6-3
Дверь открывается. В лицо, как вампир, сразу же впивается холодный ноябрьский воздух — ледяной, хлёсткий, кусачий. Он вгрызается в кожу, проникает в лёгкие, оставляя привкус сырости и мокрой земли. От неожиданности хочется хлопнуть дверью, как если бы это могло поставить обидчика на место, но Джейк лишь раздражённо щурится и делает шаг вперёд.
Двор пестрит. Живёт своей странной, осенней жизнью. К осени многие растения увядают, но некоторые, словно бунтари, вырываются и устраивают настоящий фейерверк цвета— это последний акт, пышный, яростный, взрыв красок перед неизбежным финалом. Трава, укушенная первыми заморозками, держится стойко, сверкая под слабым солнцем, словно хрустальная. Между голыми ветками ещё дерзко цепляются золотисто–алые клочки листвы, последняя оборона против серости.
Осень здесь не просто смена сезонов, а нечто большее — самая волшебная пора, игра теней, туманов, тайн. И если Джейку суждено встретить нечто потустороннее, то только сейчас, в это время года, когда границы между мирами истончаются.
Ива ещё не опала, а упавшие листики плавают по пруду изящно и грациозно, как гондолы по каналам Венеции.
— Какая красота. Я бы прослезился, но слеза на глаз не налазит.
— О, великолепно. Ты снова прибегаешь к своим малосодержательным остротам. Пожалуйста, наслаждайся моим присутствием, так как именно ради тебя я решился покинуть свою зону комфорта и выйти в этот хаотичный мир.
Джейк наслаждается картинкой, также как и его родители в первый день приезда сюда. Но он предпочитает не выдавать своих чувств.
Отворачивается, закрывает дверь. Пальцы машинально ищут замочную скважину, трижды проворачивает ключ в замке, считая про себя.
Но он видит. Не глазами, нет — затылком, кожей, каждой клеточкой тела. Он впитывает этот день, это утро, эту реальность, которая стала ярче, детальнее, глубже. Мир будто разворачивается в другую плоскость, становится объемнее, обострённее. Это пугает. Потому что теперь он видит даже то, что не должен.
Он спускается с террасы, весело позвякивая ключами в одной руке, а в другой крепко сжимает термокружку. Проходит по каменной дорожке на улицу.
На часах 10:08, указатели направляют его вперёд, а в голове три экрана транслируют полную картину происходящего. Это ошеломительно, словно смотришь кино в формате 5D. Для полного погружения ему не хватает лишь наушников, чтобы окончательно погрузится в тишину, расслабиться и полностью забыть о насущных вопросах. Или, наоборот, наушников, которые могли бы заглушить голоса.
Но, увы, тишины не будет.
Вместо неё в голове вновь гремит радио «Джорджи FM», частота — нестабильная, вещание — круглосуточное, ведущий — безумец. Настойтесь на мои волны»:
— Где бы мы были, если бы не это утро? — вещает Око тоном старого радиоведущего. — Да, да, сейчас мы в Нью–Йорке, этом бесконечном городе, который никогда не засыпает, городе одиночества и веселья, месте, где контрасты становятся банальностью. Да, да, это Нью–Йорк, детка! И специально для вас, мои любимые радиослушатели, — Око выдерживает драматическую паузу, — мы запустим прекрасную композицию, прилетевшую к нам из 1977 года. Думаю, вы догадались о какой песне я веду речь.
Голос Ока замирает на секунду.
— Это Фрэнк Синатра и его бессмертный «New York, New York»!
И в тот же миг, без предупреждения, музыка разливается у Джейка в голове — плавно, будто невидимый звукорежиссёр крутанул ручку на микшере, выравнивая звук.
«Пам—пам—па—ра—рам, Пам—пам—па—ра—рам...
Сообщайте об этом всем,
Я уезжаю сегодня.
Я хочу стать частью него,
Нью–Йорка, Нью–Йорка...»
