Город пахнет тобою...

— Фрау Марта, добрый день, — улыбнулась я открывшей дверь женщине.
— Мари, моя девочка, — обрадовалась она, пропуская меня в квартиру. — Какая ты красивая сегодня! Как тебе идет этот цвет. Мой бог, почему ты так не одевалась раньше? — Я была одета в шелковое ярко-синее платье с очень глубоким декольте и изящными бретельки, которые подчеркивали линию плеч и ключицы. Между лифом и юбкой — черная кружевная вставка ручной работы, расшитая бисером. Сама юбка — солнце-клеш, чуть ниже колена, низ расшит черным шнуром, рисунок что-то вроде тонких побегов и усиков плюща, изящные листики тоже вышиты черным бисером. Стоило оно почти четыреста евро, о чем я узнала только на кассе. Но в момент, когда я его увидела, у меня даже руки задрожали от желания иметь такое. И я бы его купила, даже если бы оно стоило полторы тысячи, оставив себе только десять евро на дорогу из Шереметьево до ближайшего метро. Платье село, как влитое, словно на меня шили. Продавщица, умничка девочка, тут же крутанула меня еще на сто пятьдесят евро на новый не менее красивый кружевной бледно-голубенький лифчик, стринги и черную переливающуюся каплю на тонкой цепочке белого металла для украшения, в уши пошли капельки поменьше. Да, вот так мы и пойдем сегодня гулять со Штефаном, тут же решила я. На подарки фрау Марте, Саше и Штефану денег почти не осталось. Зато я стала чертовски красивой! И мне не терпится кому-то похвастаться.
— Нравится? — покрутилась я перед ней в гостиной. Юбка красиво заиграла. Саша скакала вокруг и радостно тявкала, виляя хвостом.
— Ты необыкновенная, — вполне искренне восхитилась она. — Какой сегодня праздник?
— Я свободна. И очень счастлива. И приняла наконец-то решение. Оно тяжело мне далось, но так будет лучше для меня.
— Я вижу. У тебя глаза блестят, и румянец, и ты просто вся светишься.
— У меня для вас тоже есть подарки. Это Саше, — протянула женщине ошейник со стразиками и меховую накидку для прогулок зимой. Она умильно взмахнула руками и заохала. — А это вам, — Оренбургский платок был завернут в фольгу и завязан красным бантом. Я вынесла все мозги продавщице в сувенирной лавке, ковыряясь в шалях. — Это из России. Для вас с любовью.
Фрау Марта развернула подарок и расплылась в счастливой улыбке. Сложила платок и накинула на плечи. Начала медленно кружится по комнате, затянув по-русски с жутким акцентом:
— Калинка-малинка, малинка моя! Калинка-малинка! Ах, калинка-малинка!
Я рассмеялась. Принялась хлопать ей и подпевать.
— Покружись еще, девочка, дай я на тебя посмотрю, — попросила она. На лице улыбка, в глазах слезы.
Я красиво развела руки в стороны и начала плавно двигаться. А ведь когда-то в прошлой жизни я занималась восточными танцами и отлично танцевала танец живота. Боже, у меня была такая интересная жизнь, наполненная увлечениями и друзьями, смехом и радостью! С завтрашнего дня все в моей жизни станет хорошо. Девочка-веточка нашла свое счастье и завтра проснется совсем другая — новая, восхитительная, сексуальная, притягательная. А сейчас маленькая репетиция. Я — шикарная женщина. Свободная женщина. Самая лучшая женщина на свете. Все девки, как девки, одна я королева!
— Мари, скажи, а что ты решила с тем мужчиной? — фрау Марта села на стул и сложила руки на животе. Мисс Марпл собственной персоной.
— Ничего. Он решил, что нам надо расстаться, о чем мне и сообщил. Что я могу сделать?
— Мари, ты любишь его.
— Конечно, люблю, — небрежно тряхнула я головой. — Но для него любовь, судя по всему, — это лампочка в подъезде, которую можно легко разбить и так же легко заменить на другую, никто и не заметит. Удачи ему.
— Ты все еще злишься на него. Позвони ему, поговори.
— Что я ему скажу?
— Правду. Скажи, что улетаешь домой, что любишь его, скучаешь. Позвони, просто позвони. Попроси приехать и проводить.
