Акрофобия

– Эй, Джек, вы меня слышите? – послышался голос Моусли.

Обвиняемый опомнился и повернулся к адвокату, мотая глазами.

– В чём... дело?

– Судья уже вернулся. Сейчас будет зачитывать приговор. С вами точно всё в порядке? – с подозрением, достойным лучшего психолога, спросил юрист.

Торренс кивнул и заверил его, что всего лишь задумался.

Судья перебирал бумаги, готовился к речи. Джек был немного взбудоражен своими воспоминаниями, и реальность показалась ему довольно скользкой и неприятной.

Служитель закона встал, поправил усы, и начал говорить:

– Суд не может вынести какой-либо вердикт без показаний Генри Тора, главного свидетеля обвинения. Доказательств, предоставленных прокурором, недостаточно для обвинения Джека Торренса в столь тяжком преступлении. Я назначаю следующее заседание на двадцать третье октября и уже со слов мистера Тора, если он, конечно, явится, суд сможет сделать нужные выводы. Заседание объявляется закрытым.

Судья ударил молотком по дощечке, как аукционер, и все пришедшие стали медленно и вяло расходиться.

Джек посмотрел на свою бывшую жену. Она торжествовала – откинувшись на стуле, её лицо казалось самым едким и мерзким в этом зале. Даже когда дело было в её шляпе, и её оппонент понимал это даже без юридического образования, она могла наполнить своё лицо слепой ненавистью к нему. Положив документы в сумку, она пожала руку прокурору и пошла к выходу.

Торренс отвернулся и посмотрел на Мендока. Тот сидел, скрестив руки на груди с довольно усталым видом. В то мгновение Джек вдруг явно увидел, как же стар был его друг. Годы не только оставили свой вечный след сединой, покрывшей, как снежная пурга, его голову, но и выкроили его лицо морщинами и вялостью.

– Джек, – обратился Моусли, дёргая его за рукав.

Тот обернулся и едва не сбил рукой стакан с водой.

– Осторожней, – адвокат выдавил из себя улыбку. – Пока все идёт не так плохо, могло быть и...

– Успокойтесь, Деррик, – сказал молодой человек, с волчьей грустью опуская глаза. – Вы делали свою работу. Вы молодец. Спасибо.

Юрист открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но его подзащитный развернулся и пошёл к выходу, крепко опираясь на трость.

Аэрон сказал ему, что поедет на такси вместе с ним; им было по пути. Когда они выходили вместе с толпой, Джек увидел Анну, которая с нервным видом держала у уха телефон. Наконец, видимо не дозвонившись, она с проклёнами бросила сотовый в сумку и села в машину. Торренс мог поклясться, что звонила она Генри. Но все эти мелочи его теперь не особо волновали.

Он забрался с Мендоком в такси, и они поехали. Джек сидел молча почти всю дорогу, положив голову на плечо и глядя в окно на то, как огоньки фар, прожекторов и ярких ламп мечутся по стеклу, как мотыльки. Город, казалось, горел во всём этом, а путник из средневековья подумал бы, что для такого освещения потребуются десять тысяч свечей.

У самого дома доктор спросил у Торренса, наклонившись и стараясь заглянуть ему в лицо:

– Скажи мне честно, Джек, ты веришь в успех? Веришь, что на следующем заседании Генри так же не будет? Веришь, что судья таки поверит нашим доводам?

– Да, – ответил мужчина, хотя мысленно отрицательно покачал головой.

– Я понимаю, – Мендок лихорадочно искал слова, – ты устал и...

– Да, док, – с раздражением сказал тот, поворачиваясь к нему, – я устал. Я правда чертовски устал.

Психотерапевт замолчал. Через минуту такси подъехало к его дому. Аэрон попрощался с попутчиком и вышел, провожая взглядом машину до самого угла, где она благополучно скрылась.

«Мы все устали, сынок, мы все», – подумал старик, ища ключи от дверей.

В одиночестве Джеку было гораздо лучше. Молчание, царившее вокруг него, только расслабляло, как горячая ванна. Водитель молчал, но по радио крутилась музыка. В салоне звучали то грустные душевные песни «Битлз», то горькие, как сама жизнь, песни Фрэнка Синатры.