Творец

— О Господи! Нет, нет, нет! Милли?! — голос Эми эхом пронёсся по пустым коридорам, срываясь на крик, больше похожий на истеричный шёпот. Она влетела в лабораторию, вцепившись пальцами в дверной косяк, а затем, метнулась к телу, едва различимому в тусклом, дрожащем свете аварийных ламп. — Wage es nicht! Bitte nicht! (Не смей! Пожалуйста, не смей!) — прорычала она сквозь слёзы.

Её колени хлюпнули, погрузившись в вязкую субстанцию, которая покрывала пол, обволакивая и прилипая. Эми застонала, когда она перевернула Милли на спину, надеясь... нет, молясь, что подруга просто потеряла сознание. Но молитва не была услышана. Горло перехватило так резко, что вырвался сдавленный хрип, заставляя закашляться. ОНО добралось до неё. Слизистая масса, тёмная, тянущаяся, уже проникла туда, куда не должна была: в ноздри, уши, глаза, рот.

Эми отдёрнула руки, будто обожглась. Вскочила, спотыкаясь, дрожа от страха и отвращения, и, задыхаясь, выбежала в коридор.

— Hilfe! Помогите! Bitte, помоги! Билл! Билл! — Она неслась по лестнице вниз, цепляясь за перила. — Билл! Я клянусь - komm schnell! Она... sie ist...

Билл услышал Эми ещё до того, как она влетела в аудиторию, но увидев её - взлохмаченную, побелевшую, с пятнами тёмной жидкости на ногах и руках, мужчина встал сразу, не задавая ни одного лишнего вопроса.

— Где она?

— Лаборатория... она лежит... es ist in ihr drin (это внутри неё), — Эми задыхалась, в панике сжимая собственные руки, будто хотела стереть с себя это липкое ощущение. — Я не... я не знаю, сколько прошло... Она не дышит!

— Сиди с детьми, не давай им выходить, ясно?! — бросил Билл, уже на ходу, не дожидаясь ответа.

Эми не смогла и сидеть, как велели, не смогла ждать, когда внутри всё кричало - не оставляй. Слишком поздно - может быть. Без шансов – это точно. Но если Милли ещё была там, если её всё ещё можно было вернуть, Эми должна быть рядом. Она бросила взгляд на детей и, не сказав ни слова, развернулась и побежала следом за Биллом. Теперь не друг, теперь - медик.

В аудитории остались трое.

Ким попытался сделать хоть что-то - он наклонился к Амелии, которая забилась в угол и тихо рыдала, спрятав лицо в коленях. Парень шептал утешения, даже попробовал аккуратно коснуться её плеча, но девочка лишь сильнее сжалась. Ким, в любом случае, оставался таким же ребёнком, хоть и делал вид взрослого.

— Эй... эй, всё хорошо... Мы здесь. Ты не одна, — бормотал тот, но слова не достигали Амелии.

Итан всё это время сидел молча, словно был не с ними. Его взгляд стекал по полу, не фокусируясь ни на чём. А потом парень встал – резко и без предупреждения, будто что-то щёлкнуло внутри. Итан бросил быстрый взгляд на Кима и молча кивнул в сторону выхода. Призыв был однозначным: пошли. Куда - пока неизвестно, но ясно: ждать больше нельзя.

Ким замер, озадаченно уставившись на него.

— Ты... что? Куда?.. — начал он, но Итан всё равно не ответил. Всё ещё сомневаясь, оглянулся на Амелию - она продолжала плакать, не замечая ничего вокруг. И, может быть, Ким бы остался, досидел, как велели... но он встал, не желая оставлять друга. — Ладно... ладно, только не молчи, как привидение.

Два силуэта скользнули за дверь, и тишина осталась позади, а вместе с ней - запертая в собственном страхе Амелия, и все их нерешённые вопросы.

---

Билл отшатнулся инстинктивно, почти споткнувшись, и лишь в последний момент успел ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть. Перед его глазами развернулась картина, от которой сжалось нутро: Милли лежала на полу в вполне естественной позе, но её лицо было наполовину затянуто странной субстанцией, которую Биллу идентифицировать было не дано. Мицелий или не мицелий - он не знал, он знал только одно: оно живое.

