Подвал и дневник✨
От лица Саши:
Я проснулся рано. За окном всё ещё было серо — утро только пробиралось сквозь плотные шторы, и в доме стояла почти мёртвая тишина. Мия, как обычно, не лежала рядом. Я машинально протянул руку к пустой стороне кровати, но нащупал только прохладную простыню. Её там давно не было. Ни телом. Ни душой.
Я откинулся на спину, уставившись в потолок.
Вчера снова не смог уснуть. Хотел — к Арине, но что-то остановило. Уже второй раз. Сам не понимаю, что именно. Может, лень. Может, раздражение. Может, усталость от самого себя. Но я пролежал до трёх, слушая, как где-то внизу скрипит лестница и гремит посуда. Она опять мыла что-то ночью. Тихо, как тень. Как будто боялась потревожить кого-то. Или просто не считала себя достаточно важной, чтобы шуметь.
Я встал. Оделся. Туго затянул ремень, будто хотел удержать изнутри всё то, что расползалось. На автомате сделал себе кофе — крепкий, как любил. Но на вкус он был каким-то безликим.
Шёл к окну, когда увидел её внизу, во дворе. Мия наклонялась над клумбами — в тонкой кофте, без пальто, несмотря на утреннюю сырость. Что она там забыла? Кто вообще дал ей это делать? Прислуга должна заниматься садом. Или моя мать.
Моя мать...
Я скривился. Вчера она снова что-то говорила за ужином — про Мию, про её «вялость», «невоспитанность», «безынициативность». Я тогда просто молчал, пил вино и не хотел в это лезть. Не хотел ни думать, ни вмешиваться. Мне было... всё равно.
Или я так думал.
Теперь я стоял, глядя на её хрупкую фигуру, склонённую над мокрой землёй. Руки — тонкие, будто у ребёнка. Спина согнута. Она двигалась медленно, будто через силу. Я заметил, как она чуть пошатнулась, опёрлась на край клумбы. А потом — снова продолжила.
Что-то кольнуло внутри. Не в сердце — нет, это было глубже. Будто внутренний укол, невыносимо острый, но безмолвный.
Я вышел из дома, сделал круг по саду, хотя не собирался. Просто... ноги сами повели. Зашёл с другой стороны и, не приближаясь, встал за деревьями, наблюдая.
Она не заметила меня. Или сделала вид.
Потом зашла в дом.
Я остался. Ветер становился прохладнее, поднимал листья с земли. И вдруг я понял: я даже не знаю, какой сегодня день. Вторник? Четверг? Это что-то значило, но я забыл что. Слишком много в голове.
И слишком много — пустоты.
Всё, что происходит между нами — это ведь не жизнь. Это договор. Иллюзия. Я убеждал себя, что Мия — просто удобство. Что я женился потому, что так надо. Что у меня своя жизнь. Что она — никто.
Но почему тогда я ощущаю себя... ничтожеством?
Вернувшись на кухню, я увидел её снова. Она мыла противень — третий или четвёртый по счёту. Не замечала меня. Или не хотела замечать. На лице — пустота. Не обида. Не злость. Просто пустота. Как у тех, кто устал бороться.
И тогда я понял: она не молчит. Она исчезает.
А я... позволил ей это сделать.
Я не выдержал. Развернулся. Закурил. Сигарета дрожала в пальцах. Хотел уйти — из дома, от неё, от себя. Но вместо этого ноги унесли меня вниз, в сторону, куда я никогда не ходил.
В подвал.
Я никогда не спускался в подвал. Там хранили старые вещи, винтажную мебель, забытые коробки с архивами. Говорили, что там сыро. Что нечего туда лезть. Да и незачем было.
Но сегодня ноги сами повели. Может, потому что хотелось тишины. Или правды. Или просто бежать куда-то, где меня не тронет ничье мнение. Ни матери. Ни Арины. Ни даже... Мии.
Тяжёлая деревянная дверь подвала открылась с тихим скрипом. Я замер на секунду. Не ожидал, что увижу её.
