов. Тот старался не обращать внимания и думать о другом – о работе, в конце концов. Но в итоге по вечерам, когда он приходил домой и видел на столе лишь скудный, холодный, как сердце своей жены, ужин, то невольно возвращался к размышлениям об их браке.

Так продолжалось несколько месяцев. Мужчина терпел, молчал и всегда, переступая через небольшую гордость, находил в себе силы спокойно улыбнуться и уйти.

Спустя шесть месяцев после рождения сына случилось происшествие, положившее начало концу.

Однажды ночью супружеская пара проснулась от неистового детского крика, который, как газ, заполнял всю квартиру. Жена вскочила и побежала к деревянной, с красивыми решётками, кроватке сына и обнаружила, что Эрик лежит весь в холодном поту и плачет.

Анна схватила его на руки и бешеными глазами посмотрела на мужа:

– Что с ним? Что с ним, Джек?

Молодой человек стоял, как вкопанный, наблюдая за криками собственного сына.

– У него что-то с животом, Джек, ему плохо, – женщина положила младенца в кровать и распеленала. – Тихо, тихо, сынок, всё будет хорошо, мама рядом.

Только она дотронулась до его живота, чтобы перевернуть, как Эрик издал истошный крик и дёрнулся, выскакивая из материнских рук.

– Боже мой, боже, – взмолилась женщина, убирая руки.

Торренс наконец опомнился и с сильным волнением побежал к телефону. Через несколько секунд чёрная трубка радиотелефона оказалась у него в руке; другой он открывал блокнот.

– Доктор Эрнби, Джозеф Эрнби, – шептал Джек, перелистывая записную книжку, пока страницы метались перед ним белой пеленой.

– Джек, чёрт тебя возьми, – девушку трясло, как в горячке, и она едва выговаривала слова. – Какого хрена ты там копаешься? Найди этот чёртов номер, найди!

Наконец супруг отыскал его и, положив блокнот перед собой нужным разворотом, начал набирать.

– Уйди прочь, – рявкнула женщина, едва не падая с ног. – Дай мне сюда телефон, три дня номер набирать будешь. Эрик, боже мой... Боже мой...

Анна выхватила телефон, хотя набрать оставалось всего две цифры. Чёрная пластмассовая трубка вырвалась у мужчины из рук и упала на пол, разлетевшись на несколько кусков. Аккумулятор, белый, с азиатскими надписями, улетел в сторону.

– Я ненавижу тебя, слышишь, ублюдок, ненавижу!

Девица схватила его за грудки и ударила по лицу, рассекая губу. Джек отпрянул, будто перед ним была не его жена, а вор с ножом. Обезумевшая упала на пол, и лихорадочно, под собственный плач и рёв сына, доносившийся из кроватки, трясущимися, как у алкоголика, руками начала собирать разбитый телефон, приговаривая при этом: «Ублюдок, никчёмный ублюдок! Ненавижу!!!»

Единственное, что пришло Торренсу в голову, когда он осознал поломку телефона, это то, что ему нужно попросить другой у соседа.

Эрик по-прежнему кричал, иногда делая перерывы на пронзительный плач. Его отец выбежал в коридор, схватил со стола ключи и быстро отпёр ими дверь.

На лестничном пролёте мерцал бледный свет отработавшей свой срок лампы.

Когда мужчина кинулся к небольшому белому звонку, то нечаянно оступился о велосипед этого самого соседа и едва не упал, придерживаясь руками за небольшую низкую полку. Джек про себя выругался, распрямился и дотянулся до звонка. Его пальцы с нажимом опустились на кнопку секунд на тридцать. За своей дверью он по-прежнему слышал крики и стоны, сливавшиеся воедино.

Вскоре стукнули замки соседской двери, послышалось ворчание, и дверь распахнулась, раскрывая перед собой небольшой уютный коридор с оранжевыми, похожими на зарево, обоями. Перед Джеком стоял едва проснувшийся сосед с замыленными глазами:

– Торренс, какого чёрта? – он широко зевнул. – Что у вас там случилось?

– Телефон, – выпалил Джек. – Мне нужен телефон.

Мужчина инстинктивно протянул руку, желая получить трубку.

– Хорошо, – сказал сосед, искоса глядя на него, – только объясни, в чём дело.

Сосед пошёл по коридору, и Джек вошёл за ним, ощущая приятную тишину. Вокруг было мирно и спокойно. Поправив синюю ночную рубашку, сосед снял трубку с телефонного аппарата и протянул её внезапному гостю.

– Плохо с сыном, – ответил тот, инстинктивно пытаясь взять записную книжку. – Дьявол! Я не помню номер доктора, я за блокнотом.

