Акрофобия

Джек Торренс сидел перед дверью в зал суда. Муниципальный суд выглядел, как древний особняк викторианской эпохи: высокие потолки, большие люстры, аккуратно побеленные стены и большие прямоугольные уходящие вверх окна. Стулья были старыми, скрипучими и неудобными, а над каждым таким рядом сидений стояли светильники в форме газовых ламп с флаконами, похожими на изображение огня.

Красиво, но мужчину это ничуть не трогало. Его нога немного побаливала, но к этой боли он привык. Если сидеть или недалеко прохаживаться, то всё нормально, но стоит походить чуть дольше, как каждый шаг превращается в пытку, будто бы тебе на ногу надели цепь с ядром.

К трости Джек тоже привык, вот только спина немного болела, потому что теперь для удобства он ходил в полусогнутом виде. Мысли, которые когда-то, должно быть, тревожили его отца, вроде собственной неполноценности и отсутствия некоторых возможностей, например бега, он тут же откинул, потому что понимал: всё это сводит с ума. Торренс много думал о тех людях, которые не могут ходить вообще, о самых тяжёлых инвалидах, у которых даже рук нет. Или просто тех больных (таких он видел в больнице предостаточно), у которых каждый вздох сопровождается болезненными ощущениями. Он помнил один факт, который ещё давно услышал в каком-то выпуске новостей – человек, который потерял две руки, научился ездить на велосипеде. Он до сих пор держал эту картинку в голове.

Пока молодой человек лежал в больнице, к нему наведывались некоторые коллеги. Их визитам он был рад, но они очень быстро его утомляли. Кроме них заходили ещё Генри и доктор Мендок.

Генри пришёл с пакетом продуктов и до самых последних секунд их короткого разговора старался сделать вид, что того разговора на кухне не было.

Джек поблагодарил друга за всё, но то, что хотел сказать, произнести всё же не смог.

– Я думаю, что должен сказать тебе спасибо ещё кое за что. Как-то раз ты дал мне визитку с именем психолога, который должен был излечить меня от акрофобии, помнишь?

– Да, – ответил Генри.

– Он помог мне, и теперь я действительно не боюсь смотреть вниз. Сколько раз я боялся это сделать, а теперь я свободен. Этого я вовек не забуду, поверь. Но тебе не стоит стараться задобрить меня, принося эти фрукты. Через несколько дней я приковыляю на разбирательство, и мы будем с тобой по разные стороны судебного процесса.

Посетитель вздохнул и опустил голову. «Почему я должен унижаться? – думал он. – Зачем я тогда всё подписал? Чтобы сейчас быть между двух огней?»

– Ты будешь говорить, как я, – продолжал Торренс, наслаждаясь своей речью, – жестокий отец, из мести скинул своего сына с обрыва. Это будет зажигательная проповедь. Люди возненавидят меня. Может быть, захотят моей смерти, как нелюдя, жестокого...

– Хватит, довольно, – сказал Генри, отступая назад, как от чудовища. – Мне и так плохо. Я не хотел всего этого...

Он выбежал из палаты, а человек на больничной койке рассмеялся. «Пускай бежит», – подумал он.

Позже приходил Мендок с новостями от адвоката. Джек много раз благодарил его за помощь, но заранее говорил, что не особо верит в успех дела.

– Неужели ты не хочешь вернуть сына? Неужели ты не хочешь воспрепятствовать действиями твоей жены?

– Хочу, конечно, – Торренс с грустью глянул на костыль, который лежал у двери, – но что я сделаю? Я много говорил в порыве злобы, но в часы спокойствия понимал, что шансы малы.

Мужчина заложил руки за голову, будто загорал, и стал смотреть на белый потолок.

– Генри мне говорил, что они предупредили Эрика о том, что я заболел, – продолжал Джек. – Хоть часть жалости и здравого смысла у них осталась.

– Что говорят врачи? – спросил Мендок.

– Ничего страшного, если ты об этом, – Джек повернулся к другу. – К суду я уже смогу стоять на ногах с палкой.

– Это хорошо, – Аэрон осёкся, – я имел в виду...

– Я понимаю, – Джек пожал доктору руку. – Ты много для меня сделал. А теперь мне надо отдохнуть.

Когда Мендок, попрощавшись, вышел, Торренс выключил свет в палате и стал смотреть в окно, в котором горели, как разноцветные солнечные зайчики, блики далёких огней от фар машин. Город жил бурной и торопливой жизнью. Он никогда не останавливался и не оглядывался назад, он терпел боль и ненастья, с надеждой в душе ожидая счастья.

