Творец

День прошёл призрачно и незаметно — без начала, без конца, без сути. Всё смешалось в шумный поток: звонки, документы, чьи-то голоса, усталость, что прилипла к телу и разуму, как густая пыль. Единственным стабильным якорем оставался Сэм, который старался быть рядом, ненавязчиво, бережно, как всегда. Его присутствие было как слабый, но постоянный пульс , однако работа звала — и ему приходилось отлучаться. Сара провожала парня глазами каждый раз, чувствуя, как в груди появляется тревожная пустота, но не останавливала, ведь не имела права. Не сейчас.

Вечером, сомневаясь до боли, до онемения пальцев, до пересохшего горла, она всё же решилась поехать обратно к Джону. Сказать всё. Сбросить этот груз. И — как бы тяжело ни было — оттолкнуться от результата.

Тот стоял у входа, чуть сгорбившись, как всегда куря горький Camel, но, услышав шаги, поднял взгляд. Вечерний воздух касался его лица, развевал полы безупречно сидящего бежевого пальто. Под ним — чёрная водолазка, подчёркивающая точёные линии тела, тёмные брюки с идеально заутюженными стрелками, а на шее — бордовый шарф, мягкими складками стекающий на грудь. Джон выглядел так, словно сошёл с обложки глянца. Холодная эстетика. Пронзительный, педантичный шик. Каждый элемент одежды был выверен, ведь парень не просто выбирал, а вёл внутренний бой за симметрию, за сдержанную элегантность. И всегда так делал. Даже в ссорах. Особенно — в ссорах. Когда всё шло наперекосяк, Джон будто выстраивал стены из внешнего порядка, из вещей, поддающихся контролю. Если уж внутри всё рушилось — снаружи должно быть идеально.

— Я не могу надеть эти отвратительные обтягивающие ярко-синие джинсы. Я же не слепой. Мне не идёт. — Вспоминались его слова, произнесённые когда-то с усмешкой и лёгкой жалостью.

Он и правда не мог. Его перфекционизм был бронёй: манерной, тонкой, чуть нарочитой — но настоящей. Сара часто задумывалась: что именно он пытался удержать под этой внешней гладкостью? Что не давало ему покоя в последние дни, когда он резко поправлял угол подушки на диване, раздражённо поворачивал цветочный горшок, если тот стоял «не так»? Может, это нервное напряжение от предложения? А может... сомнение в самих отношениях?

Сара остановилась в нескольких шагах, и ветер мягко коснулся её пальто, чуть отбрасывая тёмные волосы назад. Джон посмотрел на неё, и в его взгляде отразилось не удивление — а ожидание. Он знал, что она придёт, но вопрос был только в том — зачем.

Девушка выдохнула тяжело, сбрасывая с плеч чужой вес, и, сделав ещё один шаг вперёд, плавно вытянула сигарету из пальцев Джона. Он не сопротивлялся — только удивлённо повёл бровью, а она, опустив ресницы, прикрыла глаза и затянулась. Горький, терпкий дым мягко обволок лёгкие, разливаясь по телу тонкой волной спокойствия, словно чья-то рука легла на грудь и нажала — не сильно, но ощутимо.

— И с каких пор ты куришь? — Джон приподнял бровь, скептически усмехнувшись, и, не дожидаясь ответа, небрежно забрал обратно сигарету.

— С тех пор, как начала встречаться с тобой, — сухо бросила Сара, прикусив губу и спрятав руки в карманы пальто.

— Ах вот куда у меня сигареты девались... А я думал — склероз, — хохотнул он, легко и беззаботно. — А ты чего так быстро вернулась от отца? Я думал, ты там на пару дней...

— Он мёртв.

— Что? — лицо Джона изменилось в тот же миг. — Шутишь, да?

— Смешно, правда? — губы Сары изогнулись в мучительном, искажённом подобии улыбки.

Сигарета между пальцами Джона продолжала тлеть, почти догорая, обжигая, но он этого даже не замечал.

— Сара... — парень сделал шаг вперёд, и голос его также изменился, но не стал мягче, а напротив, в нём зазвенела злость. — Почему я узнаю об этом только сейчас?! — раздражение, как всегда, оказалось первой его реакцией. — Где ты была эти два чёртовых дня?! Почему ты мне не позвонила?!

