В тени невинности

Если взять в руки глобус и сильно-сильно раскрутить его, а затем остановить, пальцем коснувшись случайной точки, можно очутиться в любом конце мира. В тех странах, о существовании которых ты даже не догадывался. В глубоком океане, манящем своей неизведанностью и бескрайностью. Там, где ты никогда не побываешь.

Это было нашей игрой. По вечерам Освальд приходил в мою комнату, захватив с собой пару учебников и большой глобус. Он хотел сделать меня образованным, научить разбираться в мире и его устройстве, во всём том, что он считал важным.

А после долгих рассказов о науке мы брали в руки глобус, раскручивали его, и я выбирал место, куда мы отправимся сегодня. Эту часть занятий я любил больше всего. Закрыв глаза, я погружался в мир фантазий, построенный словами Освальда и моим воображением.

– Там очень холодно, а ещё там живут полярные медведи, – отвечал я на очередной вопрос. Освальд лишь широко улыбался и качал головой:

– Медведи живут в Артике, а мы говорили об Антарктиде. Они находятся на разных полюсах.

Я стыдился своего незнания. Опускал голову и подавленно молчал. Освальд пристально наблюдал за мной, перебирал странички учебника и тихо говорил:

– Нельзя бояться ошибок, помнишь?

– Да, – неслышно шептал я и всё равно боялся.

Боялся случайно совершить что-то необратимое. Оступиться один раз и сожалеть об этом всю жизнь. В итоге мой страх настиг меня и проглотил целиком, даже не жуя. Я виновен во всех бедах Освальда, и это уже никак не изменить.

Так... почему я вспомнил наши уроки с Освальдом? Просто мне сегодня снился какой-то бред. Он мне часто снится, но сегодня я запомнил всё в мельчайших деталях. Мы сидели с Освальдом за кухонным столом и учили географию по старенькому стёртому глобусу, как вдруг на кухню ворвался Алекс и украл глобус. Я бросился за ним, чтобы вернуть учебный материал, но вместо пола подо мной образовался целый океан, и я упал в воду, а затем меня съели пираньи. Такие вот сны каким-то образом рождались в моей голове. Наверное, не стоит говорить на серьёзные темы перед сном.

Когда я поднялся с постели, Алекса уже не было рядом. Он обладал какой-то магической способностью бесшумно испаряться прямо перед носом. Спустившись на кухню, я обнаружил мальчика доедающим банку мясной консервы. Помимо железной банки с мясом на столе лежала картина, которую никто так и не вернул на место. Я поднял её и без интереса покрутил в руках. Значит, несколько лет назад Освальд решил именно здесь спрятать письмо и ключ от офиса в Лейтхилле. Очень на него похоже: он всегда обожал этот натюрморт.

– Как ты вообще умудрился снести картину? – спросил я у громко жующего Алекса, который тут же прекратил уплетать тушёнку и растерянно забегал глазами.

– Тебе обязательно это знать?

– Теперь уж точно.

– Ну... я просто хотел достать кофе в красивой баночке, которую давно заприметил. Та, что на полке, – он поднял глаза на полку над столом. – Я не виноват, что со стула не достаю. Пришлось залезть на стол. Давай не будем об этом говорить.

Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

– Ладно. Слушай, Алекс... У меня есть к тебе немного странное предложение.

– Я весь внимание.

– Хочешь сходить со мной в церковь?

Алекс потупил взгляд.

– Зачем?

– Я думаю, что это поможет мне успокоиться и принять верное решение. Мой отец был очень религиозен, и, наверное, я перенял веру у него.

– Не подумай, что я осуждаю, но... глупо ведь.

– Знаю. Если не хочешь, то можешь не ходить. Останешься дома, займёшься уборкой... Тебе ведь понравилось, верно?

– Ни. За. Что.

– Тогда не умничай. А когда придём, я сделаю тебе кофе, – я намекнул на стеклянную банку с зёрнами, так и не доставшимися Алексу.

Так смешно: глаза мальчика загорелись огоньком при слове «кофе». Для него это был целый клад, как, наверное, для многих в нашей жизни.

Живя на окраине маленького города, где можно легко спрятаться от мира и его опасностей, я порой забываю о таких нехитрых радостях, как вкусная еда или тёплая вода. Сколько приходится бороться людям, вроде Алекса, которые не имеют в своих руках ничего. Я бы так, наверное, не смог.

– Так ты веришь в Страшный Суд? – спросил меня Алекс по дороге в город.

– Апокалипсис?

– Ага, вроде того.

– Честно говоря, я не из тех, кто расшифровывает тайные знаки. Я просто верю, потому что...

