Ликорис [18+]

Хёнджин поднимает взгляд на часы. Наконец-то эта смена закончилась. За оставшиеся полчаса он успел перечитать эссе и был полностью удовлетворен результатом.

Рюкзак был собран и уже стоял у двери.

Парень поднялся со стула, выгнулся немного назад, потряс руками в воздухе и направился к выходу, по пути прихватив свою куртку, что одиноко висела на ржавом гвозде возле шкафчика.

Выключив лампу, Хёнджин вышел из помещения и прикрыл дверь, направляясь в клиентское помещение, мимо кассы прямо к выходу. Через двадцать минут должен прийти сменщик, поэтому парень вешает на дверь табличку «Закрыто на перерыв» и закрывает помещение на ключ — у сменщика должен быть свой.

Таким ранним утром автобусы ходят редко, но Хёнджину везёт, и он успевает заскочить в тот, что привезёт его домой через пятнадцать минут.

Рассветы осенью начинаются позже, чем летом, а потому на краешке неба только начинает светать. Хёнджину нравилось работать по ночам в летнее время, потому что не было аномальной жары, и, возвращаясь домой, чаще всего пешком, парень наблюдал за буйством красок, что ещё не успевали спрятать звёзды за своим светом.

Сейчас же сумерки преобладали большую часть времени, чем летом, а потому, звёзды провожали его до дома. Он смотрел на них, и вспоминал слова мамы: «Есть легенда, которая гласит о том, что каждая звезда — это чья-то душа на перерождении. Приходит время и они падают на землю, возвращаясь в круг жизни». Ему нравилась такая трактовка, однако физика давно выбила из него веру в подобное.

Хёнджин после смерти родителей перестал чувствовать радость в том объёме, в каком он чувствовал её раньше. Уроки были способом спрятаться за сухими фактами. И физика, будь она неладна, оставалась тем предметом, который напоминал ему о больном. С тех пор он получил много хороших оценок, но того ощущения, как в первый раз, вернуть не смог.

Всё счастливое вмиг как-то блёкло, когда он вспоминал, что по настоящему был счастлив до восемнадцатого сентября.

Пятницы перестали быть любимыми днями недели: на выходных он был занят так, что не продохнуть — лишь бы не окунаться в воспоминания. Хёнджин полюбил среды, потому что в эти дни задавали больше всего домашки.

За размышлениями он не заметил, как доехал до дома. Выпрыгнув из автобуса в последнюю секунду, Хёнджин медленным шагом пошёл домой. Он выучил наизусть узоры заборов, которые проходил. Даже перестал пугаться неожиданного лая за одним из них. Когда ничего не меняется проще привыкнуть.

Забор тётиного дома был невысоким — так, небольшая оградка и пышные кусты белых роз. Тётя возилась с ними почти круглый год, за исключением осени, когда листьев не было, и зимы, когда весь дворик накрывало толстым слоем снега.

Скрипнув калиткой, Хёнджин ступил на каменную дорожку, которая вела прямо к лестнице дома. Тихо провернув ключ в скважине, чтобы никого не разбудить, парень попал домой. Осталась сущая мелочь: тихо разуться и пробраться в комнату. Он помнил, что последние две ступени в последние месяцы стали поскрипывать, а это значит, ступать по ним надо осторожно, по самому краю.

Парень выдохнул, когда оказался в своей комнате. Порой он просто ненавидел выслушивать от дяди очередные недовольства его возвращением. Ещё больше ненавидел сталкиваться с ним взглядами или терпеть всё более оскорбительные выражения от Хёнсу. Эти двое, кажется, с каждым месяцем, приближающим к совершеннолетию, теряли всякие тормоза и делали всё, чтобы ему не хотелось оставаться. Но Хёнджин и не хотел. С самого начала не хотел, но деваться ему было некуда.

Тётя отдалилась, всё больше и больше предпочитая закрывать глаза на то, что мистер Ан его избивает. Быть может, ей надоело вставать поперёк мужа, а может, она больше не видела смысла в том, чтобы защищать Хёнджина.

Однажды, когда тётя ругалась с мистером Аном, парень услышал: «Тебе не страшно? Миджу, ты не видела его взгляда. Он так бездушно смотрит на меня, когда я его бью, что у меня мурашки идут. Такие глаза не могут быть у здорового подростка. Эти льдины — это глаза убийцы, и мне страшно, что он живет с нами под одной крышей. Подумай о Хёнсу, о нашем сыне. Ты хочешь, чтобы он стал как этот… этот ублюдок? Нет, ещё одна выходка, и я потребую, чтобы он убирался вон!»

Так заливать соловьём мог только дядя. Навешать с три короба и выставить Хёнджина злом во плоти даже для той, кто искренне верила в него, мог только этот гнилой человек. Ну, и ещё Хёнсу, когда с большим удовольствием скидывал на него все свои проступки. А его друзья-подпевалы только и могли, что поддакивать, как дрессированные собачки. Жертвы же проступков Хёнсу сидели молча и тряслись от страха, поэтому Хёнджин не мог оправдаться в глазах единственного родного человека, а потом и вовсе плюнул, перестав пытаться.