Сара не шевелилась, лишь дыхание стало чаще, а пальцы в карманах сжались в кулаки. Девушка понимала — он не знал, как по-другому реагировать . Его голос —оружие, отточенное временем, болью, властью. Джон не нуждался в децибелах, чтобы причинять дискомфорт, ведь каждое слово уже было, как скальпель — хлёсткое, выверенное, оставляющее после себя невидимые, но глубокие порезы. Оно обжигало, билось о барабанные перепонки с пугающей чёткостью, тишина сама приникала к каждому слогу, усиливая его до предела. И хоть Джон не был высоким, даже стоя на одном уровне, он доминировал. Его собственная тень была больше, чем сам парень.

Сара ощущала это кожей, словно стояла на краю чего-то, не физического — эмоционального, психологического и опасного. И именно в этот момент, когда Джон шагнул ближе, взглядом прорезая насквозь, её память — коварная, всегда играющая не в пользу Сары — услужливо подсунула старую сцену.

Разговор с Джоном и Сэмом. Дурацкий, глупый, ни к чему не обязывающий разговор на кухне. О вкусах. О симпатиях. О том, какие парни ей нравятся. Сара тогда смеялась, кидая фразы, как карты: «Умный. С характером. Независимый...»

- Высокий? — спросил Сэм, прищурившись.

- Желательно, — бросила она с улыбкой, в шутку.

И тогда вмешался Джон. Не сразу. Он сидел в стороне, лениво потягивая какой-то дорогой алкоголь из бутылки, слушал, а потом, с тем самым полупрозрачным, ядовитым сарказмом, произнёс:

— Ну значит, тебе ноги нужно подрезать.

Пауза. Молчание. Сара засмеялась, вспомнив про ложе Прокруста, отсылку к мифам, к интеллектуальному трюку. Сэм не засмеялся. Он побледнел. Только сейчас она поняла — почему.

Слова Джона, произнесённые тогда с насмешкой, звучали не как шутка, не в его устах, не с тем взглядом. Это не было игрой. Это было заявлением. Подспудным. Подтверждением — «если ты не подходишь под мои рамки, я не подстроюсь. Я сделаю, чтобы ты подходила».

— ...Заткнись, — выдохнула Сара, потёрла переносицу, а потом медленно отвернулась .

На секунду наступила гробовая тишина. Джон замер, на долю секунды реальность его покинула, а слова любимой, простые и резкие, ударили в него не примитивным звуком — смыслом. Пальцы медленно сжались в кулак, и парень смотрел на неё, как на чужую, как на ту, которую не узнаёт.

— Что ты сказала?..

Секунда. Другая. Она не отреагировала и этого хватило. Вспышка. Джон резко шагнул вперёд и, не сдержавшись, толкнул Сару.

Девушка резко обернулась, пошатнулась, но не упала. Глаза не расширились, но в них мелькнул секундный испуг и даже интерес, ведь...он занёс руку. Неосознанно, машинально, импульсивно, как волна, которую невозможно остановить, как рефлекс. Но... не ударил. Его рука замерла в воздухе на полсекунды, на выдох, а потом врезалась в стену рядом с её лицом. Сила удара заставила осыпаться штукатурку с трещины.

Сара вздрогнула, но осталась на месте.

— Чёрт возьми, Сара! — прошипел Джон сквозь зубы.— Мы, кажется, ошиблись. И сильно. - Он сделал шаг назад, поправляя растрёпанные волосы. — Свадьба была поспешным шагом. Дерьмовым и романтичным до тошноты. Мы оба притворялись. Притворялись, что это работает. Что всё идёт как надо.

Девушка задержала дыхание и приподняла бровь.

— Ты постоянно что-то недоговариваешь, — продолжал он, не давая ей вставить ни слова. — Ты вечно держишь всё в себе, закрываешься, исчезаешь. То в депрессию падаешь, то обратно выныриваешь, и я, чёрт побери, даже не знаю, что у тебя на уме! Я будто живу рядом с айсбергом — вижу вершину, а остальное скрыто. - Джон провёл рукой по лицу, и только сейчас стало заметно, как у него дрожат пальцы. — Я тоже не железный, Сара. Меня это сжирает. Постоянно быть рядом с человеком, который ускользает, даже когда держишь за руку. Всё твоё эмоциональное состояние тянет вниз. И меня — вместе с ним. Может... лучше закончить всё сейчас, пока от нас обоих хоть что-то останется.

