Полуночник

Холод пронзал Алекса до костей, не столько от температуры, сколько от ужасающего осознания собственного положения. Он лежал на ледяном металлическом полу, голый, абсолютно голый, в узком пространстве, напоминающем ящик. Сперва Алекс не мог понять, где находится. Тусклый свет, проникавший через узкую щель наверху, лишь усиливал ощущение клаустрофобии. Запах формальдегида был едким, приторно-сладким, проникающим в каждую пору.

Мышцы ныли, будто его били несколько часов. Взгляд упал на тяжелую металлическую дверцу, единственное, что отделяло его от внешнего мира. Тогда Алекс начал бить по дверце ногами, короткими, отчаянными ударами, сосредоточивая всю свою волю и остатки сил. Металл звенел, глухо отдаваясь в тесном пространстве, словно крик в пустоте. Его ноги болели невыносимо, но он не останавливался. Удары становились все сильнее, ритмичнее, отчаяннее. Наконец, с глухим треском, засов подался. Дверца немного приоткрылась, но все еще держалась на петлях. Ему удалось немного ее распахнуть, но путь был заблокирован выдвижной полкой, на которой, вероятно, стояли каталки с телами. Она застряла намертво.

Снова ногами. Снова удары, на этот раз направленные на выдвижную полку. Она двигалась с трудом, скрипя под его натиском. Металл царапал кожу, но Алекс не чувствовал боли, сосредоточившись на единственной цели – выбраться отсюда. Наконец, полка с металлическим скрежетом выскочила из пазов, освобождая узкий проем.

Оглушенный, с разбитыми ногами и царапинами по всему телу, Алекс выбрался из камеры. Он рухнул на пол коридора, задыхаясь, сражаясь с охватывающим его ужасом. Воздух казался сладким и чистым после ужасающего запаха формальдегида. Перед ним предстала картина – длинный, холодный коридор, освещенный тусклыми лампами, и ни души вокруг. Носилки, которые он видел сквозь щель в дверце, представлялись ему теперь не просто металлическими конструкциями, а леденящими душу символами смерти. Его взгляд метался, ища выход, спасение из этого ночного кошмара, который, казалось, только начинался.

Тупой, зудящий интерес, подобный муравьям, ползающим под кожей. Он сам не заметил, как подошел к металлическим койкам, как его ноги невольно привели его к этому мертвому грузу, задрапированному в белую, слегка помятую простыню. Рука, казавшаяся ему не своей, протянулась к краю ткани. Пальцы, дрожащие от непонятного смешения страха и любопытства, приподняли простыню.

Под ней лежала девушка. Молодая, очень молодая. Двадцать лет, может немного больше, может чуть меньше – Алекс не мог определить точно. Лицо было бледным, почти прозрачным, губы слегка сжаты. Темные распущенные волосы рассыпались вокруг головы каскадом. Даже после смерти в ней было что-то хрупкое, удивительно женственное. Взгляд зацепился за тонкое серебряное кольцо на безымянном пальце левой руки –простое, но изящное.

Внезапно Алекса пронзила волна отвращения, смешанная с ужасом. Картинка впечаталась в память с жестокой резкостью. Он мысленно ударил себя по лицу, не почувствовав ничего, кроме ступора. Дрожащими руками он быстро накрыл девушку простыней, словно пытался закрыть этот ужасный образ, спрятать от самого себя.

Отступив на несколько шагов, Алекс остановился, прислонившись спиной к холодной стене. В горле стоял ком, дышать было трудно. Мысль о том, как он будет выбираться отсюда, кажется, совершенно исчезла. Единственной мыслью было только одно: уйти, уйти как можно от этой мертвой девушки, от себя самого.

Вспышка памяти, яркая, ослепительная, пронзила его сознание. Ветер, свистящий в ушах, ревущий под ногами, холодный, пронизывающий металл перил моста... вопрос, глупый, навязчивый, пронзающий его разум: что будет, если...

Он стоял на краю. Внизу, в черноте, расплывчато маячила вода. Желание узнать, безумное и опасное, заставило его замереть на самом краю, на грани падения. Чувство невесомости, предвкушение... а потом – пустота.

Пустота, которая длилась... сколько? Часы? Дни? Вечность?

Он не помнил падения. Не помнил боли. Не помнил удара. Только этот холодный кафель под спиной и запах формалина.

Алекс легко, без усилий, сел. Его тело двигалось свободно, без каких-либо признаков травмы. Он ощупал свои руки, провел пальцами по лицу, по шее. Абсолютно цел. Невероятно.

Страх сменился недоумением, перемешанным с диким любопытством. Регенерация? Неужели его тело способно к такому? Или это... сон? Какой-то жуткий, реалистичный сон?

Он посмотрел на свои руки. Они были чистыми, без малейших царапин или ссадин, которые должны были бы появиться при падении с такой высоты. Его взгляд упал на белый халат, брошенный на стуле неподалеку. На нем – пятна, похожие на кровь.

Ему нужно было узнать, что происходит. Его сердце колотилось, но не от страха, а от смеси шока и непостижимого удивления. Он оказался в морге, после падения с моста, совершенно невредимым.

Сердце Алекса бешено колотилось в груди, барабанная дробь отдавалась в висках.

Тук-тук-тук... Тук-тук-тук...

Шаги по коридору, размеренные, уверенные, приближались. Они шли именно к нему. Алексу удалось спрятаться, и он стал слушать звуки, но различал только свое дыхание, прерывистое и тяжелое.