Я недовольно рассмеялась, сложив руки на груди.
— Мари, когда-то очень давно я безумно любила одного мужчину. Он был моим первым мужчиной. Мы расстались из-за глупости, он обидел меня, я точно так же сбежала от него из Австрии в Германию. Он просил меня вернуться, говорил, что не может без меня жить. Но я была слишком гордой, чтобы простить его. Мне казалось, что у меня еще будут другие мужчины, лучше этого, они будут меня любить, носить на руках, боготворить. И они были, носили и боготворили. Только я больше так и не смогла никого полюбить по-настоящему, когда от одной мысли теплом наполняется живот, а в груди приятно тянет. Иногда мне кажется, что руки до сих пор помнят бархат его кожи и шелк его волос. Если бы я, старуха, могла это исправить, то вернула бы все назад и прожила свою жизнь счастливо. По-настоящему счастливо. — Я открыла рот, чтобы возразить, но она остановила меня жестом. — Мари, я бы в свои двадцать точно так же сказала старой карге, которая бы вздумала учить меня жизни, что это не ее дело, и пусть убирается в ад со своими советами, но послушай старую каргу — позвони ему. Прошло время, вы многое подумали, обдумали и решили, возможно, он раскаивается в своих словах, просто дай ему еще один шанс, хотя бы один, не отвергай его.
— У него было три недели на то, чтобы найти меня. Ровно двадцать два дня на то, чтобы найти меня и поговорить. Я считаю, этого достаточно для решения подобных вопросов. Он ничего не сделал, хотя мог. Тема закрыта. Вы разрешите мне вечером погулять с Сашей? Я бы хотела пройтись со Штефаном. Он очень хороший и... Если бы я не любила другого, то обязательно бы полюбила его. Но... Я хочу, чтобы этот вечер был для него хорошим и веселым. Хочу быть собой, радоваться и смеяться. Разрешите?
— Конечно, Мари, конечно. Ты только дай ему шанс, позвони. Просто позвони.
Я покачала головой.
— Он при чужих людях назвал меня содержанкой и блядью, хотя прекрасно знает, что я много работаю, отказалась от всего ради него, и эти десять месяцев жила только им, его мыслями, его проблемами, его жизнью. Он сделал это при женщине, которую привел среди ночи в нашу квартиру и с которой, видимо, планировал хорошо провести остаток ночи в нашей постели. Я не буду ему звонить. Я — самодостаточная, красивая девушка, у меня неплохая карьера и меня ждут коллеги и друзья. Дома я могу позволить себе многое. Я не купаюсь в роскоши, как он, но на хлеб с маслом мне хватает...
— Не надо оправдываться, — остановила она меня. — Ты слышала, что я тебе сказала. Мне семьдесят два года. Я жалею о своем поступке пятьдесят лет. Я не дала ему шанса и жалею об этом. Поверь, это не то же самое, что жалеть о сделанном. Это гораздо хуже.
— Я подумаю, — вяло растянула губы.
— Подумай.
Но дома мне было некогда думать. Я собрала сумку, прибралась в квартире, накрыла на стол. Времени совсем мало. Платье висело на плечиках на дверце шкафа и все так же безумно мне нравилось. Биллу бы оно тоже очень понравилось. Я в нем очень хорошенькая. Подарок для Штефана — это то, в чем я сильно сомневалась, потому что хотела подарить не какую-то банальность, а что-то на память. На память обо мне. Поэтому, пока я сайгаком скакала по КаДеВе, восьмиэтажному крупнейшему в Европе торговому центру, ломая голову, что можно купить мужчине, у которого все есть, меня и осенила эта бредовая мысль. Пришлось нестись в художественную галерею. Ее я увидела сразу. Мы просто встретились с ней взглядом — два одиночества, которые очень нуждались в доме. Ее звали Йена. У нее были огромные зеленые печальные глаза, шоколадные волосы, на голове беретка, как у истинных француженок, короткая юбка, длинная жилетка поверх белой рубашки, на руках кружевны митенки, а на ногах тяжелые ботинки. Йена — это авторская кукла необыкновенной красоты. Кукла, чем-то похожая на меня. В магазине игрушек я купила для нее кресло-качалку и маленькую рыжую собачку, похожую на шпица. Я посадила Йену у окна в гостиной, около ног положила собачку. Попросила их помогать Штефану и поддерживать его. Мне так не хотелось оставлять его одного, а на Йену, казалось, я могла положиться. Ну, вот и всё. Можно лететь домой. Я обвела тоскливым взглядом гостиную. Прижилась я тут. Если бы я могла его полюбить, то обязательно бы полюбила. Штефан такой хороший и достойный мужчина. Ничего, я буду звонить ему из России, и он обязательно приедет ко мне в гости, а там видно будет.