Сара хмыкнула, не столько от чего-то забавного, сколько от переизбытка чувств, спрессованных внутри. Её губы дрогнули в усмешке, когда взгляд зацепился за знакомое — слишком знакомое — движение. Джон в очередной раз судорожно поправлял шарф, будто от его симметрии зависел исход их разговора, а потом, не глядя, аккуратно отвёл с её плеча прядь волос, делая это с той же щепетильностью, с какой разбирал свои винтажные книги — боясь помять, оставить след.

— Ты можешь, Джон, — сказала Сара тихо, почти ласково, но в этой мягкости и была ирония. — Можешь закончить. Можешь уйти. Ты ведь так аккуратно умеешь развязывать узлы — не тронув верёвку, но вырвав суть.

Парень приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но Сара покачала головой.

— Ты был... невероятно поддерживающим... — язвительно произнесла она, — особенно тогда, когда я сообщила, что умер мой отец. Это, конечно, был апогей твоей чуткости: только обвинения и претензии, хотя ты знал, что он самый дорогой человек для меня в этом гнилом мирке. Благодарю, Джон. Сочувствие твоё — как снег в пустыне - редкое, хрупкое, тающее в воздухе.

Джон нахмурился, осознав, что Сара пыталась донести, но не перебил.

— Но ты думай, думай, — проговорила она, сощурив глаза, губы изогнулись в широкой, почти карикатурной улыбке. — Это полезно, Джон. Особенно сейчас... ведь ты скоро станешь папой. - Сара вскинула руки вверх и несколько раз потрясла ими. — Ура! — воскликнула девушка с фальшивым воодушевлением, будто поздравляла кого-то с выигрышем в лотерею... смертельную.

Джон замер. Его лицо потускнело, побледнело, краски были смыты за одну секунду, и на месте живого человека осталась статуя, не умеющая дышать. Сара наблюдала за ним ещё миг, а потом развернулась. Ей действительно больше нечего было сказать. Хотя...Она остановилась и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Ты хотел контроля, Джон? Поздравляю. Теперь он у тебя. Контроль над жизнью... в которой ты больше не главный.

---

Сэм проснулся от назойливого, почти агрессивного стука в дверь и лая Марса. Он поморщился, с трудом разлепляя веки. Прекрасное утро — если бы оно не было таким мерзким. Голова трещала, как перегревшийся механизм, во рту — отвратительный, терпко-кислый привкус вчерашнего алкоголя, который он в последние недели начал использовать как снотворное, успокоительное и, в принципе, просто так. Нерасчётливость снова подвела: лёг спать слишком поздно, выпил слишком много, а проснулся... слишком рано.

— Да кого принесло, блин... — пробормотал сипло, обхватив голову руками и потирая виски. Он дотянулся до футболки, накидывая её и разминая шею.

Механически перевёл взгляд на часы. 06:06. И тут же, в голове всплыли слова Сары. Та увлекалась астрономией, но от звёзд плавно ушла в созвездия, потом в астрологию, потом в нумерологию — и всё закрутилось.

«Зеркальные числа — знаки», — говорила она, увлечённо рисуя непонятные схемы и показывая Сэму какие-то записки, объясняя, почему именно сейчас нужно загадать желание. 06:06 — «проверка духовности, возможно, судьбоносная встреча».

Ну, сейчас я точно сделаю эту встречу судьбоносной... для этого незваного гон...

Он не успел закончить мысленное ругательство, как за дверью раздался голос, от которого сердце ухнуло вниз.

— Я знаю, она у тебя! — голос Джона, яростный, на грани срыва, разрывал реальность на клочья.

Сэм застыл. Удар током прошёл по позвоночнику, прогоняя остатки сна и похмелья. Он резко развернулся к двери. Головная боль отступила — её смыло волной гнева. «Какого чёрта он здесь делает?!» — пронеслось в голове.

- Марс, на место!

Дверь вздрагивала от ударов с той стороны, казалось, её сейчас просто вышибут. Сэм в два шага оказался у неё.

— Ты охренел, милый мой?! — рявкнул он, срывая замок и резко распахивая дверь, едва успев отшатнуться от кулака, который в следующую секунду с размаху врезался бы в дерево.

Перед ним стоял Джон — взъерошенный и злой.

— Где Сара, мразь?! — прошипел он, каждое слово пропуская сквозь зубы.