Шаги стихли. За дверью воцарилась напряженная тишина, которая давила на перепонки. Дверь камеры скрипнула и открылась. В дверном проеме возник мужчина в форме – видимо, охранник. Он остановился, внимательно рассматривая выдвижную полку. Алекс затаил дыхание, чувствуя, как холодеют руки. Он слышал мысли мужчины, его нервное бормотание:

– Черт... кто-то передвигал... странно... нужно проверить...

В тот момент, когда мужчина наклонился ближе, чтобы осмотреть полку, Алекс вынырнул из своего укрытия. Быстро, молниеносно, он схватил мужчину за шею, стискивая пальцы с силой, которая сама его удивила. Он прижал мужчину к себе, как огромная змея, обнимающая жертву, чувствуя, как биение сердца под его руками становится слабее, как мышцы расслабляются.

Алекс оттащил обессилевшее тело к противоположной стене и усадил на пол. Мир вокруг закружился. В голове загрохотал глухой гул, в ушах зазвенело, словно бились тысячи колокольчиков. Из глубин его подсознания доносились демонические голоса – шепот, вначале тихий и неразборчивый, становился все громче и настойчивее, пронизанный липким холодом и жаждой. Это были голоса бездны, шептавшие о крови, о неутолимом голоде, о сладости смерти. Они проникали в самую глубину, разъедая волю, лишая его способности сопротивляться.

Шепот усилился, превратившись в назойливый напев, в приказ, который не терпел отлагательств. Он звучал все громче и громче, напоминая о том, что нужно сделать. Что должно быть сделано. И Алекс, подчиняясь этому холодному шепоту из преисподней, медленно наклонился над телом...

Он не мог больше терпеть. Не мог больше ждать.

Мышцы его лица напряглись, губы растянулись в оскале, обнажив острые клыки – не человеческие, а волчьи, ужасающе контрастирующие с его внешностью. С яростным рывком, с дикой, животной жадностью он вонзил их в нежную кожу шеи.

Вкус горячей крови – обильный, густой, металлический – мгновенно затопил его рот. Это был наркотический, опьяняющий прилив, заглушающий все, кроме первобытного удовлетворения. Идиллия кровопролития, однако, продлилась недолго. Раздался хриплый стон, прервав этот болезненный экстаз. Мужчина, тело которого стало ареной этой ужасающей сцены, пришел в себя. Его глаза, широко распахнутые от ужаса и непонимания, начали лихорадочно метаться. Попытка двинуться, слабое, судорожное подергивание конечности, сменилась яростной, отчаянной борьбой. Он пытался оттолкнуть Алекса, вырваться из его хватки, извергая нечленораздельные крики боли и ужаса.

Алекс, погруженный в животное опьянение, игнорировал борьбу. Он жадно глотал стекающую по подбородку кровь, еще глубже вонзая клыки в плоть. Ощущения были невероятно острыми: он чувствовал, как легко разрывается кожа под острыми зубами, как гладкая, теплая плоть соприкасается с его губами, как ручей крови течет в его рот, наполняя его горьковато-сладким вкусом. Крики мужчины, его отчаянные попытки освободиться, были лишь фоном, бесшумным эхом, потерянным в бушующем внутри Алекса урагане первобытного инстинкта. Он был поглощен этим актом, поглощен этим ужасным, приносящим одновременно боль и удовольствие ритуалом.

Оторвавшись от тела, Алекс запрокинул голову. Утоление было абсолютным, оно оставило за собой лишь тихую, глубокую удовлетворенность. «Пока», – промелькнула мысль, тонкая, как паутинка, на фоне этого всеобъемлющего спокойствия. Пока это длится.

Он резко отшатнулся назад, спиной ударяясь о холодную стену. Звук удара был приглушенным, отдаленным, словно все это происходило не с ним, а где-то очень далеко. Губы его шевельнулись, выпуская еле слышный выдох – тихий, почти беззвучный вздох облегчения. Сонливость, мягкая и ласкающая, накатывала волнами, смывая остатки напряжения и беспокойства. Это было не просто желание спать, а глубокое умиротворение, ощущение полного покоя и гармонии с самим собой.

Легкость в теле была почти невесомой. Алекс чувствовал себя освобожденным от бремени, которое он даже не осознавал, пока оно не исчезло. Это было похоже на то, как будто его очистили, промыли от какой-то внутренней грязи, оставив только чистую, светящуюся изнутри сущность. Его кровь, казалось, бурлила под кожей не от возбуждения, а от какого-то внутреннего, глубокого тепла. Он ощущал, как холодный, бледный оттенок кожи сменяется более теплым, здоровым румянцем, распространяющимся от груди к конечностям.

Медленно, плавно он сполз по стене, пока не опустился на пол. Его тело, еще недавно истощенное, теперь казалось мягким и податливым, как тесто. Он сидел, спиной прижавшись к холодной штукатурке, и слушал лишь свой тихий, ровный, глубокий вдох и выдох. В этом дыхании была вся жизнь, вся полнота бытия, сосредоточенная в одном маленьком, умиротворенном человеке. Мир вокруг померк, оставив лишь ощущение безмятежного покоя.

Придя в себя, Алекс огляделся. Он сидел рядом с трупом, которому перегрыз артерию. Шея мужчины вся заляпана кровью, его кожа теперь разорвана, видны были куски мяса, торчавшие из раны. Алекс опустил взгляд на свои руки – ладони были в крови, и он прикоснулся к губам. Чувствуя кровь, он облизнул губы. Постепенно он стал понимать, что здесь произошло.

Надо уходить. Срочно.