— Вот знаешь, я многие месяцы не хотел возвращаться домой. Придешь — тишина, темнота, запах одиночества. А сейчас не хочу задерживаться в офисе, зная, что дома меня ждет ужин, вечерняя прогулка с собакой, веселая болтовня. Я так ценил свою свободу, а сейчас боюсь потерять свою зависимость, — пробубнил Штефан с набитым ртом, активно уплетая блины.
— Ты с утра-то чего такой дерганый был? Все-таки из-за встречи?
— Нет. Встреча нормально прошла. Мы контракт подписали. Герр Йохансон даже в детали не стал вчитываться. Просто боюсь, что тебе дадут разрешение на выезд, и ты уедешь. Я приду домой, а тебя нет. Я так за эти две недели привык к тебе, что даже не понимаю, как можно прийти домой, а тебя не будет.
Я отвернулась.
Он несколько секунд смотрел на меня, а потом тихо спросил:
— Тебе дали разрешение на выезд?
Кивнула.
— Надеюсь, ты не завтра улетаешь? — мрачно спросил он. — Оно ведь действительно в течение какого-то времени, да? Недели две? Я смотрел на сайте российского посольства.
Вместо ответа принесла ему билет.
— Штефан, я не могу остаться, — начала говорить очень тихо. — Я хотела, правда. Хотела остаться еще на пару дней. Но не могу. У меня что-то с головой происходит. У меня галлюцинации. Мне кажется, что за мной следят. Я чувствую чужие взгляды, меня как будто загнали в угол, загнали и давят со всех сторон. Я с Сашей ведь не просто так таскаюсь по улицам. Стоит мне встретить парня хотя бы отдаленно похожего на моего, и я иду за ним следом, жадно ловя каждое движение. Тот мальчик, который приходил, Даниэль... Он очень похож на брата моего парня. Мы с ним были очень близкими друзьями. Даниэль очень похож на него. Я обманула тебя тогда. В тот вечер я общалась с братом моего парня. Я видела его в каждом жесте, в каждом слове. Мне хотелось прижаться к нему и жаловаться на его брата-урода. И за занавеской в квартире соседей на первом этаже я видела его, понимаешь? Те плакаты — мне казалось, что я вижу его, свою чашку, свой ноут, песню, которую напевала ему, когда только вернулась из Москвы. В магазине мне не плохо стало, в магазине мне показалось, что все полки обклеены картинками с видами нашего дома. Штефан, я схожу с ума, понимаешь? Я не пошла с тобой в Аквадом и зоопарк потому, что боялась опять словить галлюцинацию. Это страшно, понимаешь?
— Понимаю. Я бы хотел тебе помочь...
— Это невозможно. Пока я в Германии, он будет жить во мне.
— Ты улетаешь в час ночи? — щурился он все еще разглядывая билет.
Кивнула.
— И вещи уже собрала?
— Там мало.
— Да, я знаю.
— Я отвезу тебя в аэропорт... Черт у нас всего четыре часа осталось. Так мало... Почему ты утром ничего не сказала?
— Не хотела тебя расстраивать.
— Я понял.
Штефан как-то сразу засуетился, начал хмуриться. Торопливо вытер руки и губы.
— Мы гулять-то пойдем? Ты же хотела... — подорвался с места.
— Пойдем, — улыбнулась кокетливо. — Я только переоденусь.
— Хорошо. Я за Сашей схожу.
