Акрофобия

Тор вышел из палаты и звонкими шагами прошёлся к тому креслу, на котором, закрыв лицо руками, похожий на спящего, сидел Джек.

Он поднял голову, и взгляд его сделался чётче.

– Как он, Генри? С ним всё будет хорошо?

Генри присел рядом, сложив ладони на коленях.

– Да, его жизни сейчас ничего не угрожает.

Оба замолчали. Торренс сжал руки в кулаки и, прикусив нижнюю губу, которая и без того распухла от удара, сказал:

– Я ничего не мог поделать. Ведь ты, – он хотел сказать «понимаешь», но это было бы ложью, – ты знаешь. И ты видел меня. К тому же он мой сын. Неужели ты думаешь, что за своего сына?..

– Да, Джек, я помню. Ты болен.

– Я... – он не любил называть это таким словом, но возразить было нечего.

– Сейчас с ним сидит Анна, – сказал Генри после минутной тишины. Где-то в конце коридора закричал младенец, и Джек вздрогнул.

– Она не пустит тебя. По крайней мере, сегодня.

Отец Эрика, тяжело вздыхая, достал бумажник и вынул оттуда все деньги, что были.

– Это на лечение. Остальное отдам завтра.

Его друг молча взял деньги.

Джек посидел ещё несколько минут рядом с Генри, а потом встал, поправил рубашку и пошёл к лифту.

– Я завтра опоздаю, – сказал он тяжёлым, как стук молотка, голосом.

Тор глянул в сторону палаты, где сейчас лежал его пасынок, а над ним заботливо склонялась жена. «Беда, – подумал он, вставая, – и надо же всему так паршиво обернуться».

*******

Джек сидел за своим столом в большом офисе, который уже несколько лет принадлежал одному из филиалов биржи. Помещение было огромным и занимало целый этаж, а гранью между одним и другим столом служила невысокая белая перегородка, на которую во время обеденного перерыва сотрудники любили ставить чашки кофе, беседуя друг с другом.

Маленькая стрелка часов только что миновала цифру два, и работа закипела с новой силой. Работники что-то говорили, повсюду бегали с докладами и папками, на столах у всех валялась куча бумаг и файлов, где-то в углу лежали ручки, а компьютеры выдавали уже тошнотворные ко второй половине рабочего дня числа в узких столбцах.

Высоко, на уровне своей головы, Джек держал большую красную папку, где были расписаны доходы отдельных фирм за текущий год. Он должен был их сравнить и написать доклад о перспективах этих биржевых единиц, но его голова совершенно отказывалась здраво мыслить и включаться в работу. Глаза, красные и с расширенными зрачками, то и дело хотели закрыться из-за бессонной ночи, проведённой в раздумьях и угрызениях совести, а мешки и бледность лица дополняли эту столь очевидную картину жизни.

Вчера Торренс смог уснуть лишь после того, как в одиночестве допил вторую бутылку водки, отключившись где-то около часа ночи. Утро, которое, должно быть, оказалось самым не простым в его жизни, он встретил в компании с умывальником, в котором бедолага оставил следы своей вчерашней попойки. Держась за стены, чтобы не упасть от дезориентации и всё ещё бушевавшего в нем спиртного, он вернулся в спальню, где заметил другие признаки алкогольной деградации: грязная обувь на кровати, помятые вещи в углу и перевёрнутое кресло, за которое Джек ухватился ночью, чтобы не свалиться, как и сейчас, когда возвращался из кухни в спальню. В комнате было очень душно, и когда мужчина пошёл открывать окно, ему в ногу врезалось что-то твёрдое. Это оказалась бутылка, которую он бросил сюда после распития. Она со звоном стукнулась о комод и издала резкий звук, от которого уши с жуткого похмелья могли взорваться.

Джек, ругая себя, открыл дверь на балкон. Холодный воздух заменил смрад духоты и этилового спирта. Присев на стул, он стал припоминать события вчерашнего дня. Все это время он ощущал их, чувствовал их присутствие где-то близко, но не мог увидеть, сказать о них точно.