Лаборатория больше не принадлежала людям, и, судя по пятнам на полу и волокнам, протянувшимся в коридор, эта зараза уже вырвалась наружу. Более того, она, вероятно, просочилась через технические щели и стыки на нижние этажи. Теперь всё это можно было вычёркивать из доступного. То, что всего полчаса назад можно было назвать «плохо, но под контролем», теперь уверенно перешло в новую категорию: «мы в глубокой жопе».

Позади послышались быстрые шаги, и уже через секунду Эми влетела в коридор. Она застыла за спиной Билла, понимая всё по выражению лица, искажённого ужасом и озадаченностью, которое говорило за него. Эми тяжело дышала, затем, лишившись опоры, сползла по стене, оседая прямо сбоку расползающегося кошмара.

— Хей... — Билл дёрнулся к ней, но девушка отмахнулась, не отрывая ладоней от лица.

— Я в порядке.

Билл опустил глаза и медленно сделал шаг назад. Его понимание обычного таяло с каждой секундой, ведь это выходило за рамки медицины и вообще за рамки всего, что он считал возможным.

— Что... что это такое?

— Образец "Зори". - Эми с трудом выпрямилась, её руки дрожали, голос был хриплым от слёз, но она держалась. - Смешанный с частицей "Флоры", но не думаю, что в этом суть. Доктор Уиллингс был прав...

— Это... — Билл запнулся. — Это произошло быстро, я так понимаю?

— Ja, — тихо, почти с ненавистью к себе прошептала девушка. — Двадцать, может, двадцать пять минут назад. Мы разделились, чтобы проверить оборудование. Она не отвечала, я искала её, ну и потом нашла... это. - Эми медленно поднялась, бормоча себе что-то под нос.

— Ты куда?

— Найти. Найти хоть что-то, что поможет забыться, как тогда.

Она не обернулась, не дала взглянуть себе в глаза. Но в этом и не было необходимости, Билл догадался, что призрачное «тогда» - это не просто время. Это была тьма, в которую она уже однажды вошла, и из которой её вытаскивали едва ли не зубами. Тогда – это пустые комнаты, где стены казались ближе, чем люди, и ночи, проведённые в бесчувствии до самого утра, в которых не было смысла. Тогда не существовало ни боли, ни тревоги, ни обязательств. Было только забвение - дешёвое, липкое, ядовитое, но бесконечно притягательное.

— Эми... — начал Билл, но голос его затих, не встретив отклика.

Внутри неё звенела одна фраза. «Только через мой труп, Эм. Только через мой труп ты к этому вернёшься». Это говорила Милли. Говорила когда-то давно, со слезами в глазах, когда Эми стояла одной ногой уже в аду. А теперь Милли мертва, и с этой смертью пали последние стены. Теперь никто не мешает, правда?

Это было не просто воспоминание - это был зловонный след в организме, как шрам, который практически не видно, но который зудит в плохую погоду. Поэтому Эми не вспоминала, она ощущала, как её тело хранило это в каждой клетке: его невозможно вывести, только временно усыпить.

Всё начиналось не с ломки, не с жажды, а с не романтической и поэтической внутренней пустоты, медленно поднимающейся изнутри, когда ты остаёшься наедине с собой. Иногда это были просто навязчивые мысли, которые ты игнорируешь: нет, не сегодня. Потом голос становится громче, и ты уже находишь оправдание: сегодня был тяжёлый день; мне просто нужно чуть расслабиться; Только немного, чтобы выдохнуть. И вот ты уже стоишь у разбитого зеркала, с трясущимися руками, ищешь остатки «былой роскоши». Не дозу, а именно остатки: пыль под ногтями, крошки под линолеумом, свёрнутую бумажку в старом кармане. Унижение начинается не с употребления - оно начинается с поиска, с того, что ты готов ковыряться, шарить, вырезать, лгать, воровать, и тебе плевать.