– Надо во что-то верить, – закончил за меня он. – Я тебе даже завидую. Не разочароваться в своей вере не у каждого получится. Мне кажется, я не встречал ещё людей, которые могли так упорно и слепо идти за своими убеждениями. Ну, чтобы сохранить разум и не уйти в фанатики.

– Спасибо, – хоть я не был уверен, что это комплимент.

Удивительно, но церковь Виллсайла относилась к тем зданиям, которые практически не потеряли свой первоначальный вид. Скромная белокаменная церковь с колокольней стояла на своём месте уже больше двух веков. Только проломленная крыша, впускающая в храм лучи солнца; заросшие мхом дорожки и посеревшие стены выдавали её состояние.

– Дверь завалена. Пойдём через окно.

– Какие сложности...

– Я предлагал тебе остаться дома.

– Ха, – прыснул он, – я люблю исследовать новые места.

Мы обошли здание и остановились у боковой стены, смотрящей на центральную площадь города. Я помог Алексу забраться первым, а затем и сам пролез через окно, сужающееся кверху. Внутри было светло – я не боялся, что здесь могут обжиться заражённые. Однако Алекс по привычке потянулся к поясу.

– Ва-а-ау, – громко восхитился он. – А мне нравится.

Подразумевал он, вернее всего, сотни коробок с вещами, разбросанными по каменному полу и деревянным скамейкам.

– Когда началась эвакуация из города, далеко не все люди успели уехать. Некоторые не хотели оставлять свои дома, другие были не в состоянии покинуть город. У властей не хватало транспорта, чтобы вывезти всех. Те, кто не мог покинуть город самостоятельно, приходили вместе с вещами сюда, в церковь. Уже тогда ходить в одиночку стало опасно, поэтому люди старались сплотиться.

– Они думали, что здесь безопасней?

– Скорее всего. Церковь никого не выгоняла.

– Ну, знаешь, такое себе укрытие.

– Вот потому она сейчас и пустует.

Алекс пошёл вдоль рядов скамеек, с любопытством рассматривая старый хлам.

– Очуметь, здесь даже велик есть!.. И чей-то паспорт, – он открыл помятую тёмно-красную книжку. – Эвелин Шарлотта Макгоуэн. Родилась в 1987 году. Ух ты ж...

– Ей было двадцать пять.

– Симпатичная, мне нравится.

Я тактично кашлянул, и Алекс без лишних комментариев вернул паспорт на место, продолжая рыться в коробках.

– А тут какие-то склянки... Без этикетки не понять, но похоже на лекарство.

– Только не трогай руками.

– И мысли не было, – он поднял руки вверх, чтобы я их видел. – А откуда ты знаешь историю Виллсайла? Тебя не было здесь на момент эвакуации.

– Освальд.

– Оу... извини, стоило догадаться.

– К тому же с нами жил мужчина по имени Роберт. Он служил священником в этой церкви. В первые дни эвакуации помогал людям с вещами, забирал домашних животных под свою опеку, ведь их нельзя было брать с собой. А сам Роберт не собирался покидать город. В тот момент он, как и все, думал, что это не навсегда. На пару месяцев, а потом всех обезумивших пациентов, которые выбрались из больниц, удастся отловить. Ввести вакцину от всех болезней. Я, наверное, единственный, кто в лёгкий исход не верил.

– Почему же? Я думал, ты из тех, кто всегда верит в лучшее.

– Первым заражённым, который пытался убить меня, был мой отец. Десятилетний ребёнок в такой ситуации вряд ли бы представлял безоблачное будущее, прячась за дверью шкафа.

– Миленько. При встрече с первым в моей жизни заболевшим, меня спас только счастливый случай. Но... встреча всё равно закончилась трагично. Без глупой насмешки судьбы я не стоял бы здесь.

– Я рад, что ты здесь. Как бы там ни было.

– Я тоже рад за себя, – несколько смутившись, ответил Алекс. – Ладно, не буду отвлекать. Занимайся чем хотел, а я пока исследую второй ярус.

Он подмигнул мне и поспешил к лестнице.

– Будь осторожен, – тихо попросил я, хоть прекрасно знал, что он меня не услышит.

Когда звуки шагов стихли, я расстегнул рюкзак и достал куклу Анны. Сегодня она смотрела на меня по-особенному тоскливо. А я? Я просто хотел оставить всю боль в прошлом, наивно веря, что сумею отгородиться от неё.

