Творец

Диагноз прозвучал неожиданно спокойно, без тревоги в голосе, наигранного сочувствия и драматизма. Острая постнатальная (или, привычнее, послеродовая) депрессия. Несколько слов, в которых, как оказалось, уместилось всё — бессонные ночи, приступы паники, резкие перепады настроения, отчуждённость, приступы вины и те моменты, когда Сара смотрела на себя в зеркало и не понимала, кого видит в отражении. Всё, что раньше она списывала на усталость, на гормоны, на "переживу", вдруг оказалось частью конкретного состояния — болезненного, сложного, но, как говорила врач, нормального. Нормального для женщины, прошедшей через сильный физический, психоэмоциональный и гормональный сдвиг, нормального для человека, в одиночку пытавшегося быть сильным, выносливым и «нормальным», когда каждый день казался новым боем с собой, с телом, с прошлым, с миром.

Сара сидела в кабинете, опустив плечи, и впервые за долгое время позволила себе не притворяться. Слушала, и каждая фраза подтверждала то, что до этого она боялась даже сформулировать — что внутри неё что-то сломалось. Диагноз не был приговором, но он стал объяснением, стал первым глотком воздуха после долгого удушья и обозначил, что Сара не безумна и не плохая мать, а просто женщина, которая нуждается в помощи. И в этом моменте, в этой простой, ясной фразе, было столько силы, что она впервые за долгие недели почувствовала, как её руки чуть расслабились, как внутри, где-то глубоко, появилось нечто, что раньше казалось утопленным навсегда — надежда.

Комплексное, структурированное, с точными дозировками, чёткими временными рамками и пунктами лечение было назначено, и препараты должны были стать лестницей обратно, к свету. Таблетки, наблюдение, режим, поддержка — всё, что нужно, чтобы вытащить Сару из того зияющего безмолвия, в котором она провела последние недели. Её состояние, по словам врачей, должно было улучшаться, и оно действительно менялось. Приступы становились реже, она спала по ночам, иногда даже улыбалась искренне, пила чай и начинала читать книги, которые раньше не могла держать в руках от дрожи. Казалось, что должно было стать легче. Но легче становилось не всем.

Сэм и Джон — два противоположных полюса, две непримиримые силы, которые на время научились существовать в относительном мире, когда Сара была на грани, пока её боль склеивала их молчанием, пока всё было направлено только на неё. Но как только появился ветер перемен, между ними снова начала накапливаться гроза.

Впервые за долгое время спокойно, в тот вечер Сара сидела на кухне. Тихо пила чай, склонившись над чашкой, с взглядом, сосредоточенным не в пустоте, а в настоящем моменте. Она даже думала о том, чтобы перечитать старые дневники, а это было большим шагом. Но голос из соседней комнаты оборвал её мысли.

— Ты не имеешь права ставить себя выше, Сэм!

— Я и не ставлю. Я просто не собираюсь прогибаться под твой гипертрофированный эгоцентризм, — спокойно, даже мягко ответил Сэм.

— Ты всё время ведёшь себя так, будто ты святой! Мученик, страдающий за чужую боль! Тебе это нравится! Ты кормишься этим! — Теперь Джон уже почти кричал, закипал. Он ходил по комнате, размахивал руками, будто пытался стряхнуть с себя чувство своей беспомощности.

— Нет, Джон, — Сэм встал, его голос стал громче, но остался всё тем же ровным. — Я просто умею быть рядом, даже когда человек рвёт всё вокруг. Я не бегу, когда становится неудобно. Я не люблю, пока мне удобно. Я не ставлю себя выше, а просто знаю, что такое ответственность.

— Ответственность? — Джон усмехнулся с каким-то диким надрывом. — Ты называешь своей «ответственностью» то, что ты ползаешь за ней? Ты зависим от её боли! Ты сломаешь её окончательно, Сэм! Такие, как ты, ломают. Мягко, с улыбкой, пока человек не развалится по твоему шаблону.

Сэм сжал челюсть.

— А ты, Джон, просто нарцисс. Ты не способен любить, если тебя не обожествляют. Тебе нужна не Сара — тебе нужно её восхищение. Ты хочешь, чтобы она смотрела только на тебя, не для того чтобы быть рядом, а чтобы чувствовать себя нужным.

— Да пошёл ты! — выкрикнул Джон. — Ты думаешь, ты лучше?! Думаешь, у тебя всё под контролем? А я тебе скажу — бросишь её! Как только она снова сделает что-то не по твоему сценарию! Ты уйдёшь! Потому что такие, как ты, Сэм, не лечат — они делают красивый вид, а потом исчезают!