Их взгляды столкнулись. Глаза Джона полыхали гневом, почти животной яростью — в них не было разума, только инстинкт, слепая обида и собственническая злость. А вот в голубых глазах напротив вспыхивал другой огонь — спокойный, холодный, обжигающий своим безмолвием. Это был не всплеск эмоций, а сдержанная угроза, накапливающая силу в молчании.

Сэм усмехнулся, когда медленно окинул гостя взглядом с ног до головы.

— Хм. Как всегда при параде... —бросил парень, не скрывая иронии.

Джон действительно выглядел так: идеальная укладка, выглаженная рубашка, даже в этот час его образ будто бы был вырезан из рекламного буклета. Контраст с Сэмом был очевиден.

Поношенная серая футболка, уже немного вытянутая, пижамные штаны, висящие на бёдрах, и волосы, собранные на затылке в небрежный пучок, который явно собирался развалиться от одного неловкого движения.

— Угомони свои таланты. Её здесь нет. — Сэм закатил глаза, взявшись за ручку двери, намереваясь захлопнуть её перед чужим лицом, но Джон ловко поставил ногу, не позволяя ей закрыться.

— Ты правда думаешь, что я тебе поверю? — голос задрожал, в нём сквозила истерика, которую парень пытался скрыть за усмешкой. Он провёл рукой по волосам, откидывая прядь назад, но жест был скорее рефлекторным, чем уверенным.

Сэм молча вскинул бровь, скрестил руки на груди, откинулся плечом на дверной косяк и чуть склонил голову, глядя на Джона сверху вниз, ведь рост позволял, как на надоедливого школьника, пришедшего с жалобой.

— Вижу, твой мозг с утра работает в демо-версии... — лениво проговорил он. — Ограниченный доступ, слабое восприятие, перегрев. Печально. - Сэм широко зевнул, прикрывая рот ладонью, показывая, что вся эта сцена не стоила его усилий. — Тогда перефразирую. Я её не видел со вчерашнего вечера.

— Сара! — голос Джона сотряс воздух, и прежде чем тот успел отреагировать, тот сделал шаг вперёд, практически врываясь в квартиру, сам себе давая право переступать чужие границы.

Но Сэм среагировал мгновенно, инстинктивно, без промедления — мышцы сами знали, что делать. Одним движением он схватил Джона за шиворот, резко дёрнул в сторону, вдавил в стену и навис над ним. Рука сжала ткань воротника оппонента, а второй он упёрся в его грудь, ограничивая движение.

— Эй, ты глухой, что ли?! — гаркнул он, голос резко понизился до рычания, вибрирующего и опасного. — Или ты, как и всегда, понимаешь только через силу?

Джон зарычал в ответ, лицо перекосилось от ярости, и он сжал запястья Сэма, пытаясь вырваться.

— Ты... Ты виноват в том, что с ней стало! И ещё имеешь наглость вякать! — выплюнул парень, едва не брызгая слюной.

Сэм прищурился, и в его глазах вспыхнуло презрение. Он натянул ворот рубашки Джона, заставляя его дёрнуться, как марионетку, и наклонился ближе.

— Ох, Джон... Ты не просто глухой. Ты слепой. И, по-моему, безнадёжно тупой, — прошипел он. — Интересно, мне удастся достучаться до твоего пустого черепа, не размазав твою убогую морду по полу? Хотя... судя по всему, в детстве ты только так и воспринимал информацию. Папашка, небось, воспитывал ремнём? А мамочка... молчала? Мне такие, как ты, знакомы. Очень хорошо знакомы. — Сэм усмехнулся, скалясь. — Жалкие, жалкие псевдомужики.

— Заткни свою пасть! — выкрикнул Джон и...Удар был резким, но не сильным — скорее от отчаяния, чем от настоящей ярости. Сэм отшатнулся назад. Несколько секунд он молчал... а потом раздался тихий смех. Он опёрся руками на колени, и, не поднимая головы, прохрипел сквозь хохот:

— Ха... Как неожиданно. - Сэм выпрямился и, вытирая кровь с уголка губы, вскинул на Джона взгляд, в котором плескалось язвительное превосходство. — Бьёшь как баба. Хотя, знаешь... даже Сара сильнее бьёт. И честнее. По крайней мере, она не врёт себе о том, кто на самом деле чудовище в этой истории.

— Да ты псих! — вскрикнул Джон, вскидывая руку для нового удара, но не успел. Сэм перехватил его запястье с точностью, отточенной временем, и резко выкрутил вверх, будто тренировался в этом всю жизнь. Джон охнул от боли, когда его плечо пошло неестественным движением назад, и в следующую секунду снова оказался прижатым к стене, как неудавшийся герой дешёвого боевика.