Эми помнила это чувство, когда не ощущаешь боли, но уже готов вырезать вену, лишь бы ввести вещество внутрь. Не важно, что это: таблетка, амфетамин, опиаты, алкоголь в пластиковой бутылке, напоминающий радиоактивные отходы. Главное - перестать быть собой. Когда приходил эффект, это было не облегчение, а отключка. Мир не становился ярче, он просто исчезал. Никаких голосов и тревог, ни мыслей о матери, которая кричала в трубку, ни вины за то, что подставила подругу.

Она помнила, как валялась на полу в грязи, не чувствуя даже собственного тела, пока в голове была только одна мысль: ещё чуть-чуть, только чуть-чуть. Не из-за кайфа, кайфа уже давно не было, но был страх - страх без дозы, страх быть настоящей.

Откат был адом. Не драматичным, как в фильмах, а животным. Мышцы сводило судорогами, суставы выворачивало изнутри, словно в тебе разом ломали все кости. Пот тёк ручьями, пропитывая одежду, ведь крутило так, что казалось - сейчас душа покинет тело. Ногти раздирали кожу до крови, не потому что хотелось, а потому что иначе голос срывался на животный вой. Всё это было привычным, как утренний кофе у нормальных людей. Самое страшное - это зеркало. Смотреть в него и видеть не лицо, а тень: расширенные зрачки, серая кожа, пустой взгляд. Ты не можешь заплакать, потому что даже слёзы кончились. Ты - никто, только пульсирующая точка нужды, а всё остальное - ложь.

И каждый раз, когда Эми думала: Я больше не буду, - она врала себе. Потому что оно уже было внутри: жило в её позвоночнике, в гортани, в языке, который чесался от слова «ещё». Оно не отпускало даже когда спасали, вытаскивали, сажали под замок и читали вслух статьи о передозировках и смерти – что-то шептало в глубине: один раз - и станет легче, один раз - и ты снова станешь собой. Поэтому ты лезешь в аптечки, выпрашиваешь, угрожаешь, продаёшь себя, унижаешься, лжёшь друзьям, кричишь на мать. Потом плачешь, а затем снова врёшь и думаешь: «Завтра я брошу». Сказочное «завтра» никогда не наступает, потому что оно не даёт дышать без себя.

И вот теперь, стоя в старом коридоре, в подземном комплексе, полном смерти и боли, Эми знала: больше никто не держит её за руку. Милли умерла, а значит, ничто не мешает снова погрузиться во тьму. И, самое страшное — в этой мысли было не отчаяние... было облегчение.

— И чего ты тащишься за мной, а? — Эми даже не обернулась. — Иди к своим деткам, пока не разбежались кто куда.

— Плевать на детей, Эми, — спокойно ответил Билл, не повышая голоса.— Я потерял сестру. Потерял половину друзей, тех, кто стоял со мной бок о бок, когда ещё что-то значило. Уж тебя я точно не хочу терять.

Она остановилась, прикрыла глаза, выдохнула сквозь сжатые зубы. Плечи дрогнули.

— А кто я тебе, Билл? — Эми оглянулась через плечо. — Ты же всегда был со своими «обязанностями», «дети - моя работа». А я?

— Ты такой же человек, как и они, но понимаешь... у них нет шансов. И если так - скажи мне, зачем тогда всё это?

Девушка молча смотрела на него пару секунд, а затем, резко развернувшись, двинулась вперёд с прежней решимостью. Она точно знала, куда идёт: подсобка с медикаментами была не на виду, но Эми помнила её полки слишком хорошо. Билл продолжил идти следом.

— Ты не отстанешь, да?

— Нет.

— Ну... тогда слушай. — Эми хохотнула. - Поверь, наркоман всегда найдёт то, что удовлетворит его вечную жажду. Даже в аду, особенно в аду. Если ты не хочешь видеть, как в этом гнилом месте появляется единственный по-настоящему счастливый человек с разноцветными облаками на сером потолке - прошу, уходи, тебя здесь никто не держит. - Она остановилась у приоткрытой двери подсобки.

— Хм, — хмыкнул Билл, склонив голову. — Ты только что произнесла самую связную, грамотную и даже... впечатляюще мрачную речь за всё время нашего знакомства. Ни одного слова по-немецки, ни одной ошибки, и даже метафора была хорошая.