Сара всё слышала. Каждое слово как удар в грудь. Чай в руке остывал. А в глазах тень той самой пустоты, от которой она начала было уходить, снова возвращалась.

Потому что в комнате рядом ссорились не двое мужчин, а бились два зеркала, в которых она видела себя, и каждый отражал её по-своему. Один, как сломанное, нуждающееся в спасении существо. Другой, как источник боли, за которую надо держаться, чтобы чувствовать себя живым. А Сара просто хотела, чтобы перестало болеть.

Сэм замер, будто на мгновение задумался, пальцы медленно сжались в кулаки.

— Да, может быть, я уйду... — сказал он тихо. — Если человек не хочет, чтобы ему помогали, то надо отпустить. Это не предательство. Это... выбор. Я делаю всё, что могу, но есть момент, когда ты понимаешь: спасение, в которое ты веришь, превращается в насилие. - Он поднял взгляд на Джона. — Люди сами отвечают за свои решения. Ты не можешь тащить того, кто сжигает тебе руки, лишь потому, что боишься его отпустить. Иногда... иногда нужно уметь отпустить. Даже если ты любишь.

— Вот ты и показал своё лицо, — холодно бросил Джон, криво усмехаясь. — Ты оправдываешь отказ, бросок, уход... умными фразами. Ты из тех, кто говорит, что всё делает «во благо». А сам просто не выдерживает. Как только становится слишком больно - ты сдаёшься.

— Нет. Я не сдаюсь. Я просто вижу, где конец, и не обманываю себя. Иногда человек не хочет быть спасённым, иногда ему нужна не рука, а глубина, чтобы утонуть. А если ты стоишь рядом, привязанный к нему, и не можешь отпустить — вы тонете вместе. - Сэм шагнул вперёд. — И я не позволю Саре утопить себя. И я не утону с ней. Если она захочет идти дальше — я рядом. Если она скажет: «хватит» — я приму. Потому что уважение — это тоже любовь. Даже если это звучит страшно для тех, кто не знает, как быть рядом с больным человеком по-настоящему.

Джон отпрянул, будто его ударили.

— Ты... Ты просто готов оставить её, если она не соответствует твоим представлениям?! — выкрикнул он. — Ты сам себе врёшь! Ты не лучше меня, ты просто холоднее. Тебе удобно чувствовать боль чужого человека, пока ты управляешь ею, но стоит выйти за рамки — ты уходишь!

— Потому что в этом и есть свобода, — резко сказал Сэм, и его голос впервые стал не сдержанным, не спокойным, а резким, сухим, почти безжизненным. — Свобода — это не когда ты держишь человека, пока он бьётся в твоих руках. Это когда ты готов потерять, если тебя больше не выбирают. А ты, Джон, не готов. Ты не любишь. Ты держишь, впиваешься, заставляешь.

— А ты бросаешь, когда становится сложно!

— Нет. Я просто не строю храм на чужих костях.

Послышался глухой удар — Сара выронила чашку, и впервые за долгое время оба замолчали.

— Вы что, серьёзно?! — девушка стояла в дверном проёме, её голос прорезал тишину, как нож. — Вы обсуждаете, кто правее? Кто человечнее?! Кто больше раз спасал меня?! Вы, чёрт возьми, с ума сошли?! — Сара метнулась в сторону, шагнула в комнату, руки дрожали, в глазах стояли слёзы, но она не плакала — она горела. — Я не проект, не ваша сцена, не приз за сострадание.

— Сара, послушай...

— Нет! Вы оба хотели быть рядом, но как только я начала задыхаться, вы начали говорить, кому я больше обязана! Вы кричите о том, как быть рядом с больным человеком, но вы забыли одну вещь — он, этот "больной", — живой! Я дышу! Я думаю! Я имею право решать, с кем быть рядом!

Джон вспыхнул.

— Решать? А где ты была, когда он... когда он бухал неделями? — выкрикнул он, указывая рукой на Сэма. — Ты же не знаешь! Он валялся в своей квартире, вспоминая о тебе в тумане из алкоголя и боли! А теперь он тут, весь в белом, герой, пришёл спасать! А где он был, когда ты кричала? Когда ты писала мне о смерти, о боли, о страхе?! Его не было! Потому что он пил! Потому что он не справился! Пока ты звала его, он валялся в своей чёртовой квартире, с бутылкой в руке, и ему было плевать, Сара! Плевать!

Сэм не двинулся ни на шаг. Лицо его побледнело, но он смотрел прямо на Джона, и затем, сдержанно, но резко, схватил его за ворот, потянул ближе, как будто хотел, чтобы тот услышал.