Что ему, в самом деле? Одним наказанием больше, одним меньше, никакой разницы, учитывая, что до сих пор находились особые любители почесать языками о несправедливости мира и конкретной вертлявости сыновей преступников.

Хёнджин никогда не бил первым, а потому отвечал колко, так, чтобы задеть честь умников побольнее, а уж когда они начинали махать кулаками, давал сдачи, чтоб потом не смели к нему ещё раз суваться.

Хёнджин сходил в душ и переоделся в школьную форму. Потом положил в рюкзак нужные принадлежности и прилёг на заправленную кровать.

Было обидно за маму. Её всегда в сплетнях расписывали распутной женщиной, что не смогла вовремя укоротить своего мужа.

С папой было сложнее. Всё говорило о том, что он не чист: публикации очередных расследований дел, в которых он был замешан, статистика раскрытия убийств во времена его шефства над восьмым участком. Что-то было знакомо из его же рассказов, а что-то совершенно не вязалось. Не мог же папа работать со столькими делами и при этом всегда возвращаться домой, чтобы проверить его домашку и помочь маме с мытьём посуды — чушь да и только. Каким бы идеальным он не казался — он не был роботом.

Поэтому Хёнджин сначала не верил, а потом, когда доказательств было столько, что ими можно было обложиться, словно одеялом, он понял, что его надежда бесполезна.

Добрая память об отце держалась только на вере парня в то хорошее, что в нём было. А потом она исчезла, когда Хёнджин замолчал.

Он перестал напоминать, а люди предпочли забыть.

***

Тогда

Хёнджин как сейчас помнит утро воскресенья четвёртого октября. В дверь комнаты постучали, как обычно это бывало, когда тётя приносила еду. За общим столом Хёнджин не отсвечивал, потому что мистер Ан и Хёнсу были против — от вида на него у них пропадал аппетит.

Живой труп и всё на этом, хотя Хёнджин чувствовал себя не лучше чем выглядел.

Он встал, чтобы открыть, но это сделали за него.

В дверях стояли двое мужчин: один в бежевом плаще, а другой в байкерской куртке. Их лица были не совсем чистыми: кое-где проглядывалась щетина, а где-то шрамы.

Мужчины были напряжены, когда представлялись ему как следователи из нарко- и убойного отделов.

— Нам нужны твои показания, — сказал тот, что был в плаще.

Парень ещё не знал, что с этого момента всё станет только хуже.

Сначала был набор стандартных вопросов, потом постепенно стали только про папу.

Хёнджину не нравилось, но он отвечал честно:

— Нет, я не знаю над чем он работал.

…

— Да, он в последнее время возвращался поздно. Как и всегда в осенний сезон.

…

— Я никогда не видел больших сумм.

…

— Не знаю, откуда у папы деньги, о которых вы говорите. Может, скопил? На самом деле он любил откладывать некоторые деньги в домашний сейф.

…

— Что? Сейчас там ничего нет, последние воны ушли на похороны.

Следователи хмурились всё больше, словно каждым своим словом он рушил что-то невидимое.

— Скажи, ты знал, что капитан Хван покрывал наркодилеров на подвластном ему участке? — спросил байкер.

Этот вопрос выбил из него воздух.

— Что Вы такое говорите?! Мой отец был честным полицейским! Как смеете порочить его память столь гнусными вопросами?

Мужчины молчали. В их глазах плескалось отчаяние пополам с сожалением.

— Уходите, — прошептал он, изо всех сил сдерживая слёзы.

Последний чирк в блокнотах и они ушли, оставив после себя только неприятную горечь.

На следующий день все СМИ пестрели статьями о коррумпированном капитане полиции и о том, как он поплатился за свои грехи.

Страшный полицейский, чуть ли не убийца, тиран и деспот. Полилась грязь без всякого сочувствия к скорбящей семье, траур превратился в сплошные слёзные вечера за чтением статей.

Мистера Ана, работающего терапевтом в приличной больнице, уволили, лицензию не забрали, хотя очень хотели. На тётю лились жалобные воды всех знакомых и соседей, Хёнджина же вообще обходили по широкой дуге на улице. Даже те, с кем он дружил раньше, отвернулись.

«Ты станешь таким же как он».

А после первой драки, когда Хёнджин врезал тому, кто придумывал откровенную ложь про отца, начитавшись жёлтой прессы, все стали с презрением говорить: «Яблоко от яблони».

Да даже если отец правда совершал ужасные вещи, разве Хёнджин виноват в этом? Он не выбирал! Но всем было всё равно: он сын грязного полицейского, убийцы, значит в будущем станет маньяком.

После того, как устроился в городскую больницу с минимальной зарплатой, дядя стал пить. Кузен шарахался от Хвана и смотрел с ненавистью.