— Видишь, - Эми усмехнулась, - голова проясняется, когда цель становится простой, или по-нашему - стерильной.

— Только вот стерильное - это не всегда чистое.

— А грязь честнее чистоты, — ответила она, входя внутрь. — Опа, — довольно протянула Эми уже спустя пару секунд, перебирая контейнеры, когда пальцы наткнулись на знакомую ампулу. Она аккуратно вытащила её из упаковки, и в тусклом, дрожащем свете коридора блеснула надпись: галоперидол. — Вот оно, старое добро, — почти с нежностью прошептала девушка, как будто всё, что случилось за последние дни, вдруг отошло в сторону, и осталась только эта точка, этот ритуал, выученный до автоматизма.

Словно в замедленной съёмке, Эми опустилась на пол, ловко расстелив на коленях кусок медицинской простыни, найденной тут же, в груде запасов. Она сидела прямо на полу, спиной к холодной стене, и готовила инъекцию с той сосредоточенностью, с какой иной раз готовят.

— Галоперидол, — проговорила Эми вслух, не глядя на Билла, но зная, что он всё ещё стоит здесь, опершись на дверной косяк, возможно с тенью отвращения на лице. — Типичный антипсихотик, который используется для контроля психоза, галлюцинаций, острых приступов паранойи. Любимец психиатрических отделений, ведь идеально приглушает реальность. Действует через дофаминовые рецепторы - пара уколов, и ты уже не в этом мире, но формально всё ещё живой.

- Я знаю.

Девушка, игнорируя его, медленно вытянула содержимое ампулы в шприц, с лёгким щелчком выпустила излишки воздуха, наблюдая за каплей на кончике иглы.

— Думаю, его давали Сильвии. Не постоянно, конечно, а когда она «слышала голоса» или «видела то, чего нет». — Эми прищурилась, наклонив голову. — Психиатры, да и вообще врачи, ведь всегда стараются не слушать, а заглушать, особенно когда речь идёт не о причине, а о симптоме.

Она нащупала вену, привычно и легко, после чего плавно ввела препарат. Билл не сразу отреагировал. Его взгляд, неумышленно скользнул вниз - по линии шеи, по локтевому сгибу, пока не остановился на её руке, которая лежала расслабленно на коленях, а тень от шприца ещё дрожала на стене рядом. Он заметил следы. Следы от истории, которую Эми почти никому не рассказывала, но носила с собой всегда. Билл хотел что-то сказать, но в ту же секунду девушка, почувствовав его взгляд, резко дёрнула рукав, закрыв все улики, будто ничего и не было.

— Не смотри так.

Билл стоял, не сходя с места, плечо прижато к косяку, руки скрещены на груди. Он смотрел на неё почти без эмоций, а потом натянуто улыбнулся.

— Не переборщи. Откачивать не буду...

Эми вскинула голову, нахмурилась, не сразу поняв, шутит ли он, предупреждает, угрожает или просто пытается разрушить неловкую тишину. Но когда её взгляд встретился с его, она поняла: там нет ни приговора, ни оценки, только факт, который мог бы быть концом разговора, но неожиданно стал поддержкой.

Плечи Билла опустились, взгляд на мгновение стал рассеянным, но в следующую секунду мужчина уже направился к дальнему шкафу. Тихо, без суеты, он начал собирать то, что могло пригодиться: бинты, стерильные салфетки, бутыль с физраствором, упаковку анальгетиков. Билл не поднимал глаз на Эми, но боковым зрением, незаметно для неё, продолжал следить: за дыханием, за положением тела, за тем, не опустится ли её голова на плечо в бессознательной усталости, ведь знал, как легко граница между «заторможённой» и «безвозвратно ушедшей» стирается после дозы.