— Говори за себя, — прошипел Сэм, дыхание было сиплым, грудь тяжело поднималась и опускалась. Он откинул прядь волос, упавшую на глаза, и его губы растянулись в хищной полуулыбке. — Aquila non captat muscas... — промурлыкал он почти ласково, но в голосе звучала угроза, обёрнутая в шёлк. — Орёл не охотится на мух... Но вот ты, похоже, нарвался. А теперь слушай, Джон. Очень внимательно. Потому что если ты сейчас не воспримешь мои слова всерьёз, этот псих действительно выломает тебе руку. А собирать вещи одной рукой — удовольствие так себе. Особенно, когда их придётся паковать быстро, под надзором полиции...Если хочешь остаться в этом городе — живым, целым, с репутацией и без костылей, ты сейчас развернёшься и уйдёшь. А потом спокойно, без истерик и драк, найдёшь Сару.

Джон тяжело дышал, лицо пылало от гнева и унижения, но он медленно опустил голову, признавая поражение. Сэм резко оттолкнул его, он зашатался, но тут же выпрямился, старательно приводя в порядок мятую рубашку, чтобы хоть как-то сохранить остатки достоинства.

— Прекрасно, - парень не глядя собрал блондинистые волосы в хвост, и голос его вновь обрёл прежнюю иронию. — Ну так что? Что произошло?

— Она... — Джон откашлялся, отведя глаза в сторону.. — Она не вернулась домой. Не берёт трубку.

Сэм медленно кивнул, скрестив руки на груди, наблюдая с лёгкой насмешкой.

— И ты решил, что она у меня?

— А куда ей ещё пойти, а? — резко выпалил Джон, шагнув вперёд. — К своему смазливому Самюэлю, который только и делает, что всё ей подносит под жопу, делая реально избалованной девчонкой, которую потом никто не сможет выносить!

— Она тебе не сказала? — Сэм молча приподнял бровь, проигнорировав укол. В его глазах Джон лаял, а не говорил.

— Что? Что она беременна? Или что считает меня собственником? — процедил тот сквозь зубы.

Парень удивлённо хмыкнул, затем шагнул ближе.

— Ух ты... — сказал он почти восхищённо. — Ты действительно... просто эгоист. Не переживаешь за неё. Не думаешь о её теле, её состоянии, её страхах. Ты видишь только себя. Твоё раздавленное эго для тебя важнее, чем её сердце. Ты даже сейчас не волнуешься о ней. Ты волнуешься, где она. Потому что думаешь, что она твоя собственность. - Осёкшись, Сэм сделал шаг назад, чтобы не сорваться. — Скажи спасибо, что он вообще смотрела на тебя, Джон. Потому что настоящие мужчины женщин не запирают. Они их берегут.

- Откуда ты...

Молчание затянулось. Джон, всё ещё дышавший прерывисто, будто после пробежки, попытался что-то сказать, но Сэм вдруг... засмеялся. Этот смех был неестественным, коротким, как нервный тик, и больше напоминал рывок сломанного механизма.

— Господи... — он провёл рукой по лицу, облокотившись на стену, уставши от этого разговора до боли в костях. — Это просто цирк, честное слово. – Сэм снова усмехнулся, но на этот раз в голосе прорезалась жутковатая нотка, что-то между истерией и нервным срывом. — Я ведь сначала думал, ты просто мудак. Ну, такой — классический. Харизматичный, уверенный, любит контролировать. Ну бывает. Но потом... — он поднял взгляд и ухмылка исчезла. — Потом я начал собирать пазл. Ты запирал её дома. Ломал ей вещи. Психовал, когда она встречалась с друзьями. Следил за ней. Запрещал носить открытые вещи. Обзывал, говорил, что без тебя она — никто. А когда не знал, как ещё удержать — сделал предложение. На пике истерики. - Сэм выпрямился, сделал круг по коридору, обдумывая свои следующие слова, и потом резко повернулся обратно, хлопнув в ладоши:

— Думаешь, я не знаю, как ты швырнул Сару в стену после того, как она отказалась ложиться в постель? Или как ты выкинул её телефон, который сам и подарил, чтобы никто не смог до неё дозвонится? - Он снова подошёл, теперь почти вплотную. Голос стал тише, и в этом шёпоте чувствовалась ярость, сдерживаемая на грани. — Если ты ещё хоть раз приблизишься к ней... я не буду вызывать полицию. Я не буду кричать, жаловаться, записывать твои угрозы. Я просто найду тебя. И поверь... тогда твои руки уже никогда не будут подниматься ни на кого.