Она стояла у стеллажа, спиной ко мне. На ней был свитер на пару размеров больше — тот, в котором она всегда пряталась от холода. Волосы были собраны в неряшливый пучок. Она не заметила, как я вошёл. Или... не хотела замечать.
В руках у неё была тряпка — она вытирала пыль, перебирала что-то в ящиках. Двигалась медленно. Усталость читалась в каждом жесте, в каждом вздохе. А потом... я увидел это.
На миг она остановилась. Опёрлась о полку и — вдруг — положила руки на живот. Осторожно. Почти бережно. И задержала их там. Не просто случайно. Не для опоры. Это было... осознанно.
Я замер. Мозг отказывался складывать детали, но тело уже знало. Всё кричало внутри. Я вгляделся — и понял. Свитер спадал, слегка натянувшись спереди. Под ним угадывался округлившийся силуэт.
Беременность.
Глухо стукнуло сердце. Словно гвоздь в дерево — глубоко и безвозвратно.
Я отступил на шаг. Тишина вокруг вдруг стала звенящей, как будто весь подвал перестал дышать. В ушах гудело.
Она говорила с кем-то. Шептала. Но не мне.
— Ты ещё совсем маленький, да? — услышал я её голос. Тихий, нежный, почти невесомый. — Прости, что ты появился вот так. Но я... я рада, что ты есть.
Меня будто ударили в грудь.
Она гладила живот, и на лице её впервые за всё это время не было боли. Только светлая, дрожащая улыбка. Такая... настоящая, что у меня сжалось горло.
Я сделал шаг назад — почти бессознательно. Потом второй. Её голос ещё звучал в воздухе, но я уже не слышал слов. В ушах стучала только мысль:
Я не знал.
Я не знал.
Я. Не. Знал.
Вырвался наружу. С грохотом захлопнул дверь. Она, наверное, услышала. Но я не обернулся. Не мог. Лестница под ногами дрожала. Я не чувствовал ни пола, ни стен.
Вышел на воздух. Холод ударил в лицо. И только тогда понял — руки трясутся.
Что я сделал?
Что мы сделали?
Я не чувствовал ступней.
Просто шёл.
Не по дому — по чёртовой пустоте внутри себя.
Как я вообще дошёл до гостиной, я не знал. Помню только, как схватился за перила, будто за последнюю опору. Руки дрожали. Где-то в глубине черепа стучал пульс, противный, глухой. Как в больнице. Как в морге.
Я впервые боялся возвращаться домой.
Нет... не домой.
В этот золотой гроб, в котором живёт моя семья.
Мать сидела в кресле.
Словно ничего не происходило.
Тонкая фарфоровая чашка с кофе — безупречная, как и её укладка. Она смотрела какую-то передачу, где кто-то кричал, кто-то рыдал. Парад чужого горя. Она обожала такое. Всегда говорила: «Посмотри, как живут другие. А ты жалуешься на мелочи».
— Ты знала, — выдохнул я.
Она не сразу поняла. Повернулась ко мне с ленивым удивлением.
— Прости, Сашенька? Что ты сказал?
Я сделал шаг вперёд.
Всё во мне кипело.
Но я не кричал. Не хотел. Хотел... понять. Хоть что-то.
— Ты знала, что Мия беременна. С самого начала.
Мгновение.
Мелькнуло что-то в её глазах. Но лицо осталось ровным.
— Ну... раз уж ты заговорил, да. Я догадывалась. Девочка вечно бледная, утром вечно в ванной. А ты думаешь, я идиотка?
Я стиснул кулаки.
— И ты... просто молчала?
Она закатила глаза.
— Я наблюдала. Проверяла.
Проверяла, мать твою.
— Она носит моего ребёнка. Двоих. — Я почти сорвался. — И работает. И падает в обморок. А ты...
— Саша, хватит.
Её голос вдруг стал стальным.
— Ты же знаешь, что я делаю это для твоего же блага. Для будущего. Эта девочка — никто. И если она не выдержит давления, значит, она не подходит. Ни тебе. Ни нашему имени. Ни наследию.
Я не помню, как закричал.
Но помню, как разбил вазу. С шумом. На куски.
Мать вздрогнула. Не от страха. От гнева.
— Ты сошёл с ума? — зашипела она. — Это антиквариат!