— А теперь, пока музыка вас окрыляет, расскажите мне: какой этот город для вас? «Присылайте свои сообщения на номер ...» — Око немного призадумывается и шёпотом спрашивает:
— Псс, псс...Джейк, какой у тебя номер? — шепчет Око, продолжая играть в радиоведущего.
И Джейк, сам не понимая зачем, тоже отвечает шёпотом:
— Секретная информация. Конфиденциальные данные.
— Ах, ну раз так... — Око театрально вздыхает. — Ладно, дорогие слушатели! Присылайте ваши сообщения на... ммм... ну, допустим, наш номер неважен, просто наслаждайтесь!
«Гипотетически, если бы Джорджи был человеком, моя мать, вероятно, сочла бы его музыкальные предпочтения достойными. Как минимум, они находились бы в диапазоне приемлемого эстетического восприятия.» — думает Джейк.
«Хочу проснуться в городе,
Который не спит
И узнать, что я король горы,
Ее вершина...»
Песня, кажется, знакома, но для Джейка она раскрывается иначе, сверкающая яркими красками. Он расслабляется, ощущает радость и эйфорию, словно открывает для себя нечто новое в своей жизни. Возможно, это даже небольшая доза счастья.
С музыкой у Джейка весьма скверные отношения. Он не интересуется ею, не слушает, не проявляет к ней никакого интереса. Бесцветен и абсолютно немузыкален, и ему хочется оставаться таким, лишь бы избежать встречи с фантастически глупыми песнями. Для него музыка — внешнее раздражение, мощное средство воздействия на человеческий мозг, и он честно не понимает, что можно найти в этом искусстве.
Возможно, в каком–то секретном уголке человеческого разума у него сломан механизм, блокирующий вибрации отобранных и организованных в систему звуков, известных как музыка. Они царапают, дразнят и ласкают внутренние стены, вызывая самые разные чувства — от грусти и радости до меланхолии и раздражения. Музыка — средство способное вызвать слезу, даже у самого непробиваемого «homo sapiens», цепляя куски самых различных уголков мыслей. До сих пор музыка никак не влияла на мальчика.
Он шагает молча по унылому серому тротуару, углубленный в рассмотрение мелких трещин между плитками, отсчитывая в уме количество шагов: «Три. Три. Три...» Правило «D8» — Поддерживать идеальное равновесие в количестве шагов, сделанных правой и левой ногой за день.
Этого не объяснить, и он не стремится — эти минуты слишком драгоценны. Мысли растворяются, губы неподвижны. Мальчик, невидимо и бесшумно, становится частью окружающего мира, не отдавая себе отчёта, что сам попался на крючок. Небольшие глотки горячего кофе проходят по горлу, приковывая к бренной земле, не позволяя поглотить себя полностью. Они напоминают, что он все ещё здесь, стоит на тротуаре, присутствует в реальном мире. Но даже кофе не помогает. Мальчик движется вперёд, оставляя внимание плестись, где–то позади. Поворот за поворотом, ноги сами ведут его, в то время как Джейк ведом и слепо выполняет механическое действие.
«... Тебе решать тебе, Нью—Йорк,
Нью—Йорк,
Нью—Йорк...»
— Композиция действительно не вызывает когнитивного отторжения. Благодарю за аудиальный опыт. Хотя я не являюсь приверженцем данной формы искусства, текстовая составляющая обладает определённой смысловой ценностью.
— De nada! — протягивает Око с ленивым удовлетворением. — Не за что!
— Ты знаешь испанский?
— Да! Это же не ракетная наука! Ты, изумлён сильнее, чем если бы я спросил у тебя, сколько будет шестью девять.
— Я не испытываю удивления. — Джейк хмурится. — Однако мне хотелось бы уточнить: каков полный спектр твоей информационной базы?
На мгновение ему кажется, что экран моргнул. Да, моргнул, словно Око довольно прищурилось, смакуя свою осведомлённость.
— А вот это, мой дорогой падаван, правильный вопрос, — мурлычет оно. — Ведь всякое знание даёт шанс изменить что–либо.