Мужчина повернулся и закрыл глаза. Через пару недель всё должно решиться.

Теперь, когда эти недели прошли, Джек сидел в коридоре здания суда, разглядывая свою трость. Недорогая, но хорошая на вид, с металлической основой, похожей на стрелу, и с шарообразной ручкой.

К нему подошёл чернокожий человек в костюме, и Джек поднял голову.

– Мистер Торренс? – спросил он.

– Да. Он самый, – Джек удивленно улыбнулся.

– Меня зовут Деррик Моусли, Аэрон говорил о вас.

– Кто?

– Мистер Мендок. Ваш друг. И видать, хороший, раз так печётся о вас.

– Ах, ну да, – мужчина виновато улыбнулся, – я совсем забыл. Я ждал его самого.

– Он один из наших фигурантов, он тоже придёт.

– Фигурантов?

– Да. Он будет убеждать судью в том, что вы не смогли бы скинуть своего сына в реку, потому что боялись высоты.

Джек открыл рот, но говорить ничего не хотел. Он сжал трость и облокотился на спинку.

– Простите, если я вас чем-то задел, мистер Торренс, но такова моя работа, я всё говорю начистоту. Вы должны мне доверять.

– Да-да, – задумчиво сказал Джек, водя по рукоятке пальцами по часовой стрелке, – я всё понимаю.

Моусли сел рядом с ним, открыл чемодан и стал рассматривать бумаги. Он перебирал их одну за другой, перечитывал, что-то тихо шептал, будто молился. Спросив у одного из прохожих, сколько ещё будет длиться разбирательство с Герриком, он получил такой ответ:

– Уже заканчивают. Старику дали пять лет. Жестоко, но справедливо.

Деррик поблагодарил его и обратился к Джеку, который тем временем сидел нога на ногу, тупо глядя в стену:

– Сосредоточьтесь, мистер Торренс. Скоро всё начнётся.

Джек обернулся, рассеянно кивнул и встал, чтоб немного размяться. Состояние его мышц было гораздо лучше состояния ступни, но они иногда затекали.

В тот момент в коридор вошла Анна. В пальто, с завязанными в пучок волосами и почти без макияжа – так она больше всего была похожа на саму себя: жесткую, скользкую, строгую к себе и окружающим женщину, которая смотрит свысока на всех, кроме своего сына. «Если бы у неё не было Эрика, она была бы просто невыносимой тварью», – подумал её бывший муж.

Когда Анна увидела его, с тростью, со слегка согнутым старческим видом, она вмиг остановилась. Её лицо по-прежнему было непреступным, но глаза... На какой-то момент Джеку показалось, что они сожалели.

Он сухо кивнул ей, но женщина лишь прошла мимо в другой конец коридора. Рядом с ней шёл прокурор – высокий, атлетического телосложения афроамериканец в чёрном костюме с треугольными пуговицами.

Наконец-то через десять минут с грохотом открылись двери, и из зала заседаний повалил народ. Репортёры, простые зеваки, юристы – все они сегодня закончили свою работу. Под журналистские вопросы последним выводили подсудимого под конвоем – лысеющего толстого старика с пышными усами. Он старался сохранить как можно более спокойный и непринуждённый вид, но по его лицу градом тёк пот, а жилка на виске нервно пульсировала. Он нехотя отвечал на вопросы журналистов, пытаясь как можно быстрее протиснуться вперед, прочь от всего этого шума.

Когда вся эта сумбурная процессия удались, всех участников следующего заседания попросили войти в зал. Он был ещё больше и шире, чем коридор, и чем-то напоминал внутреннюю часть церкви. Позади стояли многочисленные стулья для посетителей, за ними ещё два ряда таких же, но только для свидетелей. Чуть дальше, посередине, было место для выступлений, похожее на трибуну, по бокам – столы, справа для обвиняемого и слева для подсудимого. Упираясь в стену, в самом конце стояла ложа для судей, возле них – места для присяжных, по шесть с каждой стороны.

Обе стороны присели и начали работу. Был слышен шёпот и возня, служащие повсюду сновали с чашками кофе и газетами, а присяжные и судьи перебирали бумаги, переговариваясь друг с другом.

Джек сел за старый дубовый стол, поставил рядом трость и скрестил руки на груди. Адвокат разложил бумаги, положил рядом с ними синюю авторучку и начал готовиться. В руках у него появился толстый блокнот в мягком чёрном переплёте, в нём были все записи по ведению дел. Он строил план работы, бормоча что-то себе под нос. Прокурор о чём-то перешёптывался с Анной, она кивала и давала какие-то документы.

