.
Ночь в этот раз пришла рано.
Как будто знала, что сегодня мне нужно меньше света.
Я ходила по квартире, пытаясь не смотреть на телевизор.
Он стоял в углу, тёмный, и всё же казалось — вот-вот сам включится и снова покажет ту дорогу.
Ту женщину.
Меня — через неделю.
Часы на кухне показывали 23:48.
Я сидела за столом, обхватив кружку ладонями.
Чай остыл. Я пила его маленькими глотками, больше для того, чтобы что-то делать, чем из-за жажды.
За окном — редкие машины, гулкие и далекие.
Где-то лаяла собака.
Я уже собиралась идти спать, когда услышала.
Тихий шорох в коридоре.
Не в квартире — за дверью.
Скользящий, как ткань по полу.
Потом — короткий звук, как если бы что-то положили на коврик.
Я замерла.
Прислушалась.
Больше ничего.
Даже шагов.
Сердце било в виски, в горло, в пальцы.
Я встала, медленно, бесшумно.
Прошла в прихожую.
Подошла к двери.
В глазок — пусто.
Коридор, как всегда: тусклый свет, облупленные стены, запах старой краски.
Никого.
Я открыла дверь.
На коврике — конверт.
Плотный, жёлтоватый, без маркировки.
Ни адреса, ни имени.
Я подняла его.
Пальцы почувствовали — внутри что-то жёсткое, как картон или фото.
Вернулась в квартиру. Закрыла все замки.
Положила конверт на стол.
Секунда тишины.
Ещё секунда.
Я разорвала бумагу.
Внутри — фотография.
Напечатанная на глянцевой бумаге.
На ней — та самая дорога.
Та же полицейская лента.
Тот же брезент…
И под ним, виднеющийся сбоку, профиль лица.
Я вгляделась.
У женщины были светлые волосы, бледная кожа.
И… что-то смутно знакомое в линии подбородка.
Как будто я смотрю на вариацию самой себя.
Из конверта выпала маленькая бумажка.
Сложенная вчетверо.
Я развернула её.
Там было всего четыре слова, написанные неровно, будто в спешке:
"ТЫ ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ ТАМ."
Я сидела, сжимая фото и записку, и чувствовала, как в груди поднимается не просто страх — а странное, холодное осознание.
Кто-то не просто знает, где меня нашли.
Кто-то был там.
Кто-то выбрал, чтобы я осталась в живых.
И теперь хочет напомнить — это был выбор, который можно изменить.
Я сидела на кухне уже, наверное, час, глядя на фотографию и записку.
Лампа над столом светила тускло, словно боялась выжечь этот текст.
ТЫ ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ ТАМ.
Чем дольше я смотрела на эти слова, тем больше они переставали быть просто угрозой.
Они стали… приговором.
В какой-то момент я просто взяла телефон.
Пальцы дрожали так, что чуть не уронила его на пол.
Нашла контакт Томас Мейсон.
Нажала вызов.
Гудки тянулись бесконечно.
На четвёртом он ответил:
— Лия? — его голос был напряжённым.
— Это… — я сглотнула, — я.
— Что случилось?
Я рассказала.
Медленно. Почти без воздуха.
Про конверт. Про фотографию. Про записку.
Каждое слово было как камень, который я вытаскивала из горла.
На другом конце повисла тишина.
Потом Томас заговорил — уже другим голосом. Резким. Жёстким.
— Слушай меня внимательно. Сейчас же спрячь всё это. Никому не показывай. Даже себе.
— Но…
— Сейчас же, Лия.
Я молча кивнула, хотя он не мог меня видеть.
— Я приеду через пятнадцать минут. Соберёшь всё самое необходимое. Документы, минимум вещей. Мы переезжаем.
— Переезжаем?
— И меняем имя. Полностью.
Эти слова ударили сильнее, чем сама записка.
Ещё одно имя?
Сколько раз можно переписывать себя, пока внутри ничего не останется?
Пятнадцать минут тянулись как час.
Я сложила документы в папку.
Кинула в рюкзак пару футболок, джинсы, зарядку.
Всё делала быстро, но каждый звук в квартире казался слишком громким.
Шорох пакета. Щелчок замка шкафа.
Будто кто-то в соседней комнате может услышать.
В прихожей я замерла.
Показалось, что за дверью — шаги.
Тяжёлые, медленные.
Я прижалась к глазку, но там — пусто.
Только тень от лестничного пролёта.
Когда Томас пришёл, он даже не постучал — тихо, но уверенно открыл дверь своим ключом.
На нём было тёмное пальто, ворот поднят.
Глаза — внимательные, быстро оценивающие пространство.
— Всё взяла? — спросил он, уже закрывая за собой.
— Да.
Он оглядел комнату.
— Здесь оставаться нельзя.
— Думаешь, они…
— Я знаю, Лия. — Впервые он произнёс моё новое имя так, будто сам себе напомнил, что теперь я — не та, кем была.
Мы вышли в коридор.
Томас шёл впереди, я — за ним.
Сумка давила на плечо, сердце — на рёбра.
В лифте он молчал, только проверял телефон, как будто ожидал ещё одного сообщения.
У подъезда стояла неприметная серая машина.
Он открыл заднюю дверь.
— Садись. Не оборачивайся.
Я села.
Дверь закрылась, и город остался за стеклом.
С каждым километром мне казалось, что он стирается — как имя в паспорте, которое снова придётся заменить.
— Теперь ты будешь другой, — сказал Томас, глядя вперёд. — И жить в месте, где никто не подумает тебя искать.
— А если они всё равно найдут? — спросила я.
Он молчал несколько секунд.
— Тогда мы исчезнем ещё раз.