Всё чаще Хёнсу стал устраивать скандалы и требовать того, чтобы его, Хёнджина, вышвырнули, потому что он портит жизнь. Мистер Ан был полностью согласен со своим сыном, но всё ещё не предпринимал никаких действий. Тётя смотрела на всё это глазами полными слёз, но не смогла что-либо сделать.

Однажды дядя не сдержался. Хёнджин попался под горячую руку и с тех пор стал регулярно получать «в воспитательных целях». Мистер Ан намеревался «воспитать достойного человека», пусть и поздно было это навязывать.

А потом, будто Хёнджину было недостаточно, появился тот, кому отец «задолжал».

Хван возвращался из школы, когда его выхватили за шиворот толстовки и заволокли в безлюдный переулок, приставив нож к горлу.

— Твой папаша должен мне, щенок, — пробасил парень. У него была татуировка под бровью и два языка.

— И что, грохните меня? — апатично спросил Хван, рассматривая его отрешённым взглядом.

Тот на мгновение растерялся, Хёнджин понял, что он жулик. Лёгкая нажива, похоже, спрятала от него здравый смысл.

— Я продам тебя в бордель, если ты не заплатишь мне два миллиона вон!

— Откуда у меня такие деньги?

— Твой папаня наверняка оставил большое наследство, — не унимался тот. — Хёнс… — он осёкся. — Мне сказали, что тебе ничего не стоит вернуть отцовский долг.

«Значит Хёнсу в этом замешан», — с горечью подумал Хёнджин, чувствуя как исчезает то эфемерное чувство безопасности.

— К сожалению, я смогу распоряжаться наследством только после совершеннолетия, — хмыкнул Хван.

— Тогда заработай! Я готов дать рассрочку на год, но ты должен вернуть мне два миллиона, а не то, — и парень прижал нож к горлу сильнее, — ты пожалеешь об этом.

«Ага, как же», — подумал Хёнджин, но вслух, разумеется ничего не сказал. Его отпустили, поэтому он поспешил вернутся домой.

Тётя и дядя должны быть на работе, а Хёнсу в школе на каких-то дополнительных. Хван хмыкнул — Хёнсу тот ещё лжец.

Стоило двери за спиной захлопнуться Хёнджин вздрогнул и обернулся к окну, чтобы посмотреть не следовал ли кто за ним.

Улица была пуста, словно бы все вымерли, хотя такое сравнение вызвало у Хёнджина усмешку, ведь это типично для рабочего дня.

Он поспешил в свою комнату, на ходу стягивая душную толстовку. Мимо дядиного кабинета на втором этаже он всегда проходил на цыпочках, и в этот раз, даже зная, что никого нет, Хёнджин не изменил привычке.

Стоило услышать за дубовой дверью недовольный голос дяди, парень замер на месте.

— То есть как это вступит в наследство только с совершеннолетия? — гудел мистер Ан.

Сердце Хёнджина подпрыгнуло до самого горла.

— Откуда я мог знать? Миджу, никогда не говорила мне об этом! — раздался глухой удар. — Лучше бы я не занимал этому ублюдку Хвану, как знал, что больше никогда не увижу эти деньги.

Хёнджина затрясло. Всё это время он жил бок о бок с человеком, который ненавидел его отца. Стало страшно, ведь мистер Ан не мальчишка Хёнсу, а его опекун, и он имеет право делать с ним, что хочет, пока не попадётся тёте. Хотя она его вряд ли остановит.

— Ладно, проследи, чтобы этот щенок принёс тебе деньги. Или продай его подороже, уверяю, полиция не скоро возьмётся за расследование его пропажи, если вообще возьмётся. Такие мальчики быстро становятся блядями для випов, — последовавший за этим смех болючими иголками вогнал под кожу отчаяние пополам с омерзением.

Дальнейший разговор Хёнджин не слушал. Он натянул толстовку обратно, тихо спустился на первый этаж и, надев кроссовки, вышел из дома.

Мистер Ан однозначно мразь, каких ещё поискать. И Хёнсу ему под стать — такой же примерный снаружи и гнилой внутри. Хёнджин точно знал, что кузен избивал беззащитных и забирал у них наличку, чтобы потом с друзьями тусоваться в караоке.

Два эгоистичных ублюдка, что плевать хотели на тётю и её погибшую сестру. Она никогда не была значимым членом семьи — Хёнджин подмечал это в том, как бессильна она была перед мужем и сыном. Как не смела ужинать раньше них, как уставала вечерами, наводя порядок во всём доме, и не просила большего уважения, когда муж оскорблял её. Не могла слова лишнего поперёк сказать, лишь в одном случае выступая против: когда дело касалось Хёнджина.

Дядя хочет сплавить его при первой же возможности более выгодно. Стереть со своего генеалогического древа раз и навсегда, испортив жизнь. То, как бессердечно он рассуждал о его судьбе, о его чести, выводило Хёнджина из себя. С этого момента в душе парня появилось новое чувство — ненависть.