В зале начали собираться люди. Среди них Торренс увидел и своего психотерапевта. Тот пытался протиснуться к местам для свидетелей. Там уже сидел доктор, который оперировал Эрика.

Мендок для начала подошёл к Джеку и сказал:

– Жуткая погода, очень жарко. Как вы тут?

– Нормально, – пробормотал Моусли, переворачивая очередную страницу.

Он был полностью занят своим делом. Аэрон присел на корточки рядом с Торренсом.

– Как твоя нога?

Мужчина наклонился к нему:

– Более-менее. Вы уже обсуждали с адвокатом свою речь?

– С Дерриком? Да. Всё будет хорошо.

Доктор похлопал Джека по плечу, как старого друга. Тот благодарственно улыбнулся. Его нога болела, но не больше, чем обычно. Мендок вернулся на своё место, а через десять минут начался процесс.

– Всем встать. Суд идет, – послышался громкий голос пристава.

Вошел судья, все находившиеся в зале встали. Джек опёрся на трость.

– Сегодня слушается дело об обвинении Джека Торренса в покушении на жизнь своего сына, Эрика Торренса. Господин прокурор, зачитайте обвинение.

Прокурор встал, откашлялся, взял своими огромными чёрными, как у землекопа, руками папку с документами и со слов «Уважаемый суд!» начал зачитывать обвинения.

Сбросил с выступа, душил руками, храбрый Генри Тор спас ребёнка от садиста – всё это Джек уже слышал. Он молча сидел, стараясь поймать взгляд Анны. Она сидела за столом, немного отодвинувшись от него и скрестив руки на груди, как возмущённая леди из дамских романов. Её бывший муж даже улыбнулся. Она посмотрела на него, но тут же опустила глаза. Молодой человек торжествующе смахнул со лба пот и налил в стакан, который стоял у него на столе, газированной воды. Жара была невыносимой. Многие присяжные в тот момент наблюдали за ним, кто-то из них шептался, указывая на обвиняемого пальцем. Они рассуждали.

Джек перестал улыбаться и спокойно дослушал речь. После этого судья задал ему типичный вопрос:

– Признаёте ли вы себя виновным в этом преступлении, мистер Торренс?

Мужчина привстал и уверенным голосом сказал:

– Ваша честь, господа присяжные, уважаемое обвинение и свидетели – я не признаю себя виновным и сделаю всё, чтобы доказать правду.

По залу прокатился гул голосов, который тут же стих. Анна привстала и собиралась что-то сказать, как обычно, что-то плохое, судя по лицу. Но прокурор, удивлённый рвением пострадавшей, жестом приказал ей сесть. Она повиновалась, однако взгляд её пылал ненавистью.

– Каламбур, – прошептал Моусли так, чтобы клиент его слышал.

Эта дама не переставала его удивлять.

– Не удивляйтесь ничему, – серьёзно сказал Джек, вертя в руках стакан.

Деррик что-то записал себе в блокнот.

Этот суд уже потому можно было назвать необычным, что главный свидетель, которого обвиняемый формально должен был бояться, Генри Тор, не явился на заседание вообще. Анна каждые несколько минут нервно оборачивалась в сторону выхода, что-то горячо доказывала прокурору, но главного свидетеля всё не было. Мендок и доктор, оперировавший Эрика – единственные находившиеся на скамье свидетелей. Оба выглядели довольно усталыми, то и дело поёрзывали. Вместо Генри Тора первым свидетелем, который встал на место допроса, похожее на трибуну, был врач Эрика. Положив правую руку на Библию, а левую на сердце, он поклялся говорить только правду. Доктор выглядел нервным и утомлённым, его голова дёргалась, речь была отрывистой и на слух неприятной. При этом он постоянно протирал лицо платком, от чего тот стал почти сального цвета.

Фактически, как позже Джеку сообщил адвокат, этот человек не сказал на суде ничего существенного. Он лишь повторил то, что уже было у судьи на столе – результаты лечения, куда врачи заносили все наблюдения за здоровьем Эрика Торренса.

После того, как доктор закончил свою речь, он попросил разрешения уйти, и судья, видя его плачевное положение, отпустил его. Врач, волоча ногами, словно краб, вышел из зала заседаний. Дальше выступила Анна. Едва не задыхаясь от той желчи, которая кипела в её душе, она с напором требовала от судьи рассмотреть показания мистера Тора, раз его нет в зале. Присяжные с удивлением и некоторым возмущением слушали её дерзкие речи, но Джек, наблюдая за всеми ними, знал, что во время вынесения приговора они всё спишут на её материнские страдания. Он понимал, что есть определённая категория людей, которые всегда, несмотря ни на что будут вызывать жалость у присяжных, и мать, которая борется за своего ребёнка, к таким, конечно, относилась.