Свернула джинсы и блузку, убрала все в сумку. Надела новые трусики и лифчик. Распустила волосы и взбила их руками. Нет, так не пойдет. Завернула «улиткой» на затылке, выпустив концы. Уложила челку и выпустила тонкие височные прядки. Вышло очень даже неплохо, учитывая, что у меня нет ничего для укладки, кроме расчески и лака для волос. Хорошо. Глаза я нарисовала еще до прихода Штефана. Лишь слегка поправила, освежила лицо. Платье. Блеск для губ. Немного духов. По черной капельке — на грудь и в уши. Те самые туфли, что он мне купил. Я походила в них днем по квартире — вот идеально подобрал! И каблук хороший, и колодка удобная. Жаль, что сумочки нет, сюда бы подошло что-нибудь маленькое и изящное. Но сумку я покупать уже не стала, так как у меня дома их полно, а сейчас мне в нее класть нечего. Стояла, смотрела на себя в зеркало и грустно улыбалась. Конечно, понимаю, что ты не виноват в моих глюках, я сама себя довела, но звонить все равно не буду. Фрау Марта права, я потом тысячу раз пожалею о своем решении, я буду жалеть о нем каждый день и каждый час, многие годы, но ты сам мог всё изменить и ничего не сделал. А я уже не способна ничего изменить.
Мы бродили по парку. Я видела, что Штефан открыто любуется мной, нежно улыбается и постоянно хватает за руку. Он выглядел, как влюбленный мальчишка. От этого становилось тепло. Я кокетничала и отвечала ему игривыми взглядами. Старалась быть той веселой девушкой, которой была всегда, немного стервой, самоуверенной и нежной. Я заставила себя не думать о Билле, пряча грусть за широкой улыбкой и постоянной болтовней. Рассказывала Штефану о Москве, о том, как мы будем зажигать в лучшем столичном клубе. Обещала познакомить со своими друзьями и обязательно притащить к себе на работу. Штефан обещал приехать. Кажется, в Москве есть их отделение. Он приедет, обязательно приедет. От этого опять становилось хорошо — значит, мы будем общаться дальше, ниточка не порвется. Мне очень хотелось сохранить нашу дружбу.
— Ты очень красивая, — остановился он. Притянул меня за талию к себе. Я не смутилась, но мне это явно не нравилось, опустила голову. Он взял мое лицо в ладони и поднял к себе. Большие пальцы прошлись по щекам. Штефан улыбался — очень мягко и нежно. Легко коснулся губами моих губ. Потерся кончиком носа о мой нос. — Ты очень красивая, — повторил на выдохе, отпуская меня.
Шаг назад, опуская голову и закусив губу. Щеки горят, губы жжет, словно их перцем намазали.
— Пойдем со мной, — потянул за руку, широко улыбаясь.
— Штефан... — тихо попробовала отказаться я.
— Пойдем. Мне в голову пришла замечательная идея. Идем, тебе понравится, обещаю.
— Может быть, домой? — робко.
— Нет-нет! Я давно хотел это сделать. Идем.
— Куда?
— В ресторан. Я хотел отвести тебя в свой любимый ресторан. Тебе понравится, обещаю. Прощальный ужин. Тебе понравится, — он говорил быстро и очень нервно. Такое ощущение, что за эти полтора оставшихся часа он спешит сказать всё-всё, боится опоздать или что-то забыть, хочет прожить несколько дней сразу. Несколько дней, которых нам не хватило. Которых я лишила нас. Прости, Штефан, я могу сделать вид, что люблю, но не хочу врать, разреши мне остаться твоим другом, не проси большего.
— А Саша?
— Не страшно.
— Но уже половина десятого.
— Мы успеем, тут рядом. Доверяй мне.
Фраза подействовала на меня магически. Я тут же засеменила следом. Саша весело замоталась на поводке впереди, словно знала, куда мы идем. Вот же егоза!
Ресторанчик оказался маленьким и очень уютным. За столиками сидело человек десять, оно и понятно — сейчас понедельник, кто ходит по ресторанам в понедельник на ночь глядя. В помещении царил полумрак. На столах, покрытых белоснежными скатертями поверх тяжелых бордовых бархатных, в тонких стеклянных вазах стояли красные розы, а рядом длинные белые свечи. Мягкие уютные кресла. Тяжелые бархатные гардины на окнах. На малюсенькой сцене за белым роялем мужчина в черном фраке играет что-то легкое, классическое. Такое удивительно уютное камерное место, куда я бы с удовольствием заглядывала почаще.
