Глава 1. «Нежеланное прикрепление»
Пыль въедалась в кожу с такой жадностью, будто пустыня пыталась запомнить её по клеточкам. Надя не успела вдохнуть — раскалённый воздух тут же ударил в горло, обжёг лёгкие, и она закашлялась, прикрывая лицо ладонью. Горячий ветер, будто уличный хулиган, с размаху швырнул в неё пригоршню песка. Мелкие крупицы вцепились в ресницы, заползли за воротник, начали скрипеть на зубах.
— Отлично, — процедила она, морщась. — Добро пожаловать, Наденька, в ад на минималках.
Перед ней — рваный ландшафт военной зоны. Палатки, выстроенные вкривь и вкось, ржавая техника, моторы на холостом хрипят, как пьяные старики. Возле броневика трое мужчин в форме грузили ящики с небрежной слаженностью. Один — высокий, с медной щетиной на загорелой шее — бросил взгляд поверх плеча.
— Где тут у вас принимают новых? — крикнула Надя, голос её прозвучал, как выстрел в пыльную тишину.
Боец даже не обернулся. Только махнул рукой куда-то за штабную палатку, будто отмахивался от назойливой мухи.
Надя стиснула зубы и потащила за собой чемодан. Каблуки проваливались в рыхлую землю, каждая неровность была как пощёчина здравому смыслу. Но она не позволила себе сдаться. Это мой последний протест. Последний отпечаток нормальной жизни. Последняя пара туфель, которая помнит, как я смеялась в кафе, а не прислушивалась к гулу вертолётов.
Командный пункт оказался контейнером цвета облупленного металла, с треснувшим стеклом и кособокой дверью, которая зарычала на петлях, как старый пес. Внутри — жарко и тесно. В углу — вентилятор, дохлый как муха. На столе — разобранный пистолет и ладони, ловко крутившие затвор.
Он не поднял глаз. Просто сказал: — Корш.
— Кравец. Надежда, — ответила она, выпрямившись и скинув с плеч пыльную сумку.
Теперь он посмотрел. И в этих тёмных, бездонных глазах, где отражался порох и бетон, она почувствовала... он уже всё понял. Без лишних слов. Без анкет.
— Гражданская?
— Лингвист.
— Домой.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что если не я, то пришлют мальчишку, который переведёт «заложники» как «туристы». А потом вы получите не миссию, а массовое убийство.
Он не ответил сразу. Только уголок губ дёрнулся в кривой гримасе. Улыбкой это не назовёшь. Ближе к волчьему оскалу.
Проверка пройдена, — поняла она. Или только началась?
— Три дня.
— Что?
— Через три дня ты уедешь сама.
По позвоночнику пробежала тонкая, ледяная змея. Он не кричал, не угрожал. Просто констатировал факт. Словно она — не человек, а ошибка, которую система скоро исправит.
— Держите пари? — бросила она, не моргнув.
Он молча достал из-под стола бутылку виски и поставил между ними, как шахматную фигуру.
— Мои три дня начинаются завтра, — сказала она твёрдо и вышла, хлопнув дверью так, что от треска задрожали стены контейнера.
Снаружи несколько бойцов переглянулись. Один тихо присвистнул.
— Каблуки, — пробормотал другой. — Ну-ну.
Позже. Ближе к вечеру.
Первое задание не заставило себя ждать. Через два часа её выдернули из душного вагончика, где она пыталась распихать вещи в полку и не расплакаться от усталости.
— Слушай, — Корш сунул ей гарнитуру. — Переводи.
В ухе затрещал эфир. Голоса — хриплые, на фоне стрекотали двигатели. Кто-то говорил быстро, сбивчиво. Рядом хохотал ещё один.
Надя сосредоточилась.
— Они... — она глотнула воздух, — ...говорят про грузовик. С детьми. На трассе. Что-то про товар... и «оставить до вечера».
Корш резко повернулся к ней.
— Ты уверена?
— Да.
— Если ошибёшься...
— Я не ошибаюсь!
На этот раз она закричала. От напряжения, от страха, от той жгучей уверенности, что если она сейчас спасёт хоть одного — это уже будет стоить всего её унижения, всей этой проклятой командировки.
Они выехали через пять минут. Шум моторов перекрыл сердце. Страх выбил стержень в груди, но она сидела молча, сжав зубы, как будто ехала на фронт, а не просто "переводила".
Небо становилось тяжелым, цвета мазута. Надя стояла посреди дороги, в пыли и чужих следах, сжимая в руках чужой бронежилет. Тяжёлый, потный, пахнущий металлом и потом.
Корш остановился напротив. Смотрел долго. Как будто хотел что-то сказать, но передумал.
— Ну что, — тихо произнёс он. — Первый день.
Надя выпрямилась.
— Я ещё не начала, — ответила она и подняла подбородок, будто бросала вызов не ему, а всему этому выжженному миру.
Корш кивнул. Без ухмылки. Без комментариев. Просто ушёл, оставив после себя шлейф гари и невысказанного: Держишься, чертова переводчица.
А Надя осталась стоять. На краю чужой войны. В каблуках и с новым правилом на сердце:
Она не сдастся. Ни за три дня. Ни за тридцать.
Война началась.
И она собиралась её выиграть.