Судья поправил свои большие усы и нехотя согласился рассмотреть документ, несмотря на протест адвоката. Сверив подписи, он зачитал его на весь зал. И в тот момент Джек понял, как же он был прав. Лица присяжных, по большей части зрелых или стареющих людей, которые умеют жалеть и осуждать больше, чем думать, устремили свои взгляды на него. Кого они видели в нём? Убийцу, жестокого мстителя, коварного и подлого человека, который своим спокойствием ещё больше убеждает всех в своей ненормальности. Они молчали, сидели прямо и уверенно, и молодой человек заглянул каждому из них в глаза. Страх, непонимание, будто бы они глядели в пасть какому-то чудовищу, – вот, что там было. «Жалкие люди, – подумал Джек, стиснув кулаки, – от их слов рушатся судьбы и пропадают мечты».

Анна заплакала, но Торренс не видел в ней и доли скорби. Слёзы её были наиграны и неестественны, как плохой дебют молодой актрисы, а её бывший муж был едва ли не единственным человеком в этих стенах, кто осознавал это. Женщина взяла платок, медленно вытерла солёные подтёки со щёк, выпила стакан воды и положила руки на стол. Она так же манерно кивнула судье и тот продолжил:

– Теперь мы должны выслушать свидетеля защиты. Доктор Аэрон Мендок? Верно?

– Да, ваша честь, – Моусли встал и поклонился, как слуга.

Психотерапевт не спеша, но при этом явно нервничая, вышел на помост, где десять минут назад умирал от жары его предшественник. Этот выглядел явно лучше. Аэрон положил руку на Библию, сказал нужные слова, и начался допрос.

Адвокат, так и не сев, спросил у свидетеля:

– Итак, мистер Мендок, вы утверждаете, что Джек Торренс не мог совершить этого преступления?

– Совершенно верно, – спокойно ответил старик.

Он смотрел прямо на судью.

По залу опять прокатился гул, теперь его отголоски были слышны из ложи присяжных. Все эти граждане недоверчиво смотрели на доктора. «Что ж, – подумал Джек, поглядывая на них, – если бумажка с показаниями одного убедила их в моей виновности, может быть, слова другого убедят их в противоположном?»

– На основе чего вы делаете такие выводы? – спросил прокурор с лёгкой насмешкой.

Он чувствовал себя хозяином положения.

– Мистер Торренс проходил у меня лечение. В течение двух с половиной недель он старался излечиться от акрофобии.

Анна выпрямилась и с интересом слушала терапевта.

– От чего? – спросил судья, наморщив брови.

– Ах да, – Мендок ударил себя по лбу, но выглядело это живо и естественно, – акрофобия – боязнь высоты.

Повсюду разлетелся новый гул. Этот был уже сильнее и чётче. «Хороший знак», – шепнул Деррик. Джек кивнул и продолжил слушать.

– Человек с таким недугом не сможет и близко подойти к обрыву, а тем более что-то там делать.

– В каких отношениях вы с мистером Торренсом? – спросил прокурор.

Улыбка с его лица улетучилась, а вид стал более приземлённым. Он походил на умную обезьяну, которая делала сложный выбор: что есть первым, банан или апельсин.

Старик немного растерялся, по его лицу пробежала тень неуверенности, но он быстро её скрыл.

– В довольно неплохих. Мистер Торренс показал себя сильным и упрямым человеком на наших занятиях. И это при том, что во время первых наших встреч он не мог нормально стоять на пожарной лестнице на высоте второго этажа.

– Высота той впадины, ваша честь, гораздо больше, – вставил представитель защиты.

– Мы вас поняли, – сказал судья.

Он казался немного взбудораженным. Джек думал, что до выступления Мендока жрец правосудия тоже склонил чашу весов в сторону заботливой мамочки. Теперь всё могло перемениться.

– Ещё вопросы будут?

Наступило молчание, за ним – шуршание листков.

– Нет, Ваша честь, – одновременно выпалили Моусли и прокурор.

Служитель фемиды трижды ударил молотком, будто стучал к кому-то в дверь, и объявил, что удаляется на совещание.

– Сколько в среднем идут такие совещания? – спросил Торренс.

– Где-то полчаса или час. Не более, – ответил Деррик, сворачивая бумаги.

Джек поймал на себе взгляд Анны. Так, наверное, глядел бы леопард, который поймал лань в свои когти. Женщина улыбалась, но чёрт его возьми, если бы теперь она сама верила своей едкой, как у гиены, ухмылке.