— Знаешь... Когда мне было девятнадцать, я подрабатывал в клинике, где лечили тяжёлую зависимость. Тогда я ещё не был врачом, поэтому больше слушал и учил, чем говорил. Один парень - Ник - каждый вечер читал вслух строки, которые писал на стене. Гвоздём. Одну и ту же: «Ты не знаешь, как больно молчать, когда внутри война». Я тогда думал, что он сходит с ума, но потом понял, что бедный парень просто пытался остаться здесь. Не в смысле в комнате, а этой, чёрт возьми, реальности. - Билл закрыл крышку аптечного бокса и только тогда обернулся: Эми сидела всё в той же позе, рука скрыта под рукавом, глаза прикрыты, лицо расслаблено. — Так что, Эми, я не смотрю с жалостью или осуждением. И не собираюсь, ведь ты сделала выбор. Просто знай... я всё равно рядом. Даже если решишь уйти окончательно - этого я тебе не позволю. Ни одной дозе в этом месте не позволю забрать тебя без боя.

---

Когда доктор Уиллингс поднимался по лестнице, ведущей к аудитории, где ещё сохранялся слабый отсвет надежды, он почти сразу почувствовал это... предвестие чего-то необратимого. Тишина действительно не обманула. Первое, что увидел мужчина, - тело санитара. Того самого мужчины, которому было поручено сопровождать Кима и Итана. Он сидел, привалившись к стене, голова запрокинута, вены на обеих руках располосованы ровно, почти педантично. Канцелярский нож остался безмолвным свидетелем и всё ещё лежал в ослабевших пальцах, пока тёмная и вязкая кровь заполняла трещины на полу. Всё же, это не место для слабонервных... Доктор Уиллингс задержал дыхание, но не остановился, ведь знал: дальше будет только хуже.

Следующие тела он нашёл в кабинете под лабораторией. Две девушки, те самые, что не боялись запачкаться, первыми брались за работу, которую остальные исподтишка старались избежать, сейчас лежали рядом, словно кто-то бережно положил их на пол, как кукол после спектакля. Не было крови или борьбы - смерть пришла мгновенно, мягко и точно, как вливание яда в сонную артерию. Одна из них сжимала запястье, где несколько дней назад была оставлена лёгкая царапина, едва заметная, но именно она, вероятно, стала входом для самого Творца. Вторая сидела рядом, обняв подругу, лицо уткнуто в колени. Казалось, тогда она плакала, понимая, что помощь не придёт, что всё уже случилось. Они так и застыли, в позах, что разрывали сердце своей обычностью, своей человечностью.

Оставшихся двоих санитаров доктор Уиллингс так и не нашёл, и, скорее всего, не найдёт... Творец больше не подаёт сигналов, а просто приходит. И делает это быстрее, чем человек успевает осознать опасность.

Мужчина, сжав зубы, преодолевал остаток пути. Каждый шаг отдавался в коленях ноющей болью, каждая лестничная площадка казалась длиннее прежней, но он не позволял себе замедлиться. Сознание уже отказывалось воспринимать увиденное как реальность, но тело двигалось, ведомое инстинктом, желанием успеть, хотя он не знал к чему. И чем выше доктор Уиллингс поднимался, тем сильнее ощущалось: становится холоднее, точно так же, как и снизу.

Дверь в аудиторию осталась неизменно открытой. Он вбежал внутрь и резко остановился, сердце сжалось.

Посреди опустевшего пространства, на полу, поджав ноги к груди, лежала Амелия. Она больше не плакала, слёзы иссякли вместе с последними остатками детской надежды. Её дыхание было неровным и хрипловатым, а веки опускались, но каждый раз она снова моргала, будто боялась погрузиться в темноту и не выбраться из неё. Ни Билла, ни Итана, ни Кима рядом. Никого.

Доктор Уиллингс остановился в дверях, его сердце кольнуло странным чувством того особого ужаса, что охватывает взрослого, когда он видит, как у ребёнка гаснет огонь внутри. Он медленно подошёл, опустился на колени, и ладони, неуверенно дрожащие, потянулись вперёд.

— Амелия... — прошептал мужчина, осторожно коснувшись её плеча.

Тогда девочка, с трудом, медленно, повернула голову. Она смотрела долго, и далеко не как на врача, не как на взрослого, а как на друга. А теперь что?

Доктор Уиллингс осторожно склонился над Амелией и подхватил её под колени, прижимая к себе, чтобы согреть. Девочка не сопротивлялась, голова безвольно легла на его плечо, ладонь осталась сжата в слабый кулачок, и только тонкий, едва слышный вздох подтвердил, что в этом теле ещё теплилась жизнь.