— Проясни свою мысль, желательно без использования метафор, вызывающих когнитивные искажения.
— Не суши булки: ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Если вдруг уточнить: первый шаг к изменениям — избавиться от кота...
— Категорически нет! Нет! И ещё раз нет! Мой уровень неприятия данного предложения достигает предельных значений! — Джейк спотыкается, мгновенно вычисляя вероятные траектории падения и варианты сохранения равновесия, при этом чуть не расплескав кофе.
— Ну, мне следовало попытаться, — весело отзывается Око.
Его лёгкость раздражает.
— Ладно, забудем про кота, живи со своим пушистым деспотом. Главное, запомни одну вещь: относись к жизни проще. Ты шарахаешься от людей, как от прокажённых, но ведь мир не состоит из сплошных инфекций. Откройся, будь дружелюбнее.
— Я не вписываюсь в общую концепцию. Моё отсутствие в мейнстримной социальной структуре не эквивалентно социальной дисфункции. Наоборот, я обладаю достаточно высоким уровнем эмпатии, чтобы осознавать: наилучший способ проявить дружелюбие — предпочитаю не навязываться.
— Ага, конечно. Ты настолько незаметен, что скоро начнёшь отбрасывать отрицательную тень.
Джорджи даёт ему секунду, не больше.
— Не думал ли ты часом кинуть камень в мой огород? Так вот знай — ты промахнулся — перед вами сама скромность. В вашей школе вас пичкают знаниями, как лабораторных крыс. Манеры, правила, этикетный бред... Всё это глупости! Никто не учит вас тому, как выжить, как понимать людей, как отличать правду от вранья. Но ведь именно это важно. Родственники, друзья, знакомые — они важнее этой школьной чепухи.
— Твой вывод базируется на эмпирических данных или это всего лишь очередная голословная гипотеза?
— Пацан, оторвись от иллюзий. Отвечаю вопросом на вопрос: а с чего ты взял, что тебе подходит путь учёного?
Поставленный вопрос подводит Джейка к лабиринту, в который он боится входить. Есть там что–то тёмное, мутное и туманное, будоражащее. Детский ум всегда подозревает, что в этом лабиринте скрывается монстр, Минотавр, склеенный из множества вопросов, на которые Джейк боится отвечать. Он непременно сожрет его, перекусывая косточку за косточкой, ломая позвонок за позвонком, жадно впитывая в себя все скрытые эмоции и страхи, выставляя их напоказ. Он даже не решается отправить в этот мрак хотя бы вымышленную крысу из своих фантазий.
Тяжёлая дверь, за которой стоит его внутренняя Вселенная, кажется монолитной, не поддастся постороннему. Это его мир, его мысли. Никто, кроме него, не проникнет в этот лабиринт.
Но внезапно дверь распахивается и мальчика с чудовищной силой засасывает внутрь, одновременно вскрывая вопросы...
Джейку не по себе. Он мысленно считает до трёх, чтобы успокоится. Но вопросы остаются, тёмные и неотвратимые: «Каков мой путь? Почему я такой, какой я есть? Смогу ли я выздороветь? Помешает ли мне это стать учёным?».
Лабиринт его собственных мыслей становится бескрайним, вызывает самопоиск и рефлексию, и он боится, что может потеряться в этом мраке. Чёрные коридоры ведут всё дальше, и он боится, что может потеряться навсегда.
— Ну что, профессор, а ты хорош в побеге! — насмешливо тянет Око. — Бежишь от себя со скоростью света. Твоя цель впечатляющая — связать жизнь с наукой. Но ты ведь даже не знаешь, зачем выбрал этот путь, не так ли? Почему ты сразу решил, что тебе надо быть учёным? Серьёзность — вместо детства? Зачем?
— Хватит, прекрати!
— Да ладно, ты ведь знаешь, что я прав. Я не допрос устраиваю, а помогаю взглянуть на некоторые вещи иначе.
— Что тебе нужно от меня? У меня всё прекрасно.