Сэм выпрямился, хлопнув его по плечу, завершая разговор.

— Так что, Джонни, катись к чёрту. И молись, чтобы она простила тебя. - Он указал в сторону. — Выход там. Пока ещё у тебя есть возможность уйти на своих ногах.

Джон, услышав каждое слово, будто треск стекла у себя в голове, сжал челюсть, скрипнув зубами, и резко шагнул вперёд. Его глаза налились злобой, губы задрожали, и он, не выдержав, с силой схватил Сэма за ворот футболки, встряхнув, словно хотел вытрясти из него всё это презрение, всю правду, которая так жгла изнутри.

— Ты... Ты грёбаный психопат! — сорвался он, голос хрипел, готов был сломаться. — Думаешь, ты лучше?! Думаешь, ты знаешь, что ей нужно?! Ты просто одержим!

Сэм не пошатнулся, стоял спокойно, даже не моргнув, а потом медленно наклонился ближе, пока их лица не оказались в опасной близости.

— Сделай ещё одну ошибку, Джон. Только одну. — Сэм наклонил голову вбок, изучая его. — И ты никогда больше не увидишь Сару. Я увезу её. Из этого гнилого, прогнившего насквозь города. Подарю ей то, чего ты не смог даже вообразить. Настоящую жизнь. Без страха. Без боли. Без лжи. Настоящую любовь, карьеру, свободу. - Парень отцепил руку Джона от своей футболки, плавно, но с таким давлением, что казалось, пальцы вот-вот треснут. — Там, где она даже не будет знать слова насилие. - Сэм отстранился, подбородок его оставался высоко поднятым. — Может, ты и прав. Я псих. Но разница между мной и тобой в том, что я умею держать себя в руках. И никогда не подниму их на женщину, которую люблю.

Он выпрямился, отступая ровно на шаг, создавая между ними пространство, давая Джону последний шанс — не унижаться дальше, и медленно провёл рукой по груди, поправляя растянутый ворот футболки, и добавил уже твёрже:

— А теперь слушай меня внимательно и запоминай, как молитву. Ты сейчас заткнёшься. Не начнёшь оправдываться. Не будешь рассказывать, как тебе больно, как ты устал. Устал — отдыхай в одиночестве, но к ней ни шагу без нужды. Ты будешь заботиться о ней. Спокойно. Мягко. Без давления. Не будешь повышать голос. Не будешь лезть в душу. Не будешь дёргать, требовать и обвинять. Ты будешь думать прежде, чем открыть рот. Ты будешь заботиться о будущем ребёнке. Потому что он, в отличие от тебя, ещё может вырасти человеком. И если ты облажаешься, Джон, если ещё раз осмелишься причинить ей вред — словом, взглядом, тенью... - Сэм замолчал, но в его молчании прозвучало всё. Он не кричал, не угрожал — просто смотрел, будто уже видел, как это может кончиться, — ...я заставлю тебя пожалеть, что ты родился. – Всё же закончил парень. - Так что лучше начни меняться. Или готовься исчезнуть из её жизни. И поверь, Джон... если дойдёт до этого — ты проиграешь. Без права на реванш.

Сэм вскинул брови и отступил, как будто ничто не произошло, жестом указывая на дверь:

- А теперь вали. Пока я всё ещё добрый.

— Больной... Больной на голову псих... — прошептал Джон, ошеломлённо качая головой. Голос его дрожал, как у человека, впервые столкнувшегося с чем-то, что выбивалось из привычной реальности.

— Всё, что хочешь, можешь думать про меня, — наконец заговорил Сэм, пугающе спокойный. — Но только когда будешь думать — смотри по сторонам. Потому что даже тень может укусить. Особенно, если она научилась жить в темноте. - Он улыбнулся и подмигнул — не зло, не яростно, а почти с грустной иронией, будто между ними была не ненависть, а глубокая, непоправимая пропасть. — Я не пытаюсь быть для Сары кем-то. Я просто рядом. А ты пытался быть всем — и сгорел в собственном эго.

