Глава 2. «Язык вражды»
Утро началось с камня.
Он влетел в палатку, как посланник войны, с глухим стуком ударив по металлической ножке койки. Надя резко подскочила, сердце бухнуло в грудь и подпрыгнуло до глотки. Сон сорвался с неё, как сброшенное покрывало.
За тонкой тканью палатки — смех. Низкий, хрипловатый, такой же сухой, как воздух на этом пыльном пятачке земли. Где-то рядом звучали приглушённые голоса, и все они были мужские.
— Вставай, принцесса, — донёсся голос, в котором пряталась ухмылка и командирская сталь.
Она рывком распахнула полог.
Перед ней, как сцена театра абсурда: Корш — всё тот же непробиваемый, с бесцветными глазами, которые, казалось, прожигают сквозь пыль и кожу. За его спиной — трое бойцов. Один держал в руках ведро, в котором вода плескалась с предательским холодом.
— Попробуешь — умрёшь, — процедила Надя сквозь зубы, прищурившись. Как кошка, которую разбудили в плохом настроении.
Боец заколебался. Молча глянул на командира.
— Лей, — бросил Корш, даже не повернув головы.
Вода с хлюпаньем вылилась на землю — ровно в сантиметре от её босых ног. Крупные капли отскочили на ткань штанов, пробрались под подол. Холод тут же впился в лодыжки.
Надя моргнула. Медленно, почти лениво подняла бровь.
— Разочаровал. Или это твой способ флиртовать?
Корш смотрел пристально, будто сканировал её на предмет трещин.
— Проверял реакцию, — наконец сказал. — Видите, — повернулся он к бойцам, — не орёт, не ноет. Может, и правда сгодится.
Как мебель. Как старая винтовка, которую ещё не списали.
Она вернулась внутрь, тяжело опускаясь на койку, дрожащими руками достала сигарету. С первой затяжкой пришла злость. Она действительно едва не закричала.
Скоро не останется даже этого "едва".
-Позже, в штабе
— Координаты, Кравец! — пальцем, испачканным в графите, Корш тыкал в карту. — Где у них блокпост?
Наушники давили на уши. Из рации сыпался поток слов — ломаные фразы, акценты, перескакивающие частоты. Как вязкий суп из шума и напряжения.
— Они говорят... о грузовиках. С юга. Что-то про движение.
— Это не ответ, — в голосе Корша не было ни раздражения, ни злости. Только сухая обида на глупость мира.
Надя сняла наушники, швырнула их на стол:
— Я не волшебник! Они не говорят: "Мы тут, вон на том холме, стреляйте по нам!" Они шифруют всё! Даже когда кашляют!
Тишина сгустилась. Один из бойцов неловко переступил с ноги на ногу.
Корш наклонился, поднял наушники и, не глядя на неё, протянул.
— Переводи.
Без криков. Без угроз. Только этот сухой приказ, как плеть из двух слов.
Надя сжала зубы, взяла гарнитуру и снова надела. Говорить не хотелось. Кричать — да. Плевать — тоже. Но она слушала. Потому что знала: сейчас, возможно, решается чья-то жизнь.
Ночь.
Они не говорили часами. Только треск костра и шорох песка под подошвами.
Надя сидела, растирая замёрзшие пальцы. Её ладони пахли пылью и металлом. Сигарета давно прогорела. К горлу подбиралось ощущение — сгусток усталости, который невозможно проглотить.
За спиной — шаги. Корш.
Он бросил ей сухпаёк.
— Ты ошиблась.
Она даже не посмотрела.
— Я спасла вам задницы.
— Они говорили про грузовики с мукой.
Надя вскинулась, глаза полыхнули.
— А я должна знать все их коды, да? Откуда мне знать, что "дети" — это "мука", а "грузовик" — это вообще «тихий час»?
Он сел напротив. Лицо в тени. Только глаза — два ледяных пятна.
— Да.
— Тогда научи, чёрт тебя дери, — прошипела она. — Научи, а не кидай ведрами и обвинениями.
Он молчал. Секунду. Две. Потом резко встал.
— Завтра. В пять. Не проспи.
Ушел в темноту, как будто и не было разговора. Как будто это было пробуждение.
Надя взяла коробку из-под сухпайка и запустила ему в спину. Не попала. Плевать.
Рассвет.
Она вышла из палатки ровно в пять. Небо только начинало бледнеть, песок под ногами был холодным, как обида.
Корш ждал, облокотившись на броню БТР. Руки в карманах, спина прямая. Солдат, собака войны. И её — в этой непарной связке — всё больше принимал за боевую единицу, а не за «принцессу».
— Ты всё ещё здесь, — бросил он.
— Удивительно, да? — фыркнула Надя. — Даже не сбежала.
Он кивнул и открыл дверцу бронетранспортёра: — Поехали. Учиться.
Машина рванула с места, подкидывая на кочках. Металл вибрировал под ногами. Внутри пахло потом, пылью и чем-то табачно-горьким.
Надя вцепилась в поручень, но не выдала ни звука. Ни одного. Только дыхание — ровное. Живое. И не сдающееся, мать его.
Корш смотрел вперёд. Спокойно. Но уголок его рта дрогнул.
Почти незаметно. Почти как уважение.