— Конечно, Джекки. Декларация счастья, подписанная в единственном экземпляре. Но скажи–ка мне, милый гений, где твои друзья?
— Заткнись.
— Сколько у тебя друзей?
— Они мне не нужны!
— Ага. Это классическая защитная реакция. Давай проверим глубже. Какие у тебя интересы?
— В мой перечень интеллектуальных интересов входят: прикладная математика, теоретическая физика, робототехника, программирование и, конечно же, шахматные баталии, в которых я, к слову, демонстрирую весьма впечатляющие результаты.
— Стоп. Не кажется ли тебе, что список подозрительно длинный?
«Абсолютно не кажется», — думает Джейк, предпочитая не вступать в дискуссию с субъектом, неспособным воспринимать аргументированную критику.
— Не хочешь говорить — твоё дело. — Око говорит мягко, обволакивая своим голосом. — Джейк, послушай, ты ведёшь себя как на допросе: сжимаешь зубы, мычишь что—то неудобовразумительное, думаешь меня обмануть. Ты запутался. Маленькая, раненая, одинокая птичка, насквозь пропитанная дождями. Зачем ты отгораживаешься от людей?
— Твой анализ ситуации содержит существенные логические пробелы.
— Правда? О, дружище, дело не в том, что что правильно или ошибочно. Дело в том, что ты боишься смотреть на себя честно. Дружище, речь о том, чтобы ты смог открыть себя тому, что пока не можешь охватить во всей целостности.
— О, как глубокомысленно! — язвит Джейк. — Значит, теперь ты решил сменить жанр с комедии на философский трактат? Итак, просвети меня, к чему именно я должен «открыться»?
— Не следует задавать вопросы, ответы на которые давно известны твоему сердцу.
— Ты предпринимаешь предсказуемые, но всё же раздражающе эффективные попытки вывести меня из состояния эмоционального равновесия. Поздравляю, у тебя талант!
— Джейк вспыхнул как солома! Гори, крыша! Гори! — с насмешкой вопит Око.
— ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ НАКОНЕЦ!
— Нет. Я не замолчу, пока ты не начнёшь слушать. Ты один. Делаешь вид, что тебе плевать. Твоя душа треснула как банка тушёнки. Трещины нужно не замазывать, а наблюдать за ними. По их раскрываемости можно определить причину появления. Ты этого не сделал, не захотел. Но кто–то должен тебе сказать: «Привет, Кэп! Все мы тут, в этом зоопарке одиноки, так что не думай, что у тебя тут какие–то особые привилегии». Решил, что родители с тобой общаются не часто и поэтому...Они забыли? Ну и что? Это же не повод делать из себя эмоционального барсука! Ты думаешь, что, если никто не заметил тебя, ты какой–то особенно героический? Да ты просто трусливый математень, который скрывается за стеной «мне все равно». И когда ты так себя ведёшь, ты становишься никому не нужен!
— Каких людей? Я никому не нужен! — вместо крика несколько слезинок невольно выталкиваются наружу. — Мы перешли к экзистенциальным кризисам? Позволь мне облегчить задачу: да, я никому не нужен, и это абсолютно устраивает мою рациональную часть сознания. Отсутствие социальных привязанностей значительно повышает общую продуктивность.
— И кто сказал, что тебя кто–то спасёт? Ты не герой комиксов, братан, здесь нет резервного плана. Вместо того чтобы играть в «Большую грусть», сделай выводы, что ты сам своему счастью или несчастью — кузнец. Даже я не могу помочь без твоего согласия.
Джейк больше ничего не говорит и не желает ничего слышать, но голос Джорджи рикошетит в черепе, как шарик для пинг–понга, как назойливая совесть, что копается в грязном белье. Он постепенно нарастает, все сильнее и сильнее, пока не превращается в торнадо, раскручивая одну и ту же мысль.
Громче.
Громче.
ГРОМЧЕ.
— Ты одинок. Признай это. Признай!
С каждым словом пальцы Джейка сжимают пластиковый стаканчик, пытаясь давить на свою беспокойную душу.