Джон молчал, опустив глаза. Он медленно развернулся, плечи его были напряжены, руки дрожали от бессильной ярости, но он больше ничего не говорил. Просто пошёл к выходу. Сэм смотрел ему вслед, пока силуэт не скрылся за поворотом, и только тогда вдохнул глубоко, тяжело, будто сдерживал всё это время дыхание. Он закрыл глаза и провёл ладонью по лицу. Губы дрожали, но теперь — не от злости. От усталости и тревоги, которая вцепилась в грудную клетку, как железный капкан.

— Господи... — выдохнул Сэм в пустоту, заходя обратно в квартиру. — Сара, только бы ты сейчас спала. Только бы спокойно спала.

Марс, лежавший у стены всё это время, тихо подошёл и ткнулся мордой в ногу хозяина. Парень машинально опустил руку и провёл по его голове.

— Мы ведь справимся, да? — шепнул он. — Ради неё... ради них. Мы обязаны.

---

Когда всё только начиналось, казалось, что Джон — главный игрок.

Хищный взгляд, уверенность в каждом шаге, власть над пространством, над голосами, над страхами. Он не просто входил в жизнь людей — он врывался, с грохотом ломая двери, и оставаясь в памяти, как ожог. Его нарциссизм не был показным — он был фундаментом, ведь Джон не искал любви, а искал поклонения. Сара была идеальной мишенью: умная, раненая, полная противоречий, её боль возбуждала желание «спасти», но, конечно, не ради самой девушки — ради себя, ради ощущения, что он нужен, велик и незаменим. Джон почти победил, почти подчинил, почти убедил. Почти. Парень недооценил Сэма, который казался фоном, тем, кто всегда поддержит и уступит, тем, кого нарциссы любят использовать как зеркало: отражает их, греет, не спорит. Но Джон не знал, с кем столкнулся.

Сэм никогда не стремился быть в центре, не требовал внимания, не доминировал в комнате, не пытался затмить собой других. Он был тем, кто чувствует — слишком глубоко, слишком точно, и именно эта чувствительность стала его оружием. Парень оказался тем, кого в современной психологии называют тёмным эмпатом — редким и пугающе точным сочетанием. Представитель тёмной триады, но не лишённый сердца. Он умел чувствовать — по-настоящему, глубоко, сопереживать так, как будто боль другого — его собственная, видеть мир чужими глазами, в деталях, в интонациях, в едва заметных подрагиваниях голоса. Сэм чувствовал боль, чувствовал страх, чувствовал ложь, но при этом внутри него был хладнокровный наблюдатель — рассудочный, стратегически мыслящий, с силой самоконтроля, которая могла бы сломать любого, но не его.

Парень знал, что такое боль, ведь не просто сталкивался с ней — он жил в ней. Боль была его учителем, зеркалом и оружием, Сэм проживал её молча, стирая горячие слёзы, пока не оставалось ничего, кроме чистой ясности, а потом — проживал её вместе с другими, и именно потому знал, как легко манипулировать человеком, который чувствует.

И когда в их жизни появился Джон — самодовольный, харизматичный, властный, — многие сочли его победителем в любой партии. У него была сила, статус, правильные слова. Он держался уверенно, как человек, знающий, что управляет, напоминая игрока, в чьих руках все карты. С его харизмой, напором, агрессией, способностью подавлять одним взглядом, парень завоёвывал внимание так, как будто это был кислород, живя на энергии других, питаясь хаосом, который сам и создавал.

Но Джон был лишь другим представителем той же тёмной группы — нарциссом — не в бытовом понимании, а в сущности . Таким же, но без баланса, без глубины. Он умел давить, но не чувствовать, удерживать, но не понимать. Джон верил, что может контролировать чувства, заставлять других подчиняться, ломать, а затем собирать по кусочкам — по своим правилам, и поэтому считал, что Сэм — мягкий, тихий, уступчивый — не угроза.

Ошибка. Фатальная ошибка. Потому что Сэм не играл с Джоном в открытую. Он смотрел на доску не глазами шахматиста, а глазами того, кто создаёт правила игры. Сэм знал, когда промолчать, когда ударить, когда исчезнуть, и когда вернуться в самый нужный момент, потому что чувствовал, потому что всегда был на несколько шагов впереди — даже если никто об этом не догадывался

Сэм молчал, наблюдал, слушал, а в это время выстраивал в голове карту его поведения. Он видел, где у Джона слабости, где страх, где пустота. Он знал, когда тот врёт, когда пытается вызвать жалость, когда давит. Хах, вспомнился момент, не могу его не показать вам...