— Когда я был маленьким, — начал мужчина убаюкивающим голосом, — я мечтал стать пилотом. Не врачом, не учёным, не кем-то важным... Просто тем, кто может подниматься выше облаков и смотреть на всё сверху. Мне казалось, если я там, в небе, то всё на земле станет не таким страшным. – Доктор Уиллингс усмехнулся и, освободив одну руку, снял очки. — А ещё я думал, что у каждого человека внутри живёт звезда. Она не всегда яркая, но она там. Главное не забывать об этом...

И в этот момент за спиной послышались шаги. Доктор Уиллингс повернул голову через плечо и сразу узнал силуэт, застывший на пороге. Сара.

— Её не спасти.

— Сара... - Он сжал девочку крепче, почти инстинктивно. - Я слышу, как с каждой секундой её сердечко становится тише. Она ведь всего лишь ребёнок, маленький человек. Чем она... чем такой крошечный, чистый человек заслужил вот такое наказание?

— Ответов у меня нет, — Сара опустила глаза.— Всё, что я знаю - я ошиблась, и сильно. Он... он внушил мне, что его цель благородна, а на деле... Он даже не хотел понять. Хотел привыкнуть, потом поглотить, используя тело, разум, доверие. И, возможно, я ошибалась и в том, что он нуждается в проводнике. Творец уже справляется, пробуя жизнь без нашей воли и помощи.

Доктор Уиллингс не ответил сразу. Он опустил голову, крепко прижав Амелию к груди, стараясь не дрожать от отчаяния, которое подступало к горлу, перекрывая воздух. Его ладонь всё ещё лежала на её груди, где едва чувствовалось слабое сердцебиение девочки.

— Нет... — голос дрожал от сдерживаемых слёз. — Не говори этого, Сара. Ты не можешь решать, кому жить, а кому уходить. Мы не боги, мы – люди. Ты не имеешь права... никто не имеет права решать, когда ей умирать.

Сара молча подошла ближе и, не глядя в глаза, опустилась на одно колено. Из кармана она вынула шприц, аккуратно протянула его, прошептав:

— Это лучший вариант, доктор Уиллингс, быстрый и без боли. Таких смертей больше нет. Всё остальное - медленно, мучительно и страшно. Поверьте, я видела, что происходит, когда он находит тело. Это не похоже на естественную смерть, не похоже на болезнь или несчастный случай. Он ломает изнутри без шанса на спасение. - Женщина сделала паузу, выдохнула, неуверенно подняв глаза. — Ваш друг, Генри... он поступил благородно. Он принял боль, которую выбрал сам, не позволив Творцу решать за него. Он ушёл, зная, что это не трусость, а достоинство. Я понимаю, вы хотите спасти всех, но здесь уже нельзя спасти. Здесь можно только выбрать: что заберёт - вы или Он.

— Сара...

— Простите, если когда-то говорила с вами без уважения. Вы стали для меня... отцом. Единственным, кто не предал, когда всё это началось, и кто слушал. И именно поэтому я прошу - не оставляйте себя на растерзание Творца. Никто не заслужил на такой конец. - Она снова протянула шприц с немой просьбой, в которой плескался сохранённый остаток человечности.

---

— Итан, куда мы?.. — Ким шагал следом, пытаясь догнать друга, но тот не дал договорить.

— Куда подальше, — бросил Итан через плечо, не сбавляя хода. — Не хочу, чтобы из меня сделали фарш под одобрительные улыбки врачей, которые потом скажут: «Так надо. Всё по плану».

— Чего?.. — Парень скривился, ускоряя шаг. Он поравнялся с Итаном, стараясь разглядеть выражение лица друга, чтобы понять не сарказм ли это.

— Того! — рявкнул тот и резко остановился. Ким едва не врезался в него и, пошатнувшись, замер рядом. — Они ни черта не знают, что делать. Паникуют, а потом один за другим сдыхают. Я не намерен идти за ними следом, и тебе не позволю.