Костяшки белеют, пластик поддаётся, прогибается. Может, если он сожмёт сильнее, удастся задавить и этот мерзкий голос, удастся заткнуть свою беспокойную душу.
— Нет! Нет! Нет!
Крик взрывает воздух.
Джейк срывается, с варварской силой швыряет стаканчик, будто пытается выбросить наружу всю свою ненависть, всё своё беспокойство, всю боль, которую невозможно переварить. Кофе взмывает вверх, коричневым дождём разбрызгивается по асфальту, оставляя грязные пятна, как следы чего–то рваного, искалеченного.
Люди останавливаются, оборачиваются, кто–то шепчет что–то соседу, кто–то просто замирает. Их лица ничего не значат. Они — пустые маски, случайные статисты, безликие прохожие, ничего не знающие о шторме, что беснуется внутри.
А может, так даже лучше.
Кто–то ведь должен приукрасить этот богатый городской пейзаж разбитыми надеждами.
— Если тебе так будешь проще, — сухо замечает Джорджи, — можешь ещё и попрыгать на нем.
— Нет, не проще! — Джейк почти рычит, его голос глухой, надломленный, будто потрёпанный плёнкой магнитофонной записи. Он прыгает по стаканчику, со всей силы втаптывая его в тротуар, как будто пытается раздавить нечто большее, чем просто пластик и бумага. — Нет! Нет! — кричит Джейк, словно его голос — последняя попытка отголоска собственного разума. Это «Нет» — его личная буря, вихрь отчаяния, уносящий все, что стоит на его пути.
— Нет! Нет! Нет! — передразнивает Джорджи. — Ты чего разорался на всю улицу? Это твоя личная мантра, да? Или, может, ты просто озвучиваешь свой плейлист по психотерапии? Нет, ну серьёзно, «Нет» — это просто звук твоей бессмысленной революции против самого себя. Может, хватит изображать ходячий кризис и начать вести себя, как нормальный человек?
Кофе разлетается в стороны, как чернильные капли на страницах неудач. Он прыгает, бьёт, разрывает в клочья пластикового врага, который предательски напоминает о его собственных мыслях. Джейк находит в этом акте освобождение от удушающего психологического давления. Мгновение ясности охватывает его, и он, словно вихрь, хватает и мчится к урне. В последний момент, с горящими глазами, он швыряет искорёженный стаканчик, заключительный аккорд в симфонии собственного безумия, в урну.
— Эй, пацан, ты в порядке? — раздаётся голос.
Джейк даже не оборачивается. Мужик в джинсовой куртке. Лицо скуластое, с жёлтыми от никотина зубами. Глаза цепкие, но без враждебности.
— Это все нервы, — подсказывает Джорджи.
— Это все нервы! — тут же повторяет Джейк.
— Ну, понял, о'кей! Точно все нормально? Выглядишь ты так себе.
— Просто в моём ментальном склепе обосновался паразит.
— В башке, что ль?
— Именно! Не знаю, как его назвать. Не подскажете?
— Эй, ты чего так! — обижается Джорджи.
— Ничего страшного, пацан. У многих в башке паразиты, только не все это признают. Главное — научись им управлять. Ну, ладно, бывай. Лёгкого тебе дня.
— И вам. — тихо произносит Джейк.
Да, действительно, нервы.
Он бродит по Нью–Йорку, шагая рядом с ещё одной личность, поселившейся у него в голове. Или в теле? Он не понимает, и, скорее всего, не сможет сразу понять, как к этому отнестись. Как здесь не быть нервозным? Остаётся только принять, смириться.
И, может быть, со временем свыкнуться.
Мальчик понимает, что Джорджи не сможет сидеть в его голове тихо, ограничиваясь наблюдением за пейзажами, а активно транслирует свои комментарии и восприятие Джейку. Да, теперь парень может видеть полную картину происходящего, замечая детали, которые могли бы ускользнуть от внимания несколько мгновений назад.
