.
Вечер опустился медленно, почти незаметно.
Окна потемнели, и свет в квартире стал казаться слишком жёлтым, слишком тихим.
Я сидела на диване, листала страницы досье, как будто могла пропустить между строчек что-то, что вернёт память.
Но в каждой строчке была только одна мысль: «ты под наблюдением».
В 20:17 я услышала звук.
Едва различимый.
Как будто кто-то дотронулся до стекла ногтем.
Тихо. Длинно.
Скребок.
Я подняла голову.
В квартире тишина.
Только часы на кухне.
И… снова.
Тот же звук, чуть громче.
Теперь он был… из спальни.
Я встала.
Каждый шаг отдавался в груди стуком.
Ковёр в коридоре приглушал звук моих ног, но мне казалось, что я всё равно слишком громко иду — как человек, который мешает своему же побегу.
Дверь в спальню была приоткрыта.
Я помнила, что закрывала её днём.
Я толкнула её ладонью.
Она распахнулась медленно, как в плохом фильме, только здесь не было музыки, предупреждающей опасность.
Только моё дыхание.
Комната выглядела так же.
Постель застелена.
Окно закрыто.
Но у подушки… что-то лежало.
Я подошла.
Маленькая, серебристая шпилька для волос.
Простая. С тонким изгибом и крошечной царапиной сбоку.
Я знала, что это не моё.
В шкафу я проверяла всё днём — там не было заколок, резинок, ничего.
В больнице мои волосы всегда были распущены.
У меня нет таких вещей.
Я взяла шпильку.
Она была холодная, будто только что из кармана улицы.
Я стояла с ней в руках и чувствовала, как по спине медленно поднимается холод.
Не страх — именно холод.
Тот, который приходит, когда понимаешь:
замки, правила, охрана — всё это для вида.
Если кто-то хочет быть здесь — он будет.
Незаметно.
Тихо.
И оставит тебе… напоминание.
Я положила шпильку рядом с пуговицей на стол в гостиной.
Они лежали рядом, как два маленьких куска чужой жизни.
Я смотрела на них и понимала: это уже не случайности.
Это — счёт.
И я не знаю, за что мне придётся расплачиваться.
---
Утро встретило меня без тишины — а с гулом в голове.
Я почти не спала.
Всё время видела на столе два предмета: пуговицу и шпильку.
Как два глаза, которые не моргают.
Я сидела на кухне, когда в дверь постучали.
Три раза, коротко, точно.
Томас.
Он вошёл без лишних слов, как всегда.
В руках — тонкая папка и чёрный конверт.
Сел за стол, поставил всё передо мной.
— Сегодня начнём оформление вашей новой личности, — сказал он спокойно. — Ваша старая… — он чуть заметно пожал плечами, — на время приостанавливается.
Я молчала.
Шпилька лежала в спальне, под подушкой, куда я её спрятала.
Пуговица — в ящике стола.
Я не собиралась говорить о них.
Не сейчас.
Пока не пойму, на чьей он стороне.
Томас раскрыл папку.
Первая страница — плотная, с водяными знаками.
УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ.
Фото. Моё. Сделанное вчера, без макияжа, с пустым взглядом в объектив.
Под фото — новое имя:
Лия Хант.
— Это теперь вы, — сказал он, глядя прямо.
— Лия Хант… — повторила я, пробуя на вкус.
— Привыкайте.
Он перелистнул документы.
— Вот паспорт.
— Водительские права.
— Медицинская карта.
— И налоговый номер.
Каждая бумага казалась кирпичиком в новой стене вокруг меня.
— Место рождения — Бостон, — продолжал он, будто диктуя сценарий. — Родители умерли, родственников нет. Работали фрилансером в сфере дизайна. Недавно переехали сюда в поисках работы.
— Всё это… — я провела пальцем по паспорту, — теперь правда?
— Это — то, что будут считать правдой, — ответил он.
Его голос был ровным, но в нём чувствовалось: он не верит в абсолютную безопасность этих бумаг.
Как будто знал — иногда бумага горит быстрее, чем ты успеваешь её предъявить.
— С этого дня вы живёте как Лия Хант. И помните: любой, кто назовёт вас иначе, — либо ошибся, либо опасен.
Он отодвинул ко мне паспорт и телефон.
— Внесите имя в контакты. Только его. Никаких сокращений.
Я кивнула.
Хотя внутри всё сжалось:
А если я забуду, как называлась на самом деле?
А если это имя вытеснит меня окончательно?
Когда он ушёл, я снова осталась в тишине.
Паспорт лежал на столе.
Новое имя глядело на меня, как маска.
А где-то в спальне, под подушкой, лежала шпилька — напоминание, что есть кто-то, кто знает меня по-настоящему.
И ему всё равно, какое имя написано в бумагах.