— А Мия? — Я шагнул ближе. — Она тоже для тебя просто вещь?
— Не перегибай, Саша. Тебе никто не мешал быть рядом с ней. Но ты был слишком занят... Ариной. — Она холодно посмотрела. — Я, между прочим, прикрывала тебя. Как и отец.
Я отшатнулся.
Будто удар.
Будто провал под ногами.
— Вы оба... вы знали.
— Конечно. Ты же взрослый. Делаешь выбор.
Я вышел.
Просто развернулся и вышел, потому что если бы остался — ударил бы.
Мать.
Себя.
Кого угодно.
В спальне было темно. Занавески закрыты. Воздух стоял.
Я не знал, зачем туда пришёл. Наверное, просто... хотел дышать.
Или спрятаться. От себя.
Я сел на кровать. Она была аккуратно застелена, как всегда. Подушка ровная, плоская. Я машинально поправил её. И тогда заметил:
Нечто твердое под ней. Маленькое.
Дневник.
Я замер.
Это было личное. Закрытое. Но я... я уже прошёл ту грань. Грань, где есть право на молчание.
Я открыл.
Сначала — просто страницы. Даты. Химические формулы. А потом — слова.
Слова, от которых потемнело в глазах.
"Сегодня снова болит низ живота. Но я не могу жаловаться. Не могу сдаться. Он и так холоден... если узнает — уйдёт окончательно."
"Я боюсь. Я не знаю, хочет ли он этих детей. Я не знаю, хочу ли я... жить."
"Я ем раз в день. В основном хлеб. Всё остальное — для них. Для малышей."
«Токсикоз сводит меня с ума. Каждое утро начинается с того, что я едва успеваю добежать до ванной. Но никто не должен знать. Никто не должен видеть, как мне плохо.»
«Сегодня хотелось апельсинов. Странно, я их никогда не любила. Но сейчас... кажется, могла бы съесть целый ящик. Но просить у них? Нет. Лучше проглотить эту слюну и сделать вид, что все в порядке.»
«Нашла работу. Буду заниматься репетиторством по химии для первокурсников. Деньги небольшие, но хватит на витамины. И... на те самые апельсины. Смешно, правда? Жена Бланта, наследница двух состояний, и не может себе позволить купить фрукты без чувства вины.»
"Сегодня снился апельсин. Один. Целый. Я проснулась в слезах."
Я не плакал.
Мужчины не плачут.
Но грудь сжала такая боль, что я почти выл.
Я листал дальше.
Читал.
Запоминал.
Слово за словом. Страницу за страницей.
Каждая — как удар в лицо.
"Он не замечает. Не спрашивает. Только уходит."
"Если бы не эти дети... я бы уже исчезла."
Когда я дошёл до слов:
"Двойня. Два сердца. Я боюсь — не справлюсь. Но я должна."
...я просто встал и разбил кулаком зеркало.
Я не знал, кто я больше.
Саша Блант? Муж? Изменник? Будущий отец?
Я не знал, зачем вообще живу.
Но знал одно:
Мия — сильнее нас всех.
И она заслуживает всего мира.
Следующим утром я проснулся рано.
Впервые — без будильника.
Уже не мог дышать прежней жизнью. Уже всё стало иначе.
Я стал следить за ней. Тихо. Не чтобы контролировать.
Чтобы защитить.
Хоть как-то.
Я увидел, как она утром вышла — с тяжёлой сумкой, с бледным лицом, с выпрямленной спиной. Как шла в кафе. Как садилась за стол. Как к ней подходили студенты.
Она объясняла им что-то, показывала формулы.
И улыбалась.
Натянуто.
Но старалась.
Потом — аптека.
Магазин.
Я видел, как она подошла к фруктам. Стояла долго.
Рука потянулась — и взяла один апельсин.
Один.
Я не выдержал.
Подошёл к кассе. Взял его из её рук.
Она испугалась.
— Саша?..
— Весь ящик, — сказал я. — И витамины. Все, что у вас есть.
Она ничего не сказала. Только смотрела.
И... дрожала.
Я взял её за руку.
И повёл к машине.