Но занавес открылся и облачил перед ним жуткую картину происшествия с Эриком, крики Анны, яркий больничный свет и голос Генри, который говорил, что с его сыном всё хорошо. И только потом, как будто в качестве эпилога, появилась единственная радостная картина вчерашнего вечера – запуск воздушного змея. Мужчина закрыл лицо руками и едва ли не заплакал. Он молил Бога, чтобы это был лишь пьяный сон, чтобы сейчас его сын позвонил ему и спросил, как дела. Но реальность не проходила, а лишь укоренялась в его сознании и делалась более яркой и от того всё более болезненной.

Торренс не помнил, как оделся, как добрался на работу и как заставил себя начать хоть как-то выполнять свои обязанности, не глядя при этом коллегам в глаза. Мужчина стыдился себя и ненавидел одновременно.

Он видел Генри лишь раз. Они работали на разных этажах, так что даже при обычных обстоятельствах виделись не часто, а уж теперь-то Джек думал, что друг избегает его, потому что, возможно, презирает, ненавидит или даже боится.

Такие мысли строили полную галиматью в его голове, и он отказывался от них.

Когда маклер просмотрел почти весь документ, и картина финансового положения их фирмы стала более или менее ясна, он открыл у себя в компьютере текстовый редактор и стал набирать отчёт. Это оказалось легче, чем он предполагал, и даже приятнее, потому что цифры имеют потрясающее для несчастных людей свойство – выбивать из головы все лишнее и не нужное.

Его пальцы застучали по клавиатуре, голова прояснилась, а на лице появилась небольшая улыбка, похожая для многих на насмешку. Когда почти половина доклада уже была готова, работяга услышал позади себя шаги. Он обернулся и увидел Генри, несущего в руках два стаканчика кофе. Чашка кофе в офисных отношениях – верный признак желания поговорить. Это стало в некотором роде правилом.

– Держи, – сказал Тор.

Джек отхлебнул два глотка не без удовольствия. Он любил этот напиток.

– Как ты? – спросил Генри, подвигая к себе стул и садясь на него.

Торренс поставил чашку на стол.

– Нормально, – выдавил он.

Впервые у него сейчас появилось желание послать Генри к чёртовой матери и продолжить писать отчёт, лишь бы только не возвращаться к наболевшей теме.

– У Эрика всё нормально. Он в стабильном состоянии, – говорил собеседник, глядя на маленькие кофейные волны, которые бились о круглые стенки чашки.

– Это отлично, – ещё один глоток из чашки.

«Либо говори, зачем пришёл, либо иди работать», – подумал Джек, мысленно давая ему минуту.

Тот постучал стаканом по столу дважды и наконец поставил его, подбирая слова.

– Послушай, Джек. Я тут вот что подумал...

А Джек подумал, что именно такое выражение лица бывает у людей с проблемами желудочно-кишечного тракта, и от этой глупой, неуместной мысли он едва сдержал смешок.

Генри достал из левого кармана рубашки небольшую яркую визитную карточку и положил её на стол. Собеседник взял её и прочитал: «Психотерапевт, доктор Аэрон Мендок».

Тор внимательно смотрел на Джека. Он хотел угадать ответ до того, как губы его друга зашевелятся.

– Неужели ты думаешь, – спросил Джек с нарастающим напором, – что я никогда не пытался?

«Неужели ты думаешь, что мне это самому нравится?»

– Судя по тому, что ты до сих пор страдаешь этим...

– Заткнись, – взревел Джек и ударил кулаком по столу.

Стакан кофе подпрыгнул и упал на бок, вылив недопитые остатки на стол. Раздраженный мужчина лихорадочно смахнул его, выкинул в мусорное ведро и убрал бумаги от мокрого места.

– Прости, – тихо сказал Генри.

На них смотрели люди, только что любопытством оторвавшиеся от работы в самых нелепых и забавных позах.

– Просто, – сказал Джек, гася в себе гнев водой терпения, – это действительно больно. Если даже ты так считаешь. Знаешь, когда-то почти те же слова сказала моя мама. Они все хотели помочь. Все, кто знал...

Торренс закрыл лицо руками, но не от слёз, а от бешеной усталости. Ему хотелось зарыться головой в землю, никого не видеть и не слышать, забыться в потоке алкоголя и табачного бреда.

Генри встал, поправил костюм и, наклонившись, добавил:

– Помочь себе можешь только ты.

И ушёл.

Джек ещё долго смотрел другу в след. «Что ты знаешь, ублюдок?» – подумал он. Мужчина нащупал рукой визитку, с ненавистью скомкал её и выкинул. «Умник хренов», – добавил он про себя.