Мужик в джинсовой куртке — не просто случайный прохожий. Старая, выцветшая куртка никак не сочетается с холодами осеннего сезона, и на его спине величественно вырисовывается черно–белая нашивка в виде орла. Джейк никогда бы не обратил внимания на такие детали раньше, но теперь... теперь его восприятие будто расширилось. Око на затылке заполняет пробелы, которые он оставил в своей тревоге и растерянности.
Джорджи.
Третий глаз.
Напарник.
Джейк идёт быстро, почти не касаясь земли, и чувствует, как злость постепенно испаряется, оставляя после себя лёгкое головокружение. Он устал. Не физически — ментально. Как будто целый день таскал на плечах мешок с камнями, а теперь внезапно его отбросил.
— Джейк, ну ты даёшь! Кто тебя научил так мастерски бросаться стаканчиками?
— Ты ведёшь себя то как дурак, то как мудрец!
— Мудрецы не обижаются! — радостно сообщает Джорджи. — А ты, продолжая свою красочную демонстрацию комплиментов, остаёшься тупицей. Не признаёшь истины, известные даже клопам в пыльном ковре: самоизоляция и закрытость — тяжёлый удар по психике.
— Самый тяжёлый удар по моей психике — это ты!
— Тогда ты никогда не будешь одинок!
Джейк закатывает глаза, но ничего не отвечает. Это бессмысленно. Джорджи умеет выводить на эмоции, как опытный хирург — удалять аппендикс.
— Я сохраню этот диалог в долговременной памяти.
— Куда мы идём? — после недолгого молчания спрашивает Око.
— Мы направляемся в кафе «Блимпе». Владелица заведения обладает тремя представителями семейства кошачьих, с которыми допускается тактильный контакт. Ранее данная локация входила в наш семейный маршрут выходного дня.
— Скажи, как дозвониться в санитарную службу?
— Выполняю запрос. — Джейк автоматически достаёт телефон, вводит данные в поисковую систему. — Однако мне хотелось бы уточнить: какова цель этого исследования?
— Хочу, чтобы это кафе закрыли до нашего появления.
— Твои усилия обречены на провал. С учётом средней скорости передвижения и количества оставшихся кварталов, через несколько минут мы будем на месте.
— Не ври мне, — Джорджи дрожит, на экране дёргается и моргает изображение — Око пытается выдавить слезу. — Так нечестно! Ты играешь не по правилам!
— Во–первых, правила мы не обсуждали. — Джейк осознает, что сейчас сила на его стороне.
— Так давай обсудим. — взмаливается Око
— Во–вторых, ты все создаёшь дополнительные барьеры, и...
— Нет уж, извините за мои добрые порывы сократить нам обоим драгоценное время.
— Не даёшь договорить!
— Потому что и так все ясно!
— Ты бесцеремонный!
— Зато ты слишком тактичен! Мы дополняем друг друга. Нам нужно держаться вместе.
Джейк усмехается, и гнев как будто начинает испаряться.
— Я планирую делать какие–либо выводы, касательно этого заявления, но гипотетически ты прав.
— Конечно прав! Конечно прав! — подхватывает Джорджи. Нужно быть дураком, чтобы не признать это. Только давай мы не пойдём в это кафе.
— Дискуссия завершена. Приоритетной задачей остаётся восполнение энергетических запасов посредством кофеина, иначе дальнейшая прогулка рискует превратиться в бессмысленный акт передвижения. — Джейк зевает, позволяя себе слабую улыбку, и увеличивает темп, не переставая анализировать окружающее пространство периферическим зрением.
Перед тем как войти, Джейк опрыскивает руки антисептиком, привычно, словно готовится к хирургической операции. Дверь кафе «Блимпе» также безусловно получает долю дезинфицирующего средства — будто это не место для обеда, а вход в чумную зону.
Его дни, кажется, стали зациклены в бесконечной петле, и даже обыденное кафе превращается в поле битвы за выживание. Он не может рисковать даже случайным касанием.
— Преисподняя! — орет Джорджи. — Мы входим в преисподнюю!