Саше постелили салфетку, и собака развалилась в кресле. Я сидела спиной к сцене и наслаждалась болтовней Штефана. Он перестал нервничать, беспрестанно курить и наконец-то расслабился. Даже взгляд стал спокойнее, не таким сумасшедшим. Я заказала большую чашку ирландского крем-кофе, тирамису и фруктовый салат со взбитыми сливками. Штефан взял нам вино, себе «Цезарь», сухарики и пиво. Я плохо представляла, как он будет пить пиво с вином (впрочем, как и я буду пить кофе с «Бейлис» и все тем же вином), но хозяин — барин.
— Обещай, что будешь звонить и писать, хорошо? — взял он мою руку в свою и погладил ладонь.
— Обещаю.
— И обещай, что, если тебе еще раз придет в голову идиотская мысль сбежать куда-нибудь без денег и документов, ты приедешь ко мне.
— Обещаю.
— Вот ни о чем не думая, не боясь, просто сядешь на поезд и приедешь ко мне.
— Хорошо.
— Я — твой друг. Я хочу, чтобы ты знала это. Ты можешь на меня положиться и рассчитывать. Хорошо? Мой дом — твой дом.
Кивнула и улыбнулась.
— Как жаль, что ты уезжаешь. В выходные приезжает сестра. Я так хотел вас познакомить. Я рассказывал ей о тебе. Она очень хотела с тобой познакомиться.
— Штефан, ты так говоришь, как будто я улетаю на Альфу Центавру. Я бы не хотела терять с тобой контакт. И обещай мне, что ты обязательно найдешь время и прилетишь в Москву хотя бы на выходные. Я очень хочу познакомить тебя со своими друзьями. И мой дом — твой дом. Если тебе нужна будет помощь или еще что-то... — Взяла визитку кафе из салфетницы и написала ему свои телефоны и электронный адрес. — Вот, пожалуйста, тоже не забывай мне писать и звонить, хорошо? Обещаешь?
— Обещаю. — Коснулся губами моих пальцев. — Ты очень хорошая. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива.
За спиной раздался гитарный перебор. Я закрыла глаза, прислушиваясь, не в силах сдержать довольную улыбку. Как хорошо, что он привел меня сюда. Эта мелодия, местами очень знакомая, как будто согревает что-то внутри, то, что совсем замерзло и, похоже, умерло окончательно.
— Понимаешь, я бы не позволил тебе уехать, если бы знал, что так будет лучше для тебя. Я бы никому больше не позволил приблизиться к тебе, если бы знал, что это поможет тебе. Я бы все сделал для того, чтобы ты была моей. Приложил бы массу сил, но заслужил бы твое доверие и любовь. Я знаю, что это бесполезно, что ты любима и, увы, любишь. Я просто хочу, чтобы ты улыбалась по-настоящему, как тогда, когда увидела Даниэля, так похожего на брата твоего парня. Прошу только об одном — останься.
— Не могу... — выдохнула я, слушая мелодию и млея от удовольствия.
Мелодия звучала такая знакомая, такая любимая. Еще не оформившиеся слова-образы поднимались из самых глубин памяти, звучали где-то в душе, и даже складывались в какую-то песню. Я только не очень понимала в какую, лишь непроизвольно двигалась в такт, чуть раскачиваясь. Штефан сегодня такой красивый. Я бы обязательно его полюбила. Когда-нибудь.
— Мари... — накрыл мою руку своею. Жалобно заглянул в глаза.
— Я не могу остаться, — грустно улыбалась я. — При всем желании. Он здесь, он где-то рядом, я чувствую это. Да, я могу спрятаться у тебя, могу сидеть дома и не выходить на улицу. Но, Штефан... — покачала головой. — Прости...
Мелодия пробиралась внутрь, бежала по венам.
Когда ты плачешь, помоги мне, я не знаю, что мне делать...
Хотелось расправить руки-крылья...
...и улететь.
Музыка умоляла, гладила, ласкала.
Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне. Я не знаю, что мне делать...
Тело отзывается на каждое слово, звучащее внутри, словно сходя с ума от давнишней ласки, по которой я так скучаю, от нежных поцелуев, которые снятся мне ночами.
Это любовь или мне это снится...
Словно по спине бежит ток. Он щекочет, гладит, целует. Хочется расслабиться и отдаться его нежности. Хочется впитать, надышаться этим воздухом, которым дышишь ты. Увезти с собой, в себе.