— Да, я пил. - Голос Сэма охрип. — Да, я срывался. Потому что ты на свадьбе сказал мне, что она выбрала тебя, что ты для неё всё, а я... что я был просто «друг из детства», запасной выход. Ты помнишь?

Джон дёрнулся, но не вырвался.

— Я был пьян, когда сказал это...

— А я был трезв, когда слушал.

Сэм отпустил его:

— И ты тогда же сказал, что будешь ради неё лучше. Что перестанешь орать, что больше ни разу не обвиняешь её в "женских истериках", что станешь «другим». И я тогда поверил, потому что если я не мог быть рядом, то, по крайней мере, ты... ты должен был не разрушить то, что осталось от неё.

— Заткнись... — прохрипел Джон, уже тише, почти осевшим голосом.

— Джон... Ты думаешь, ты изменился именно с того момента? Ты изменился после нашего разговора, когда я сказал тебе: «Если ты ещё раз причинишь ей боль, ты потеряешь её навсегда», вот тогда и испугался. Ты не захотел меняться, ты просто захотел не остаться один.

Джон дёрнулся, как от пощёчины. Слова впились в него, потому что были правдой. А Сара смотрела на них. Один с выгоревшими глазами, которые видели слишком много боли, и второй с ранами под кожей, всё ещё уверенный, что любовь — это удерживание. Она не слышала их, а точнее слышала, но уже не воспринимала. Слова шли вразрез с реальностью.

— Подождите... — глухо прошептала Сара, не в силах оторвать взгляд от их сцены. — О каком... разговоре идёт речь?

— Да не смотри ты так, — пробормотал Джон, ухмыльнувшись. — Это было... давно. Когда ты уехала к Мэнди, ни слова не сказав. Ни звонка, ни черта. Я подумал, ты... — он запнулся. — Я искал тебя, хотел поговорить, зашёл к Сэму. А он... втащил мне, Сара. Без разговоров, с кулака, сразу. Потом начал орать, что я ничтожество, что я манипулирую тобой, что я делаю тебе хуже, и сказал, что если ещё раз сделаю тебе больно — он вырвет мне сердце. Своими руками.

— Ты перекручиваешь. Ты ублюдок, Джон. Ты всё переворачиваешь. Всё! - Сэм резко поднял голову, словно очнувшись от удара.

— Да? — шире ухмыльнулся Джон, утирая нижнюю губу, будто вспоминая удар. — А ты думаешь, я забыл? Как ты прижал меня к стене и сказал, что любишь её больше, чем я когда-либо смогу?

Сэм шагнул ближе и встряхнул его так, что тот едва удержался на ногах.

— Я предупреждал тебя! Потому что знал, что ты... ты не способен любить. Ты только держишь: за горло, за эмоции, за чувство вины. Ты не любишь, Джон, ты боишься. Боишься остаться одиноким...

Именно в этот момент, когда воздух начал искриться от напряжения, вмешалась Сара.

— Вы знали... — сказала она, не поднимая глаз. — Вы оба знали, что мне плохо, что я умираю внутри, но всё равно решили выяснять, кто из вас сильнее, кто прав, ближе и нужнее.

Сара перевела взгляд на Сэма, и он сник, как человек, которого разоблачили не во лжи, а в любви.

— Сэм... — дрогнув, произнесла девушка. — Ты правда угрожал ему?

— Я защищал тебя... — Он сделал шаг навстречу. — Да. Я врезал ему, потому что знал, что он снова сделает тебе больно.

— Ты не дал мне права выбора... — прошептала Сара. — Ты решил за меня так же, как и он. - Она повернулась к Джону. — А ты... ты солгал. Ты смотрел мне в глаза и молчал. Я отдала тебе всё, а ты дал мне ложь.

Джон шагнул вперёд, вытянув руки, пытаясь поймать не только её, но и момент, ускользающий, как песок сквозь пальцы.

— Сара... пожалуйста... Это ничего не значило. Я боялся. Боялся, что потеряю тебя.

Сэм закрыл глаза и отступил на шаг, опустив плечи, ведь осознание ударило, как ток. Не Джон разрушил всё, не Сара, а они сами. Вместе.

— Вы оба... — прошептала та, глядя в пол. — Вы оба разбили меня на части, только каждый по-своему. Один — громко, другой — молча. И я устала. Я не принадлежу никому - ни тебе, Джон, ни тебе, Сэм. Я принадлежу себе, или, по крайней мере, хочу снова научиться.