Я положил куколку к ногам статуи Девы Марии и прочитал молитву. Подол крохотного голубого платья из шёлка стелился по каменному полу, сливаясь с синими бликами витражей. Среди пыли и осколков стекла фарфоровое личико выглядело излишне невинным. Было даже как-то жаль оставлять куклу здесь. Но так мне было спокойней.

– А отсюда ты кажешься таким ма-а-аленьким, – послышался голос Алекса откуда-то сверху.

Я поднял глаза и увидел его сидящим на втором ярусе. Он залез на деревянное ограждение, спустил ноги вниз и с довольным лицом осматривал пространство под собой.

– Теперь ты понимаешь, как выглядишь в моих глазах каждый день.

– Да иди ты, – обиженно ответил он. – Только обзываться и умеешь. Лучше поднимись ко мне и взгляни на то, что я нашёл.

Он приподнял над головой небольшой прямоугольный предмет. Я не сразу разглядел, что это. Пришлось, минуя ряды скамеек и мусора, подняться по лестнице наверх. Алекс терпеливо ждал меня, а когда я наконец-то поднялся, щёлкнул затвором. Теперь я мог разглядеть – это был фотоаппарат.

– Когда ты успел его найти?

– Просто я с детства умею находить клад в куче мусора. Не подумай, что я льщу тебе, но ты тоже мой своеобразный клад. Улыбку... – он снова щёлкнул камерой, с восхищением смотря в экран, словно там и вправду появилось застывшее изображение.

– Она не работает.

– Я знаю.

– Тогда зачем...

– Хоть раз воспользуйся воображением! Может быть, он больше не способен создать фотографию, но я-то способен высечь твоё лицо в своей памяти. Здесь, – Алекс указал на фотоаппарат, – и здесь, – он указал на свою голову, – ты будешь именно таким, как в этот день. Поэтому улыбнись и сделай своё лицо счастливым. Хоть раз.

Я растерялся. Он попросил меня улыбнуться, не так ли? Делать улыбку на заказ я не умел, так что просто приподнял уголки губ, всей душой надеясь не выглядеть глупо. Судя по хихиканью Алекса, я провалился.

– Ты чудо, Фир.

– Не смейся.

– А я и не смеюсь. Раньше, когда нужно было сделать счастливое лицо на фото, Дейн всегда щекотал меня. По-другому не получалось.

– У тебя был хороший брат.

Алекс всегда говорил о брате с блеском в глазах и теплотой в голосе.

– Да, мы хорошо ладили, пока он не ушёл в Военную Академию. Я умолял его не бросать меня. Маленький совсем был, знаешь... Упал на пол, начал плакать и хватать его за ноги. Я боялся остаться один.

– А как же твои родители?

– Они всегда были слишком заняты. Единственную свою задачу видели в воспитании меня таким же идеальным, каким воспитали Дейна. Даже здесь провалились.

Алекс замолчал, крутя в руках фотоаппарат. Он сидел на тонком ограждении, повернувшись ко мне боком, и я всерьёз опасался, что он упадёт, поэтому решил попросить его слезть. Не прямым текстом, конечно же, а то снова решит, что я его опекаю.

– Давай, Ал, – я ловко выхватил камеру из его рук, пока он задумчиво пялился в стену. – Я хочу тебя сфотографировать.

– Правда?

– А почему бы и нет? Только найдём место получше. Слезай.

– Зачем? Мне нравится здесь. Точно!

Вопреки моим ожиданиям, он встал на перила и раскинул руки в стороны, пошатываясь. Чокнутый, подумал я. Но наведя на него объектив камеры, я не смог скрыть восхищения. За спиной Алекса находилась роза – круглое витражное окно, расчленённое на части в виде распустившегося цветка. И пусть стекло розы давно лежит сломанным на полу, чудом уцелевшие кусочки розового, синего, красного стекла продолжают спутывать жёлтый свет солнца в причудливую мозаику. В калейдоскоп, обволакивающий силуэт Алекса мягким свечением.

Щёлк. Я взглянул на экран фотоаппарата, словно там действительно могла остаться картинка.

– На меня смотришь свысока, – нараспев протянул он, – какая жуткая тоска.

Он упал прямо в мои руки – я чуть не выронил фотоаппарат от неожиданности. Прижал его к себе, прислушиваясь к словам песни, смешавшейся со сбивчивым дыханием.

В этот миг я был уверен, что ничто не способно разрушить наш маленький мирок, построенный моими мечтами и его чудесной улыбкой. Но шум извне заставил его отстраниться, с непониманием смотря на меня. Да, я тоже слышал это. Без лишних слов мы подбежали к окну и уставились в пустоту улиц.

По изрезанной корнями дороге двигался автомобиль.