При этом мёртвом освещении глаза Итана, обычно глубокого зелёного цвета яшмы, теперь стали казаться почти жёлтыми. Этот взгляд напоминал прищур змеи, медленно обвивающей шею жертвы в глубоком сне, когда на гладкую чешую падает случайный луч лунного света. Попытки сбросить её, разорвать этот удушающий узел будут лишь напрасны - каждый рывок только усилит давление на артерию и гортань, каждый вздох станет короче. Змея продолжит сжимать кольца до тех пор, пока её не обезглавят. Но даже тогда, в угасающих бусинах, останется тот самый хищный, первобытный блеск, не подвластный смерти.

Ким смотрел на него, растерянно бегая глазами по лицу друга. Внутри него боролись два чувства: привычная рациональность и подступающая, чужая паника. Он понимал, что Итан может стать для него и спасением, и тем, кто утянет на самое дно. Но глядя на то, как умирают те, в чьих венах текла «Зоря», как медленно угасали их тела и сознание, Ким чувствовал, что выбора у него не осталось, и потому, сдержанно вздохнув, он махнул рукой и пошёл вперёд.

— Я, конечно, хотел когда-нибудь попасть в фантастический фильм, - пробормотал он, пытаясь разрядить обстановку. — Но мечтал быть главным героем, а не лучшим другом главного героя, который умирает у него на руках с пафосной фразой типа: «Не сдавайся, брат». - Не успел Ким договорить, как получил далеко не лёгкий подзатыльник от Итана.

— Придурок. Дебил, — хмыкнул тот. — Не думал, что есть вариант с двумя главными героями? Или с тем, что мы вместе героически выберемся отсюда живыми?

— Ага, — Ким усмехнулся. — Обычно в таком случае потом идёт сцена, где эти «герои» целуются со слезами на глазах. - Он поймал удивлённый взгляд друга и рассмеялся. — Я имею ввиду, что я не девка, чтобы сценарий свернул на такую дорожку.

— Правильно. Потому что ты идиот, — Итан заразился смехом, взлохмачивая волосы.

Вдруг Ким, шагавший впереди, споткнулся, едва не упав, замахал руками, как персонаж дешёвого мультфильма. Итан тут же поймал его за руку и удержал, а сам сразу обратил внимание на пол. Поверхность под ногами была покрыта вязкой, липкой субстанцией. При тусклом освещении она блестела, натянутыми нитями цепляясь за всё, чего касалась.

— Чё за хрень?! — Ким отпрянул, прикрыв рот рукой. Его глаза сузились, а потом, напрягшись, он прищурился. — Похоже на...

— Я это уже видел, — скривился Итан. — Чёртов лабиринт...

— Не знаю, о чём ты, — Ким мотал ногой, с отвращением стряхивая жижу. — Но эта дрянь течёт у меня по венам...

Итан резко обернулся, и с его лица за секунду исчезли все эмоции. Оцепенение пробежало по позвоночнику. Вот что им вводили...

Итан опустил взгляд в пол, затаил короткий, резкий вдох и отвернулся.

— Пойдём наверх. Там, где комнаты этих... ты понял.

Ким нахмурился, поднял голову и с недоумением посмотрел на друга. Он не сразу понял, что именно изменилось в голосе Итана - почему он вдруг так резко помрачнел, ведь только что пытался шутить, а теперь словно внутри него что-то сломалось.

— Думаешь, там норм?.. — осторожно уточнил Ким.

— Там хотя бы можно укрыться. Холодно... — отозвался Итан, обхватив себя руками, и развернулся в сторону лестницы, не давая дальнейших объяснений.

Они поднялись молча. Эта пара минут показалась вечностью. Наконец, добравшись до пустого блока с жилыми комнатами, ребята, тяжело выдохнув, осели у одной из стен. Они оба чувствовали: сил почти не осталось, ноги подгибались, тело поддавалось дрожи, от холода или усталости - уже неважно.

Итан прижался затылком к стене, подтянув ноги к груди и глядя в мутный потолок, а Ким вяло осмотрел помещение, куда они забрели. С чужой постели он стянул первое попавшееся одеяло - пушистую, выцветшую от времени фиолетовую ткань - и, завернувшись в неё с головой, тихо вздохнул.

— А с температурой-то что... — пробормотал, почти риторически, спрятав нос в одеяло, чтобы хоть как-то согреться.