В городе пахнет только тобою, низ живота наполняет любовью.
Есть только ты и я.
Обернулась...
Разрази меня гром!
Казалось, что в макушку попала молния и вышла в районе левой пятки, разум задымился, в глазах помутнело, а кровь резко собралась в желудке, отчего тирамису поспешил на выход. С усилием заглотнув пирожное обратно, я с совершенно ошалелым видом повернулась к Штефану. Хрена себе глюки! Зажмурилась, для верности плотно закрыв глаза руками. Хватит пить, дура!
— Что с тобой? — учтиво спросил Штефан, проведя по щеке пальцами. — Что случилось?
— Опять... — прошептала я.
— Что «опять»? — попытался он отодрать мои руки от глаз. Но я их лишь крепче прижала.
— Помоги мне, я не знаю, что делать.
Я отпрянула. Всё, хана мне! Теперь у меня звуковые галлюцинации. Здравствуй, Кащенко, я твой любимый пациент!
— Штефан, что сейчас происходит за моей спиной? — шепотом спросила я. — Там сидит мужик и играет на рояле, да? Такой классный мужик сидит... Да? И играет... — я изобразила это пальцами, постучав по столу. — На той штучке с клавишами, да? Во фраке?
Он улыбнулся.
— Да, там сидит мужик. Ну, не совсем мужик. Один из них... Самый умный и спокойный, но если его задеть, то узнаешь о себе много нового. Второй самый веселый и шебутной, он компанейский парень и настоящий джентльмен. Третий — нежный и надежный, он опора и стена, которая прятала тебя от всех невзгод. Ну, а про четвертого ты сама все знаешь лучше меня.
— Ты издеваешься? — с опаской поинтересовалась я.
Штефан взглядом указал на сцену.
Я не смогла заставить себя обернуться. Боялась. Безумно боялась. Трусила. Не могла. Этого не может быть! Просто не может быть, потому что так не бывает! Надо просто встать и уйти. Это обман зрения, это обман слуха, это обман черт знает чего еще, но не то, что я думаю. Так уже было. Стикеры в магазине — так было. Плакаты на улице — так было. Они все были реальными, все до единого. И потом исчезали. Я сейчас повернусь и увижу все того же дядьку во фраке, играющего на рояле нечто совершенно другое. Потому что ни Билл, ни Том, ни Георг, ни Густав не имеют никакого представления об этом ресторанчике, о том, что мы придем сюда всего на час-полтора, в это время, в этот день недели, с этим мужчиной.
— Обернись же, — подбадривал меня Штефан.
— Зачем ты глумишься надо мной?
Он рассмеялся и откинулся на спинку, взяв Сашу на колени.
Я осторожно повернулась к сцене. Нет, видение, действительно, не исчезло. На сцене на барных стульях сидели Том и Георг с гитарами. Внизу на полу приютился Билл с микрофоном в руках. Чуть поодаль на стуле пианиста, закинув нога на ногу, перся от мелодии Густав, помогая друзьям на маракасах. Не хватало только голоса. Я нервно сглотнула и скрестила дрожащие руки на груди. Какая милая галлюцинация. Моя психика сходит с ума? Ребята увлеченно выводили мелодию. Билл смотрел на меня. Просто смотрел, робко улыбаясь. Я тупо пялилась на него, боясь моргнуть и прогнать обрушившееся на меня счастье. Нет, ну надо же! Как миленько. Нервно хихикнула. Большего идиотизма от моего сознания и ожидать было нельзя.
Песня кончилась. Том хитро улыбнулся и что-то наиграл на «Гибсоне», Георг тут же подхватил, а там и Густав вошел в мелодию. Теперь они смотрели на меня вчетвером. Я почувствовала, что у меня задергался глаз. Ага, нервный тик. Восстановлю документы и поеду к маме в Канаду. Нервы лечить.
Последний взгляд назад сквозь улицы пустоты, — отозвалась память на мелодию. — Меня теряет ночь, взрывая ветра ноты... — Моя любимая. Песня, которую он написал специально для меня и всегда дарил мне.