Торренс скрылся за дверью и через секунду оказался у себя дома. У него вдруг появилось ясное ощущение, что его сын умер. Он прислонился к стене и едва не упал, душимый неожиданным представлением. Где-то в комнате послышался плач, и мужчина заставил себя встать. Сердце его то колотилось со скоростью автоматной очереди, то замирало, будто собиралось умереть.

Джек зашёл в комнату и увидел жену, сидящую на кровати с тусклым, бесстрастным взглядом и с Эриком на руках. Она не обратила на мужа никакого внимания, даже взглядом не повела, когда он вернулся. Молодой человек нащупал на стуле записную книжку, не отводя взгляда от матери с ребёнком. Открыв её, он нашёл нужный номер и стал медленно набирать его, будто взял телефон впервые.

Анна резко подняла голову и широко улыбнулась с тем же бессмысленным взглядом:

– Он умер, Джек, – сказала она. – Мы не спасли его.

Мужчина закончил набирать номер, и в трубке послышались гудки. Когда до него донеслись эти слова, телефон едва не вылетел из рук.

– Он не мог, – прошептал он, слушая откуда-то издалека монотонные, как удары молотка, электрические сигналы, – он не болел. С ним всё в порядке.

Девушка вновь усмехнулась и опустила голову к ребёнку, вглядываясь в его лицо.

Из трубки донеслось сонным, приглушённым голосом:

– Джозеф Эрнби у телефона.

– Да, мистер Эрнби, – дрожащим голосом ответил Торренс. – У меня с сыном плохо. Боли в животе. И они не прекращаются.

– Понял, – сказал доктор, хрипя в трубку. – Вызывайте врачей, такое бывает. Если что, его могут даже забрать на пару дней в больницу, так что не волнуйтесь. Как он сейчас?

«Мёртв».

– Он успокоился, – механическим голосом, как у автоответчика, произнёс Джек.

– Это хороший признак, думаю, ничего серьёзного. Можете пока дать ему те таблетки, который я вам советовал, помните...

Мужчина бросил трубку. Слушать этот приторный голос было невыносимо.

– Я должен был думать о таблетках, – прошептал Джек, – я должен был...

Анна тем временем уже лежала без сознания, откинув голову на край кровати и разведя руки в стороны. Её муж подумал, что она тоже мертва.

Джек подошёл к ним и как-то непривычно, будто во сне, посмотрел на всё произошедшее. Он почти не ощущал реальности, его голова была, как надутый гелием воздушный шар, большая и пустая. Сражённый невыносимой усталостью, Торренс припал к ногам жены и больно ударился коленом. Вместе с болью он почувствовал тепло женского тела и ритмичные удары сердца, отстранённо подумав, будто о ком-то другом, что она жива.

Найдя в себе силы, чтобы встать, мужчина вытянул руки и аккуратно забрал у матери младенца. Он решил, что сына ему нужно куда-нибудь спрятать, чтобы медики его не нашли и не подумали, что он, Джек, убил собственного ребёнка.

– Я лишь забыл о проклятых таблетках, – шептал он и ощущал, как чувство реальности возвращается к нему, будто после похмелья, а по лицу его текли громадные слёзы.

Торренс успел дойти до конца комнаты, к проходу в коридор, когда осознал, что держит не всё ещё теплый труп, а по-прежнему живое существо. Эрик тихо, с надрывом вдыхал и выдыхал.

Отец остолбенел, и в один момент у него перед глазами пронеслось всё, что случилось за эту ночь. Телефон, крики, сосед, звонок доктору, «смерть» сына, потерявшая сознание Анна. Джек споткнулся о коляску и упал, но при этом успел сгруппироваться, чтобы не задавить сына. Плечо больно впилось в острый край тумбочки, и через чёрную футболку просочилась кровь. Мужчина облокотился о стену и прижал к себе ноги, будто чего-то боялся, и ещё раз посмотрел на младенца. Маленький, закутанный в полотенце, с красным, похожим на громадный помидор лицом и бледными худенькими ручками, он теперь лежал у отца на груди и просто спал.

Джек на какой-то момент ощутил себя в зазеркалье, в другом мире, но ему, в отличие от многих, дали шанс вернуться назад. Но в Бога он не верил.

Торренс обнял малыша крепче и прижал к себе. Он жаждал слышать, как бы в подтверждение, монотонный стук его маленького сердечка. Молодой человек и сам не помнил, сколько времени так просидел. Позже врачи сообщили ему, что всего минут пятнадцать, хотя для него тогда прошла целая вечность.

– Как я боюсь, – шептал Джек, припав лицом к сыну. – Как я не хочу тебя потерять. Как я ошибался. Боже мой. Боже мой.