— В разных там бункерах и шахтах, вроде этого, всегда проблемы со сквозняками.— Он пожал плечами и посмотрел на друга. — Ты как? Сильно замёрз?

Ким медленно открыл глаза, устало улыбнулся и зевнул.

— Та... фигня. Просто устал, вот и всё. Мы же не спали почти сутки...

— Нормальная реакция, — Губы Итана дрогнули. — Организм просто истощился.

Тот кивнул, зевнув снова, и не глядя протянул угол одеяла в его сторону.

— На, укройся. Простудишься, идиот.

Итан перехватил одеяло и натянул его себе на плечи. Ким же, положив голову на плечо другу, вдруг усмехнулся.

— Прям романтика, а?.. — с лёгкой иронией прошептал парень.

Итан лишь хмыкнул, прикусив губу.

---

- Мир жесток, неправда?

- Не мир жесток, а люди.

И вот моё повествование подходит к концу. Хотя... всё зависит от того, что вы, люди, вкладываете в это слово «конец». Для кого-то это тьма, для кого-то - долгожданный покой или, напротив, вечное страдание, а, возможно, и начало чего-то нового. Но больше всего меня смешит, как суть этого понятия ускользает от понимания детей. Для них «конец» - простая метафора, фраза, которую они повторяют бездумно. «О Боже, мне конец, если я принесу домой двойку!» - сколько раз я слышал подобное, скользя в чужих воспоминаниях. Забавно, что следы этих детских интонаций остаются и у взрослых - та же пустая паника перед абстрактной угрозой, но только теперь дневник стал контрактом, диагнозом, новостями по телевизору. И, тем не менее, страх у вас всегда одинаковый, и он живёт не в событии, а в самом слове.

Ах да...именно смерть вы называете это концом. Но разве это так? Для меня это разные слова, ведь после конца что-то непременно начинается. Проведём аналогию... В вашем понимании, каждый из вас не более чем набор штрихов, ваша жизнь – рисунок, а смерть - всего лишь подпись внизу холста. Но даже с этим вы не умеете справляться. Одни боятся ставить подпись, другие ждут, что за них это сделает кто-то другой, третьи спешат подписать, даже не закончив картину, в то время, как у четвертых её оставила чужая рука. И сколько бы вы ни пытались отложить эту встречу с собственным концом, неизбежность его лишь делает вашу картину бледнее.

Вы, читатели этой истории, наблюдали, как одни персонажи уже поставили свои подписи, и некоторым из них помог я. А моя собственная подпись? Её не будет. Я - переход от одного штриха к другому.

И поэтому как же странно наблюдать за вами - существами, обречёнными на смерть с первого же вдоха, и при этом каждый раз встречающими её с ужасом, будто не предупреждали, будто никто не знал. Вы строите свои жизни, гонитесь за призрачными целями, за мечтами, срок жизни которых - всего лишь миг. Через одно-два десятилетия эти мечты обратятся в пыль, в прах, растворятся в груде других смертей, которых будет всё больше и больше. И всё, чего вы боялись, произойдёт. Не потому что мир жесток, а потому что он точен. Жизнь - это цикл, и иного завершения никогда не было.

Ваши души искалечены травмами, мысли пропитаны страхами, каждый хоть раз желал преждевременного ухода. Вы питаете себя мифами: о перерождениях, о свете, о загробной справедливости, о том, что есть что-то, ради чего стоит страдать. Но правда в том, что вы уже живёте в аду. В аду, сотворённом вами же: каждым поступком, каждым страхом, каждым убийством, каждой исповедью, за которой следуют те же грехи, в которых виноваты все. Вы наказываете за ошибки, которые каждый совершил бы сам. Вы строите иллюзию морали, чтобы хоть как-то выжить среди таких же загнанных и поломанных. И бьёте рекорды, совершая все смертные грехи в одну минуту. А потом идёте в церковь, произносите слова, которые ничего не значат, и верите, что ВАШ Бог простит. Верите, что отпущение можно заслужить усталостью, что очищение - это что-то, что принадлежит вам, только потому что страшно.

Не бойтесь ада.

Вы уже в нём.