Мы с Биллом все так же смотрели друг на друга. Не знаю, что творилось в его голове, но лично в моей сейчас царила абсолютная пустота и тишина. Никаких мыслей, лишь истерика подпирала язык изнутри. Если он сейчас исчезнет, я вскрою себе вены. Знать, что ты сходишь с ума и быть не в состоянии с этим бороться, — это кошмарно.
Он медленно встал.
Я резко вскочила.
Сделал шаг.
И тут меня волной накрыла паника. Я словно оказалась запертой в банке, в которой бушевал огонь моих страхов, и эту банку начали трясти, отчего я потеряла всякую ориентацию во времени и пространстве. Все страхи одновременно ярко вспыхнули и облизали разум, сжигая его дотла. Мой кошмар вдруг внезапно стал реальностью. Что делать? Он идет? Что делать? Что говорить? А если он подойдет и исчезнет? Рассмеется в лицо? Унизит? Ударит или оскорбит? Я заметалась, попятилась, испытывая единственное желание — сбежать. Не важно куда, не важно как, просто бежать, быстро и далеко.
Билл остановился.
Я тоже замерла. Куда все делись? Кроме меня и ребят в зале никого больше нет — ни посетителей, ни Штефана, ни Саши. Никого! Свет выключен. Освещена только сцена. Я перепугано посмотрела на Тома. Он всегда был моим другом, он помогал и защищал. Том! Томми! Ты так нужен мне! Пожалуйста! Томми! Помоги! Защити от него! Том широко улыбнулся, спокойно и доброжелательно, кивнул, словно разрешая.
Билл снова сделал шаг мне навстречу.
Я резко подалась назад, налетела в темноте на стул и чуть не свалилась. Бежать! Бежать отсюда! Где же выход? Где спасительная табличка «Exit»? Том! Пожалуйста! Том! Боковым зрением заметила, что Том и Георг расходятся в стороны и идут мне наперерез. Мышеловка захлопнулась. Штефан предал мое доверие. Как низко...
Билл подошел.
И прежде чем он сделал хотя бы еще шаг, я выставила перед собой стул.
Несколько секунд мы просто смотрели в глаза друг друга. Я не чувствовала его мыслей, как раньше, не понимала, что он сделает. Мне все еще казалось, что сейчас он рассмеется и исчезнет, что Штефан будет хватать меня, истерящую, за руки и уговаривать успокоится, а все посетители будут коситься и показывать в нашу сторону пальцами. Меня затрясло от обиды. Если этот Билл не плод моей больной фантазии, то какого черта он так поступает со мной? Почему загнал в угол и не дает возможности подумать? Он ставит меня перед фактом, заставляет сделать то, что я, может быть, вовсе не хочу делать. Я не хочу возвращаться! Я не буду возвращаться! Я не стану делать то, что хочет он! У меня есть выбор. Я не останусь! Не вернусь! Не хочу! Не буду!
Его пальцы вцепились в мой локоть, а стул внезапно отлетел в сторону. Он дернул меня на себя и крепко обнял. Я растерялась — живой, теплый, мой, такой родной, такой любимый. Ощупывала его руками, чувствуя, что похудел, что сердце стучит быстро-быстро, дышит возбужденно, напряжен до предела. Такой настоящий. Покрепче сжимает руки и утыкается носом мне в шею, обжигая ключицу горячим дыханием. Начинает быстро целовать, гладить одной рукой. Да как он смеет! Я не останусь! Не вернусь! Неожиданно разревелась. Громко, затравлено, обиженно. Начала вырываться, пытаясь отпихнуть его от себя. Нет, не будет по твоему! Билл положил руку мне на затылок и вжал лицо себе в грудь, второй покрепче ухватив за талию. Не хочу! Губы на виске. Трется носом. Извиняется. Ни за что! Я крутанула головой, сделала судорожный вдох.
Он улыбнулся:
«Не отпущу, — прочитала по его губам. — Никогда не отпущу».
— Я все равно убегу! — шиплю зло.
Билл расплылся в широкой улыбке, покачал головой:
«Моя. Только моя».
Губы собирают слезы с щек. Касаются моих губ. Кончик языка дразнит, проникает сквозь неплотно сомкнутые губы, которые предательски открываются, пропуская, лаская, разрешая. Я все еще учащенно дышу, словно долго бежала, аж ломит в боку. Все еще вяло стараюсь вырваться. Чувствую, что не могу... не хочу... и не буду.