Они сидели втроём за большим столом в кофейне — нейтральной территории, которую предложила Сара. В помещении пахло корицей и свежей выпечкой, за окном текла лениво пасмурная улица, и всё казалось почти спокойным. Почти.

Сэм сидел сбоку, в тени, как обычно, не врывался в разговор — просто слушал. Поза была ленивой, но взгляд — внимательным, руки сцеплены в замок, пальцы неспешно перебирали кожаный браслет на запястье. Сара рассказывала что-то, её голос был тише обычного, с трепетным теплом — воспоминания о детстве, о редких днях с отцом, когда тот ещё оставался «светом в её окнах».

— Папа всегда приносил мне ландыши. Даже зимой. — Сара улыбнулась. — Смешно, да?

И вот тогда Сэм впервые посмотрел на Джона. Не специально, не демонстративно — взгляд скользнул по лицу парня, как камера крупного плана, и всё стало ясно.

Выражение лица Джона за время разговора об отце менялось. Не резко, не бурей — тонкие, незаметные движения. Брови дёрнулись вверх, в уголках губ на мгновение дрогнула непроизнесённая фраза. Он поправил волосы — привычным, выверенным жестом, пытаясь пригладить не только прядь, но и чувства. Сжал губы, едва заметно, и быстро опустил глаза, а когда снова поднял — всё вернулось на свои места. Джон снова стремился контролировать ситуацию, вернуть её себе.

— Всё это, конечно, трогательно... — голос его стал чуть мягче, даже подчёркнуто вежливым. — Но ты ведь знаешь, что память часто идеализирует прошлое.

Сэм не ответил, он легко качнул головой и пробормотал, почти не вслушиваясь в собственную речь:

— Memoria fallax est... (Память обманчива.)

Ещё парень заметил, как изменилась лексика Джона - она стала чище, аккуратнее. Ушли резкие слова, исчезли обрывки — каждое предложение выстроено, словно в презентации, и при этом, подспудно, в нём нарастало раздражение. Не от сказанного, а от самого факта, что разговор ушёл далеко от него, от его персоны, так и ещё в семейное русло, где для него никогда не было места.

Сэм уловил, как Джон начал возвращать тему на себя: перебрасываясь фразами вроде «а у меня в детстве...», «как раз тогда, когда я...», «кстати, я недавно говорил с...». Всё, чтобы снова оказаться в центре, чтобы быть услышанным и замеченным.

Сэму не нужно было читать учебники по психологии, он знал всё просто так, чувствовал на подсознательном уровне, как у некоторых есть музыкальный слух — только у него это к человеческим душам. Это было даже не про наблюдательность — это было как интуитивное считывание волн.

Парень откинулся назад, поставив чашку на стол, и усмехнулся едва заметно:

— Et in medio ego. ( А в центре снова ты.)

Джон бросил в его сторону быстрый взгляд, с прищуром, но промолчал, ведь не понял значения выражения, а Сэм снова затих. Ему не нужно было говорить — он уже увидел всё, что хотел, и, в отличие от Джона, Сэм никогда не действовал сразу. Он действовал тогда, когда боль переходила черту. И вступался не за себя — за тех, кто не мог себя защитить. За Сару. А Джон пытался сломать её: притягивал, подавлял, пугал и заманивал одновременно. Он играл на её ранах, на её страхе быть забытой, на её тяге к разрушению, думая, что победил, потому что девушка дрожала и молча возвращалась. Но он не знал, что всё это время рядом стоял Сэм.

Не как спасатель, а как зеркало. Потому что, когда тёмный эмпат теряет веру в возможность спасти себя или кого-то — он перестаёт быть мягким. И тогда меняется вся игра. Обесценивание? Угрозы? — это не работает. Сэм видел насквозь и бил словами — точными, выверенными. Не кричал —говорил так, что каждое слово отзывалось в голове Джона стальными лезвиями, не истерил —смотрел в глаза и резал тишиной. Сэм не ломал Джона — он показывал ему, как тот уже сломан. Не мстил, не ненавидел, а был зеркалом, в котором тот впервые увидел не силу... а ничтожность. И теперь этот нарцисс, этот игрок, этот самопровозглашённый король — стоял на чужой доске.

И теперь Джон — не король.

Он — пешка. И падёт первым.